Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 1. Том 1

Говорила она и о том, что все они – и он, и Слава, и Нина – не совсем сироты, что у них есть папы, которые их любят и будут заботиться о них. Говорила, что она тоже их любит и будет их любить всю жизнь. Говорила и о том, что летом будущего года они вместе обязательно съездят в Кострому и Ярославль, посмотрят, как там живут Слава и Нина, и, если им живётся плохо, то их обязательно заберут сюда.

Боря, слушая тихий голос любимой бабуси, ощущая прикосновение её ласковых рук, мало-помалу успокоился и, прижавшись головой к её плечу, продолжая всхлипывать, спросил:

– А когда мы поедем?

– Вот окончишь первый класс гимназии и поедем. А плакать сейчас не нужно, а нужно постараться сдать как можно лучше экзамены, чтобы ни тебе, ни мне, ни маме, которая ведь постоянно следит за тобой с неба, за тебя не было стыдно, – с этими словами Мария Александровна повела внука к умывальнику, потом раздела и уложила в постель. Женя, ещё раньше уложенная няней, тихонько лежала в своей кроватке и делала вид, что спит.

Обычно пред сном бабуся заставляла детей читать молитвы: «Отче наш» и «Богородица Дева, радуйся», а потом разрешалось добавить что-нибудь и от себя. Боря добавлял, как его когда-то научила Ксюша:

– Господи, спаси и помилуй маму, папу, меня, Славу и Нину, и всех моих родных и знакомых!

Приехав к бабусе, к этим словам он добавлял: «ещё и бабусю, и Женю».

После отъезда Алёшкина он спрашивал:

– Ведь у меня теперь два папы, как же мне молиться?

Мария Александровна строго ответила:

– Молись за обоих.

В этот вечер и бабуся, и Боря про молитвы забыли. Уложив внука в кровать, она перекрестила его, затем подошла к Жене, перекрестила и её и вышла из спальни.

Только затихли её шаги, как девочка подняла голову и прошептала:

– Боря, ты спишь?

– Нет, а чего?

– Ты прости меня, я ведь нечаянно…

Боря немного помолчал, затем также шёпотом ответил:

– Ладно, ты ведь не виновата, что умерла моя мама, а не твоя.

– А у меня папа умер… – шепнула Женя.

– Ну вот видишь. Что же теперь поделаешь? – вздохнул мальчишка, сочувствуя двоюродной сестрёнке. – Спи! – прошептал он.

* * *

Вступительные экзамены в Темниковскую мужскую гимназию были назначены на 5 сентября. В первый класс могли принять только 40 человек, а желающих оказалось гораздо больше. И потому не все дети были допущены к экзаменам. Некоторым отказывали по возрасту, к тому же приёмная комиссия старалась по возможности избавляться от инородцев, как тогда называли мордвин и татар. Но и после всех отсевов экзаменующихся оставалось около восьмидесяти человек.

В отношении Бори Марии Александровне пришлось выдержать некоторый бой, ведь ему ещё только шёл десятый год, а в гимназию принимали с десяти. Но начальнице женской гимназии отказать не решились, и её внук к экзаменам был допущен. Теперь нужно сдать их так, чтобы придраться было нельзя. Словом, волнения большие, и трудно сказать, кто волновался и тревожился больше: Боря ли, не очень-то разбиравшийся в то время во всех тонкостях поступления, или его бабуся, боявшаяся, чтобы у мальчика не пропал год.

Итак, каждый поступающий должен был написать диктант, ответить на 2–3 вопроса из грамматики, решить арифметические задачи и примеры и ответить на несколько вопросов учителя Закона Божьего. Экзамены были рассчитаны на три дня.

Утром пятого сентября все допущенные к экзаменам были приведены своими мамами, папами, дедушками и бабушками в здание мужской гимназии. Дети вместе с родными расселись на стульях, расставленных вдоль стен рекреационного зала.

Все малыши, если посмотреть со стороны, имели довольно забавный вид. Маленькие, немного напуганные и возбуждённые человечки, одетые в новую, непривычную для них гимназическую форму, сидевшую мешковато и неуклюже (ведь она шилась на вырост), с тщательно отмытыми ушами и ручонками, голыми, подстриженными под машинку головёнками, которыми они беспокойно вертели во все стороны, – они походили на стаю беспомощных и несмышлёных зверушек. Большинство, может, этого не чувствовали, а Боря, глядя на других и зная, что он сам выглядит также смешно, находился в прескверном настроении. Он догадывался, как нелепо торчат на его круглой голове большие уши, обычно прикрытые беспокойными вихрами.

Длинные штаны, надетые впервые, хоть и были его давнишней мечтой, но сидели как-то неудобно, стесняли движение и резали в паху. Новые ботинки, сшитые Шалиным из добротного хрома с расчётом на несколько лет, казались непомерно тяжёлыми и большими. Толстая медная пряжка от широкого кожаного ремня, которым подпоясана рубашка с выдавленными на ней буквами «Т. М. Г.», хоть и являлась предметом гордости, но больно давила на живот. Нестерпимо чесалось в носу и очень хотелось поковырять там пальцем, но бабуся ещё дома предупредила:

– Когда придём, сиди смирно, не вертись, говори со мной шёпотом, других мальчиков не задевай и, главное, не вздумай ковырять в носу!

Приходилось терпеть, и чтобы как-нибудь уменьшить зуд, он стал морщить нос самым разнообразным образом, как будто немного помогло. Рядом сидел маленький чёрненький мальчик, наверно, с мамой – высокой, полной, красивой женщиной. Этот мальчик смотрел, смотрел на гримасы соседа, да вдруг не выдержал и прыснул смехом. Мать дёрнула за рукав, строго посмотрела на обоих, а Боря украдкой показал ему кулак. Тот обиженно отвернулся.

В это время в зал вошёл в чёрном вицмундире с блестящими пуговицами и маленькими погончиками на плечах директор гимназии Анатолий Иванович Чикунский, на груди у него сиял какой-то орден. Нос сейчас же перестал чесаться, и Боря со всеми встал и во все глаза смотрел на директора. Следом за Чикунским шли священник и дьякон. Оба они были одеты в ризы, как тогда говорили, облачены, дьякон нёс в руке кадило, из которого шёл голубой, приятно пахнущий дымок ладана. Оба подошли к аналою, стоявшему в углу зала перед несколькими иконами; мальчик понял, что сейчас начнётся молебен. Затем в зал вошли преподаватели гимназии. Молебен начался.

Боря любил слушать и читать истории из Священного Писания, но молиться не любил. Из вечерних молитв он внятно и разборчиво произносил только ту добавку, о которой мы недавно говорили, остальное читал быстро, торопясь, глотая слова, лишь бы скорее покончить с неинтересной обязанностью.

У бабуси, кроме как на сон, молиться не приходилось, а пока он жил у мамы, там и вовсе, кроме Ксюши, никто не молился. Даже и иконы-то были только на кухне да над Ксюшиной кроватью. Правда, и Боря, и Слава, и Ниночка носили маленькие серебряные крестики, как, впрочем, и все знакомые дети и взрослые, но использовались они только тогда, когда простое «ей-богу» казалось недостаточным для подтверждения правды; тогда из-за пазухи доставался крестик, и говорилось:

– Хочешь, крест поцелую?

В бабусином доме иконы были в каждой комнате – маленькие, но очень красивые, а перед одной из них висела лампада, которую зажигали по большим праздникам. В обычные дни она не горела, и Боря с Женей окунали в неё пальцы, мазали лампадным (его ещё называли деревянным) маслом головы, а потом нюхали друг друга.

Так вот, молебен начался. Это был обязательный ритуал: ни одно событие в России в то время не начиналось без него.

Потом директор рассказал о порядке экзаменов, предложил двум классным надзирателям построить детей парами и развести их по классам. Экзамены проводились в две группы. В той группе, куда попал Алёшкин, первый экзамен был по арифметике. Боря оказался в паре с тем самым чёрненьким мальчиком, которому он недавно показал кулак, и тут же заметил, что этот мальчишка ниже его почти на полголовы. Это его обрадовало: в николо-берёзовецкой школе он был самим маленьким в классе, что, конечно, казалось обидным; теперь он боялся, что и в гимназии окажется самым маленьким. Однако, осмотревшись, увидел, что, хотя есть ребята и повыше него, но много и таких, как его сосед.

Через несколько минут все они сидели за партами. Перед каждым лежал чистый листок бумаги из клетчатой тетради с печатью в левом углу, рядом – ручка с новеньким пером.

Едва ребята осмотрелись, в класс будто бы вкатился невысокий толстенький человек с круглой лысинкой, круглым личиком, остренькой чёрной бородкой, с весёлыми чёрными глазами. Все его движения были стремительны и как-то по-особому изящны и закончены. В таком же вицмундире Министерства просвещения, как и у директора гимназии, только без ордена. Звали его Алексей Петрович Крашенинников – тот самый бабусин знакомый, который напомнил о необходимости исповеди и причастия, председатель приёмной комиссии и преподаватель математики.

При появлении Крашенинникова надзиратель, приведший детей и усевшийся на стул, поднялся, встали и дети. Как бы с разбега вскочив на невысокий помост с учительской кафедрой, вошедший поздоровался с ребятами, разрешил им сесть и быстро перевернул стоявшую около кафедры доску. Тут все увидели заранее написанные условия задач и несколько примеров.

– Договоримся так: правую сторону решает правая сторона каждого ряда, а левую – левая. На каждом листке сверху написать фамилию и имя. Понятно? – Крашенинников показал рукой на доску и продолжал своим приятным тенорком. – Если понятно, за дело. Времени в обрез! Кто решит, с места не вставать, поднять руку. С соседями не разговаривать, спрашивать, если что нужно, только у меня. Николай Григорьевич, – обратился он к надзирателю, – сядьте, пожалуйста, на заднюю скамейку, понаблюдайте за камчаткой.

Боря вспомнил, в николо-берёзовецкой школе учителя называли так задние парты, где обычно сидели самые большие и плохо учившиеся мальчишки, и невольно оглянулся, чтобы посмотреть, кто сидит на камчатке. И сейчас же получил замечание:

– Эй, молодой человек на второй парте, головой вертеть не рекомендуется, принимайтесь-ка лучше за дело!

Мальчик покраснел и искоса взглянул на соседа, но тот уже что-то быстро писал, заметив это, Боря тоже заторопился. Немного подумав, он решил сперва разделаться с примерами, а затем уже взяться и за задачи.

Время летело незаметно. Примеры оказались не из лёгких, трудными были и задачи: пришлось оперировать и с дробями, и с процентами. Прошло немного больше часа, как Алёшкин поднял руку, победно посмотрев на листок своего соседа. И чуть не ахнул вслух, увидев такие прямые и ровные строчки, буквы и цифры, такие чёткие и красивые, как будто их не рукой написали, а напечатали. В этот момент сосед тоже закончил решение и поднял руку. Боря уныло подумал: «Ну я, конечно, провалюсь! Вон он как красиво пишет, мне никогда так не написать. Тут, наверно, все так красиво пишут…»

Чёрненький сосед, держа поднятую руку, посмотрел на Борю и улыбнулся ему. Боря, не выдержав, спросил:

– Ты всё решил?

Тот в ответ только кивнул головой. В это время, заметив поднятые руки, к ним подошёл учитель.

– Вам что-нибудь непонятно, господа?

Ребята протянули листки. Алексей Петрович, мельком взглянув на них, удивлённо произнёс:

– Как, уже закончили? – поглядел на часы, – Гм, гм, что-то больно скорые, ведь ещё почти полчаса осталось. Проверили ли свои решения?

И, получив утвердительный ответ, сказал:

– Ну, если так, то давайте свои листки. Кстати, когда к вам обращается учитель, надо вставать, запомните.

Взяв протянутые листки у поспешно вскочивших мальчиков, Крашенинников, как будто чем-то недовольный, прочитал вслух:

– Ромашкович Иосиф и Алёшкин Боря. Почему не Борис? Ну хорошо, можете идти. Завтра к девяти приходите сюда же, объявим результаты.

Мальчики торопливо покинули класс, по дороге Ромашкович сказал:

– А меня дома тоже никто Иосифом не зовёт, просто Юзик. Ты тоже меня так зови, а я тебя буду Боря звать, можно?

– Ну конечно, можно, – ответил Боря и помчался к бабусе, о чем-то беседовавшей в уголке зала с мамой Ромашковича.

На следующий день оба мальчика узнали, что по арифметике им поставлено по пятёрке. И остальные экзамены они сдали тоже на пять.

Последний экзамен был по Закону Божьему. Требовалось прочитать по-церковнославянски полстраницы из Евангелия и рассказать прочитанное по-русски, прочесть молитву и рассказать выбранную законоучителем притчу из Ветхого Завета.

Боря – первый по алфавиту, был и спрошен первым. Со всеми заданиями он справился легко, а историю с пророком Ионой, проглоченным китом, которую ему предложил рассказать священник, он рассказал с такой живостью и воодушевлением, что даже умилил священника, и тот, выведя в журнале против фамилии Алёшкин жирную пятёрку, благословил его, сунул ему для поцелуя руку и разрешил выйти из класса. А там его поджидал уже новый дружок. Ромашкович (поляк) Закона Божьего не сдавал, но стоял около класса у приоткрытой двери, подслушивая, как отвечает Боря, и, услышав его рассказ об Ионе, даже чуточку ему позавидовал.

Глава пятнадцатая

Итак, Боря Алёшкин и Юзик Ромашкович приняты в первый класс Темниковской мужской гимназии, получили и нацепили на свои фуражки специальные вензеля гимназии и готовы были начать свою многотрудную гимназическую страду.

Боря узнал, что его друг – сын заведующего Харинским лесничеством Ромашковича, что они живут недалеко от женской гимназии в своём доме. Что Юзик – самый младший в семье, что его старший брат сейчас на фронте, и есть ещё три сестры – гимназистки старших классов.

Перед самой войной в Темникове было начато строительство новых зданий для мужской гимназии, старое было мало и старо. Новые здания – деревянные одноэтажные корпуса помещались на Стрелецкой улице напротив Саровского училища. Намечалось построить четыре одинаковых корпуса, но начавшаяся война заставила строительство прекратить, и к 1916 году удалось закончить только два корпуса. В них разместили первые два класса, церковь и гимнастический зал, остальные классы оставили в старом здании. С началом учебного года сюда же перевели и восьмой класс. Экзамены первоклассники сдавали в старом здании. Боря и Юзик с 15 сентября пошли на занятия в новое. Ходили они обычно вместе. Юзик, живший дальше, заходил за Борей, и, закинув за плечи новенькие кожаные ранцы, в новых, сшитых на вырост, длинных серых (мышиных) шинелях, в новых фуражках, на которых красовались кокарды гимназии, –выглядели они довольно забавно. Самим себе они казались очень важными и значительными, ведь уже гимназисты!

В первом же классе ребятам пришлось встретиться со множеством новых предметов: география, естествознание, в Законе Божьем – Новый Завет, вторая часть грамматики – синтаксис, алгебра, геометрия, древняя и русская истории, немецкий язык, гимнастика. К сожалению, сохранилось ещё и чистописание, которое Боря просто ненавидел.

Новые предметы, как всё новое, были интересными. Кроме того, раз в неделю бабуся занималась с Борей и Женей французским языком, и два раза он ходил к Маргарите Макаровне Армаш на уроки музыки. Его пытались учить игре на рояле: способности и слух у мальчика имелись, а желания никакого, поэтому музыкальные его успехи оказались ниже всякой критики.

День маленького труженика был загружен до предела, свободного времени почти не оставалось. И всё же он выкраивал минуты и даже часы для посещения Юры Стасевича и кое-каких забав.

Кстати сказать, с Юрой они виделись теперь значительно реже по многим причинам: во-первых, Юра учился в третьем классе, а Боря – в первом, а по гимназическим традициям открыто дружить третьекласснику с первоклашкой было неловко, да и занимались-то они в разных местах: Боря на Стрелецкой, а Юра на Гимназической; во-вторых, у Бори появились новые друзья, и прежде всего, Юзик Ромашкович, который был ему ближе по возрасту и по совместным учебным интересам.

Бывая на уроках музыки у Армашей, Боря стал чаще играть с Володей Армашем, учившемся в приготовительном классе. Несмотря на свою избалованность, болезненность и крайне неуравновешенный характер, Володя оказался интересным товарищем, наделённым богатым воображением, выдумкой и изобретательностью. Кроме того, у него было много покупных, очень интересных игр. Он также очень любил играть в солдатики, заразил этим и Борю.

Володю не удовлетворяли те десятки оловянных и картонных солдат, которые ему покупали родители, их всё-таки было очень мало. Во всех иллюстрированных журналах того времени писалось о проходившей мировой войне, статьи сопровождались рисунками с изображением солдат разных армий в самых воинственных позах. Перерисовывая таких солдат на толстую бумагу, вырезая, раскрашивая и укрепляя их на подставках, Володя и Боря получали новое войско, скоро достигшее нескольких сотен солдат. Тут уже можно было устраивать настоящее сражение.

Юзик больше любил гулять, кроме того, ему приходилось помогать и дома по хозяйству. А хозяйство, как и семейство, у Ромашковичей было большое. Все дети этой семьи с ранних лет приучались ухаживать за домашними животными, обрабатывать огород и ухаживать за садом. Летом им приходилось вместе с нанятыми рабочими участвовать в уборке сена и урожая с полей. Сёстры Юзика по очереди доили коров, пололи грядки, работали в саду, на долю брата и отца оставалось кормление домашних животных, уход за лошадьми, доставка воды с Мокши, перевозка из леса сена и много-много других дел, о которых Боря и понятия не имел.

Дружба с Юзиком познакомила его и научила исполнять многие домашние дела. Бывая у Ромашковичей, видя, что все работают дома, он невольно принимался помогать другу – иногда из интереса, а чаще для того, чтобы Юзика скорее отпустили играть. У Ромашковичей существовало неписаное правило: пока дело не сделано – гулять и играть нельзя.

Таким образом, Борис научился запрягать лошадей, седлать их, ездить верхом в седле и без седла, купать и поить, задавать им и коровам сено, сбрасывая его в ясли с сеновала, возить из Мокши воду и самому наливать её черпаком из реки в бочку и многому другому, что потом очень пригодилось в жизни.

Когда он похвастался бабусе, что они с Юзиком ездили верхом поить лошадей, та пришла в ужас и чуть было не причинила мальчишке непоправимый вред, запретив делать подобные вещи. Но, пораздумав, запрещение отменила и только настойчиво просила, чтобы он был поосторожнее.

Утренний путь в гимназию, когда все торопились к началу занятий, был сравнительно безопасен, но зато возвращение из неё грозило неприятностями. Первая и почти неизбежная опасность подстерегала юных гимназистов около Саровского училища. Оно находилось напротив новых зданий гимназии, и только «синявки», как презрительно называли гимназистов ученики других учебных заведений за синевато-сероватый цвет их формы, выходили на Стрелецкую улицу, из двора Саровского училища вылетала ватага «духовников», или, как их ещё называли, «иезуитов» и «чернокнижников», многим из которых было лет по четырнадцать, и бедным «синявкам», особенно если их было мало, доставалось. Поэтому первоклашки старались выходить с гимназического двора группами по 10–15 человек, набив карманы кусками кирпичей, тогда «иезуиты» нападать не решались, а лишь кричали из своего двора разные дразнительные слова, на что «синявки» отвечали залпом кирпичей.

Иногда же приходилось дожидаться окончания уроков гимназистов восьмого класса и проходить опасную зону под их защитой.

Вторая опасность поджидала при выходе на Чистую площадь, на углу её находилось городское училище. Ученики этого училища носили чёрную форму и их дразнили цыганами. Они тоже недолюбливали гимназистов, устраивали засады и порядком колотили зазевавшихся одиночек.

После этих преград можно было идти спокойно. Спустившись вниз и перейдя базарную площадь, Юзик и Боря шли по своей улице, и здесь их тронуть уже никто не смел. Даже «иезуит» или «цыган», встретившись тут одиночке-гимназисту, был безопасен. Свои, жившие на одной улице – соседи, не только не нападали друг на друга, а даже защищали один другого. Это там, у дверей своих училищ, они враги, а здесь, у себя, трогать друг друга не полагалось. Этот закон соблюдался всеми мальчишками свято.

Исключение составляли лишь отдельные, почему-то не любимые ребятами дети. Например, сын священника Охотского – Колька, его лупили все, кому было не лень. По той же причине доставалось часто и Володьке Армашу, может быть, именно поэтому он и сидел дома или играл в пределах своего двора.

Кроме домашних работ, с какими Боря познакомился у Ромашковичей, познание которых доставило ему не только удовольствие, но и пользу, он у них же узнал ещё одно новое интересное занятие – шахматы. Как-то в дождливый вечер, когда уже закончились все хозяйственные дела, а гулять было нельзя, Боря, сидя у Юзика, увидел на столе знакомую шашечную доску, на которой стояли вырезанные из картона фигурки в виде солдатиков, и сказал:

– А ты говоришь, что в солдатики не играешь, а это что?

Юзик ответил:

– Это не солдатики, это шахматы, игра такая, они называются детскими. Настоящие шахматы вырезаны из дерева, я тебе их потом покажу, они у папы в письменном столе есть. Он в них играет со своим помощником. Но в эти тоже можно играть как в настоящие. Хочешь научу?

Боря изумился, он до сих пор ещё не слыхал о том, что есть игры, в которые играют и взрослые. А характер у мальчишки был такой, что он готов был учиться новому всегда, и хотя далеко не каждое, чему он учился, усваивалось им в совершенстве, но всё-таки представление об изучаемом он получал приличное.

Так произошло и на этот раз: вскоре он уже знал названия фигур, правила ходов, а через полчаса началась и первая партия. Конечно, назвать это игрой в шахматы было ещё трудно: никакого понятия о стратегии и тактике игры ни у Бори – ученика, да, пожалуй, и у Юзика – учителя ещё не было, но всё же с этого времени оба приятеля частенько встречались за шахматной доской.

В конце октября Боря, а за ним и Женя заболели корью. На целых три недели болезнь оторвала Борю от гимназии и его друзей.

В письме от 15 ноября 1916 года Мария Александровна сообщает своей приятельнице Сперанской: «…А у меня новости. Болезнь Бори оказалась корь; через три дня захворала и Женя, температура поднималась до 39 с лишком. Ночи мне приходилось проводить довольно весело, возилась с компрессами и пр. Теперь оба поправляются, но очень скучают в полутёмной комнате без книг, т. к. велено их выдерживать в кровати и беречь глаза…»

Во время болезни Боря и Женя целыми днями лежали и сидели в комнате, где были завешены все окна, и если первые 6–7 дней вследствие высокой температуры им было всё равно, то потом, когда температура спала и они немного окрепли, такое сидение в темноте стало просто невыносимым. Особенно страдал Боря. Окрепнув за лето, проведённое в лесу у Стасевичей, отличаясь большой подвижностью и живостью, он просто не находил себе места. Женя относилась к своему временному заточению (их ведь держали в одной комнате – бабусиной спальне) более терпеливо, усевшись в уголке, она тихонько играла в свои куклы и, кажется, даже была довольна.

Борю же эта изоляция просто бесила: мало того, что он был вынужден целыми днями сидеть взаперти оторванным от своих друзей, гимназии и возможности побегать по двору, ему ещё запретили и читать!

Единственное, что скрашивало это трудное время, было бабусино чтение. Придя из гимназии, она брала какую-нибудь книгу и читала им вслух. Ей это давалось нелегко, после многих уроков она основательно уставала, а после чтения предстояло ещё проверять тетради. Ребята этого не понимали и эгоистично долго не отпускали её.

Бабуся не любила читать сказки, она предпочитала знакомить своих питомцев с русской классикой. Именно тогда Боря впервые познакомился с такими произведениями, как «Сорочинская ярмарка», «Старосветские помещики», «Холстомер», «Муму», такими писателями, как Гоголь, Тургенев, Толстой, и именно с этого времени его отношение к этим писателям изменилось. И если до сих пор при выборе книг в библиотеке он отдавал предпочтение Майн Риду, Жюль Верну, Луи Буссенару и т. п., то после болезни с удовольствием прочёл и «Вечера на хуторе близ Диканьки», и «Тараса Бульбу», и «Детство Багрова-внука».

Очевидно, что в изменении отношения мальчика к авторам сыграло большую роль и то, что Мария Александровна читала мастерски, её чтение – выразительное и даже немного артистическое, дети слушали, затаив дыхание.

У бабуси, как и раньше, жила квартирантка – гимназистка Оля, она иногда заменяла её и читала книги детям, больше сказки, очень нравившиеся Жене, но уже совсем не трогавшие Борю. Читала она несравненно хуже, чем бабуся, и Боря любил слушать её только тогда, когда она читала произведения Чарской, печатавшиеся в получаемом ими журнале «Задушевное слово». Происходило это, наверно, потому, что, читая эти произведения, Оля увлекалась их сентиментальным содержанием и сама, и поэтому читала их совсем не так, как сказки.

Поселить гимназистку в своей квартире Пигуте пришлось потому, что с каждым днём всё продолжало дорожать, особенно продукты питания. И ей всё труднее удавалось сводить концы с концами. А за Олю, дочь каких-то отдалённых от города помещиков, родители платили маслом, мясом, птицей, яйцами, а иногда и мукой, и фруктами.