Метамодерн

Я покинул моего друга и судорожно вглядывался в землю, идя сквозь сосны. Становилось совсем темно, а между тем до нашей местности наконец добралась зима, которая всегда приходит сюда в конце осени. Ударил мороз и дождь сменился снегом. Мне становилось страшно за друга, который в случае моих неудачных поисков не смог бы встать на ноги и замёрз бы. Я ходил меж сосен и нервно оглядывал стволы. Потом я начал бежать, чтобы управиться поскорее. Я совсем потерял себя.

– Толя, я сейчас! Я скоро! – кричал я в надежде, что он меня услышит.

Шло время. Снег покрывал тонкие ветки хвойных деревьев, примораживались лужи, мокрая почва усерднее хватала меня за сапоги. Я блуждал долго…

Ночь нависла над соснами. Холод насильно сдерживал мои движения и порыв о помощи. Я стал сильно замерзать, потерял концентрацию и начал сталкиваться со стволами деревьев.

Совершенно случайно и крайне неожиданно я вышел к Толе.

– Толя! Ты жив? – произнёс я окоченевшим, дрожащим голосом.

– Я вот, что подумал: а что, если уток и нет? – сказал еле слышно совсем плохой Толя.

– Толя, я найду тебе поесть, – говорил я и непостижимо дрожал.

Тут мне удалось создать надежду для себя и для Толи, поэтому я даже воодушевился. Я посмотрел на Толю: он потерял сознание. Наверно, он много раз терял сознание, пока я блуждал в соснах. Я попытался привести его в чувства, потолкал, покричал – он лежал, совершенно беззащитный, замерзающий.

Холод заставил меня встать и я начал двигаться, чтобы попробовать не замёрзнуть, одновременно с этим процессом я безумно искал ягоды.

Темень ночи отбросила меня от друга в неизвестность, я не мог его обнаружить больше. Холод окончательно сковал мои члены. Моя осенняя одежда не спасала от мороза. Я рухнул неподвижно на заснеженную почву. Я почувствовал, что приближается конец. Мои губы посинели, уши покраснели. Меня накрывал снег. Мой взгляд остановился на луже, в которой почему-то копошились насекомые.

Судебный процесс над человеком, потревожившим троллейбус

Здание суда жутко изнемогало под свинцовым натянутым небом. Прокурор сидел за своим столом, перебирая какие-то бумаги, адвокат неспешно и вполне уверенно оглядывался по сторонам, постепенно продвигаясь к своему столу. Двое служителей закона вели меня к трибуне. Они на время сняли с моих кистей кандалы. Какой-то мрачный мужчина в строгом костюме чёрных оттенков озарил огромное помещение эхом, произнеся следующее: «Всем встать! Суд идёт!» После чего в зал вошёл судья – мужчина неопределённой внешности в черной мантии с белым воротом. Он сел на внушающий страх судейский стул и принялся листать страницы красной папки. Ещё немного тишины, во время которой я заметил, как серое небо глядит на меня сквозь окна здания суда. Немного задумавшись, я уже был не тут, но судья оборвал меня, зачитав грубым голосом номер дела, а дальше резким тоном обвинение, предъявляемое мне. Хочу сразу отметить, что практически всё время процесса говорил я. Участие прокурора и адвоката было столь минимально, будто рассмотрение дела происходило в ненастоящем суде, но уверяю вас, тут нет никакой выдумки. Судья уже во всю горланил свой текст и когда, наконец, закончил, начал задавать вопрос за вопросом:

– Вы осознавали себя полноценной личностью во время совершения этого действия?

– Абсолютно точно, товарищ судья. Хотя я иногда замечаю свою отрешённость от реальности, свою неспособность полностью осознать действительность, но в тот момент я был, уверяю вас, полностью вменяемым и, что абсолютно логично, понимал свои действия.

Должен признаться, во время этой речи я пытался доказать свою вменяемость не судье, а себе в первую очередь. Судья внимательно выслушал меня и с очень заинтересованным видом продолжил:

– В какой именно момент вы твёрдо решили вытянуть руку? В тот момент, когда троллейбус был только замечен вами?

– Понимаете, я совершенно не планировал поднимать руку; троллейбус чаще всего останавливается на каждой остановке, а если и не останавливается, то только на очень небольших и пустых остановках, какой моя остановка, точнее та остановка, на которой я стоял, ни в коем случае не была. Но троллейбус подплывал всё ближе и ближе, я оглянулся, а может просто вспомнил, что в данный момент на остановке нахожусь только я, и чтобы не пропустить троллейбус бездарным образом, понимайте это так, как если бы я употребил словосочетание «нелепым образом», я протянул свою руку в сторону. Но не подумайте, что я её выкинул грубо, быстро, будто приказывая троллейбусу остановиться; я очень плавно, с особой осторожностью, но при этом не крайне медленно, протянул руку, можно сказать пригласив троллейбус принять меня на свой борт.

– То есть вы вытянули руку только потому, что стояли на остановке один и сомневались в том, что троллейбус остановится? Вы думали в тот момент, что он, завидев лишь одного потенциального пассажира, сочтёт ненужным совершить остановку?

– Конечно, нет! Я попробую объяснить, что мной двигало в тот момент. Я обычно вытягиваю руку только в случае необходимости поймать маршрутку, которая, как всем нам известно, никогда не остановится просто так на любой (будь то пустой или заполненной людьми) остановке. И я никогда бы не посмел вытянуть руку перед троллейбусом, если бы не увидел, как это делала однажды какая-то то ли девушка, то ли женщина. Я взял с неё пример, попытался быть таким же смелым. Вытягивать руку принято исключительно перед маршруткой. Например, перед автобусом, который тормозит на каждой, хотя не всегда, остановке, не принято вытягивать руку. А троллейбус намного реже автобуса игнорирует остановки; естественно, перед ним тем более не стоит вытягивать свою руку. И в итоге с помощью рассуждений я прихожу к выводу о том, что моя рука скорее означала жест смелости, чем попытку остановить троллейбус. Более того, если бы я до этого не увидел девушку, протягивающую руку перед троллейбусом, то не решился бы прервать движение этого транспорта и он мог бы проехать дальше. Ведь зачем ему тратить своё время на одного никчёмного человека, который, к тому же, совершенно спокойно может грубым образом отвергнуть предложение вступить на борт.

Судья задумчиво смотрел в мои глаза. Тишина в этот момент царила в помещении. Адвокат и прокурор с разными, но одинаково необъяснимыми эмоциями наблюдали за процессом. Судья задал последний вопрос, немного прищурив глаза:

– Вы считаете себя виновным?

– В конечном счёте, хоть я и вытянул руку перед троллейбусом, я не считаю себя виновным. Я взошёл на борт и сел на сидение; в этот момент из троллейбуса вышли два человека.

Я был оправдан.

Мой дом

Сергей Сергеевич проходил мимо дома. Приветливый молодой парень махал из окна ручкой, улыбаясь и явно проявляя дружелюбные намерения.

Бывало, он завидит в начале улицы прохожего и немедленно широко раскрывает руки, зазывая незнакомца взглянуть на его доброжелательность. И это не было фанатично. Сидит ещё у окна с книжкой, припавши губами к осеннему кипяточку, улыбнётся так по-простому, не особенно вдавливаясь в проходящую мимо и по своим делам персону, а легонько, по касательной, добренько, добровато, не пытаясь причинить неудобств, опалит своей самостью.

И Сергей Сергеевич, завидя себя в этом пареньке, аккуратно ступил в его сторону. Второй (такой, который бесстрашно ломится в направлении воли, который присутствует в каждом из нас, который может разгуляться лишь внутри) Сергей Сергеевич смело изобразил по-доброму выстроенную ухмылку, направился прямиком к дому паренька. Тут что-то сбилось, сломалось. Неприятный момент. Неведомо как поменявшиеся местами Сергеи Сергеевичи образовали странность: теперь уже не настоящий Сергей Сергеевич шёл, помахивая ручкой на ручку паренька. Благо, опомнился и уже… но механически продолжил идти. Улыбка не сползала. Не совладать. Потерял контроль. Паренёк же мигом уничтожил свою улыбочку, после чего крикнул:

– Эй! Ты куда?

Сергей Сергеевич не мог броситься от себя (в то же время находился очень далеко), всё также приближаясь к дому паренька. Ох, уж эта защемлённая улыбка…

– Стоять! – напрягаясь, паникуя, крикнул паренёк.

Ручка Сергея Сергеевича работала маятником по-прежнему.

– Стой! Стой, сука! – разозлившись, во всё горло кричал паренёк. Его злость мешалась с невероятным страхом и он не унимался. – Куда ты!

Сергей Сергеевич шёл… Шёл и шёл… омертвевший… А его… кричал… орал, как… очень безумно, оглу… пространство.

К сожалению, отключился. Но позже Сергей Сергеевич вспомнил, что происходило дальше, а именно: ему удалось избежать полного забетонирования и он поспешно скрылся подальше от паренька, испугавшегося до беспамятства.

Утопленница

В Пестово ходила легенда о том, что очень давно в деревне Ч. нежной зимней ночью один старый дом, укутанный в магический снег, потерял рассудок. И все, кто был в нём, скоропостижно скончались, скончались необычным… Единственной выжившей осталась юная девочка. Она бродила вдоль и поперёк деревни, напевала песенки, изображала престранные танцевальные элементы, и никто не решался с ней заговорить. Но вот была какая странность, совершенно не поддающаяся разуму: проходя мимо скромных домиков, девочка зажигала в них какое-то непостижимое сияние, ощущение праздника. Люди растворяли ставни, выглядывали из окон и невольно радовались пению, танцам, всему её юному существу, не отрывая глаз, даже впадая в блаженство: мысли их оставляли, веки обмокали, мышцы лица и членов ласково отдыхали от беспросветного напряжения… А в чёрно-синем небе разгорались звёзды, и в светлое время тоже, и даже сквозь деревянную крышу для тех, кто любил укутаться в стены и поскорее уснуть.

Но продолжалось это только несколько дней. Девочка, по одной из версий легенды, написала записочку, в которой было сказано: «Они хотели меня испечь на моё шестнадцатилетие, как и других девочек. Я не далась. Сегодня мой день рождения и я отправлюсь в другой мир, чтобы спасать других девочек». После этого она подожгла дом, который горел мощно, безнадежно, как в фильме «Зеркало», но синим магическим пламенем, а с неба глядели огромные, преяркие, нарисованные звёзды, непохожие на звёзды, как на картине Ван Гога. Девочка запредельно смотрела на это, а потом, когда чёрные кости дома дотлели, развернулась и неизменно пошла в направлении речки. И она…

– Утонула?

– А как же! – подтвердила Даша.

– Страшная легенда. Этого ведь взаправду не было? – тревожно спросил мальчик семи лет, широко раскрыв глаза.

– Кто знает, Коленька, кто знает…

– А та девочка была волшебная, да? – с восхищённым удивлением поинтересовался Коля.

– Наверно, неспроста ж она зажигала звёзды днём… и всё остальное.

– А что теперь?

– А теперь, когда звёздное небо горит всеми огоньками, она забирает по одному домику.

– Как это? – всё больше изумлялся брат.

Даша разыгралась:

– Ну, это девочка делает так, что происходит несчастный случай, или преступление какое, или ещё что-нибудь очень нехорошее… В общем, жители этого дома… того… ну ты понял… А выбирает она домик случайным образом, но только в деревнях, находящихся поблизости к Ч. Кстати, подойти взгляни, – сказала Даша и они прильнули к синему окошку. Мрак остался наблюдать позади них. – Видишь? Сегодня как раз такая ночь.

Коля обомлел.

– А по очереди, Коленька, теперь наша деревня.

Их оборвала вошедшая мать, женщина сорока лет, и тихим но строгим голосом сказала:

– Уже поздно. Даша, почему вы не спите?

– Мама, я думала, ты позже придёшь.

– Зачем ты пугаешь Коленьку выдумками? Тебе пятнадцать лет, а ты как ребёнок…

– Да он же сам хотел! – вскрикнула девочка.

– Так, хватит! Быстро спать! Коленька, дорогой мой, давай в комнату. А ты тоже ложись. Ишь ты! Глубокая ночь, а ты на жуткие вещи настроена.

– Хорошо, Мам, я…

– И не вздумай ослушаться, – снова перебила мать. – Если отец придёт и увидит, что… Короче, сама знаешь, что случится. Спи.

– Хорошо, – податливо ответила Даша.

Мать вышла.

– А куда он уходил-то? – спросила Даша сквозь закрытую дверь, но осталась без ответа.

Комнату окутала тёмная тишина Даша свалилась на мягкую постель, подтягивалась и улыбалась образовавшейся свободе. Ценное одиночество! Приняла удобный и откровенный изгиб, накрылась пушистым, мягким, таким любимым одеяльцем, после этого достала телефончик, чтобы и себя поразвлечь мрачностью: включила недавно вышедший альбом «Солнце мертвых». Её глазки налились невидимой краской. Она летала в образах и цеплялась за кусочки, что могли бы принадлежать ей. И вздрогнула, когда вновь вошла мать.

– Даша! – теперь уже громко крикнула женщина. – Где Коля? Коленька!

– Я… не знаю, – едва различимо ответила испугавшаяся дочь. – Он же спит.

– Он пропал! Собирайся. Быть может…

Женщина не договорила и, вся трясущаяся, выбежала из дома, попутно надев пальто. Даша невольно задрожала, накинула что-то и следом за матерью.

Воздух был холодный: осень царила на бескрайних просторах. Ветра совсем не было и вверху стояла потрясающая сознание картина: отчётливое сияние голубых звёзд. Даша спешно пробежала всё это и вдогонку – за матерью. К счастью, Коля был у речки: он смотрел на чёрную воду с небольшими волнами, иногда оглядываясь на пугающее, но такое блаженное небо.

– Коля! – взревела мать и упала перед сыном на колени. – Что же ты! Родненький! Коленька, зачем же… – она хотела договорить, но не могла. – Я ведь…

Даша опустошённо наблюдала, не понимая реальности, думая, что это как-то ненатурально или… Речка не была речкой, деревья перестали быть самим собой, а пространство не просто исказилось, оно…

– Мама, сегодня звёздная ночь. Это значит, что девочка заберёт себе дом, – говорил вдохновенно Коля.

– Коленька! – не унималась мать, расцеловывая его ручки.

– А вдруг она в этой речке утопилась?

Даша всё наблюдала, точнее присутствовала в другом…

– Так! Всё! – решительно сказала мать, вытирая рукавами мокрые глаза.

Даша мёртвым взглядом заметила бегущую к ним женщину.

– Коля, сейчас мы домой, да, сынок? Я тебе конфеток и чаю дам… – очень добро, с улыбочкой молвила мать, успокоившись.

Что-то ещё сказала, утешилась своими словами и обернулась на тревожный зов:

– Наталья Васильевна… Наталья Васильевна, – звонко голосила какая-то фигура. Все трое смотрели неизвестным страхом на неё. – Наталья Васильевна, – подбежав, снова повторила запыхавшаяся женщина. – Беда, Наталья Васильевна! Нужна ваша помощь.

– Что случилось, Марфа Егоровна? – спросила побледневшая мать.

– Быстрее… по дороге объясню.

– Даша, – изменившимся голосом сказала мать, обращаясь к дочери, – бери Колю и домой.

– А муж ваш? Он дома? – продолжала женщина.

– Он уехал…

Они убежали. А Даша взяла Колю за руку и пошла по своему перевернутому миру, даже не перевернутому, а… А Коля проливал глазами на звёздный свет грёзы, молчаливо всматриваясь в таинственную сущность ночи. Даше виделись совы, сидящие на примятой траве, рыси, сквозящие в кустарниках, другие непонятности, созданные воображением. Дети дошли, крепко спрятались за затворённой дверью. Их поджидал дружелюбный мрак.

– Даша, может свет зажжём?

– Нет.

– Почему?

Марфа Егоровна и Наталья Васильевна неслись изо всех сил, спотыкались о кочки, ножки проваливались в ямку. Тьма стояла над ними. Вдали завиделись люди, которые являли собой обрубленные… Женщины, когда подбежали к месту происшествия, ужаснулись и неосознанно пооткрывали рты, чтобы попробовать вобрать воздух.

– Ну! Давайте! – бойко крикнула какая-то баба, пришедшая с другой стороны. – Все вместе. Поднимаем!

Около десятка женщин и несколько мужчин двинулись душой к преодолению смерти. Дерево, завалившееся на маленького мальчишку (гораздо меньше Коленьки), сопротивлялось им, не давалось. Оно отказывалось лишить себя жертвы, не уступало счастью других.

Кто-то сказал: «Я ща! За топором! Ждите!» И подбегали новые люди. А грудь мальчика изнемогала под насильственной тяжестью.

– Ванечка! Ваня, ну что ж ты! – изливая глаза, кричала одна женщина. – Зачем же ты там! Выбирайся… Как тебе не стыдно! Так мать мучить! – она произносила всё это, не помня себя, как-то механически, воспроизводя вложенные в неё бесполезности.

– Прекрати! Что ты орёшь на него! – грозно ответил ей какой-то мужик.

Людей становилось больше, а Ваня пропадал под деревом.

– И-и… взяли! – хором сработал народ, отцепив на мгновение злые ветви от мальчика.

– Ещё! И-и… Давайте же… Взяли! – громче прокричали люди.

Дерево покорилось. Но не надолго. Толпа держала его, а Марфа Егоровна и Наталья Васильевна извлекали Ваню: первая готовилась схватить мальчика за руку, а вторая сердобольно ползла под дерево. Опрокинувшись в углубление, где находился пострадавший, она вытолкнула Ваню прямо к Марфе Егоровне, и хотела уже выбираться. Ствол обломился, или руки обломились от непосильной тяжести, или ещё что… Громыхнуло дерево в ту же впадину, да так зловеще, яростно, с безумной усладой, как и подумать никто не мог. Все, включая истощённого Ваню, безрассудно побежали, гонимые животным ужасом, искажающей паникой, отстав от себя.

– Ты, Коленька, спи. Мама скоро вернётся, – успокаивала Даша.

– А куда она пошла? – широко раскрыв наивные глазки, спросил Коля.

– Не знаю.

– А папа где?

– Я не знаю, – с охватывающей безнадёгой произнесла сестра. – Ты только спи пожалуйста, хорошо? А я к себе в комнату.

– Ладно, – покорно ответил мальчик и подтянул белоснежное одеяло до носа; глаза остались такими же широко открытыми и тревожно вопрошающими.

Даша вошла к себе, прыгнула в объятия постели, провалилась в ней, отбросившись подальше от себя. Продолжила слушать альбом и вглядываться в сияющие звёзды. Она устала от ежедневных обязательств перед родителями и от возни с младшим братом, ведь в пятнадцать уже хочется открывать взрослый мир, поэтому с удовольствием убегала от действительности в свободную минутку. Там было тепло, прохладно, солнышко светило мягким фонариком, душа распадалась по вселенной, мир перекраивался в ласковое отсутствие всего. Можно было и побежать по полю, и полетать сквозь облака, и поделать невероятное. Выдернуть Дашу оттуда не представлялось возможным без насильственного вмешательства.

Пришёл отец. Его отторгающее тело, пропитанное похотью пьяного, запредельно волокло ноги и являло собой что-то не то, что-то изменившееся. Ужасные волосы обратились в неведомую муть, пальцы застыли в неестественной позе, приоткрытый, с ухмылкой, рот представился невыдуманным адом, одежда приклеилась и никогда не отстала бы уже, а глаза… Глаза! Что с ними? Почему они несуществующие? Глаза! Он вошёл в комнату сына.

– Папа? – добродушно детским голоском произнёс Коля.

Отец молчал.

– Папа, а где ты был? А где мама? – спросил мальчик своим маленьким существом, упорно чувствуя близость, питая беспросветную любовь.

Но отец непоколебимо молчал. Приблизился к Коленьке, сел возле его ног на кроватку, погладил по нежным волосикам.

– Папа, а зачем тебе эта кукла и жёлтые мячики?

Отец, проигнорировав, выдал небольшую наигранную улыбочку, когда поднял рукой голову Коли, а другой взял его подушку. Положил голову. Поднял подушку выше. Коля молчал, смотря на папу. Отец поднёс подушку к лицу сына. Тот молчал. Подносил ближе. Молчал. Ещё. Молчал. Вплотную. Неизменно молчал, лишь дыхание его участилось. Отец накрыл белоснежной подушкой голову Коли и сильно прижал: налёг всем своим безумным телом и страшно давил вниз руками.

Даша слушала музыку и не слышала, когда вошёл отец. Играла песня «Шатуны». За окном появилась тень, потом фигура. Незнакомец заглянул поглубже и решил действовать. Даша обернулась, опрокинулась: там был человек с топором. Он упрямо смотрел ей в глаза. Она не могла отвести взгляда от него и наощупь выпустилась из комнаты, дрожа от ужаса.

– Коля, – прошептала девочка.

Тут она заметила изменившегося отца, который прикладывал усилия к подушке, и отшатнулась назад – обратно в комнату. В окне никого уже не было. Даша заперла дверь и страшно оглядывалась, не в силах остановиться. Отец уверенно направился к двери и стал стучать. Бить. Ломиться. Дверь трещала, плакала, распадалась. Вот-вот… Почти уже… Даша невозможно откинулась к окну. Дверь пропала. Отец очень хотел схватить дочь, но тут его плоть съела холодный металл. Хоть план и обрушился, но как вкусно. Как вкусно-то! Тот незнакомец показался в дверном проёме. Он являл собой страх, чистый, понятный, животный страх. Даша скоро открывала окно; оно не поддавалось. Незнакомец подходил ближе. Наконец-то получилось: она выпрыгнула в холод. Беги, Даша! На ней была несвойственная такой погоде одежда (можно и заболеть!), позади неё – человек с топором, вверху – земля, внизу – небо. И побежала Даша по небу, по новому перевёрнутому пространству. Исказилась также фигура человека с топором: теперь вместо топора в руках он как будто нёс какую-то бумажечку, записочку. Ступни девочки касались голубых звёзд. По углам сияния сновали паучки (извечные друзья смертников). Холодный воздух таял под напряжением. Вот и речка. Беги, Даша! Птички засверкали. Небо залетало. Волоса устремились ввысь. Луна коптила чернозём. А вот туда направилась тогда мама с Марфой Егоровной. Заскрипел малиновый куст. Шушукались дивные обмороки вселенной. Беги, Даша! Даша остановилась. Действительность поредела. Там ивушка оплакивала своего погибшего в неравной схватке собрата, который накрыл чью-то кровь. Тем временем, никто за девочкой уже не гнался, и до этого не гнался. Даша отвлеклась от виктимности и увидела тусклое лицо матери. Мир закружился сильнее. Ужас. Обратно. Беги, Даша! Колесо набирало обороты. Малиновый куст… Птички… Речка… О, боже! Он всё-таки шёл за… А в его руках топор! Увидев девочку, остановился вверх ногами, постоял на земле, двинулся к Даше. Она не видела пути и почему-то направилась к речке. Засверкали искры. Неполадки какие-то. Мир распадался. Она изо всех сил бежала к речке, чтобы скрыться под водой. Разверзлось пространство. Девочка споткнулась. Ноги провалились сквозь жидкость. Даша стала успешно захлёбываться. Человек с топором потихоньку подходил всё ближе и ближе. Даша била воду изнутри, неприятно проползая по венам вселенной. Речка её усмирила. Голубые зв…

Голубое небо

Сергей Сергеевич собрал …, пошёл на остановку, залез в транспорт. Пустой взгляд осматривал пролетающую реальность. Вот уже несколько минут прошло, а Сергей Сергеевич всё продолжал искать забвение в ускользающих объектах. Мысли его догоняли. Чтобы избежать столкновения с ними, Сергей Сергеевич принял решение включить музыку. К сожалению, один из наушников был сломан, пришлось мириться с неприятным ощущением, ведь иначе мысли догнали бы. Он забылся и проехал так ещё полчаса. Вот уже рядом. Кладбище, где покоятся современники …, огорожено чёрным забором. Сергей Сергеевич сошёл с транспорта и принялся обходить территорию кладбища по периметру. Он тут впервые. Сергей Сергеевич пытался найти ворота, вход, чтобы попасть внутрь, но всё ещё не мог сделать этого. Голубое небо без солнца манило Его. Он отчаялся, ведь обнаружил закрытые ворота. Взломать замок не представлялось возможным. Сергей Сергеевич продолжил идти по периметру. Он увидел раздвинутые прутья: теперь можно было пролезть. Деревья отнимали у могил свет. Памятники и монументы, кладбищенские камни и кресты покоились в вечной тени. Сергей Сергеевич немного прошёл и очутился на дорожке. Он двинулся по ней. Тишина прерывалась лишь пением птиц и дальним гулом автострады. Сергей Сергеевич заострил внимание на одной привлекательной белой могиле. Ему послышался погребальный звон. Он оглянулся вокруг и не увидел никого. Деревья стали покачиваться от небольшого ветра, что немного озадачило Сергея Сергеевича. Его охватила тревога. Он пытался найти глазами источник спокойствия, но зрачки, отторгаемые всеми, продолжали беспомощно бегать. Сергей Сергеевич забылся и, наконец-то, восстановил дыхание. Голубизна неба нашла дыру в кронах близко стоящих друг к другу деревьев и проникла внутрь. Она манила Сергея Сергеевича. Он заметил зачаровывающую брешь в листве и пошёл. Он захотел найти лучший ракурс. И, вдруг! Сергей Сергеевич забрался на поваленную старинную плиту; он обнаружил идеальный вид, открывающийся на небеса. Эта живая картина заворожила его. Сергей Сергеевич ощутил беспокойство, связанное с возможным подглядыванием за ним случайных посетителей кладбища. Ему очень не хотелось поймать на себе взгляд человека. Сергей Сергеевич хотел любоваться небом, но тревожно озирался по сторонам. С каждой секундой он становился всё более и более раздражительным. Сергей Сергеевич настойчиво решил исправить эту ситуацию. Он оттащил могильный камень, на котором стоял, любуясь небом, и стал копать. Сергей Сергеевич немного углубился, поднял глаза и посмотрел в сторону дорожки. Он никого не увидел и продолжил рыть яму. Потом Сергей Сергеевич лёг, снова встал, подтащил к яме камень и упал в яму с камнем в обнимку. Теперь он лежал, поглаживая камень, и видел только путь к голубизне неба, окаймлённый листвой. Счастье сначала нежно ласкало его, но уже через несколько секунд Сергей Сергеевич купался в счастье. Мысли только сейчас смогли догнать его, но счастье мигом затопило их. Счастье отрывало голову Сергею Сергеевичу, а тот летел к небу. Вот он уже прошёл кроны деревьев. Редкие порывы ветра заглушали всё вокруг. Счастье обезумело. Сергей Сергеевич летел всё быстрее и выше. Он одновременно плакал и смеялся от непостижимого чувства.