Парадоксы интеллектуального чтива. Книга третья «Экономика России по Аристофану»

Удивительно, но «беспредельное» российское крепостное право практически обеспечивало пьяницам и дармоедам выживание, так как крепостные «души» стоили денег, нормальный барин не хотел их терять, и вынужденно их содержал.

Бедные бесплатно пользовались общинными благами, в частности, школами и церквями, построенными преимущественно за счёт зажиточных общинников. В результате, как и во всякой замкнутой социальной системе, в крестьянской общине постепенно увеличивалась доля бедняков, не имевших возможности самостоятельно обработать даже свой надел.

Более того, почти всегда в России можно было прожить, не работая вовсе. Например, нищенствовать. В Западной Европе нищенство, как антиконкурентное явление, преследовалось.

Либеральная демократия считает, что человек, который не участвует в конкуренции, но получает доход, тем самым подрывает общественную мораль и трудовую мотивацию. Он перераспределяет прибавочный продукт не в ту сторону, в которую нужно обществу, поскольку милостыня забирает часть дохода у эффективного хозяина в пользу неэффективного. Поэтому нищих, как правило, преследовали.

В средневековой Англии королева Елизавета издала специальный закон о бедных, по которому бродяжничество считалось преступлением. Были организованы работные дома, фактически каторги, где бродяг и нищих заставляли работать. Нововведение прижилось по всей Европе. Во Франции подобные заведения мягко именовались воспитательными домами, в Германии они откровенно назывались смирительными домами, но по существу и те и другие представляли собой тюрьмы для бродяг и нищих.

По мере развития европейской цивилизации отношение к нищим ухудшалось прямо пропорционально степени развития рыночной экономики. Как писал Гастон Рупнель: «В XVI веке чужака-нищего лечат или кормят перед тем, как выгнать. В начале XVII века ему обривают голову. Позднее его бьют кнутом, а в конце века последним словом подавления стала ссылка его в каторжные работы».

В России не было ничего похожего. Ещё «Домострой» предписывал: «И нищих, и малоимущих, и бедных, и страдающих приглашай в дом свой и как можешь накорми, напои, согрей, милостыню дай, ибо они заступники перед Богом за наши грехи». В последующие эпохи законодательство продолжило эту традицию. Александр I в указе от 1809 года предусмотрел строгие кары не против бродяг, а против виновных в «несмотрении за ними». Самих же бродяг полагалось препровождать к месту жительства «без всякого стеснения и огорчения».

Каково это видеть современному капитализму!

С нищими странниками уважительно обращались, кормили-поили, слушали их байки. Вспомните «Грозу» Островского…..Это поразительное благолепие особенно выразительно в северных деревнях. Там в сёлах имелись специальные приспособления, облегчающие процесс нищенствования. В домах ставили специальный жёлоб, который выходил из дома с тыльной стороны, где не было окон, чтобы нищего не было видно.

Бродяга стучал клюкой в стену, подставлял мешок, и по жёлобу ему «вслепую» сбрасывали еду. Как тогда говорили, «чтобы бедный не стыдился, а богатый не гордился».

Удивительная психология, обеспечивающая бродягам максимум моральных и физических удобств.

«Русское богатство» в 1879 году писало, что в Новгородской губернии «даже погорельцы не ходят за подаянием, а ждут и уверены, что каждый сам придёт к ним с помощью по силе и возможности». Помещики тоже не оставались в стороне. Так граф П. А. Румянцев предписывает оказывать крестьянам-погорельцам коллективную помощь, поясняя, что её «всякому взаимно ожидать надлежит».

Неудивительно, что количество нищих и бродяг в стране было огромно, что отмечалось иностранными путешественниками ещё в средневековье. В последующие эпохи нищие продолжали составлять немалый процент населения. В конце XIX века 80% нищих составляли профессионалы, для которых попрошайничество было более лёгким, чем работа, способом заработать на пропитание. «В сельской местности существовали целые нищенские гнезда – деревни, все жители которых жили за счёт профессионального нищенства. Доходы опытного нищего определялись в 15—20 рублей в месяц (что равнялось заработку квалифицированного рабочего)».

В Москве с давних пор было ходовым слово «пожарники», хотя имело совсем другое значение, отличное от общепринятого. Погорельцы, настоящие и фальшивые, приходили и приезжали в Москву семьями. Бабы с ребятишками ездили в санях собирать подаяние деньгами и барахлом, предъявляя удостоверения с гербовой печатью о том, что предъявители сего едут по сбору пожертвований в пользу сгоревшей деревни или села. Некоторые из них покупали особые сани, с обожжёнными концами оглоблей, уверяя, что только сани и успели вырвать из огня. «Горелые оглобли», – острили москвичи, но всё-таки подавали».

Неудивительно, что государство, в критические моменты существования, озабоченное проблемой повышения трудовой мотивации, начинает бороться с нищенством.

В своё время Пётр I, « прорубив «окно в Европу», энергично взялся за нищих.

«Нищим по улицам и при церквах против прежних указов милостыни не просить, никому не давать, по улицам не шататься; понеже в таковых многие за леностями и молодые, которые не употребляются в работы и наймы милостыни просят и от которых ничего доброго, кроме воровства, показать не можно, а ежели кто даст милостыни нищему, будет с него взят штраф 5 рублей».

Помещика, допустившего нищенствовать своего крепостного, ждал штраф в пять рублей (по указам 1702 и 1722 года). По тем же причинам в сталинском СССР в республиканские Уголовные кодексы были введены статьи, карающие за бродяжничество и нищенство.

Но это как эпизод……..

В целом на протяжении большей части русской истории преобладает доброжелательное отношение к нищенству. Более гуманное, чем в Европе, отношение к нищим обусловлено обилием причин, по которым русский человек мог оказаться без средств к существованию. Этих причин было просто «тьма» – «от тюрьмы да от сумы не зарекайся!».

В этом отличие русского нищего от западного.

В западных странах нищий с большой вероятностью являлся просто асоциальным человеком, ленивым и бессовестным, и общественное мнение так его и воспринимало. В России же вполне нормальный человек мог оказаться бродягой и нищим. Поэтому окружающие относились к нищим как к безвинно пострадавшим, им помогали, а не преследовали. Не случайно, что из всех более или менее развитых христианских стран, только в России сохранился обычай материальной помощи родственникам.

Если в западной стране подросшие дети уходят из родительской семьи, они будут вынуждены экономить на всем, у них будет более скромный стол и обстановка, но голодать им не придётся. В России, периодически переживающей трудные годы нестабильного режима, помощь родственникам вплоть до самого последнего времени являлась абсолютной необходимостью. Если родня не помогала, то наименее устроенные в жизни люди могли просто умереть.

Поэтому традиции родственной взаимопомощи у нас по инерции сохраняются. До сих пор считается, что плохие родители – это те, кто не может дать своим внукам (о детях и говорить нечего) высшего образования. Иностранцев удивляет, когда они сталкиваются с патриархальностью материальных отношений в русских семьях, где взрослые дети, сами имеющие детей, не стесняются принимать материальную помощь от своих родителей.

На Западе так не принято.

«В современном российском контексте это нередко выражается в том, что родители продолжают содержать даже женатых детей. Поддержка детей и внуков вообще выходит за рамки рыночных отношений – как прямых, так и косвенных», – пишет английский исследователь Теодор Шанин. Но он не понимает, что генетическая память русского народа ещё помнит голод, и помощь родственниками воспринимается как жизненно необходимая вещь. Однако такое положение дел, естественно, затрудняет функционирование системы материального стимулирования. Молодёжь долгие годы «ищет себя», сидя на родительской шее, вместо того, чтобы по-настоящему вкалывать и зарабатывать.

Исходя из всего выше написанного, становится странным, что люди вообще соглашаются работать. Первый стимул – работа для обогащения – отпал в силу уравниловки, второй возможный стимул – работа для поддержания существования – отпал в силу благоприятного устройства русского общества, когда все помогают ленивому, пьяному и убогому. Лень была экономически обусловлена и не могла не стать чертой национального характера.

Как в русском языке звучит расчёт с работы?

– «Уволить», то есть дать волю, освободить, облагодетельствовать.

Во всем мире рассчитывают с работы и выгоняют, а у нас дают «вольную»!!!

По-английски невыход на работу звучит как «отсутствие» (абсентеизм), без какой-либо эмоциональной окраски этого факта. В русском языке в данном случае употребляется особый термин – «прогул», от слова «гулять», отдыхать на свежем воздухе.

Невыход на работу как праздник! Это только в советской песни звучало: «Трудовые будни – праздники для нас!». Русский язык не обманешь, он откровенно показывает, что для нас праздник. Как гласят популярные поговорки – «Работа не волк, в лес не убежит», «Работа дураков любит».

Конечно это великая вещь – социализация русской общины, позволяющая выжить практически всякому юродивому.

Это очередной несимметричный русский ответ либеральной демократии – как предпосылка перспектив выживания государства в эпоху глобализации. Не за счёт конкурентного обогащения, а при помощи сверх способности к выживанию. И пренебрежение к «излишнему» богатству русского этноса в этом плане следует считать за прогрессивный признак, способствующий конкурентоспособности нации, при всем видимом её нежелании участвовать в этой мировой глоболистической эпопее!

Однако у социологов есть и другая альтернатива. Они считают, что для выживания в условиях конкурентной глобализации России срочно нужно находить паритет между жестокостью конкуренции и благолепием общинной взаимопомощи.

И я уверен, что посылы этого в многообразии русской нации есть. Меня поражало состояние, хорошо известной мне интеллигенции, да и не только её, в кошмарные 90-е годы. Тогда целые институты и заводы продолжали работать даже тогда, когда служащие месяцами не получали зарплату. Таких «трудоголиков» были многие тысячи. Ничего подобного на меркантильном западе быть не может.

Над этим феноменом вполне можно подзадуматься!

Но это уже другая тема, а мы и так удалились от нашей.

Напомню, что она про отношение русской нации к символу богатства. В русском фольклоре не закрепилось уважительного отношения к богатству. Если в сказке говорится – «жить-поживать да добра наживать», то под добром подразумевается самый необходимый набор имущества. Когда в сказке подчёркивается достоинство даже царствующего героя, то говорится о том, какой у него кафтан красивый, сабля острая, конь резвый, терем высокий………Но никогда речи нет о цене и стоимости этого богатства. Не было в России больших личных богатств, передаваемых по наследству.

Не о чем было и сказки сказывать!

В России богатый, как и бедный, не имел никаких гарантий, никакой уверенности в завтрашнем дне. Не случайны русские пословицы «От тюрьмы да от сумы не зарекайся», «Всех денег не заработаешь», «Деньги что навоз – сегодня нет, а завтра воз» и множество других, пропагандирующих пренебрежительное отношение к деньгам, как к временному явлению.

Как правило, богатство не обеспечивало своему владельцу физическую безопасность, накопленное имущество не делало жизнь своего владельца продолжительнее и счастливее, чаще наоборот.

В этом состоит разительное отличие, скажем, от раннефеодальной Англии, по законодательству которой, «каждый, владеющий пятью наделами и при этом имеющий щит, кольчугу и отделанный золотом меч, является тэном» (дворянином начального ранга). То же звание жалуется купцу, «три раза переплывшему море за свой счёт». В более поздние времена «королевские приказы на протяжении XIII и XIV веков принуждали всех лиц, с годовым доходом в 20, позднее в 40 и 50, а один раз (в 1353 году) даже в 15 фунтов, принимать рыцарское звание.

В России стремление к обогащению не являлось столь действенным мотивом в деятельности людей, как это должно быть в нормальной, конкурентной экономике. Представьте, что будет, если из западного общества «вынуть» стержень – желание граждан разбогатеть – все общественное устройство рухнет!

А в России представление о неправильности и даже греховности тяги человека к достатку издавна было общепринятым. Исторические уравнительные правила жизни вынуждали зажиточных людей по возможности прибедняться. А раз надо скрывать имущество, то какой же смысл его зарабатывать?

Разбогатевший человек не становился более независимым, в каком сословии он родился, в том и помирал.

Конечно, были, исключения из правил, предприниматели, выкупившие себя из крепостной зависимости, – Морозовы, Прохоровы, Гарелины. Но их всех по пальцам можно пересчитать.

Однако, в противовес самому себе и всему тому негативу о русском менталитете, который я привёл выше, хочу сказать, что именно их трудом и трудами им подобных пассионариев, Россия в начале прошлого века рванула на 4-е место в мире по объёму ВВП.

Надо всегда помнить, что история не делается средневзвешенным уровнем любого этноса, будь он ленив, как русский или трудолюбив, как немецкий. Историю делает пассионарный дух тех самых единиц, про которые мы в данном эссе и не упоминали.

Видимо, в этом качестве русский этнос также необычайно живуч и неистребим историческими ненастьями, которых на русскую душу пришлось с великим избытком.

Таковы исторические качества российского богатства и общественного отношения к нему. Эти качества, совершенно естественно, вылились в психологию этноса и его философское кредо по данному вопросу. Западная демагогия либеральной демократии порицает российское пренебрежительное отношение к накоплению богатства, как исключительную «первобытную дикость», перенятую православием у язычества. При этом игнорируется то обстоятельство, что разное отношение у разных российских этносов к богатству весьма характерно. К примеру, уважительное отношение к предприимчивости и благосостоянию у иудеев. Спокойное отношение к богатству у буддистов и мусульман. Так что «упор» только на русских в этом плане – профанация.

Более того, при этом умышленно «забываются» заповеди отца философии католического христианства и протестантства – Аристотеля, который специально отделял от понятий экономики понятие «хрематистики». Прошу не путать его с общеизвестной нам хрестоматией (первое от древнегреческого – обогащение) – термина, которым Аристотель обозначал науку об обогащении, искусство накапливать деньги и имущество.

Аристотель противопоставлял хрематистику – накопление богатства, как самоцель, и экономику, как целенаправленную деятельность по созданию благ, необходимых для естественных потребностей человека.

К хрематистике Аристотель относился отрицательно, поскольку она не следует природе, а направлена на эксплуатирование. На неё работает ростовщичество, которое по понятным причинам ненавидится, так как черпает свою прибыль из самих денег, а не из вещей, к распространению которых были введены деньги. Деньги, должны облегчить торговлю, но ростовщический процент увеличивает сами деньги. Поэтому этот вид обогащения, по мнению Аристотеля, самый извращённый. Аристотель также полагал, что из-за хрематистики у людей появилось представление о безграничном имуществе и богатстве, однако он же предупреждал, что скатывание в хрематистику губительно.

Это почти точь-в-точь по российским понятиям «хорошего богатства» в отличие от «плохого». Не думаю, что языческие славяне читали «Политику» Аристотеля, но, видимо, прописные истины есть общий ген справедливости у всего человечества, за исключением, конечно, философии либеральной демократии.

Что касается русской классической литературы и философии, то определённей и чётче своё отношение к накоплению богатства ради богатства, чем Фёдор Михайлович Достоевский сказать невозможно:

«Я лучше захочу всю жизнь прокочевать в киргизской палатке, чем поклоняться немецкому способу накопления богатств. Здесь везде у них в каждом доме свой фатер, ужасно добродетельный и необыкновенно честный. Вся здешняя семья в полнейшем подчинении у фатера. Все работают, как волы и копят деньги, как жиды. Лет через 50 или 70 внук первого фатера передаст сыну значительный капитал, тот своему, тот своему, и поколений через 5—6 выходит сам барон Ротшильд или Комп. Право, неизвестно ещё, что гаже: русское ли безобразие или немецкий способ накопления честным трудом».

Психология и социальная, и экономическая суть этого способа «честного накопления» гениально убедительно показана А. С. Пушкиным. Я не могу не привести пересказ одной сцены его маленькой трагедии «Скупой рыцарь».

Это монолог старого барона – скупого рыцаря, спускающегося в подвал своего замка……

Как молодой повеса ждёт свиданья

С какой-нибудь развратницей лукавой

Иль дурой, им обманутой, так я

Весь день минуты ждал, когда сойду

В подвал мой тайный, к верным сундукам.

Счастливый день! могу сегодня я

В шестой сундук (в сундук ещё неполный)

Горсть золота накопленного всыпать.

Не много, кажется, но понемногу

Сокровища растут.

Смотрит на своё золото и узнает «в лицо» каждый золотой, вспоминая историю его получения:

Тут есть дублон старинный… вот он. Нынче

Вдова мне отдала его, но прежде

С тремя детьми полдня перед окном

Она стояла на коленях воя.

Шёл дождь, и перестал, и вновь пошёл,

Притворщица не трогалась; я мог бы

Её прогнать, но что-то мне шептало,

Что мужнин долг она мне принесла

И не захочет завтра быть в тюрьме.

Открывает один за другим сундуки, исповедуется перед самим собой:

Я каждый раз, когда хочу сундук

Мой отпереть, впадаю в жар и трепет.

Не страх (о, нет! кого бояться мне?

При мне мой меч: за злато отвечает

Честной булат), но сердце мне теснит

Какое-то неведомое чувство…

Нас уверяют медики: есть люди,

В убийстве находящие приятность.

Когда я ключ в замок влагаю, то же

Я чувствую, что чувствовать должны

Они, вонзая в жертву нож: приятно

И страшно вместе.

Всыпает деньги, благословляя их уход из мира людей:

Ступайте, полно вам по свету рыскать,

Служа страстям и нуждам человека.

Усните здесь сном силы и покоя,

Как боги спят в глубоких небесах…

Хочу себе сегодня пир устроить:

Зажгу свечу пред каждым сундуком,

И все их отопру, и стану сам

Средь них глядеть на блещущие груды.

Зажигает свечи и придаётся эйфории:

Я царствую!.. Какой волшебный блеск!

Послушна мне, сильна моя держава;

В ней счастие, в ней честь моя и слава!

Я царствую…

Его заботит только одна мысль:

О, если б мог от взоров недостойных

Я скрыть подвал! о, если б из могилы

Прийти я мог, сторожевою тенью

Сидеть на сундуке и от живых

Сокровища мои хранить, как ныне!..

Как видим, зарок Аристотеля неведом психологии накопления богатства на Западе. Западный мир кричит о «загадочности», именно, русской души только потому, что у народов западной Европы вследствие географической и исторической близости сложилось некое «родство душ» и характеров, а русская душа и русский характер не соответствуют этим стереотипам.

Россия с её «промежуточным» географическим положением – слишком азиатская страна для европейцев и слишком европейская для азиатов. Но загадочна она только для европейцев. Азиатские культуры и национальные характеры настолько своеобразны, отдельны, ни на что не похожи, что им и в голову не придёт считать особенно загадочными русских.

Русские легенды и сказки непонятны только западному духу. К примеру, сказка «Морозко» вызывает недоумение и даже негодование американцев. Что поучительного в лживой девочке-сиротке, которая зачем-то врёт Морозу, что ей тепло, когда она коченеет от холода?

И почему это придурковатый дед наказывает мачехину дочку, которая честно кричит, что ей холодно!

Сюжет сказки противоречит уставу мирового «американского монастыря», где царствует голый прагматизм. Иностранцам не понятен и чужд менталитет русского человека, для которого характерна повышенная деликатность, нежелание затруднить, совершенно независимо от требований здравого смысла. Он вполне может отказаться от предлагаемой еды, питья, услуг; часто именно такой бывает его первая реакция: «спасибо, не надо, все в порядке».

Недаром любимый герой русского фольклора – Иванушка-дурачок: потому и «дурачок», что его поведение противоречит «здравому смыслу». Он отдаст последний кусок хлеба какой-нибудь зверушке в лесу, не думая о том, что самому есть нечего, а потом эта зверушка помогает ему победить Кощея Бессмертного. В результате, совсем не по правилам западной логики, он получает и царевну в жены, и полцарства в придачу.

И «супермен» русских былин Илья Муромец, имея выбор богатым стать, жениться или погибнуть, на перепутье, рассуждает совершенно бестолково: – «Мне женитьба не ко времени, а богатство мне не к радости». И предпочитает в соответствии с русским духом сначала сразиться с врагами родины, а потом уж всё остальное, как получится. Сказка ложь, да в ней намёк… Вдумайтесь во все эти присловья, которые давно клишированы в речи и в нашем сознании. Они полны глубокого смысла……..

Русские народные сказки – «опасная» вещь для накопления богатства ради богатства.. Они с раннего детства внушают нам простую мысль, которая потом оборачивается «загадочными» реакциями. Быть богатым – плохо, а быть бедным – хорошо, все богатые плохие, а все бедные хорошие. Отсюда пренебрежительное отношение к любым материальным благам, как типичная характеристика русского сознания, русской культуры, совершенно непонятная и загадочная для англоязычных культур.

Видимо поэтому когда-то русские купцы, а сейчас «новые русские» так беззаботно сорят деньгами.

По мнению Ильина, корни подобного отношения к богатству следует искать в инстинктивном осознании общего богатства: «Богат вовсе не индивид – Иван или Пётр; богаты мы, народ в целом. Богат пространством и землёй, лесом и степью, цветами и пчёлами, дичью и пушниной, реками и рыбой; богат земными недрами. Тогда русский говорит: „у нас течёт молоко и мёд“, „хватит на всех и ещё останется“ – это древние изречения народной мудрости».

Именно «подсознательно ощущаемым богатством» объясняет Ильин «в русской душе необоснованную беззаботность, легкомысленную и иллюзорную уверенность, выраженную словами, которые едва ли знает какой-либо другой народ: авось, небось, и как-нибудь».

Ильин считает, что «это подсознательное чувство народного благополучия, возможно, и побуждает богатых русских проматывать своё состояние, которое часто или слишком большое, или слишком легко доставшееся, или вовсе неистощимо».

Русский язык с древности изобилует поучениями и пословицами, демонстрирующими преходящий характер богатства, его бессилие, его вредное влияние на человека. Например:

Лучше капля ума, чем вдоволь богатства;Из богатств выше золота – книги;Богат ждёт пакости, а убог – радости;Богатство спеси сродни;Богатство – вода, пришла и ушла;Не с богатством жить, с человеком;Не от скудости скупость вышла, от богатства;Чем богатее, тем скупее;Богатому черти деньги куют.

В этом смысле весьма символична разница в отношении к богатству у русскоязычных и англоязычных лексик. Она ярко проявляется в устойчивом английском словосочетании «бедный, но честный».

Русские люди недоумевают по поводу союза «Но» в этой фразе, так же, как американцы не могли понять сказку «Морозко». Действительно, в этом выражении данный союз подразумевает некоторое исключение из общего правила: то есть – вообще-то все бедные нечестные, а этот бедный, но честный. Потрясающее исключение для англосаксов!

По-русски «Но честный» могло бы звучать только в контексте «богатый, но честный». Мысль о том, что счастье не купишь, глубоко укоренилась в сознании русских. В этом плане интересную иллюстрацию даёт русская история. Ко второй половине XIX века некоторые русские купцы сосредоточили в своих руках значительные средства. Предприимчивость, оборотистость и деловые качества русских купцов были хорошо известны.

Но необъяснимое чувство вины за чрезмерное богатство заставляло наиболее «совестливую» часть купечества тратить огромные средства на строительство церквей, открывать больницы и школы, делать щедрые пожертвования в различные благотворительные организации. А их дети и внуки (не в пример высказываниям Достоевского о немцах) расходовали накопленные средства на развитие культуры и искусства: собирали богатейшие коллекции, финансировали развитие народных промыслов, открывали театры, поддерживали молодых талантливых художников.