Парадоксы интеллектуального чтива. Книга третья «Экономика России по Аристофану»

В одном из среднеазиатских кладов медных монет встречаются монеты, надпись на которых говорит: «перед тобой дирхемы», т.е. серебряные монеты. Оказывается, медные монеты серебрились, на них писали слово «дирхем», и они выпускались на рынок как серебряные монеты. Фактически они ничего не стоили, но хорезмшах и его казна расплачивались ими как серебряными. Население, конечно, знало, что монеты обманные, но должно было их принимать и употреблять в торговле как настоящие серебряные деньги. Отказаться от приёма таких денег никто не мог. Так из столетия в столетие «портились» монеты. Они уменьшались в весе, в серебро и золото добавлялись дешёвые металлы.

А кое-кто из государей умел повернуть этот процесс в обратную сторону и не за сто долгих лет, а за неделю – другую.

Дионисий I, тиран Сиракуз, в начале IV в. до н.э. под страхом смерти заставил жителей сдать в казну всю имеющуюся у них монету. Затем он распорядился перечеканить её. Новые драхмы были объявлены равными двум старым. Новыми монетами Дионисий рассчитался с жителями. И те ушли, унося фактически половину сбережений.

Древнейшие банкноты (судя по найденным останкам) могли быть отпечатаны в Китае. В 1273 г н. э. Кубла Хан выпустил бумажные записки, сделанные из тёмно-красной коры и отмеченные его печатью и подписью казначея. Кван – это древнейшие уцелевшие бумажные деньги.

В России первые бумажные деньги (ассигнации) были введены при Екатерине II (1769 г.).

Сейчас все современные денежные системы основываются на фиатных деньгах (то есть знаках стоимости, заместителях реальных денег). Хотя фиатные деньги не имеют ценности, они способны выполнять функции денег, поскольку государство объявляет их законным платёжным средством на своей территории.

Фиатные деньги могут быть «обеспеченными или необеспеченными». Обеспеченные – деньги, которые могут быть обменены по предъявлению на фиксированное количество определённого товара или товарных денег, например на золото или серебро. Фактически, обеспеченные деньги являются представителями товарных денег.

Однако на сегодня, после отмены золотого стандарта, банкноты больше не гарантируются обменом на фиксированный товар и превратились в символические деньги, сохранив прежнее название.

Для нас это особенно важно.

Так как нас в этом эссе будет интересовать не то, как деньги способствуют товарному обмену, а как они стали средством накопления богатства, то есть другой основной функцией денег.

Эта функция более молода, чем первая – обменная. Как только появился первый «купец» – человек, которому данные товары не были нужны сами по себе, но он знал, где их можно продать – появилась формула, которой первый купец не знал, поскольку ещё Карла Маркса не было, но он здорово умел ею пользоваться по схеме Д – Т – Д.

То есть купил на деньги товар в одном месте, а потом его выгодно продал, желательно за морем, «где телушка – полушка, да рубль, перевоз», за большие деньги. Деньги, описывающие в своём движении этот цикл, превращаются в капитал, становятся капиталом или средством накопления богатства.

Пока деньги – средство товарообмена – это необходимое простецкое экономическое изобретение человечества, но когда они суть средство обогащения и накопления богатства – это уже тема психологии человека. И нам интересно разнообразие философии богатства у разных этносов, особенно у того, который – русский!

В общем, накопительная специфика денег оформляется

в экономике в виде закона Коперника – Грешема.

Закон Коперника – Грешема гласит: «Худшие деньги вытесняют из обращения лучшие», где под хорошими подразумеваются деньги, внутренняя стоимость которых выше либо равна номинальной стоимости. Закон был особенно актуальным во время существования серебряных и золотых монет. Так, при понижении содержания ценных металлов в монетах при сохранении прежней номинальной стоимости, ранее существовавшие монеты быстро выходили из употребления. Это объяснялось тем, что люди предпочитали сохранять хорошие деньги, расплачиваясь плохими.

Вроде бы всё ясно, хочешь сохранить клад надолго, закапывай в землю хорошие деньги. Но тут своё слово сказал очередной нобелевский лауреат, уточнив закон математика, экономиста и астронома – Коперника.

Лауреат Нобелевской премии по экономике 1999 года Роберт Манделл дополнил закон Коперника – Грешема: «Плохие деньги вытесняют хорошие, если они имеют одинаковую цену».

Воистину надо быть нобелевским лауреатом по экономике, чтобы заблудиться в двух соснах, уточняя современной «экономической эрудицией» закономерности известные уже в 1526 году.

Закон Коперника – Грешема более мудро гласит, что вытеснение хороших денег из обращения плохими происходит всегда и даже тогда, когда их покупательная стоимость и не одинакова.

Ни одному российскому купцу начала прошлого века не пришло бы в голову закапывать в кубышку, в лихие времена, царские ассигнации, керенки или советские рубли. Он, вопреки, премудрым лауреатам, для этой цели использовал золотые червонцы царской или советской чеканки 1923 года.

У меня вообще складывается впечатление, что во все времена русский богач плохо представлял себе, как преумножить своё богатство или даже просто сохранить. Поэтому в критические времена всё складывалось в горшок и закапывалось неподалёку, в саду.

Существует в русской философии мнение, что мы русские вообще не рассчитаны на богатство. Я как то не очень это понимаю, но давайте сошлёмся на одноимённую публикацию Александра Прохорова (Русская модель управления).

По моему – проще не скажешь.

«Отношение русских к деньгам и богатству весьма своеобразно – сама возможность обогащения как бы не предусмотрена традиционным русским воспитанием и образом жизни; ни рассчитан русский человек на богатство. Если же он разбогатеет, то чувствует некоторую растерянность и не знает, что теперь делать. Нередко он начинает блажить, сорить деньгами, как «новые русские». Например, миллионер Савва Морозов финансировал революционные марксистские организации, которые добивались ликвидации Морозова и прочих фабрикантов как класса. Другие богатеи просто швырялись деньгами – жгли их прилюдно, били зеркала в трактирах, шумно пропивали, содержали около себя своры родственников и знакомых, жертвовали на всевозможные общественно полезные и бесполезные нужды.

На свою деятельность предприниматели смотрели не только и не столько как на источник наживы, а как на выполнение задачи, своего рода миссию, возложенную Богом или судьбой. Про богатство говорили, что Бог дал его в пользование и потребует по нему отчёта, что выражалось отчасти и в том, что именно в купеческой среде были чрезвычайно развиты и благотворительность, и коллекционерство, на которые смотрели как на выполнение какого-то свыше назначенного долга. Нужно сказать, что в России вообще не было того культа богатых людей, который наблюдается в западных странах. Не только в революционной, но и в городской интеллигенции к богатым людям было не то что неприязненное, а малодоброжелательное отношение. Даже в купеческих группировках на бирже богатство не играло решающей роли.

Аристократы проигрывали свои состояния в карты, кормили целые таборы цыган, устраивали батального размаха охоты и т. п. «Некоторые из знаменитого российского дворянства считают за помрачение знатности своей сойти до мещанской бережливости.

«Умножение долгов почитают они единственным и благороднейшим промыслом», – писал Сумароков.

Служив отлично – благородно,

Долгами жил его отец,

Давал три бала ежегодно

И промотался наконец, —

писал Пушкин об образе жизни Онегина-старшего. Младший, судя по роману, продолжил традицию.

Европейцы с детства знали, как жить в соответствии с достатком. Если доход, скажем, тысяча гульденов, то положено иметь свой дом, если пять тысяч – пару лошадей, если десять тысяч – большой особняк с фонтаном, а если миллион, то иметь коллекцию старинной живописи и проводить лето на Ривьере. Есть правила, как вести себя сообразно со своим богатством.

Можно много рассуждать на эту тему, а лучше один раз посмотреть на бытовую сценку фламандской семейной идиллии начала 16-го века.

Массейс (Меняла с женой 1520—1515 годы, Масло, дерево, 71х68)

Небольшая картина Квентина Массейса показывает, с каким благородством и достоинством ростовщик меняла с женой рассматривают доставшуюся им почти затак ценную брошь. Я думаю, что Крамской или Репин изобразили бы русского ростовщика, с которым русская интеллигенция имела «частое несчастье» общаться, совсем в другом физиономическом ракурсе.

Но психология психологией, а мы сейчас говорим о богатстве…….Русские же не умели и не умеют быть богатыми – в обществе отсутствовали стереотипы поведения богатых людей. Этих правил нет и сейчас. Достаточно посмотреть российские фильмы-лубки якобы о жизни «новых русских», чтобы убедиться – представления населения о богатстве не изменились с XIX века, когда крестьяне искренне полагали: «На царе-батюшке золотые лапти, бархатные обмотки, везде зеркала да мебель магазина».

Этот прообраз богатого человека генетически заложен в психике россиянина. Прохоров правильно подмечает, что по-настоящему богатых людей до XVIII века было всего-то несколько сотен семейств, на протяжении большей части XVIII – несколько тысяч.

Общество жило по своим российским общинным понятиям.

Западных наблюдателей всегда поражало то обстоятельство, что при небольшом (почти единичном) для любой местности богатого, по меркам Европы, князя, его крестьяне жили заметно лучше, чем крепостные в Европе.

Откуда им было взять адекватный западному богатству образ жизни? Тем более, если на такую ситуацию исторически накладывается сталинская эпоха мирового социализма. «Желания людей становились все более непритязательны, – пишет Е. Ю. Зубкова о сталинской эпохе, но эти слова характеризуют отношение к богатству на всем протяжении русской истории. – …Набор благ, составляющий для большинства современников „предел мечтаний“, оскудел настолько, что стабильная зарплата, дающая возможность прокормить себя и семью, постоянное жилье, пусть даже комната в коммунальной квартире, уже считались подарком судьбы, настоящим счастьем. Восприятие счастья как отсутствие несчастья формировало у людей …особое отношение к жизни и её проблемам».

Вот это точно!

Восприятие счастья, как отсутствие несчастья!

Но философские рассуждения о богатстве и бедности нельзя привести в состояние, хотя бы временного перемирия, без привлечения истории страны.

Факт множественного отсутствия богатых людей во все времена в России, не вызывает сомнений. Однако всё-таки богатые князья, воеводы и наместники были. Отчего они не сохранили своё богатство в потомстве, скажем, как те же Ротшильды?

И почему единственными историческим «памятниками» богатству были только изредка встречающиеся клады ценных монет?

Отчего запрятанный горшок с серебряными монетами – единственное средство на Руси сохранить хоть что-нибудь?

Дело в том, что в России почти во все времена невозможно было передавать из поколения в поколение сколько-нибудь значительные накопления. А возможностей потерять имущество довольно предостаточно.

Во-первых, к этому приводили постоянные войны, преимущественно с кочевниками. Война с этим противником более разорительна, чем война с оседлым государством. Согласно исторической теории войн население оседлых земледельческих странах делится на воинов (комбатантов) и мирных жителей (нон-комбатантов). Боевые действия не являются всенародным занятием. Если два земледельческих государства в ходе военных действий поубивали друг у друга больше половины мужского населения, то война прекращается автоматически – некому пахать землю, урожай падает. Обеднение страны не позволяет содержать армию. Война временно прекращается сама собой из-за того, что войско мельчает. Ждут, когда вырастет следующее поколение работников, которое сможет прокормить следующее поколение воинов.

Неудивительно, что в европейской истории были и Столетняя, и Тридцатилетняя войны, а уж про семилетние и говорить нечего. Английский историк Роуз писал о войнах европейского средневековья: «Мы не должны смотреть на войну той эпохи как на нечто подобное тотальной войне современного общества: она была скорее способна поглотить избыток жизненной энергии общества, нежели обескровить его; она в основном занимала только тех, кому нравилось ею заниматься. И она не была продолжительной: она то вспыхивала, то угасала, особенно на море, где были длительные интервалы, когда ничего не происходило».

Так было во все века в западной Европе. Как только её государства оправлялись от неурожая или нашествия чумы и прирастали численностью мужского населения – потенциальных воинов, церковь объявляла очередной крестовый поход «ко гробу господню», чтобы обогатиться за счёт военного грабежа.

Иное дело кочевая война. Экономика кочевья такова, что для выпаса скота требуется лишь около 20% мужчин племени.

«Таким образом, из производственной сферы (небольшим числом ремесленников здесь можно пренебречь) высвобождался труд восьмидесяти процентов взрослых мужчин. Они могли целиком, профессионально посвятить себя войне. Эта особенность хозяйства кочевников позволяла им… наносить страшные удары земледельческим народам, значительно превосходящим их и численностью, и уровнем культуры».

Если в ходе набега племя потеряло 80% мужского населения, то с экономической точки зрения оно никакого ущерба не понесло. Достаточно по окончании войны разделить всех женщин между уменьшившимся в пять раз мужским населением, и продолжать воспроизводство и материальных благ, и населения. Поэтому война для них объективно является экономически выгодным занятием – понесённые потери компенсируются захватом чужого имущества.

В войне с кочевым народом нельзя было позволить себе потерпеть поражение, это приводило к подлинной катастрофе. Русская же система управления вырабатывалась именно в годы борьбы с кочевниками. Сначала с хазарами, потом с печенегами, затем с половцами, потом с татарами (причём каждая последующая волна кочевого нашествия была в военном отношении сильнее предыдущей, и в силу большей военной эффективности эти волны сменяли друг друга).

Если прибавить к специфическим военным лишениям России ещё и поборы со стороны властей постоянный армейский постой, помещичий произвол, вымогательство со стороны родственников и общины, пожары, разорительные неурожайные годы, то становится очевидной невозможность долговременного обогащения и передачи богатства по наследству. Что не отняли чужеземные супостаты – заберёт родное государство, что осталось от государства – заберёт барин, что не сумел отнять барин – заберёт община, что не заберёт община – заберут родственники и так далее.

Итак, нет стабильности – не будет постоянно растущего богатства – это как рефрен. А как у нас со способностью постоянно и честно зарабатывать?

Когда же свалится в руки обещанный пословицей воз денег?

Как можно разбогатеть?

А, знаете, как ни странно, но такая возможность в России есть, и не столь уж редкая, поскольку связана именно с периодической нестабильностью в стране.

В периоды нестабильного состояния общества, всегда появляются люди, которые могут пристроиться к каналам перераспределения и быстро обогащаться. В переломные эпохи радикальных реформ появляются целые прослойки нуворишей. Так было и при Иване Грозном, и при Петре I, и в начальный послереволюционный период, и в перестроечные и постперестроечные годы, да и сейчас их немало……

Наибольшая часть из них богатела благодаря успешной деятельности по перераспределению ранее созданных благ, другие – за счёт использования служебного положения, которое в суровые нестабильные годы становилось особенно прибыльным.

Конечно, это виды противозаконного обогащения, и государство российское во все времена пыталось с этим явлением бороться. Но всегда эта борьба была похожа на войну Дон Кихота с ветряными мельницами. Даже Петру Первому ничего не удавалось сделать. И чем больше он «выкачивал» ресурсов из нации на свои реформы, тем больше денег уворовывалось. О масштабах казнокрадства и коррупции того времени «говорят сведения о том, что из 100 собранных податных рубле попадали в казну только 30.

Это я не про коррупцию, которая была в России во все времена, но про специфику системы российского накопления денег и её сохранности. И не только при частной собственности, но и при её отсутствии в СССР. Перед скоротечной реформой 1947 года в Москве, в сберкассе при Центральном телеграфе, где традиционно держали деньги кремлёвские и цековские аппаратчики, ежедневный оборот увеличился с 88 тысяч рублей до 2 миллионов 200 тысяч рублей. Они точно знали, в отличие от всей остальной страны, что обменная реформа будет. Надо было срочно менять огромные для СССР суммы, при этом всеми возможными способами.

Сразу же, на сотни процентов, возросла выручка ювелирных и всех без исключения промтоварных магазинов, даже музыкальных! Покупались, в основном, фортепьяно, но не только. Выметалось все сплошь, до турецкого барабана, включительно!

Чтобы сохранить остатки товаров, магазины, по приказу ЦК КПСС стали закрываться на переучёт. Но это мало помогло, с прилавков коммерческих магазинов, которые торговали без карточек, но по значительно более высоким ценам, сметались колбасы, сыры, масло.

14 декабря 1947 года, после даты окончания обмена денег, местные банковские умельцы стали принимать вклады задним числом, так что большая часть «заработанных тяжким трудом денег» сохранилась, несмотря на наши предыдущие выводы о прошлых российских временах.

Это лишь говорит о том, что коррумпированное чиновничество в России никакая напасть не берет.

И чем страшнее эта напасть, тем избирательней коррупция действует. Ведь реформа 14 декабря 1947 года «О проведении денежной реформы и отмене карточек на продовольственные и промышленные товары» носила конфискационный характер, имевший целью сокращение денежной массы у коррумпированной части населения, оставшейся у неё после войны в результате её «антиконституционной» деятельности. И по оценкам некоторых экономистов наличная денежная масса действительно уменьшилась в три с лишним раза с 43,6 до 14 млрд руб. Но только с тем уточнением, что у коррумпированной элиты она фактически (в товарном отношении) возросла, при том, что по оценке Госбанка после обмена на руках у населения оставалось около 4 миллиардов старых, не обменянных рублей.

И я сам в то время был свидетелем тех «оставшихся» у населения денег, когда наутро 9-ти летнем пацаном, проходя мимо здания сберкассы, набрал в охапку несколько десятков тысяч рублей из ветром разметавшихся куч банкнот. На радостях отдал их деду, который похвалив меня за находчивость, сказал, что теперь есть чем растапливать печку.

Это так сказать мои детские недоумения в относительной стоимости денежных знаков.

А ведь при обмене денег был, казалось бы, установлен оптимальный порядок. При перерасчёте зарплаты деньги обменивались таким образом, что зарплата оставалась без изменения. По вкладам в Сбербанке суммы до 3 тысяч рублей обменивались также один к одному, по вкладам от 3 до 10 тысяч рублей было произведено сокращение накоплений на одну треть суммы, по вкладам в размере свыше 10 тысяч рублей изымалось две трети суммы. Те же, кто хранил деньги дома, при обмене получал один новый рубль за десять старых.

И вот в числе последних, как правильно посчитал ЦК КПСС, оказалось почти все население страны, хранившее свои «сокровища», как и посейчас принято, в загашниках, и которое в давке перед сберкассами, не успело обменять свои «богатства», хотя бы в пропорции 10:1. И это при том, что население страны было фактически нищим. После отмены карточек в конце 1947 года (в дореформенных ценах) при зарплатах большинства городского населения в 800 рублей килограмм ржаного хлеба стоил 3 рубля, пшеничного – 4 рубля 40 копеек, килограмм гречки – 12 рублей, сахара – 15 рублей, сливочного масла – 64 рубля, подсолнечного масла – 30 рублей, мороженого судака – 12 рублей, кофе – 75 рублей; литр молока – 3—4 рубля; десяток яиц – 12—16 рублей; бутылка пива «Жигулёвское» – 7 рублей; пол-литровая бутылка «Московской» водки – 60 рублей.

Как видим, особо не попируешь…..

И это только некоторые частности российского обогащения. Если денежная реформа 1947 года продемонстрировала растущую коррумпированность государственного аппарата при плановой экономике, то августовский кризис 1998 года наглядно показал размах коррупции в условиях дикого рынка. «Те, кто заранее получил доступ к информации о точной дате дефолта, смогли сколотить колоссальные состояния, – рассказывает депутат Госдумы Иван Грачёв. – Меня поразили суммы, которые перекочевали в карманы недобросовестных фирм и чиновников. Я знал, что многие чиновники играли на рынке ГКО, использовали другие возможности наживаться за счёт доступа к конфиденциальной информации, но августовский дефолт стал просто апофеозом…»

Нынешние «новые русские», несомненно, побили все рекорды своих исторических предшественников по эффективности «законных заработков». В результате имущественное неравенство в сегодняшней России достигло невиданного прежде уровня. Средний душевой доход 15% богатых в России в 10 раз выше, чем у 85% всех остальных российских граждан.

Привыкшее к уравниловке общество не имеет встроенных механизмов ограничения неравенства, и маятник по-прежнему попеременно движется то к казарменному равенству (в стабильной фазе), то к вопиющей нищете большинства на фоне сказочного обогащения немногих (в нестабильной фазе).

Наша психология считает, что в первую очередь богатеют те, в ком в меньшей степени развиты традиционные стереотипы поведения, люди, не получившие традиционного русского воспитания. Например, не связанные стереотипами общинной уравниловки представители национальных меньшинств.

Что касается русских, то чаще других материального успеха достигают люди, в силу каких-то частных причин выросшие не в семье, а, скажем, в спортивном или музыкальном интернате или в какой-то иной необычной среде.

Похоже, что тут психологи не ошибаются, что как раз и раскрывает глубинную суть русского менталитета общинной уравниловки. Ведь недаром из дюжины первых российских миллиардеров русских было 1—2 человека!

Про уравниловку, как основной критерий отношения российского общества к богатству следует сказать отдельно. Поскольку наскоро сколоченные богатства получены «неправедным» путём, что противоречит стереотипам уравнительного распределения, то русский этнос не может примириться с существованием богатых людей.

С другой стороны это же уравнительное распределение и периодические колебания системы управления то в стабильное, то в нестабильное состояние не давали людям шанса разбогатеть и надолго сохранить материальное благополучие, которое является важнейшим стимулом в системе либерального капитализма.

Таким образом, у россиян остался единственный альтернативный мотив, заставляющий людей трудиться по возможности более производительно, но лишь для обеспечения минимальных жизненных потребностей, а в крайнем варианте, для выживания и простого демографического воспроизводства по принципу «не до жиру, быть бы живу».

Вроде логично, хочешь жить, умей вертеться!

Или как говорили большевики – «кто не работает, тот не ест». Однако простота не всегда признак гениальности. А последняя фраза показывает плохое знание менталитета россиян интернациональным коммунистическим сословием.

Русская модель управления и самоуправления давным-давно выработала целый ряд самостийных механизмов, делавших излишней заботу о труде, даже ради собственного существования. Государственное перераспределение ресурсов позволяло и работящему, и неработящему, и умеющему, и неумеющему выжить примерно с одинаковой вероятностью. Механизмы такого перераспределения были различны в разные эпохи, имели отраслевые и региональные особенности, но суть их оставалась всегда одна и та же – каждый должен иметь возможность выжить независимо от того, успешно или неуспешно он работает.

Соответствующих примеров – просто «море». Начать хотя бы с воспринятого православием языческого обычая «толоки» – помощи, когда безлошадным или просто бедным крестьянам «мир» вспахивал землю, строил дом, выполнял за них те или иные работы.

Мероприятие это было, как и последующие коммунистические субботники, добровольно-принудительным. «На работу должны идти все, не желающего может принудить староста». При этом (что просто восхитительно гениально) помощь-толока, в соответствии с обычаями, была оформлена не как унизительная милостыня, а как праздник. На неё приходили в нарядной одежде, и заканчивалась она всеобщим угощением.