Лабиринт

Передвигаясь в сторону Петрозаводска по трассе со скоростью сто девять километров в час, я пытался держать себя в руках и не давить на педаль газа – кажется, на лбу от напряжения пульсировала вена. Чёрт возьми, да я даже работы двигателя не слышу. Вот бы утопить педаль газа в пол и с рёвом обогнать всех – так нет, нельзя. Затем, когда я проехал Петрозаводск, вдруг осознал, что прежде ещё никогда не ездил так далеко на машине. Однажды сдуру ехал пять часов до Хельсинки, вместо того, чтобы устроиться в комфортабельном поезде или полететь на самолёте, и чуть не обалдел от столь долгой езды. А сейчас ехать шестнадцать часов, да ещё и как старая бабушка. Что за жуткий кошмар! Несмотря на то, что я ехал в Апатиты для того, чтобы убить человека, единственным фактором, вызывающим у меня дискомфорт, было то, что я не могу ехать быстрее. Дорога слилась в единое плавно извивающееся серое полотно, и мозг вёл машину на таком автомате, что я больше смотрел на то, как медленно передвигается по карте стрелочка, указывающая моё местоположение в навигаторе. Миллиметр каждые десять минут, миллиметр за миллиметром… Единственным, что произвело на меня впечатление в дороге, было то, что расход топлива оказался равен всего восьми литрам на сто километров. Это меня действительно поразило: на этом трёхлитровом турбодвигателе он ни разу не был меньше пятнадцати. Такими темпами заправиться придётся по дороге лишь дважды, а не трижды, как я предполагал.

Проехав более десяти часов, я пожалел о том, что не взял с собой свою запасную одежду: в сумке была лишь та, которая была необходима для образа старика, в котором Пётр не смог бы меня узнать. Уж не знаю отчего, может, в машине было слишком жарко, но более вероятно от того, что я нервничал всю дорогу, подмышки и каждый квадратный сантиметр тела, соприкасающийся с креслом водителя, насквозь пропитались потом, который, скорее всего, к завтрашнему утру уже спреет и начнёт вонять. С другой стороны, может, это будет способствовать более естественному образу пожилого человека из провинции? Ночью, проехав Кандалакшу, всю присыпанную снегом, я начал клевать носом, и единственным, что меня останавливало от того, чтобы не заглушить двигатель и уснуть, было то, что оставалось ехать чуть более ста километров, которые я мог преодолеть за час.

Въехав в тёмный город, засыпанный снегом, покрывающим крыши домов, землю вдоль дорог и деревья, я медленно поехал по тёмным улицам, по памяти пытаясь найти нужное здание, в котором живёт Пётр. Откровенно говоря, найти его оказалось сложнее, чем я предполагал, так как сказывалась сильная утомлённость ездой (несмотря на то, что по пути я выпил шесть чашек кофе) и то, что когда я был здесь последний раз, снега ещё не было, и выглядело всё несколько иначе. Медленно передвигаясь по пустынным улицам, на которых мне встретилось за всё время лишь два встречных автомобиля, я, найдя нужный дом, проехал мимо него и остановился минут через пять. Припарковав машину в углу какого-то двора в трёх километрах от дома Петра, втиснувшись между двумя другими машинами, я заглушил двигатель и, не выходя из машины, переоделся – пока я здесь, нужно быть в образе.

Оглядев себя, я осознал, что одежда визуально выглядит слишком новой, и после того, как наклеил бороду, вышел на улицу, чтобы пройти к теплопроводу, рядом с которым была сырая бесснежная земля. Слегка повалявшись в ней и отряхнувшись, я полностью стал похож на бедного старика. Хотя, может, я даже слегка перестарался, так как отдалённо стал напоминать себе какого-то бомжа. Нет, определённо теперь нужно всё затереть снегом, чтобы стало почище. Путём десятиминутных махинаций с варьированием оптимального количества грязи и потёртостей на одежде, мне удалось подобрать идеальный вариант – не грязно, но явно поношено. Супер! Теперь можно и к дому Петра идти.

Отойдя в сторону дома Петра метров сто, я остановился и вернулся обратно к машине, чтобы снять Питерские номера, которые могли привлечь внимание. Когда я открыл багажник, чтобы закинуть в него номера, вспомнил, что в сумке оставил моток толстой лески, которой я собирался придушить Петра и которую я так же забыл взять. Кажется, мне уже пора отдыхать.

Морозный воздух и ходьба по ночному городу позволили мне взбодриться, и минут через тридцать я уже пришёл в себя. По пути к нужному дому я отмотал кусок лески нужной длины и перерезал её ножом. Вряд ли она пригодится мне сегодня, так как я иду туда, чтобы оценить обстановку, но лучше быть готовым ко всему.

В пять часов утра я пришёл в нужно место и начал медленно прогуливаться вокруг него, ожидая, когда Пётр, его жена или ребёнок выйдут из подъезда. Вопреки тому, что я с ног до головы укутался в тёплую зимнюю одежду, натянув чуть ли не до носа шапку-ушанку, и тому, что на улице был лишь лёгкий мороз, за два часа такой ходьбы я окоченел настолько, что тело пробирала дрожь. Но игра стоила свеч: даже если я простыну, то плохо мне станет лишь завтра, а может, и позже, так что я успею сделать то, зачем сюда приехал. В окнах домов начал зажигаться свет, и к половине восьмого утра он горел почти везде – город оживал. Я стоял с торца дома так, чтобы по возможности разглядеть Петра или его жену в одном из окон (на третьем и четвёртом этажах уже горел свет) и одновременно не терять из виду тех, кто выходил из подъезда.

Я уже давно не чувствовал пальцев рук и ног и к пятнадцати минутам девятого начал трястись от холода так, что это должно было быть различимо прохожим людям. Помню, что когда я был маленьким, то во дворе у нас жил алкоголик, который всё время трясся, так же, как и я сейчас. Был ли я в этот момент похож на него? Наверное, был. Через пару минут я понял, что напрасно жаловался на то, что по дороге сюда приходилось сидеть в машине – сейчас я бы многое отдал, чтобы оказаться в ней и погреться.

На третьем этаже в окне мелькнула фигура мужчины, и, кажется, это был не Пётр. Почти одновременно с этим на четвёртом этаже выключился свет, и уже через пару минут, в восемь двадцать четыре, из подъезда вышел Пётр с женой и ребёнком. Когда я их увидел, по груди пробежали мурашки. Неужели мой план сработал?! Я приехал сюда, нашёл дом, следил за подъездом и окнами, и вот он – Пётр, идёт в ста метрах от меня и смеётся над тем, что ему рассказывает его сын, которого он держит за руку. Кажется, лишь сейчас я осознал то, что мне действительно удастся реализовать свой план. Троица прошла к тёмно-синему Фокусу, стоявшему во дворе перед подъездом, и в восемь тридцать уехала.

Ну что же, пока что всё идёт как надо: Пётр живёт на четвёртом этаже, уходит утром из дома с женой и ребёнком в диапазоне от восьми двадцати до восьми тридцати, садится в машину и уезжает. Разочаровывает лишь то, что выходят они все вместе: с утра не подобраться к нему, но посмотрим, что будет вечером. А сейчас пора возвращаться в машину, чтобы позавтракать двумя хот-догами и йогуртом, которые я купил на последней заправке, погреться и поспать. Голова уже совсем плохо соображает. Пётр работает либо по офисному графику и вернётся в шесть вечера, либо по двенадцать часов, и ожидать его стоит у дома в десятом часу. Сомневаюсь, что работает сутками, но всего можно ожидать. А что если он ещё не нашёл работу и вернётся один после того, как отвезёт жену на работу, а ребёнка в сад? В любом случае, в таком состоянии, как сейчас, я вряд ли смогу что-то ему сделать. Приду в форму и подойду к точке наблюдения рядом с подъездом к пяти вечера. Может, потеплеет немного.

Быстрым шагом дойдя до машины к четверти десятого, я прогрел салон в течение пятнадцати минут и за это время успел съесть всю припасённую еду. Небо уже было совсем светлым, и крыши домов озарялись оранжевым светом от выглянувшего солнца. Я доел свой завтрак и после того, как заглушил двигатель, сложил задние сиденья машины, объединив их с багажником, получив довольно-таки объёмное спальное место, хотя во весь рост вытянуться там не удавалось. Хорошо, что все задние стёкла, включая дверь багажника, имеют глубокую тонировку, и меня никто не увидит. Было бы странным для прохожих, если бы в такой машине спал какой-то грязный бородатый дед.

Едва закрыв глаза, я услышал звук будильника, который поставил на четыре часа дня – будто и не спал вовсе. Если бы не абсолютная темнота в салоне, образовавшаяся от того, что за то время, пока я спал, выпал снег и запорошил все окна машины, то я бы даже усомнился в том, что вообще поспал. Пора продолжать начатую операцию. Открыв дверь машины и впустив в салон морозный воздух, а также рыхлые снежинки, которые прежде находились между крышей машины и дверью, я обнаружил, что вокруг всё было белым и переливалось в лучах солнца, что заставило меня с непривычки зажмуриться. Тонкий слой снега хрустел под подошвой ботинок, а изо рта при ходьбе шёл пар. В левом кармане куртки я перебирал пальцами метровый кусок лески, а в правом безостановочно раскрывал и закрывал хозяйственно-бытовой складной нож – одолевало лёгкое беспокойство.

Через полчаса я дошёл до дома Петра и устроился на скамье рядом с детской площадкой, находившейся между параллельно стоящими пятиэтажками, поедая купленную по пути шаверму. Кажется, действительно потеплело. Небо было ясным, и сквозь серые блочные постройки проглядывали вдалеке Хибины. Изредка мимо проходили люди, но город всё равно казался совершенно пустынным. Ветер слегка раскачивал детские качели, висящие на двух скрипучих цепях, и прямо над головой периодически проносились стаи каркающих ворон. И как здесь люди живут? Я бы с ума сошёл жить в таком медленном и размеренном темпе. Несмотря на то, что я понимал, что скоро увижу Петра, его жену или сына, которых прекрасно знал в лицо, я не ощущал сильного волнения, предвкушая это событие. Казалось, что я просто приехал сюда погулять и посмотреть на красивый вид гор. Может, меня тешила мысль, что я, наконец, накажу виновного в том, что случилось на заводе? Кажется, что в первые в жизни я делал что-то не ради себя, а ради других. Ведь прежде, когда я убивал людей, я как будто был псом, загнанным в угол, и спасал в первую очередь себя. Но сейчас я приехал сюда, вырвавшись из своей наладившейся и абсолютно уютной жизни, в которой мне ничего не угрожало, для того, чтобы избавить человечество от Петра, который мог очередным неудавшимся саботажем навредить десяткам, а может, даже и сотням людей. Да, пожалуй, именно это придавало мне спокойствия и уверенности в том, что я поступаю правильно.

Сердце ёкнуло, и глаза невольно округлились: из-за дальнего угла дома вышел Пётр и направлялся к своему подъезду, недалеко от которого я сидел. Семнадцать тридцать три. Почему он так рано и где жена с ребёнком? Может, пораньше с работы ушёл? Вот так поворот событий! Да это же идеальный момент! Жена при восьмичасовом рабочем дне должна вернуться лишь через час и наверняка с ребёнком, раз Пётр его не забрал из садика! Но я же сегодня только наблюдаю: может, сидеть спокойно и уже завтра всё провернуть? А вдруг завтра приедет с женой и сыном? Что если сегодня единственный удачный момент для того, чтобы выполнить задуманное? Нет! Вперёд! Надо действовать, ведь даже если что-то не получится, то главное, устранить его, а если меня кто и увидит в этих одёжках и с бородой, то вряд ли узнает, когда я переоденусь.

Я встал со скамьи и почувствовал в голове жуткую пульсацию от смены давления. Сердце бешено колотилось в груди и ускорялось по мере приближения к подъезду, к которому мне следовало подойти чуть раньше Петра. Пятый этаж: квартиры тринадцать, четырнадцать, пятнадцать – гласила синяя табличка на входной двери в подъезд. По три квартиры на этаж, всё, как я помню. Всё верно, и значит подъезд будет выглядеть именно так, как я его себе представлял.

– Вам помочь? – от голоса Петра по телу пронеслась холодная дрожь и ноги налились свинцом. Вот он, в полуметре сзади от меня: стоит совершенно ничего не подозревая. Главное, не поворачиваться к нему лицом, иначе может узнать. Накладная борода – это, конечно, хорошо, но глаза и нос могут меня выдать, если я повернусь к нему.

– Да, в четырнадцатую я, но кнопки разглядеть не могу. Откроешь, сыночек? – тихо проскрипел я, всеми силами пытаясь изобразить голос дряхлого старика. Кажется, получилось отвратительно, и в театральное училище меня бы точно не взяли. Лишь бы он не догадался, что это я.

– Конечно, проходите! – рука Петра выглянула из-за моей спины и, схватившись за входную ручку, открыла дверь, пропуская меня вперёд в сумеречный подъезд, раскрашенный в белый и зелёный цвета. В нос ударил слабый затхлый запах стухшей воды.

– Спасибо! – я проследовал внутрь медленным шагом, позволяя Петру обогнать меня и пытаясь хотя бы на мгновение унять охватившее меня беспокойство, сковавшее движение моих ног и рук. И вот его спина прямо передо мной. Чёрт, я не учёл то, что на нём будет шарф! Твою ж мать! Ну ладно, если закинуть чуть повыше, то доберусь до шеи: она сверху оголена, так как шарф сполз. Я медленно достал из кармана леску и дёрнулся для того, чтобы закинуть петлю ему на шею, однако уже через мгновение осёкся.

– Здравствуйте, Ольга Николаевна! – бодро произнёс на весь подъезд Пётр в адрес пожилой женщины, которая возникла на лестнице, идя навстречу нам.

– Добрый вечер, Петруша! Сегодня с работы снова пораньше отпустили?

– Да, всё сделал и ушёл. Новый начальник – то, что надо!

Давление подскочило так, что я ощущал биение своего сердца даже в кончиках пальцев. Женщина прошла мимо нас, но рассмотреть её не получилось, так как я уставился в пол, спрятав своё лицо под шарф и шапку. Когда мы поднялись ко второму этажу, то внизу скрипнула дверь подъезда, и женщина вышла на улицу, что было видно из окна лестничной площадки. Надо выждать, пока он поднимется на четвёртый: чем выше, тем меньше вероятность того, что кто-то пройдёт мимо. Второй этаж: сердце сейчас выскочит из груди – мой организм готовился в резкому рывку, когда я достал леску, но явно был не настроен на то, что намеченное действие придётся отсрочить на минуту. Третий: в глазах снова витают чёрные точки и начинает ощущаться пульсация в ушах. Именно так всё начиналось за мгновение до того, как я потерял сознание на поминках Саши. Лишь бы дотянуть, лишь бы дотянуть ещё немного. Четвёртый этаж… Пора!

Сердце замерло, и абсолютная тишина поглотила моё сознание: всё происходящее далее представлялось мне как будто в замедленном темпе, и, как только Пётр остановился у своей двери, вынув ключи из кармана, я закинул петлю из лески поверх его головы: резко затянул, тут же сделал ещё один оборот леской вокруг шеи левой рукой и затем ещё один правой. Почувствовав несколько мощных ударов локтём в живот и то, как Пётр пытается развернуться ко мне лицом, я запрыгнул ему на спину, обхватив ногами за живот, и продолжил руками сдавливать леску на его шее. Ключи звякнули, упав на бетонный пол, а мы повалились назад и скатились вниз по лестнице на площадку между третьим и четвёртым этажом. Пётр вновь поднялся на ноги, держа меня на спине, и изо всех сил брыкался и бил меня спиной об стены, пытаясь руками ослабить леску, но безуспешно. Какой же он сильный! Главное – удержать леску, задушить его во чтобы то ни стало. Плевать на боль, раздающуюся по моей спине и голове всякий раз, когда он бьёт меня об стены, плевать на боль в животе от ударов локтями. Если он сделал вдох перед тем, как я стянул леску, то вырубится минуты через две, а если сделал выдох – то, может, и через минуту.

Десять секунд… двадцать… тридцать. Движения Петра ужесточились, и я уже всерьёз опасался за то, что он скинет меня с себя. Сорок секунд. Где мой нож? В правом кармане куртки или левом? Пётр в любом случае уже труп, но размазывать кровь по лестничной площадке – это самый последний вариант. Пятьдесят секунд: лишь бы он не начал бить по перилам, пытаясь шумом позвать соседей. Шестьдесят. Пётр уже не пытается меня скинуть, а лишь безрезультатно пытается стянуть с шеи леску, бросив на это последние силы. Семьдесят секунд. Его движения ослабевают. Восемьдесят секунд… девяносто. Тело Петра обмякло, но я продолжал стягивать леску всё сильнее и сильнее. Казалось, что, поднажми я ещё чуть-чуть, и срезал бы ему леской голову. Сто секунд… Внизу открылась дверь подъезда, и послышались голоса…

Охватившая меня паника затуманила разум: я не могу отпустить сейчас Петра и убежать, потому что он может снова начать дышать, ведь сознание он потерял, но сердце ещё наверняка бьётся. Оставаться здесь тоже нельзя, иначе меня обнаружат, а Петра смогут спасти. Спасут, если я не убью тех, кто меня увидит… Что же делать?

– Тебе следует быть менее импульсивным, мой дорогой друг! – я вздрогнул от голоса сверху и не поверил своим глазам: Михаил в своём строгом тёмно-сером костюме стоял на лестнице около пролёта между четвёртым и пятым этажом. – Может, следовало переждать, осмотреться, всё спланировать и расквитаться с ним завтра?

– Мать твою, да как ты это делаешь?! Давно здесь прячешься? Как ты узнал, что я буду здесь? – я говорил тихо, но казалось, что мой шёпот был слышен на весь подъезд. Голоса приближались, и Михаил бесшумно на цыпочках спустился по лестнице, подобрал ключи, упавшие перед дверью, и провернул их в замочной скважине квартиры Петра, жестом руки пригласив следовать за ним. Я резким рывком затащил тело Петра по лестнице в квартиру, дверь в которую придержал Михаил, и тихо опустил Петра на пол, после чего запер дверь изнутри. Единственным звуком в тёмной квартире было моё частое и тяжёлое дыхание, напоминающее то, которое было у меня после спринта на сто метров, который мы регулярно бегали на физкультуре в ВУЗе. Михаил тихо стоял, прижавшись к стене в узком коридоре квартиры, так и не пояснив мне причины его присутствия здесь. Шаги приближались, и в глазок двери, в который я смотрел, надеясь никого не увидеть, я заметил, как жена Петра с его сыном встали перед дверью. Что за чёрт? У них здесь семичасовой рабочий день что ли?

Раздался звонок в дверь, а за спиной я услышал шорох от Петра, который, кажется, приходил в сознание. В дверном проёме послышался звук ключа, который жена Петра вставляла снаружи. В такой жопе я, кажется, ещё никогда не оказывался…

Кинувшись к едва слышно кряхтящему Петру, я нащупал в темноте концы лески и, потянув за них, потащил его в ближайшую от входа комнату. Михаил взял его за ноги и помог мне. После того как Михаил прикрыл за нами коричневую деревянную дверь с матовым жёлтым стеклом посередине, я понял, что мы оказались в спальне, большую часть которой занимала двуспальная кровать. Ключ в замке повернулся, и дверь открылась. Пётр вытянул правую руку в сторону входа в комнату, то ли пытаясь позвать жену на помощь, то ли желая схватить штанину Михаила, но не мог произнести ни слова. В комнате стояла абсолютная тишина, и, затаив дыхание, мы слушали то, что происходило в коридоре. От такого неожиданного поворота событий кружилась голова, и казалось, что ещё немного, и я потеряю сознание. Что же это за жесть: я хотел придушить его тихонько в подъезде и незаметно уйти, а теперь нахожусь у него в квартире, в которой, ничего не подозревая, ходят его жена и сын!

– Странно, папа говорил, что пораньше сегодня придёт, а до сих пор нет! – услышал я женский голос. – Ну давай, беги в туалет, а то уже давно хочешь!

– Да, уже бегу, мамочка! – было слышно, как захлопнулась дверь в уборную.

Пальцы рук даже через перчатки затекли от того, что были передавлены леской, которую я продолжал сжимать на шее Петра, тело которого снова обмякло и головой лежало между моих ног, которые я расставил, сидя на полу. Солнце уже зашло за рельеф местности, подходя к горизонту, и в комнате, в которой были зашторены окна, было темно. Как же нам выйти отсюда незамеченными? Может, его жена сейчас пройдёт на кухню, и, пока их сын в туалете, мы с Михаилом быстро прошмыгнём к выходу? По звуку удаляющихся шагов и шелесту пакетов, женщина прошла на кухню, чтобы, судя по всему, положить продукты, с которыми пришла домой. Я посмотрел на Михаила, давая ему понять, что сейчас самое время для того, чтобы скрыться, но вдруг шаги снова стали приближаться к комнате, остановившись у входа в квартиру.

В кармане Петра на всю комнату неожиданно зазвонил телефон, и мой взгляд, полный решимости незаметно сбежать, мгновенно потух. – Петруша, ты что дома? – раздался голос его жены, стремительно приближающийся к двери спальни. Пульсация в висках и затылке резко усилилась, и чёрная пелена заполонила весь мой взор. Последнее, о чём я успел подумать, это о том, что очнусь я уже в камере полицейского участка, из которого меня отправят под суд и затем в тюрьму, дав лет пятнадцать за преднамеренное убийство. Если, конечно, жена Петра не прикончит меня, пока я буду без сознания…

Пара шлепков ладонью по щекам заставила меня открыть глаза. В помещении было темно, и единственное, что я видел перед собой, было лицо Михаила.

– Давай вставай! Пора уходить! – тихо прошептал он, помогая мне приподняться за руку.

Встав на ватные ноги, я обнаружил, что у стены при входе в спальню, в которой мы по-прежнему находились, лежала женщина в луже крови. – Что произошло? – еле слышно спросил я. Выйдя из спальни, я увидел в тёмном коридоре распластавшегося без движения маленького мальчика.

– Пора уходить, потом всё обсудим. Быстрее! – Михаил тянул меня за плечо в сторону выхода из квартиры, пока я заворожённо смотрел на мёртвое тело ребёнка.

Не могу поверить, что Михаил убил жену Петра и его маленького сына! Они же ни в чём не были виноваты! За что?! Как же всё произошедшее ужасно! Пришлось убить маленького мальчика… Но, может, и хорошо скончаться в таком возрасте: когда ещё веришь в бессмертность души? Умирать с мыслью о том, что через мгновенье будешь парить духом над своим телом, а затем отправишься в рай, где тебя с любовью встретят все твои бабушки и дедушки – это определённо лучше, чем понимать, как медленно из тебя уходит сознание и впереди тебя ждёт вечная тёмная пустота, как это наверняка читалось в глазах его матери перед смертью. И всё-таки это ужасно! Что же Михаил за человек? Как он мог? Да и как вообще оказался здесь?! Неужели он всё-таки психопат, которым показался мне изначально? И можно ли теперь верить его рассказу о том, что он добыл ампулу с морфием, не причинив никому вреда?

По пути из подъезда нам не попался никто, кто мог бы нас заметить. Мы уходили всё дальше от дома Петра, и Михаил продолжал вести меня за плечо.

– Хватит! – я одёрнул его руку. – Какого чёрта?! Как здесь оказался?!

– Тише! Ты можешь привлечь внимание прохожих! – прошептал Михаил.

– Ты, мать твою, больной психопат! Зачем ты убил мать с ребёнком?!

– Ну а что оставалось делать? Иначе бы они нас полиции сдали. Ты без сознания лежал, а убежать, оставив тебя там одного, да и засветив своё лицо, было бы совершенно опрометчиво. Вряд ли бы удалось далеко уйти, если бы они нас увидели. Если бы они остались живы, то сразу позвали бы на помощь и могли нас запомнить. Было бы проблематично выехать отсюда на машине с номерами другого региона, если бы нас повсюду искала полиция. Нас бы точно поймали и отправили за решётку. Убив их, я выиграл уйму времени: их хватятся только завтра ближе к обеду, когда ни Пётр, ни его жена не появятся на работе, а их ребёнок – в детском саду. Если повезёт, то, может, их даже завтра искать не начнут. В любом случае, мы уже будем в Питере к этому времени, и нас всё произошедшее касаться никак не будет.

– Мы? О чём ты говоришь? Нет никаких мы!

– Но я же помог тебе с убийством Петра и спас тебя, пока ты был без сознания! Ты бы уже сидел в отделении, если бы не было меня и ты остался лежать у них в квартире. Благодаря мне ты на свободе!

– Но какой ценой?! У тебя в Чечне вообще крыша поехала? У нас была возможность уйти, не убив их, и скрыться. Неужели тебе вообще плевать на чужую жизнь?

– А тебе нет? Тебе что, правда жаль мать с ребёнком? Неужели ты до этого не убивал невиновных людей?

Я замолчал, пытаясь успокоить бешено бьющееся сердце и унять дрожь в руках, после чего ответил: – Я убил пятерых невиновных людей, но всякий раз я полагал, что поступаю правильно! Мой придурочный брат, голову которого я размозжил молотком, сбил меня машиной и приставил винтовку к моему лбу, перед тем как я сделал это! После этого прикончил ещё трёх человек на заводе здесь, в Хибинах, полагая, что они хотят убить меня и близких мне людей, одного из которых им всё же удалось прикончить из-за возникшего недоразумения. А на прошлой неделе я убил друга из-за того, что полагал, что это ты за мной следишь! Если бы не ты, мать твою, больной ублюдок, то я бы не убил его! Всё это не имеет ничего общего с тем, что сделал ты! Ты убил людей, заведомо зная о том, что поступаешь несправедливо! И я не верю, что морфий ты достал благодаря своему другу! Тех троих, о которых было написано в газете, ты действительно искалечил, ведь так?!

– Ой, ну только не говори, что тебе и их тоже жаль! Они ведь живы остались…

– Ты просто больной! Слышишь! Держись от меня подальше! Ещё раз увижу, что следишь за мной – найду и убью! – я развернулся и пошёл быстрым шагом в сторону двора, где стояла машина, оставив Михаила позади себя.