скачать книгу бесплатно
– Не ссы, – говорю, – не поймает. Спорнём, что я её саблей огрею между лопаток?
И тогда я беру его саблю, подбегаю к Любке сзади и с размаху – тресь по толстой дородной спине! Она вздрагивает, как кобыла, когда её укусит слепень, и оборачивается. А я загорланил, и что-то звонко лопалось у меня в груди, и слюни клокотали в горле, а потом слетали с губ пузыриками:
– Любка-Любка – колбаса,
На верёвочке – оса,
А оса шевелится,
Любка скоро женится!
Она-то и говорит:
– Д-д-дурак. Я н-не-е-е женюсь, а з-з-замуж выйду.
Голос у неё подвывающий. А когда говорит, то на шее натягиваются сухожилия.
– Сама дура.
Любка сорвала сочный стебель крапивы и сделала несколько тяжёлых шагов в мою сторону. Я отбежал.
– Жиромясокомбинатпромсосискалимонад! – орал Русля, и оба мы кружили вокруг неё.
Но Любка не погналась за нами, а злобно прошипела:
– П-п-пусть вас Бог п-п-покарает!
Страшно стало. Внутри что-то ёкнуло, и я облился холодным потом.
Бога нет. А всё равно страшно. Конечно, нет. Где он тогда? Если на небе сидит, то почему Гагарин его не видел?
– А Бога н-нет.
– Есть, – пугает Любка.
– Ну и где?
– На небе.
– Ха… Почему тогда Гагарин его не видел?
Тут-то она меня и поймала.
– Пусти, дура! Очки сломаешь.
Больно же крапивой по голым ногам! Как кипятком ошпаривает ляжки. Пусти. Упираюсь кулаками ей в грудь. Утыкаюсь носом в шершавую ткань сарафана. Кусаюсь. Сладковатый запах немытых подмышек. Жарко и обидно до слёз. А не хочется, чтоб отпустила.
– Двинь ей, Миха! – где-то за тридевять земель кричит Руслик.
Я пнул Любку в мягкий живот и отбежал к Руслику. Горячий солёный пот течёт. Вихры дыбом. Мутно всё. Очки остались лежать в траве. На ногах водянистые волдыри. Но я доволен.
– Любка ду-у-ра! – издевательски кричу ей вслед.
Мягкое у ней под сарафаном.
Я и говорю:
– У ней там такие дойки жирные.
Руслику было немного завидно, что это меня Любка отстегала крапивой, и он крикнул:
– А у Любки дойки отросли! Дойная коро-о-ова, коро-о-ова!
Любка степенно удалялась, лишая нас удовольствия отравлять ей жизнь.
Она ушла, и стало скучно. Я подобрал очки, и мы пошли дальше играть в Чапаева.
– Вон, мамка твоя в хлебный пошла, – сказал Руслик.
Я узнал маму. Её платье в горошек. Спина удалялась.
– Бегом, прячемся! – говорю.
Мы прижимаемся к дому, и он скрывает нас своей тенью.
– Меня могут загнать, – говорю я Русле.
– А-а-а… – Он понимающе кивает.
Мама ушла.
А Руслик нашёл пустую бутылку.
Давай, – говорит, – балдеть.
– Балдеть – это плохое слово. Мама говорит: только коровы балдеют, когда им быка приводят.
– Зачем?
– Не знаю зачем… – Я пожал плечами.
– Не-е-е… – Руслик махнул рукой. – Балдеть – эт-то не то.
– А что?
Руслик поднял с земли растоптанный окурок и сделал вид, что затягивается. Сам глаза прижмурил. Лицо светится счастливой улыбкой. Он раздумчиво вздохнул. Помолчал. Да и пропел:
– Давай закурим, товарищ фронтовой, давай закурим, товарищ мой.
Он сделал вид, что отхлебнул из горлышка. Крякнул и протянул мне бутылку.
– На, много не пей, а то будешь рыгать.
– Чего-о-о?
– Рыгать, говорю, будешь.
– Стошнит, что ли?
– Но.
Не люблю, когда тошнит. Коленки тогда слабые. Меня тошнит в автобусе, когда пахнет бензином. А ещё говорят: рвёт.
– У нас в деревне есть Колька-дурачок, – говорит Руслик, – он сено ест.
– И чё?
– Ну, нажрётся сена и рыгает.
– А-а-а.
– Ты пей-пей. Если немного, то можно прибалдеть.
Я осторожно ощупываю губами горлышко бутылки. Противный вкус. Не то бензин, не то резина.
А Руслик меня обнял и уткнулся носом в плечо. Слюни потекли по подбородку. Неожиданно он отскочил и пошёл вприсядку, потом вытянулся на цыпочки и козлячьим голоском запел:
Захожу я в ресторан,
Там сидит мадам,
Поднимает юбочку,
Что я вижу там?
Посредине дырочка,
По краям пушок —
Это называется
женский петушок!
Я лопнул от смеха, упал на землю и покатился. А Руслик смешной. Он повалился на бок и громко захрапел.
– Русля…
Он лягнул меня ногой.
– Не мешай спать, а-а-ау, завтра ещё беляков громить. Спи лучше, Петька.
А я упал рядом с ним на землю и тоже захрапел. На земле сыро, а у Русли позвоночник твёрдый. Поспали. Потом Чапаев встал, и Петька тоже, и они пошли в парк. Парк за домом. Мама говорит, чтоб мы не ходили, но мы всё равно ходим. Там есть берёза, у которой на стволе вздулся огромный чёрный шар. Это болезнь. А бабы говорят, что ночью в парке между берёзок ходят покойники. Я не знаю, кто такие покойники, но их надо бояться. Может, это преступники.
– Хэндэ хох! – крикнули сзади и воткнули в спину дуло автомата. И я повернулся. Это был мальчик. Он целился в нас с Руслей. А Русля бы ему двинул, потому что он сильный, но почему-то не стал. А я не умею драться. Зато я умный и хитрый. А хитрый всегда в драке сильного победит. Мальчик был черномазый. Я подумал, что он цыган. Глаза, как косточки от слив, большие выпуклые, а зрачки черные с синим. У него в носу, в углублении, уютно свернулась зелёная козявка, похожая на жирную гусеницу. Продолжая держать нас на мушке, он засунул в нос грязный палец с чёрным обломанным ногтем, вытащил козявку и съел. По телевизору показывали, как туземцы едят гусениц. Я тоже иногда ем сопли, но когда никто не видит. На вкус они солёные. А гусеницу я бы не смог съесть. Хотя на спор за сто миллионов рублей, может, и съел бы.
– Шнеля, шнеля! – покрикивал цыган, подталкивая нас с Руслей дулом автомата. Мне стало страшно. Цыгане детей воруют. Почему Русля ему не двинет?
А Русля сказал:
– Миха, нас взяли в плен. Притворяйся, что мы с ними заодно.
А я сказал:
– Хорошо. – И подумал: – За какое одно?
Цыган привёл нас вглубь парка, где у костра на корточках сидело ещё несколько таких же черномазых. От костра вверх тянулась липкая чёрная струйка дыма. Воняло палёной резиной. Один мальчик держал над огнём палку, обмотанную целлофаном, с которой вниз срывались капли шипящего пламени.
– Чувачки, вы чьих будете? – нас спросили.
– Мы оттуда… – Русля неопределённо махнул рукой в сторону нашего дома.
– Как зовут?
– Я Русля.
– Я Миха.
– У нас здесь банда, – ответили нам. – Здесь наш штаб, – пояснили нам далее. – Если кому-нибудь расскажете, мы вас убьём.
– Бухенвальдские, они в прошлом году одного пацана повесили, – шепчет мне Русля. Бухенвальд – это общежитие. Там живут стройбаты и цыгане.
Мама! Надо бежать, но у меня подкашиваются ноги. И я тогда шёпотом спросил у Русли:
– Василь Иваныч, когда тикать будем?
– Подожди, рано ещё.
А у нас в доме живёт мальчик, который вместо «тикать» говорит: «ласты клеить». Смешно!
– Надо ещё картошки напиздить, – сурово говорит один мальчик и метко сплёвывает мне на ботинок. Плюёт он совершенно особенным образом. Накопив много слюны и как следует взболтав её щеками, он складывает губы трубочкой, и стремительная белая змейка с шипеньем вылетает между передних щербатых зубов. Я сделал вид, что не заметил, будто он на меня плюнул.
– Гончий, загадай чувакам загадку, – говорят мальчику, который плавит целлофан. Он оживился, ощерил жёлтые зубы (в одном – дупло) и спел:
Отгадай загадку, ответь на вопрос:
Сколько у цыганки на пизде волос?
Я представил себе огромную чёрную крикливую цыганку с золотыми зубами, золотыми кольцами в ушах и в расшитом цветном платке. А что это за слово на букву «П» – не знал. Наверное, матерное. Я растерянно поглядел на Руслю. А бандиты захохотали.
Сколько в море капелек, сколько в небе звёзд,
Столько у цыганки на пизде волос! – довольно закончил Гончий.
А тут они захохотали ещё громче, и мы с Руслей тоже робко засмеялись. Громче всех гоготал Гончий. Он широко открыл рот, вывалив красный язык, упал на землю и завертелся волчком: и-и-ихи-хи-хи-хи-ха-уха-ах-ха-ха.
Потом нам сказали, что если мы хотим быть в банде, то надо пройти испытание. А Руслик сказал:
