скачать книгу бесплатно
Руслик – мой закадычный друг. Что такое «закадычный», я не знаю. Но так говорят. Я потрогал себя за кадык. А у баб нет кадыка. Руслик ковылял по коридору, приволакивая ногу. Значит, опять ранили. У него папа – военный. Он подарил Руслику ремень. Настоящий. Солдатский. Из кожи. А на пряжке – звезда! Раз Руслю пороли этим ремнём. Он говорит: на мягком месте остались отпечатки звёзд. Больно, наверное, но здорово, когда на заднице – звёзды, а на каждой – серп и молот!
И я сказал:
– Шла Матрёна с тестом,
Упала мягким местом.
Чем думаешь?
А Руслик засмеялся и сказал:
– Жопой!
– Ты жопой думаешь!
А Руслик не понял:
– Почему?
– Потому что сам сказал. Я спросил: чем думаешь, а ты – жопой!
Руслик хихикнул
– Глеб-гле-бгле-бгле, – говорю. – Что я только что сказал?
– Глеб.
– А если быстро, то выходит – Бгле.
– Скажи лучше быстро «катить», – осклабился Руслик.
– Катить-катить-катить, – затараторил я. – Титька!
– Титька! – радостно подтвердил Руслик.
Титька – хорошее слово или плохое? У мамки они есть. А у коров называется вымя.
– Ранили меня, браток, – озабоченно пожаловался Руслик.
Он опустил тяжёлую руку мне на плечо. А я его поддержал. Он чуть с ног не падал от потери крови. А рука у него в царапинах. Кожа на пальцах сухая, скукоженная, как у курицы. Под ногтями грязь.
И я спросил:
– Куда?
А он:
– В ногу. Хочешь позырить?.. – Когда он говорит, то губа у него задирается.
Интересно, он нарочно так делает? А изо рта пахнет ириской.
– Давай!
Я помог ему добраться до стула. Он сел и стал медленно разматывать бинты. Все в зелёнке.
– Уже Серому сегодня показывал, – важно сказал Руслик и поморщился, отдирая присохший бинт от коленки.
Вспухшая рана открылась во всём великолепии. Она ещё не успела зажить и обильно выделяла клейкий жёлтый гной. Рваные почерневшие края были обожжены изумрудной зелёнкой. Торчало бело-розовое мясо.
– Сколько гноища… – Руслик не скрывал отвращения и гордости.
А я завидую:
– Баско! Аж до мяса!
– Кого там – до кости! – сказал Руслик, ревниво пряча рану под наслоениями бинтов. – Сейчас уж всё почти заросло. В голову целился контр-р-ра, а попал вот… ещё б чуть-чуть…
Мы вышли на крыльцо. Жарко. А Руслик-то и говорит:
– Собирай народ в войнушку играть.
А как это, собирать-то? Я выставил вперёд руку с отогнутым большим пальцем и загорланил:
– Собирайся народ, кто в войнушку идёт, собирайся народ, кто в войнушку идёт, собирайся народ… Руслик, нет никого.
А Руслик сказал мне:
– Пускай. Я, чур, Чапаев!
И спорить тут бесполезно. Он и рубашку носит, не продевая руки в рукава, чтоб больше было похоже на Чапаева. А ещё у него – сабля. Волочится следом, стукаясь о ступеньки крыльца и выписывая загогулины. Чапаев был с усами. Я приставил к Русликовой задравшейся верхней губе лихие закрученные усы. Руслик подбоченился и сверкал голубыми глазами. А саблю вытащил и занёс над головой. Чапаев! Может, завтра я буду Чапаевым. И Руслик сказал, что может быть. Но потом я подумал и говорю:
– Чур, я Ленин. Ленин главнее Чапаева.
Про Ленина рассказывали в садике. Он щурился и любил детей.
– Ты не можешь быть Ленином, – серьёзно возразил Руслик, – в Ленина играть нельзя.
– Кто сказал?
– Папа.
– Почему?
– Потому что Ленин – наш вождь, а настоящая фамилия у него – Ульянов, – объяснил Руслик.
– Вожди только у индейцев бывают и у первобытных людей.
– И Ленин был вождь, – уверенно возразил Руслик. – Он ГЕНИЙ, а ты простой человек, поэтому ты не можешь быть Ленином.
Может, я тоже ГЕНИЙ? Надо будет проверить. Потому что, если я ГЕНИЙ, то я могу быть Ленином, который главнее Чапаева. И я спросил:
– А кем мне быть?
Пока я точно не узнал, гений я или нет.
– Ну, можешь быть Щорсом или Котовским, – свеликодушничал Руслик, – или Петькой. Точно, ты будешь Петькой!
И тут же я представил себя Петькой. В тельняшке и бескозырке, а из-под неё лез лихой чуб. Эх, яблочко, да на тарелочке!
– Петька не был матрос, – пояснил Руслик.
– А кто?
– Орден… ординарец.
– Пусть я буду ординарец и немножко морячок. С Авроры. Эх, яблочко, да куды котишьси-и-и! К чёрту в лапы попадёшь да не воротишьси-и-и.
Руслик нехотя согласился. А я сказал:
– А про Котовского я анекдот знаю.
– Какой?
– Матершинный.
– Тогда рассказывай.
Я рассказал, и Руслик залился тоненьким ржаньем, как жеребёнок.
Мы пошли вдоль стены. Чапаев – впереди, а Петька следом. Стена старая. Деревянная. На ней написано «Любка – свинья», а ещё «Маша + Валик = любовь и дети». А Чапаев-то и говорит: «Осторожно, Петька, белые близко». Я не видел беляков живьём, а только в кино. Один раз мне показалось, будто я видел беляка, хотя я не уверен. Он был в сером костюме. Усики у него щёточкой. В глазу злое стёклышко. Я подумал: «Беляк! Надо бы вызвать милицию». Но он уж ушёл. А если узнают, что я видел Беляка и упустил, то скажут: «Товарищ, вы провалили задание». Вот бы его поймать! Тогда, может, дадут звезду героя. А если дадут две звезды, то на родине поставят бюст. Всего-то две звезды надо получить. А бюст – это памятник, только по грудь. Летят самолёты – салют Мальчишу! Плывут пароходы – салют Мальчишу! Идут пионеры…
– Ложись! – Чапаев растянулся на земле и меня повалил рядом. Я уткнулся носом в перегнившие листья. Сырость!
– Беляк! – горячо шепчет в ухо Чапаев. Пахнет ириской. А когда проснёшься, то изо рта пахнет противно.
– Где?
– Ну, вон-вон… – Чапаев высовывает голову из-за угла и тут же прячется.
– Я тоже хочу позырить.
– Тебе нельзя, – говорит и ещё сильнее прижимает моё лицо к земле, – тебя засекут.
– А тебя?
– Меня – нет… – Он снова выглядывает.
– Там он?
– Ага.
Мне кажется, я тоже видел Беляка краем глаза, пока Чапаев не отпихнул меня от угла. Он там прогуливается за домом. Помахивает белой перчаткой. Топорщатся усики. Круглое злое стёклышко в глазу блестит. Пан подпоручик! Я лежу, вжавшись в мягкие чёрные листья. А Чапаев следит за Беляком. Вдруг говорит:
– Петька.
– Чё?
– Я думаю, это не Беляк.
– А кто тогда?
– Басмач.
– Если Басмача поймать, то звезду дадут?
– Сразу две! Басмачи, они, знаешь, какие злые…
Если Басмач – то в полосатом ватном халате и с саблей, а на голове намотано полотенце, как у женщин после ванны. Ходит усмехается. Рожа чёрная. Потная. Зубы сверкают. Бородка клинышком. А зовут Абдулла.
– Василь Иваныч, чё там он делает?
– Стоит.
– И всё?
– Не-е-е, щас саблю достал.
– Дай мне-то позырить!
– Тихо! Я сказал, не лезь! Восток – дело тонкое.
Понятно, Руслик сам хочет его поймать. А может, врёт.
– Всё, – сипит мне в ухо, – за мной!
Мы, как два червя, выползаем из-за угла. По траве босиком идёт Любка. Она старше нас на девять лет. Щека её розовеет, как свежее сало на срезе. Рот полуоткрыт, а глаза тупые и сонные. Толстая коса свешивается на здоровую спину. Подол простого сарафана колышется, путаясь вокруг крепких белых икр. Любка – дура.
– Басмач где?
– Ушёл уже. Она его спугнула.
А я и говорю Русле:
– Давай тогда Любку обзывать, а она будет за нами гоняться.
А он:
– Поймает…
