скачать книгу бесплатно
По наследству
Анна Блажкова
Саша живет в маленькой деревушке и латает свой дом сама. Ее матери уже нет, отец-алкоголик бросается на каждую юбку, не обращая внимания на траур. У Саши нет времени искать себя – она берется за ту работу, что есть в округе. Саша теряет людей и все, что было ценно, – а в это время огромный СССР теряет себя.
Шахтеры бастуют, обещая перекрыть железную дорогу. Хитрые мошенники наживаются на простодушных селянах. Пока на обломках былого величия строится новая страна, Саша пытается справиться с бедностью и беспросветностью бывшего шахтерского поселка. Нарожать ораву от соседского оболтуса, обабиться и спиться – самое простое, но внутри у Саши воздушный шарик, имя которому – свобода.
Анна Блажкова
По наследству или Повесть о воздушном шарике
1
Саша несколько минут лежала с закрытыми глазами и пыталась вспомнить сон. Никакие детали не всплывали. Она погоняла серую массу впечатления от сна, как тюремщик баланду, убедилась, что интересного не выловишь, встала и поставила чайник на электроплитку. Серый сатиновый халат и старые туфли на плоской подошве были приготовлены с вечера, Саша обреченно облачилась в это старье, вздохнула и пошла за дом к замешанной в корыте глине.
Стена пристройки уже года три показывала свою неприглядность и была похожа на застиранную и порванную во многих местах скатерть. Комнатка за этой стеной – кладовка, и это тоже одна из причин в затягивании ремонта.
Но вот дело пошло. Саша с душой окунулась в чувственную работу: отбила куски старой штукатурки, которые пыхтели, когда к ним дотрагиваешься, кое-где прибила несколько тонких реек крест на крест и после смачивания стены, ладонью-лодочкой захватывала вязкую глину из корыта, подбавляла к ней пучок сухой травы, уже обеими ладонями сначала мяла, а потом делала плотный комок и довольно сильным, резким движением руки бросала его на стену – «ляп».
По уставу бабьего лета небеса, кажется, звенели чистой синью, по воздуху плыли длинные паутины, а клены потряхивали лимонной листвой. Погода настраивала если не на восторг, то на радость – уж точно. Но в голове Саши присутствовал какой-то страшноватый сумрак. Из него периодически змеей выползала одна мысль: «Вдруг баба Маня умерла».
Дней пять назад Саша ее навещала. Все прошло в обычной тягостной норме, даже был один хороший момент – баба Маня пригласила ее в дом и показала костюм, сшитый собственными руками.
– Видишь, жакет. А вот сарафан, – бабуля вертела вешалку и была очень довольна.
Саша смотрела на вещи, сшитые из серого «в елочку» гобелена, из которого покойная мать строчила автобусные чехлы и подумала: «Как на смерть», – но вслух похвалила бабушкину работу.
«Чего ей умирать? На здоровье она немного жаловалась, так ведь несколько лет подряд одни и те же жалобы. Все сама делает по хозяйству, даже носит воду на коромысле, а я так и не научилась». Саша прошла дальше в огород и стала смотреть на бабушкин двор, в надежде увидеть ее. «Не видно, значит, отдыхает», – мельком оглядела котлован, когда-то густо населенный, теперь мало и, в основном, пьянчугами, подсмотрела задворки четырех соседских дворов (огороды соседей также, как и ее, сверху обрамляли котлован), и вернулась к корыту.
Она решила заслонить тревожные мысли, которые по ее мнению, сама она и придумала, чем-нибудь интересным – например, представить времена года живыми людьми.
Весна – романтическая студентка, глаза – в небо, спотыкается, очень бледная. Лето – мужчина лет тридцати пяти, все умеет делать, особенно хорошо по строительству, любит повеселиться в компаниях, загорелый здоровяк. Осень – вялая красивая женщина, знает всему цену, любит шляпы. Зима – тетка с мясистым лицом, самогонщица, кряхтит, когда наклоняется, один пуховый платок на голове, другой…
Раздается звонок, на который сразу откликается собака. Пришла материного дяди жена – баба Клава, маленького роста, но с крупной вытянутой головой, с оттянутым книзу подбородком и с длинными зубами. У нее довольно пронзительный голос, и она им лихо расплескивает тишину двора, что хранилась до ее визита:
– Батя дома?
– Спал, вроде бы…
– Трусов ему нашила, – баба Клава извлекла из матерчатой сумки шелестящий газетой сверток.
Вышел отец, он стоял на пороге своего дома с широко открытыми полупьяными глазами.
– На, – баба Клава ткнула его пакетом в живот, – гуляешь?
– Почему мне не гулять? – он сделал довольную жизнью улыбку, – дядь Валя дома?
– Дома, – в этом слове родственница очень твердо произнесла букву «д», как будто ударила по ней молотком и посмотрела снизу вверх на отца, говоря своим взглядом «дома и делом занят, не то, что некоторые».
– Баба Клава, а ты сейчас не заходила к бабе Мане? – спросила Саша.
– Нет, – протяжно и с долей настороженности ответила Клава.
– Пожалуйста, зайди к ней сейчас, я вся в глине, потом вечером она закроется на сто замков. Что-то мне тревожно.
– Хорошо, зайду, зайду, – баба Клава спешно уходит.
Утешая себя тем, что бабулю проведают, Саша возвращается к своей работе.
Ровно через десять минут вновь звонок, Саша уже мчится к калитке.
– Маня умерла, – шипя от одышки, выпаливает Клава, – уже мухи, она вспухла.
Отец уходит с Клавой, Саша быстро смывает глину с рук и ног и бегом к бабушкиному дому.
Отец вышел из тещиного флигеля и с мрачной торжественностью сказал, что накрыл покойнице своим носовым платком лицо, потому что оно испортилось, и ушел домой.
Учитывая смрадность воздуха, Саша оперативно обыскала комод, где по ее соображению могли быть документы.
Документы, фотографии, немного денег она забрала, и пошла вызывать милицию. Клава понесла страшную весть мужу, чтобы потом эту весть передать по его родне: дать телеграмму в Ростов средней сестре Анне и сходить в глубь поселка к среднему брату Федору.
Милиция подъехала к вечеру. Помимо вопросов, милиция организовывала увоз тела быстро упокоившегося. Но два сотрудника проявили доверчивость и, не глядя, поверили словам Саши, что бабуля не задушена подушкой, не огрета лопатой и не обворована после этого.
– Все цело. Дом не заперт был. Одета в чистые вещи (именно в костюм из гобелена). Соседи, я узнала, видели ее в день разноса пенсий, она из магазина шла. Значит, вернулась, наверное, стало плохо ей, легла и всё…
– Что ж, распишитесь.
– А заходить будете? Я только документы унесла, остальное всё как было.
– Мы вам верим, – ухмыльнулся милиционер.
– Так как же бабушка? Ее в морг надо.
– Не надо. Ей уже семьдесят четыре. Идите завтра в свою поликлинику, там возьмете справку о смерти.
Дед Валентин катил перед собой тележку, за ним шла его Клава и вездесущая их подруга Кира.
– Берите, что хотите, – объявила Саша.
Женщины стали шерстить тряпки, дед погрузил на тележку доски, которые должны были пойти на ремонт забора.
Лежало тело с накрытым носовым платком лицом, а вокруг возникло столько движения: Саша выносила вещи, мебель, посуду на свежий воздух, дед делал ходки с тележкой. Помимо досок он взял телевизор и радиоприемник, тумбочку, какую-то посуду, шторы, половики и покрывала. Может быть, усталость помешала ему более внимательно все осмотреть и забрать еще что-нибудь по своему вкусу.
– Сколько у нее денег? – спросил он.
– Пять двести, только на гроб, – по печальному опыту похорон матери в прошлом году, Саша знала цены на эти последние потребности для неживого человека.
– Мало, – как-то даже раздраженно сказал дед.
– Что поделать, – вздохнула Саша.
Пустые комнаты казались более большими, в зальчике остался только платяной шкаф, который Саша не могла сама вынести, в передней на диване лежала баба Маня, кухня и веранда тоже были пусты, Саша закрыла дом. Кое-что она отнесла в землянку и повесила навесной замок на дверь. Принялась таскать, что осталось после дедовского «шмона». Ее интересовали посуда и керосин – у бабушки были большие запасы керосина, потому что летом она готовила на керогазе, – а так же много старых, но вполне добротных ведер, два больших корыта и несколько тазов. Все эти раритеты, перешедшие в ее руки, внесли мизерный положительный эффект в происшедшее. И, главное, посуда и керосин стояли в землянке, где пахло керогазом, прохладой и перечной мятой.
Старая баба Нюся, мать Сашиного отца, которая родилась на двадцать лет раньше своей свахи, пришла, позвякивая алюминиевой тростью, под навес, где громоздилась на горе венских стульев большая охапка одежды, источающая трупный запах. Старуха перещупала вещи, но взяла себе валенки, сокрушаясь, что ей было бы лучше, чтобы валенки были на размер больше.
– Яки? у сва?хы хоро?ши дрова, – она держала в руке аккуратное поленце и елейно смотрела на него.
– У бабы Мани хорошая пила, вот она, – Саша показала пилу.
– До?бра пы?лка, во?стра. Ты йы ныко?му нэ давай.
– Конечно.
– И ба?тьки нэ давай, вин полома?э. – Со смертью нелюбимой невестки, всем показалось, что баба Нюся утратила свой великий смысл – хаять Сашину мать, но сердце ее, имевшее большой в себе угол для ненависти, уже подселило туда неприязнь к сыну.
Около восьми часов вечера приехал Гоша, брат Саши. У них была разница в возрасте всего-навсего год, четыре месяца и пять дней. Несмотря на то, что Гоша младше и смотрелся мельче своей сестры, он вел себя как мудрый и бывалый человек. Великодушно прощала ему Саша частые насмешки и ядовитенькую критику по поводу ее самой, потому что любила брата. «Он умный, очень хороший, редкой породы человек, а недостатки – подумаешь, какие-то мелочи: ну, пижончик, да меня высмеивает – ничего страшного, не облезу».
– Я тебе звонила, когда мы узнали.
– Как назло задержался в Ростове.
– Сегодня уже ничего не надо, а вот завтра будет трудный день, и денег – всего-ничего.
– Деньги на похороны возьму из тех, что отложены были для тебя на проект с Михалычем, все равно пока ничего не сдвинулось.
2
Михаил Михайлович, давний приятель отца был умнейше-хитрейшим человеком и дружбу с Анатолием завел на деловой почве. Анатолий тридцать пять лет работал в автоколонне, шофером, механиком и потом снабженцем. Последняя должность притягивала к нему большое количество людей, имеющих транспортные средства, потому что не было такой запасной части или резины, которую не мог бы он достать. Другой бы уже покрылся золотым напылением, а этот был простодыра – всё сводил к бутылке. И вот редкий день в году он был вечером трезв и его карманы никогда не отягощались крупными деньгами. Даже секрет его успеха в добывании дефицитных железяк был под стать ему простодушен: он угощал обедами бухгалтеров и кладовщиков в Ростовском управлении. Падкие на дармовщинку, они без очереди выписывали ему всё, что он просил, думая: «Не из своего же сарая. Другие снабженцы жмутся, значит, получат дулю».
Михалыч часто менял работу, и всегда ему подворачивалось место с подогревом. Спасая небольшой машинный парк аптекоуправления, он расплачивался с Анатолием трехлитровыми банками спиртовой настойки боярышника. В такую же посуду наливались сливки на молзаводе, чтобы исправно работали молоковозы. Когда Михалыч стал директором банно-прачечного комплекса, в ход пошли мешки стирального порошка. Это было так своевременно в пору талонов даже на моющие средства.
Его интересы стали распространяться постепенно и на детей Анатолия. Положительные и непьющие они внушали ему доверие. Гоше и его компаньонам он сдал в аренду комнату в пункте приема белья в прачечную, почти в самом центре города, под магазин мотозапчастей. Саше Михалыч подвозил литровые флаконы шампуня и косметические кремы, брал сразу наличными, а потом это добро Саша, испытывая стыд и душевные разногласия, продавала дороже, причем, ей еще нужно было найти покупателей, и для этого с сумкой побегать не один километр.
Страсти к торговле у Саши не было, ей всегда казалось, что она лишена призвания торговать. Но в пятом классе ей удалось уговорить бабу Нюсю вынести на местный вокзальный базар квашеную капусту. Из каких-то взрослых разговоров Саша узнала, что с осени было мало капусты, и многие не запаслись ею на зиму. И что теперь у кого есть капуста, продают ее чайными блюдцами.
– Ба, пойдем и мы продадим, у нас же много капусты, – Анатолий, тогда еще шофер, привозил в больших количествах дары полей и бахчей из казачьих станиц, куда делал рейсы на своем пазике, и где его знала каждая собака.
У Нюси от предложения приставучей внучки глаза блеснули тем озорным светом далекой поры, когда она, как говорят, не слазила с базара и знала кое-какие запрещенные приемы, например, изготовить томат из квашеных помидоров и еще разбавить его водой. Или «под шумок» на пару с мужем украсть у колхозников поросенка.
– Ну шо, Валька? – спрашивала Нюся у Сашиной матери, – мо?жэ и правда понэ?сты капусту. У нас богато, до новой хва?тэ.
– Смотрите сами. Хочется померзнуть, так идите.
Торгаши отправились, и Саша как бы вошла в коридор здания, именуемого Торговля.
Коридор ей показался неуютным и остальные комнаты уже не привлекали ее. Пришлось с утра до самого обеда простоять на морозе и, пряча заискивость, смотреть на каждого проходящего, как на предполагаемого покупателя. Покупатели, конечно, были, даже учительница начальных классов ее школы, и Саша, пританцовывая от холода, спряталась за спину бабушки.
Спустя три года Саша уже вошла в переднюю не полюбившегося здания, чтобы помочь ближнему – Гоше. Он был одержим накоплением денег на покупку мопеда, и для этого выращивал кроликов на продажу. Анатолий воскресным утром отвозил детей с сумками, в которых дрожали кролики, на центральный рынок.
Уверенный, что ничегошеньки с Гошей и Сашей не случится, он возвращался домой. Дети сразу становились объектом наметанных глаз спекулянтов. Несколько дедов с подловатыми лицами вились возле Саши и Гоши и напоминали вражью психическую атаку.
– Да отдай ты им, они больше не дадут, – просила сломленная Саша.
– Нет! Сказал – нет, и не уговаривай. Они спе?ки, им быстрее убить и продать мясо, а потом шкурку.
– Так все, кто покупает, для этого и берут.
– Не все. Есть покупают на завод. Я таким лучше продам.
– Ты что, на лбу прочтешь, для чего берут?
– Молчи, дура! Сам знаю.
– Сам! Сам! Придумал растить таких хороших зверьков на погибель. Помешался со своим мопедом.
Дуясь друг на друга, они возвращались домой на трамвае, часто везя своих Великанов и Шиншилл обратно в клетки.
Уже двадцатилетняя Саша, как-то попав на городской рынок, чтобы купить пару дорогих моченых яблок, услышала:
– Купите морковочку! Ее везде надо, и в борщ, и в салат, и так поесть. Всего 20 копеек. Любую выбирайте, – как заговор, с распевом проговаривала старушенция.
– Это что, одна морковка 20 копеек?
– Да, милая. Новая еще не наросла, а морковочка везде нужна, выбирай, моя хорошая.
– Мне не надо.
Старушка поджала губы.
Прогулка между рыночными рядами выглядела аристократически – ходит эдакая модница с вызывающей прической, которую интересуют моченые яблоки по четыре рубля – эх, беспечность! Однако, Торговля, сама того не подозревая, открыла свой секрет:
– Ма, представляешь, морковка на рынке 20 копеек штука!
– Перед новой старая всегда дорожает, да и все вообще – возьми те же яблоки, на Новый год они полтора – два рубля, а сейчас – четыре пятьдесят, и вкуса никакого.
– Знаешь, как они пахнут! Слушай, ма, давай осенью накупим моркови по десять копеек за килограмм…
– Ну, и дальше что?
– Как что? Весной начнем продавать по двадцать копеек за штуку.
– Брось глупости говорить.
– Ничего не глупости.
– Где хранить? В нашем погребе она не долежит до весны, и места мало, то у людей хорошие подвалы. Потом, кто будет сидеть днями на базаре? Я не буду, ты тоже.
«Всё верно», – подумала Саша и на несколько лет забыла о торговле. Иногда советовали ей умные люди, и Гоша в том числе, что надо привозить что-нибудь для «оправдания дороги», когда она по два раза ездила в Москву и Киев. Саше делали заказы знакомые, и она честно искала в Москве кроссовки и краску для волос, в Киеве рейтузы с начесом большого размера и чай «Бодрость». Никогда не было мысли везти дефицит, чтобы спекулировать. «Торговля унизительна и лукава до пошлости», – думала она, и ей казалось, что это суждение зацементировано в одном ряду с другими ее благородными суждениями.
Но… В двадцать девять лет, ей захотелось сменить одну работу на другую. А так как ученица обойщицы мягкой мебели первые три месяца получала копейки, тут и состоялась сделка с Михалычем. Саша вспомнила, как обычно все благоговеют перед фарцовщиками, и согласилась на сбыт косметики.
