скачать книгу бесплатно
Пришел с пыльным носом Гоша – он, оказывается, готовил свою машину к зиме в Ольгином дворе, потому что в родном дворе его машине не было места, а в гараже стоял старый, кривобокий «Москвич» отца.
– Гоша, я ж тэбэ? гука?ла, – плаксиво начала Нюся, – ба?тько Сашу чуть нэ убы?в.
Внук внимательно посмотрел на сестру, потом на отца, который облокотился о притолоку и выставил напоказ разбитую скулу.
– Я не пойму, кто кого убивал? – иронично заметил Гоша. Покрыть мови?лем уязвимые места у своей «четверки» для него в этот момент было более важным делом, чем семейные войны. – А ну вас, – махая рукой, он опять ушел к соседям.
Саша осмотрела немного помятое ведро, затем поставила его под колонку, открыв воду. Не успела она забрать полное ведро, как распахнулась калитка, и в уличном просвете нарисовался дед Валентин. Во всем была несвойственная для него резкость: в движениях, и даже в глазах – они были похожи на антрацит. Без вступления он возвестил:
– Фёдора мне, как брата, жалко, а Лида – сволочь!
«Конечно, сволочь. Просила шкаф для внучек, но куда там!» – поэтому, Саша не собиралась уточнять, тем более Нюся, обрадовавшись гостю, сахарно зазывала его:
– Сват, прохо?дь, проходь у ха?ту. Хоть ты ёго поругай.
Старики тяжело вползли в дом, Нюся усадила гостя.
– О, дядь Валь, – тоже обрадовался Анатолий, – Саш, у тебя нет пять капель? – заискивающе-буднично спросил он, сидя возле печи на венском стуле и держась рукой за печную стойку, напоминая худого безбородого Посейдона.
– Ктой-то тебе так? – дед заметил кровяной узор.
– Я, – спокойно призналась Саша.
Дед хоть и понял, что не зря дошло до членовредительства, однако, выказал интерес:
– За что?
– За Тамару Бурдючиху.
– Тамара… Тамара… У ней и брат есть?
– Есть.
– Это те, что свою хату бросили, а ее разбомбили?
– Они самые.
– Чего бы не жить? Вода в доме есть, хатка хорошая. Сейчас еще стены и крыша стоят, остальное всё посрывали. Так, а сами они де живуть?
– У цыганей прислуживают.
– Молодые, и опустились до последней степени, – дед вздохнул и вроде бы успокоился. Саша ушла за водкой в свой дом, где было спрятано несколько бутылок – остатков от похорон. Войдя с двумя рюмками, водкой и тарелкой закуски она услышала оправдание отца:
– Мне женщина нужна.
Дед учил, что надо искать порядочных женщин, а не шаромыг. Нюся укоряла за неувиденных невест от дальних родственников, по ее разумению, именно одна из них и была бы подходящая.
– Нэ то, шо Нына. Хоть бы раз рубаху ёму простирнула.
Саша не стала слушать эту галиматью и ушла с несвежими раздумьями об отце: «Вот примитивщина – ревет, как марал в брачный сезон на всю округу. Почему же Гоша не таскает девок в дом? Потому что воспитан, он еще маме говорил, что тогда познакомит с девушкой, когда будет уверенность в серьезности отношений. А папаша – ни стыда, ни совести».
Добрые уличные вестники проинформировали Сашу о том, как Бурдючиха получила неизгладимое впечатление от посещения дома Анатолия. Цыганки таращили глаза от описанных зверств дочери, подтрунивали над Тамарой – мол, еще пойдешь в гости? – и пустили по цыганам слух: Саша страшный человек.
Через пару дней под предлогом взять у внучатой племянницы мелких гвоздей с большими шляпками пришла Лида.
– Люди говорять, что ты сказала – родня не дали ни копейки на похороны Мани.
– Так это же правда. А какие люди? Впрочем, я знаю, – Саша вспомнила, как она удовлетворила любопытство соседки, тети Любы Плахтюковой, конечно же не рассчитывая, что она начнет склочничать.
– Я говорю – не дали. Продадуть внуки дом и окупять расходы.
– Насчет расходов – они оказались больше в три раза, чем могли быть. А за дом много не дадут – во-первых, во-вторых – еще продать нужно. Молостиха собирается покупать, дает только четыре миллиона, и тех нет. Место – на любителя: рядом тропа в этот гадюшник-карьер, сзади цыгане, перед тропинкой тоже цыгане. Устроили торговлю наркотиками; покупают наркоманы зелье и по тропинке в карьер, там и растворяются. Из бабушкиного дома хорошо слышно «топ-топ» и днем, и ночью.
– Я думала, что в Фениной хате русские живуть, а ты говорышь цыгане.
– Приехали из Ровеньков, расползлись по всему поселку и сеют зло.
– Куда же милиция смотрыть?
– Милиция с них дань собирает, еще предупреждает, когда облавы будут.
– Ну, надо же?
– Вот пусть оденет дед Федор свой полковничий мундир и стукнет кулаком по столу под носом у начальника горотдела – когда порядок будет?
– Ха-ха-ха-ха, – рассмеялась Лида, – порядка во всей России нету. Пенсию задерживають, шахтерам не платять, народ злой. А дед Федор уже негожий, с бутылочкой ходить – ему ж операцию делали. А у нас на днях Валентин был, – «Уже теплее» – подумала Саша, – хвалился:
– Прышел на работу, говорю, сестра померла. Мне начальник – беры, Филиппович, любые доски, делай гроб. А я не стал. Кабы мне внуки дали пять тысяч, тогда бы сделал.
– Мы за четыре с половиной купили уже обитый, – вставила Саша.
Я ему:
– Чем хвалися? Родная ведь сестра была, хоть бы постыдился такое говорыть.
Он:
– Не встревай, я до брата прышел по делу. Мы, Федор, прямые наследники, давай в наследство вступать.
Так Федор – молодец, правильно ответил:
– Если я помру, значить, ты и у моих внучек всё заберешь?
Дак он аж побелел…
– Я там всё делал.
– Делал, так тебе Маня платила и кормила.
Ушел не солоно хлебавши… Жадный – и ртом и жопой бы хапал.
Лида вывалила, как отходы на свалку, наболевшее и засобиралась, положив сверточек мебельных гвоздей в тканевую сумку.
– Там у нас яблок много, портются, прыходи – наберешь, – сказала она напоследок.
– Спасибо, не надо, – Саша провожала взглядом бабу Лиду, напоминающую со спины клопа-черепашку.
«Ну и дед! У меня и мысли не возникло, что юридически он, конечно, прав. Я – простуха, о человеческих законах думала: на маму было завещание, мама умерла, значит, нам детям мамино. Оказывается, деды главнее».
– Что ты хочешь? Старое поколение, с дерьмом не расстанутся, – начал обсуждение темы наследства Гоша, – брось ты свои ночные вылазки, пусть дед Валентин заботится о сохранности.
– Он даже не сообщил о своих притязаниях – «Лида сволочь», и больше ничего. Все-таки я схожу к нему.
Малоприветливо встретил дед внучатую племянницу, пыхтел и хмурил брови. Саша знала много оттенков в обращении с людьми, для начала она «включила дурочку», наивно, хлопая ресницами, сказала:
Оказывается ты, дед, баба Аня и дед Федор – вы главные наследники, а мы с Гошей – с боку-припёку. Продавайте сами, и смотрите теперь сами за домом.
Какую внутреннюю работу проделал дед, осталось неизвестным. Может, вместе с Клавой принял тяжелое решение, а может, подточили его устои непритязательные Федор с Анной, но, нахмурившись еще больше, он объявил:
– Здоровья нету смотреть за Маниной хатой, ты ближе живешь, вот и хлопочи. Не надо мне ничего.
– Что ж, если продам, то тебе, как прямому наследнику выделю часть. Только продать не просто будет. Место проблемное. Состоятельный человек не захочет жить в такой дыре, ну а у бедных сейчас денег нет. Уже спрашивали две семьи беженцев, одни дают два, другие три миллиона, и то нужно ждать пока они соберут деньги. Молостиха, с горем пополам, обещает четыре, но тоже надеется на продажу пианино и стиральной машины.
Сказано это было уже деловым, далеким от юродства тоном, так что дед поплямкал губами и немного повеселел.
– Ладно. Продавай. А там посмотрим.
Шкафа, однако, не было видно. Понятно. Продан.
Осень, сделав два легких шага – сентябрь и октябрь, почти не капризничая, тряхнула подолом, и появились пестрые листвяные циновки. Еще седьмого ноября было до уютности тепло. Праздник, когда-то уважаемый за повод сплоченно выпить на второстепенной улице, чтобы бодро прошагать по главной с флагом или портретом члена политбюро, перешагнув 75-тилетие, был не нужен и не интересен, как больной старик. И вот пришла к больному сострадательная родня – редкая кучка пожилых коммунистов. Они устроили митинг с транспарантами: «НЕ ПРИЗНАЕМ НЕУДАЧНЫЕ РЕФОРМЫ», «ЕЛЬЦИН – ВРАГ СВОЕГО НАРОДА», – которые заслонили двухметровые сапоги воина-памятника.
Саша, не уловив робкого звука праздника, вычищала от сажи хода своей печки, а к вечеру занималась еще более неприятным делом – чистила и разделывала пять небольших рыбин, которые отец приобрел на вокзальном базарчике у рыбаков.
Восьмого бахнул мороз с нешуточным восточным ветром, усиливающим вдвое неприятный эффект. Саша с досадой поглядывала из окна, как гнал сквозняк к порогу темные листья. Анатолий отвел душу жареной рыбой, потом, заскучав, отправился к Вальку с Раей распить бутылку.
Соседи во всех смыслах жили плохо: в доме грязно, сами зачуханные, скандалы часты – но гостей любили.
– О-о-о! Тимофеич! Заходи, – татарское лицо Раи прыснуло радостью.
Скользкая бутылочная шея сообщила ладони прохладу, и с нежным внутренним хлюпом, с сияющей медалькой-крышечкой поллитра описала дугу из кармана куртки на стол.
Помимо хмельного каляканья, Анатолия ждал сюрприз. Как в тени пенька скромно вылезла бледная поганочка, так и в закопченной комнатушке на облезлом табурете сидело худосочное создание с осветленной стрижкой. Создание преданно повело зелеными глазами на Анатолия, и он понял: «Вот, наконец, судьба после огрызков дала мне чудо-фрукт».
Всё было чуть проще. Не считая постыдного обнаружения Сашей Раи в отцовской машине, соседка дважды приводилась в дом Анатолием. Нюся возмутилась шашням сына с мужней женой, тем более соседа. Саша пообещала выправить ситуацию. Она перемахнула через забор, цыкнула на двух кобельков и впервые в жизни вошла в убогое соседское жилище.
– Я вас прошу больше не бывать в доме отца.
Виноватая Рая не посмела отлепить глаза от умерщвленной домашней птицы, лишенной наполовину оперенья коричневыми от крови пальцами хозяйки. Она знала, что воевать с Сашей «в лоб» не получится. Поэтому принесла как-то на заре мертвую дворняжку и положила ее под стеной Сашиной кладовки, предварительно разведав, что приболевший Лютин будет в доме.
«Вот мразь!» – мысленно возмущалась Саша, конечно, зная, чьи это проделки.
Дворняжка не исправила кривое Раино самолюбие, ей хотелось масштабности. К счастью в ее сети попала крупная добыча в лице наркоманки, давшей стрекоча из родной станицы. Пришел после отсидки в родную станичную хату брат, а сестра всё родительское добро «проколола». Нашел он уцелевший топор и хотел поучить мотовку. Но ускользнула верткая сестра из лап пьяного брата. Куда? На автобус и в Шахты, где много знакомых мест и хороших людей, которые позволят переночевать, пусть даже и за интимные услуги. На самый крайний случай можно постоять на улице Маяковского, обязательно найдется желающий, и ты уже с деньгами, а если доехать до трассы «М-4 Дон», так еще и попутешествовать есть возможность. В общем, такая девушка, как Светлана не пропала бы.
Какое-то время она крутилась в обществе карманников на Сашиной улице. Саша, желающая всем ворам, алкоголикам и наркоманам сгореть в адском пламени, старалась их не замечать. Справляться с собой было трудно, потому что улица кишела паразитирующим сословием. Наркоманы предлагали купить у них вещи, алкоголики вились возле двора, липли к Анатолию. Воришки, всегда клубившиеся у Великохацких, теперь больше базировались у Мики, пригретому полулегкомысленной женщиной в доме напротив Сашиного двора. Растворялась зеленая калитка, и выпархивала Света в ворованной кожаной куртке, мчалась по поручению за водкой и закуской. Жизнь была прекрасна до тех пор, пока соседка находилась в запое. Но, на то она и полулегкомысленная – когда в голове родились здравые мысли, все были разогнаны, калитка надежно заперта и спущены собаки, оставлен был только ненаглядный Мика, Света попыталась увязаться к вору, подарившему ей куртку, но он признался, что женат. Дорога одна – к цыганам. Они охотно забрали куртку в обмен на «ширку», и разрешили остаться прислугой. Рая тоже приходила в цыганский двор – мыть туалет, чистить печи, уносить мусор. Две служанки разговорились. Рая, не столько по-женски сочувствовала, сколько смекнула свести наркоманку с Анатолием, чтобы знала ненавистная Сашка «где раки зимуют».
– Есть у меня на примете хороший человек. Он, правда, в возрасте, но при здоровье и при кое-каких денежках, – Рая хихикнула.
По логике у беглянки должна была быть фамилия Колобкова, но у нее была цирковая – Алмазова. Раин выстрел оказался снайперским. Анатолий подсел к Алмазовой, остроумничал и, сгорая от любовного пыла, даже не послал «за добавкой». Но Рая была не в накладе, она потирала руки: «Ой, что будет?!»
Анатолий не знал о черных пятнах в биографии Светы, ему сообщили только о белогорячечном кровожадном брате, который согнал сестру голую и босую в лютую стужу. Поэтому помимо навязчивой идеи жениться припуталась еще благородная миссия помочь несчастной. Он взял Свету под свое подъеденное молью крыло.
Молодая жена была введена в дом, и как только старые глаза Нюси разглядели, что невестке чуть больше двадцати лет, она приковыляла к Саше с недоброй вестью. Стоя на морозном ветру, Саша и Гоша смотрели в белое электрическое окно родительского дома.
– Я ее видела в Микиной компании, она наверняка воровка. Надо ее вышвырнуть со двора, – предложила сестра.
Но Гоша не был задорист и, наблюдая галантности отца, он махнул рукой:
– Что мы сделаем? Он имеет право. Да и не надолго это.
Саша пожалела, что в этот момент брат был дома, сама бы она проявила жесткость, и уж если бы не выгнала Алмазову, то хотя бы сделала попытку. Негодующая дочь вызвала отца на улицу:
– Ты с ума сошел! Знаешь, что это за личность? Она с ворьем водится, может, даже по их заданию к тебе приклеилась.
– Мне лучше знать, как жить.
– Убирай сейчас же эту гопницу!
– Я сказал, сам разберусь, – перетаптываясь от нетерпения, недовольно подытожил родитель.
– Ах, так! Ноги, ни моей в твоем доме, ни твоей в моем, не будет.
– Вот и хорошо, – отец обрадовался по-настоящему.
Судьба неслышно подкралась и надела на Сашу железные латы бессилия. Где-то внутри пульсировала воспаленная ее внутренняя свобода. Легкий воздух и еще более легкая пустота заменились тяжелой обидой: тук-тук-тук – отбивала водянистая груша.
Перед уходом на работу, отец повел свою молодую в туалет, и Саша увидела в окно, как Алмазова с алчным восторгом осматривала двор, подразнила рукой разъяренного Лютина, зарешеченного в вольере. «Мерзость, она еще смеет раздражать собаку. И ухмылка точно такая же, как когда она шастала в кожаной куртке, а я в старом свитере на корточках выбирала из выброшенной золы несгоревшие угольки и гвозди. Ненавижу! Ненавижу!»
В туалет Саша не пошла из принципа, отправилась на подворье бабы Мани, осмотрела все ли цело и попользовалась узкой кривенькой бабушкиной уборной. Почти весь день она пролежала поперек своего разложенного дивана под печью в напряженном оцепенении. Все человеческие потребности стали чужими: не елось, не спалось, не читалось. Хорошие мысли покинули голову, как пчелы улей.
– Сашок, надо у?гля набра?ты, – попросила Нюся.
– Я поставлю ведра у порога, а топить печь не буду.
– Кобель проклятый! А вона? выда?ть бы?та, яка?сь прощалы?га.
– Хуже.
– Господи! Яко? говно ны плывэ?, и усё до нашего бэ?рэга.
