скачать книгу бесплатно
Много потрудился для государства Михалыч, но подходил пенсионный возраст, и обмозговав всё как следует, он подъехал к Гоше в магазин.
– Гоша, ты же знаешь, что у меня большие связи, зачем их в землю зарывать и сидеть выглядывать пенсию – эту смешную сумму. Хочу открыть торговую точку – продукты продавать, а то в магазинах наших гольё. У меня и колбаса будет, и мясо, и шоколад. Я уже присмотрел киоск, бывший книжный на вокзале.
– Что ж, место бойкое.
– За киоск просят 800 тысяч, одному накладно. Давай я возьму Сашу в дело, и сбросимся по 400.
– У нее за душой ни копейки, но я бы нашел деньги.
– Ты согласен?
– Конечно. Зачем упускать возможности?
– Я буду держать тебя в курсе. Ты сам поговоришь с Сашей?
– Да, скажу ей, уверен – она согласится.
Саша согласилась. Не потому, что Торговля собиралась зачислить ее в свой штат, а оттого, что выдохлась на мебельной фабрике. Когда-то она заскучала на оформительской работе: четыре-пять экземпляров объявлений и поздравлений – не партсобрание, так комсомольское, то партконференция, поздравления в паре с торжественными собраниями – это текучка, так называемая. Из крупного – доски почета и доски позора, экраны соцсоревнования и экраны показателей. И мертвой рекой транспаранты с партийными призывами: «Выполним досрочно», «Перевыполним», «Пятилетка качества», «Пятилетку за четыре года», – и всё в этом роде. Конечно, работа такая, но зачем писать глупости? Вместо них, просто украшать производственное пространство и территорию, а работать всем по совести. Парторги, ее непосредственные начальники тоже осточертели, смотришь в глаза – вроде горят стремлением к справедливости на собрании, или где нужно кого-то проработать, а так не только мелкие карьеристы и дрожатели за свой портфель, но еще в большинстве хапуги.
– Посмотрите на эту глупую! – пыталась вразумить подругу Таня Руденко, Сашина сослуживица, – мало того, что развелась с человеком, который получал по 300–400 рублей, квартиру ему оставила и с работы увольняется.
– Плевать на его зарплату. Квартиру ему дали. Во-первых, я не люблю квартиры, во-вторых, он сирота, пусть богатеет.
– Квартира двухкомнатная!
– Ну и что? В кооператив внесен только первый взнос, как ее делить?
– Ой, дура!
– Ничего, не пропаду. Хамство терпеть не желаю! Бестолковой работой заниматься не желаю! – Саша выпрямила спину и отвела от себя правую руку, театрально изображая свободного человека. Потом улыбнулась, но все-таки серьезно добавила, – пойду учиться на плиточника-мозаичника.
Из этой затеи ничего не вышло, потому что получить такую полезную профессию кроме Саши, и может еще человек трех, никто не рвался. Пообивала Саша какое-то время порог училища и плюнула на новую профессию.
– Может, отец тебя на пивзавод как-нибудь устроит? – со слабой надеждой спрашивала мать.
– Я технолог только по бумажке, на практике – ноль. Пивзавод неудобно расположен, ночами ходить со второй смены мимо вокзала и наших балок врагу не пожелаешь. Я представляю, какая на пивзаводе сырость, мрачность и вонь.
– Почему вонь?
– На хлебокомбинате была вонь. Не везде, конечно, а где дрожжи хранились и где черствый хлеб размачивали. Бр-р, – Сашу передернуло.
– Ну тогда не знаю… Смотри сама.
Саша посмотрела в сторону мебельной фабрики. «Если идти быстрым шагом, то двадцать минут – и на работе. Буду грузчицей. Труд простой: руки, ноги работают, голова отдыхает, а зарплата – почти в два раза больше, чем у оформителей.
– Зачем тебе быть грузчицей? Иди на обойку, будешь в тепле, – уговаривала начальник цеха, глядя на Сашин бирюзовый лыжный костюм маленькими треугольными глазами, как у сенбернара.
– Грузчицы хорошо зарабатывают.
– Не больше обойщиц, уж я то знаю, – начальница встала, прикутала плечи кудрявым пуховым платком, совсем сузила глаза и тихо душевно посоветовала:
– Иди на обойку в бригаду Рябони?.
Люда Рябоня? больше всех невзлюбила Сашу. Проявления этой ненависти были особенно заметны в день закрытия нарядов, когда она спрашивала у бригады: «Как закрывать новеньким?» – четверым, в числе которых была Саша.
– Наравне, – выкрикивали два-три демократических голоса.
Но «наравне» получала одна Света Курьянова – нагловатая бракодельщица, под два метра ростом, с которой бригадирша ходила домой, имея бо?льшую безопасность после второй смены с такой спутницей.
Несправедливость с зарплатой длилась год, пока Сашу не выбрали бригадиром. Поворот в жизни так потряс ее, что дня три ей казалось, будто всё приснилось.
– Но ведь я же не зашью шестнадцать диванов за то время, что другие, – выставила вечный упрек Рябони, как первый аргумент, Саша.
– Да почти год прошел, как диван-софу сняли с производства, ты все делаешь хорошо, без брака, на машинке строчишь, и ты техникум закончила, а нам, главное, наряды честно закрыть, – молила бригада.
– Неужели из тех, кто отработал двадцать-тридцать лет, никто не может возглавить бригаду? Вы же всё знаете, всё умеете, еще гвоздиками диваны обивали, – продолжала упираться Саша.
– Мы малограмотные, – разводили руками самые гавкучие, – а ты сможешь, год за тобой наблюдали. Благодаря тебе ватин теперь по-хозяйски сложен, рыться без толку не надо, и видно, что есть, а что заказывать. Ты по готовым подушкам не ходишь и чужой брак молча исправляешь.
Саша обвела глазами целую бригаду доброжелателей, посожалела, что ушла в декрет Чаленко, которая с радостью бы захотела повышение на карьерную ступеньку; и взвалила на себя ненужный крест бригадирства.
Первые три месяца ее рабочее место обступали сладкоголосые радетели после получения корешков на зарплату. Терпеливо и основательно с калькулятором в руке Саша разжевывала все цифры. Самые мелочные и сомневающиеся поняли, что их ни на копейку не обманули, и в отношении зарплаты воцарился долгожданный покой. Более того, из месяца в месяц работницы Сашиной бригады получали хоть на несколько рублей, но больше, чем в другой смене. И напрасно трижды в первый день месяца проливала слезы бригадирша другой смены: перед экономистом, что Сашиной бригаде закрыли всё сделанное, а ей – сколько не хватает до плана, потом, брызгая слюной, багровея и всхлипывая, объяснять своим старым скандальным обойщицам, как ее опередила Саша. Третья волна слез катилась уже при встрече двух бригадиров:
– Зачем ты так сделала?
– Как?
– Всё закрыла.
– Да, закрыла, если бы меньше сделали, меньше бы закрыла.
– Ты нечестно поступила.
– Кто раньше встал – того и сапоги. Ты тоже бы точно так поступила.
Это было правдой. Впервые в жизни Саша столкнулась с воинственным духом за трудовую копейку именно на мебельной фабрике. В ее характере было в избытке хозяйственной мелочности – рассортировать и разложить какой-нибудь хлам, но финансист она была никудышный. Возглавив бригаду, пришлось стать защитником интересов восемнадцати женщин с другой убежденностью.
Даже на оформительской работе, под прессом «кумачовых истин» внутренняя свобода Саши напоминала только что надутый воздушный шарик, потому что ей давали задания не последние люди на производстве, и часто в их обращении была просительность. Не появлялось у нее в такие минуты чванство, но она себя чувствовала человеком, ведь только она решала какой использовать шрифт, и какого цвета и размера будут буквы, и как все скомпоновать. Хоть зарплата была бы такой же и при худшем исполнении, Саша старалась, а шарик свободы отливал бликами и готов был взлететь.
Работая на мебельной каждодневно приходилось душить свою свободу: сначала терпеть урезание в зарплате, потому что за старыми обойщицами тяжело угнаться, терпеть боль в руках от пневмопистолета и жестких кроев, очень рано просыпаться, когда первая смена. И самое неприятное – сделать своим товарищем компромисс – быть хорошей для бригады и для начальства. Требует мастер столько-то штук – бригада упирается, а Саша: «Девочки, надо. Ведь заработаем». Компромисс подсказывал отводить глаза, когда одна-две вороватых обойщиц выбрасывали иногда детали или крой в окно. От всего этого Саша надорвалась. Свобода стала похожа на потемневший мятый шарик, который печально висел на нитке.
«Все имеет начало и конец», – думала Саша, ожидая хороших перемен. Перемены настали – начиналась ломка старых производственных отношений. Фуры, привозившие детали и подушки приезжали порожние, или с кучкой комплектующих, на которую хотелось только плюнуть. Старые обойщицы говорили: «Делаем геморрой», пуская в работу все обрезки. Всё заголилось: клетки-контейнеры, похожие раньше на баррикады из подушек, брусков и поддонов, стояли пустыми и давали возможность хорошего, от начала и до конца, обзора цеха.
Диваны, сделанные вынужденным креативным способом, теперь вмещали в себя ведро клея и были сутулыми.
Акционирование не принесло добрых плодов. Ну, купили все по несколько бумажек, Саша – аж восемь штук, а могла бы неплохо одеться на эти деньги, но Украина стала отдельным государством со своими неурядицами и прекратила поставку латексных подушек. Развал и неразбериха начались на всех смежных предприятиях. Когда переработали обрезки и огрызки начались простои. Саша наоборот заметила, что ее свобода начинает оживать. Появилась не страшная уверенность, что ее сократят потому, что она не мать маленьких детей и ей не год дорабатывать до пенсии. И вот в такой момент появилось предложение от Михалыча насчет киоска.
«Прощай унылое производство», – так думала Саша, быстренько рассчитываясь с фабрики. Вместе с нею увольнялась и Ольга, ее подруга, которой свекровь подыскала место в колбасном цехе. Ольга, несколько лет отработав поваром, потом от безысходности попав на фабрику (не без помощи Саши), – тоже увольнялась без сожаления. Веселые подруги возвращались домой, и осенний день был в хорошем настроении, блистая всеми оттенками золота от подплывающего к западу солнца.
Ольга на следующий день пошла по указанной свекровью тропинке делать колбасу. Саша, оставшись дома, расправила плечи и решила заделать прорехи в хозяйстве. Михалыч хлопотал о покупке киоска, и даже как-то понадобилось всей компанией встретиться с директором книготорга. Саша принарядилась: вещи были хоть и не новые, но составляли вполне модный комплект, и вроде бы ей удалось произвести впечатление на директора. Она заметила несколько масляно-заинтересованных его взглядов, но оценила это в ломаный грош, потому что имела мнение: на каждую встречную так посматривают типичные потаскуны. Однако Саша была уверена, что женщинам такие нравятся, она язвительно в душе перечислила внешние достоинства директора: «Высокий, симпатичный», – этот штамп ей приходилось часто слышать от пустых женщин, но она старалась сохранять внешнюю серьезность. Визит был недолгим, директор обещал готовить документы, необходимые для продажи. Михалыч с дочерью сели в свою машину. Саша села в машину к брату.
Через несколько дней Михалыч появился у Гоши в магазине с удрученным лицом:
– Представляешь, за киоском не закреплена земля. Это значит, что я постоянно буду в зависимости от вокзального начальства. Неохота их кормить, да еще в прихвате с вокзальной милицией.
– Да, действительно, неприятный ход событий, – отреагировал Гоша.
– Книготоргу дал отставку. Куда такие деньжищи за один железный коробок. Там у нас на поселке пустует приемный стеклотары, говорю заведующему: дай в аренду, так он уперся – нечего мне конкуренцию создавать. Я сказал, что хлеб, соль и спички не буду продавать, а больше в вашем магазине ничего нет. Он обиделся, все равно, говорит, нам нужно это помещение. Я попытался пугнуть насчет всяких проверок, так он, сволочь, Стародубцем прикрылся.
– Стародубец считается «авторитетом», воевать с блатными не хотелось бы. Однако, каков заведующий! Нашел укрытие, – досадливо заметил Гоша.
Расстались на том, что Гоша будет ждать еще какие-нибудь варианты от Михалыча, держа наготове нужную сумму денег. Но проскакивали деньки, а вариантов все не было, может даже они и были, но известны одному Михалычу. Саша не волновалась, дел по дому накопилось, и главным для нее было – вырваться из фабричного плена.
3
«Надо спать», – уговаривала себя Саша, однако воспоминания выстроились в длинную очередь и куда-то оттеснили сон. Теперь, когда факт смерти бабы Мани стоял неприглядный и зловещий, Саша вспомнила, как три дня назад она не могла спокойно уснуть, потому что, как и сегодня днем, ее буравил вопрос: «Вдруг баба Маня умерла?» Потом всякая ерунда тявкала на вопрос, пока он не испарился. А утром засосали дела. «Ведь я обещала заходить раз в неделю, и в субботу была у бабы Мани», – утешалась Саша. Затем, ближе к вечеру приехали на голубом москвичке родственники по отцу – двоюродная тетка с сыном. Саша не питала к ним добрых чувств, и год назад не сообщила им о смерти матери. От случайных людей прознала тетка, что нет больше ее кумы, и поспешила к Анатолию с тетей Нюсей.
– Ой, кумушка моя, моя красавица, – гундосила тетка, – что ж такое получилось? – и она заглядывала в глаза то старой Нюси, то Саши. Нюся ответила за двоих:
– Сэ?рдце. Шо зро?быш? Сама пи?ду сли?дом.
Гости хоть и жили по географическим меркам недалеко – километрах в пятидесяти в совхозе, или бывшем совхозе, в общем, в деревне, – остались ночевать.
Дом, в котором жила Нюся и Анатолий после смерти Валентины стал неуютным, хотя Саша и пыталась его поддерживать уборками, но мрачная атмосфера, кажется, навсегда в нем осталась жить. Даже новый светлый линолеум в самой большой комнате говорил о том, что его постелили, чтобы закрыть то место, где упала Валентина. Саша расположила гостей в своем двухкомнатном флигеле, а сама ушла спать к Гоше. У Гоши тоже был флигель из трех небольших комнат, обставленных красивой малогабаритной мебелью и с умелым подбором цвета всего, что было в интерьере. Совместными стараниями брата и сестры этот флигель внутри имел европейский вид, и так же по-европейски был чист.
Летнее тепло уже выветрилось, уступив место осенней зябкости комнат, многие протапливали свои жилища и Саша тоже, но Гоша всегда тянул до настоящих холодов, считая, что нужно закаляться. Сестра в шерстяных лосинах, свитере и теплых носках сделала из одеяла кокон и уснула на полу, чтобы не разбирать пухлый диванчик и не придавать брату хлопот. Когда похудевшее утро уже достаточно разбавило молочным светом отступающую ночь, раздался звонок. Этот трезвон мощного школьного сигнала начала и окончания урока, казалось, должны были услышать даже в центре города. Саша умела реагировать на тревожные и враждебные поползновения внешнего мира, потому что получила с детства закалку проживания в неблагополучном районе, поэтому быстрее любого пожарника добежала до калитки. Но улица, обозначенная сине-зелеными ширмами заборов, была пуста. Гоша тоже выбежал в плавках, брат и сестра смотрели друг на друга непонимающими глазами.
«Это был знак», – с укоризной к себе думала Саша, – «ведь есть, есть место в моей жизни всякой эзотерике, даже чертовщине, а я всё от нее отмахиваюсь. Если бы раньше подоспеть, то не было бы этого ужасного вспухания». Вспомнился удар в окно среди ночи перед смертью матери, и веселое с примесью истерии настроение, пока не сообщили, что мать умерла. «Выходит, не осень золотая и не увольнение с фабрики были причинами радости, это тот самый смех, который бывает перед слезами. Не зря религиозные люди не одобряют крайние точки настроения».
Саша отодвинула катушки черных ниток-мыслей о тайных знаках вместе с воспоминанием о четырех черных кошках, пересекших дорогу в разных закоулках, когда они с Гошей искали по всему поселку «читалку» на всю ночь над матерью-покойницей, и потянула за ниточку из катушки смешанных ниток-настроений.
«Как бывает странно: баба Нюся недолюбливала меня и Гошу, когда мы были маленькие, возила в нашей коляске двух светловолосых внучат, а мы брели, держась за коляску, которую сделал дед Валентин для меня, и называла нас косоглазыми зайчатами. Теперь мы стали самыми близкими ее внуками. Да и она беспомощная, плохозрячая смогла примагнитить к себе сострадательные чувства, без колючих примесей родственного долга. Просто из почвы, где перегнило все плохое, вырос здоровый, красивый побег теплого отношения к ней.
Баба Маня обожала нас, единственных, ни с кем не сравниваемых внуков. Ее бордовые петушки на палочках были самыми вкусными леденцами, потому что она делала их для меня и Гоши, мы просили ее:
– Бабушка, снег идет, уже можно петушки готовить.
Она сама расщепляла дощечку, подстругивала каждую палочку, доставала с кухонной полки форму на два петушка, варила сироп и несла с улицы таз со снегом для охлаждения. Это был такой сказочный процесс для детского умишки, не похожий на простые, порой неряшливые готовки бабы Нюси.
И мы с Гошей тоже оценивали двух бабушек, и чаша весов для бабы Мани была больше и глубже. Из нее торчали игрушки, вороха книг, на первых и последних чистых двух страницах которых она разрешала рисовать, джемпера новые и с заштопанными ею локтями, вязаные носки, варежки, вкуснятина жареная, печеная, плавающий в баллоне под марлечкой чайный гриб, и наверху, на всем этом богатстве в ореоле добра и заботы стояло красное яблоко-копилка, размером с человечью голову, полное железных рублей».
Светлячком вспыхнуло воспоминание – полувзрослая Саша считала подружкой бабу Маню, и как десерт, раскладывала секреты и вопросы из еще неограненной и незакаленной своей души за чайными разговорами. Бабушкины наставления были похожи на то воздушное пирожное, которое она принесла давно-давно в коричневом игрушечном тазике, сделав внучке двойной подарок – никогда больше не встреченный вкус сладости и вещица для кукол.
А вот книжный шкаф – водораздел между чистой святой водой и замутненным озером, переходящим в болото. В двадцать один год Саша поняла, что нужно приобрести два шкафа – для одежды и для книг. Однажды предзимним ветреным вечером, когда подмигивала лампочка от перепадов напряжения и Анатолий прилепился спиной к печке, Саша, сидя за столом, на котором стояла посредине сковорода подсолнечных семечек, решила задать важный, как ей казалось, вопрос:
– Па, может, давай купим мебель? У меня книг собралось, и вещи по стульям да по углам кучами лежат.
– Тебе надо, ты и покупай, – равнодушно ответил Анатолий, тупо глядя на сковороду.
Дочь не ожидала такое услышать, и это притом, что она выбрала специально этот вечер, редкий в году, когда отец был трезвый. Зря, выходит, надеялась, что подхватят ее умную мысль: улучшить обстановку к возвращению Гоши из Армии. Сашу заело: «Ах, так! Ну и куплю», – решила она.
Денег на обе вещи не хватало, но чтобы одним разом привезти их в автофургоне, Саша попросила взаймы сто рублей у бабы Мани. Бабушка безрадостно дала деньги, и вроде бы нормально разговаривала, но мысли ее, казалось, ушли в катакомбы и там заблудились.
Через два месяца внучка принесла долг, но баба Маня так же безрадостно отказалась от денег. Саша настаивала на возврате, но бабуля упорствовала. Ситуация по мнению Саши получилась туманная, потому что у помощи должно быть доброе лицо.
И раньше внучка старалась не посещать бабушку с пустыми руками, теперь же объем и качество гостинцев были другими. Баба Маня при виде вкусненького вспыхивала, как спичка, но как спичка и быстро потухала. Для какого-то своего вида задавала она несколько вопросов, а реакция на ответы стала у нее настолько философской, что была похожа на банальное равнодушие: «Ну и ладно… Ну и ничего… Всё бывает…», – и так далее. Она вертела головой, чтобы не смотреть в глаза, барабанила пальцами по столу или раскачивала ногой. Конечно, у Саши возникало желание уйти, чтобы не мешать жаждущему пустоты одиночеству.
– Не знаю, что с ней творится? – удивлялась Валентина, – была человек, как человек, не то, что эта (подразумевалась свекровь).
Постепенно слово мамка – «была у мамки», «обедали с мамкой», – заменилось словом та.
– Представляешь, что та учудила! Прихожу, а она все гобеленовые ткани мои себе в расход пустила: застелила диваны и полы устлала. Экономила, экономила… Лучше бы продала. Говорю ей: мам, оно же чужое, вдруг не будет хватать, я бы этой тканью перекрыла. Ей хоть бы хны. Господи! Навязались на мою голову…
Процесс дичания, начавшийся по подсчетам Саши со шкафа, медленно полз. Как будто в голове у бабушки теперь был преданный, но неисправный хронометр, который отстукивал перекошенные мысли.
– Это, наверное, шизофрения, – говорила Саша брату, который под предлогом занятости не заходил к бабушке, – откуда подозрительность? Мы же ее не обманывали. Принесла ей новые деньги, мама сказала, что сто рублей у нее уж точно есть – три дня назад она ей приносила долг, и баба Маня сидит дома. Говорит – нет никаких денег, мол, откуда им взяться. Но ведь пропадут же! Обмен денег в стране, хорошо мне на фабрике дали зарплату новыми. В сберкассе ажиотаж. Уходи. Нет денег и всё.
Исчезали кое-какие вещи, бабуля не хотела давать толковые ответы, а рассказывала сказочки. Не раз Валентина пожалела, что отнесла матери излишки тканей, которые она боялась хранить дома, но которые могла бы продать знакомым мужа или обменять на деревенские продукты. Если бы приходили воры, то стали бы они уносить метровую куклу в украинском костюме и пригрязненного медведя – Сашины подарки за отличную учебу в первом и во втором классе? Воры бы взяли алюминиевую посуду, продукты, ну и тряпки, какие получше. А насчет пропажи стиральной машины бабушку так занесло в фантазиях, что Валентина несколько дней была под впечатлением:
– Хоть караул кричи, – сделав свои большие карие глаза еще больше, говорила она дочери, – вижу, нет стиралки. Куда делась? Говорит – не знаю. Да как же не знаю, это же не иголка; потом – а я ее выбросила. С какой стати выбрасывать почти новую вещь? И тут она сморозила, мол, пришли братья как-то ночью и забрали. Чего? – говорю, – это один полковник милиции, ветеран войны, у которого пенсия персональная, и другой, пусть победнее, но так еще работает, шабашки делает и также пенсию получает, и они стали бы являться к тебе ночью за стиральной машиной? Ты хоть говори, да не заговаривайся. Взяла меня и выгнала. Вот вредитель.
– Была хорошая бабушка, а теперь «плохишка».
– Во-во, да обидно как! Моя машинка барахлит, а у тебя вообще нету.
Последнее крупное разногласие с бабой Маней получилось у Саши из-за угля. Получая ежегодно бесплатных шесть тонн угля, бабушка скопила угольный запас на несколько лет, и вот решила она отблагодарить Сашу угольным пайком за то, что внучка на протяжении многих лет дважды в год относила нужные документы в контору общепита. Саша, узнав от матери о благом намерении, не купила уголь летом по более низкой цене и поджидала подарок. Уже забрезжили холода, но угля не было. Валентина после нескольких дней расспросов узнала о продаже матерью пайка водителю, который привез уголь. Испытывая стыд за корысть матери, Валентина боялась сказать правду Саше, но холода наступали, пришлось выставлять правду, похожую на шкодливого двоечника.
– Да ладно. Куплю сама, – спокойно ответила Саша.
– Ну, слава Богу! Я не знала, как тебе сказать.
– Неужели ты думала, что я побегу, как склочница, и буду ругаться?
Внучка действительно смотрела на ситуацию философски и не подпустила обиду, которая крутилась рядом и кривым ротиком говорила: «Имею право».
Саша лучше бабушки и матери знала сроки подачи документов на получение угля, поэтому по привычке пришла к бабе Мане после смерти Валентины за бумагами, но получила отказ:
– У меня угля много, – заявила бабуля.
– Дело в том, что тебя вычеркнут из списков, подумают, будто ты умерла. Продай опять свой уголь, будут лишние деньги.
– Ничего не надо мне.
Сашу начинала пробирать кислота раздражения изнутри, но она очень старалась быть вежливой:
– Это неразумно. Если дают уголь, ты жива и, может быть, будешь жить сто лет, то зачем доводить ситуацию до крайности, когда придется доказывать, что ты не медный котелок.
– У меня много угля, а документы я не дам, – убежденно и с улыбочкой юродивого ответила бабушка.
