скачать книгу бесплатно
Внучка вцепилась в свою вежливость, а сама отступала к калитке. Какие подыскать слова, чтобы одержал хоть небольшую победу разум?
– Почему? Почему ты не веришь мне? Почему ты отгородилась от своих родственников? Мало ли что может случиться, а ты одна и никто не хочет быть рядом с тобой.
– Что ж, умру – закопаете меня как червячка, – с юродствующим злорадством подытожила баба Маня.
«Так, – думала Саша, – не появлюсь у нее как можно дольше. Слова не помогают, может, действия помогут», – и она не появлялась две недели, планируя продолжить блокаду. Но, убирая за калиткой как-то вечером, она подняла глаза от травы и увидела бабушку с коромыслом на плечах. С начала своего дичания баба Маня ходила за водой только рано утром, чтобы никого не видеть, и чтобы ее никто не видел. Многолюдный осенний вечер: соседушки в тяжелых джемперах и расписных махровых халатах подытоживали свои засольные достижения и смаковали патоку нескольких сериалов, которые находили все-таки время смотреть. Яркие голоса детей перебивали пчелиное гудение мамушек и бабушек. Изредка обезьяньи выходки наследников приструнивались, но в целом уличные картины были подчинены штатному погодному расписанию, и движение соседей и их отпрысков прекращалось только с наступлением темноты. Вот в такой пёстрой среде и появилась бабуля, преступив свои придуманные законы.
– Почему ты ко мне не приходишь? – спросила она.
Саша увидела ее глаза, в них было осмысленное отчаяние. Ни злорадства, ни упоения своим экспериментом у внучки не было. Потому что, не смотря на витиеватые взаимоотношения между родственниками и их попытки повлиять на ее отношение к кому-нибудь, в ее душе были места, где всегда теплились неугасимые лампадки.
– Да занята была очень, вот видишь, копаюсь. Сегодня уже поздновато, а завтра приду. Давай помогу, – Саша хотела снять ведра.
– Нет, нет. Мне не тяжело.
Быть может, успокоенная, баба Маня ушла домой. На следующий день была последняя их встреча, та самая с показом сарафана «в елочку». Бабушка сорвала миску помидоров, и как не отнекивалась Саша, навязала их внучке, со словами: «Если не возьмешь – я обижусь».
Светлая ниточка-мысль оборвалась, и по щекам Саши полились теплые слезы. Слезы, которые омывают грязноватый налет и оставляют нужный для памяти образ, в ореоле жалости и любви к родному человеку.
4
Утро принесло необходимую встречу с участковым врачом Рудольфом Федоровичем Пластилиным, которого за глаза называли «Пластилин». Саша была уверена в успешном получении справки о смерти, потому что водила знакомство с «Пластилином». Он не догадывался о Сашином уважении к нему за ее спасение, когда Рудольф Федорович подрабатывал в терапевтическом отделении и дал разгон медперсоналу за медлительность и отсутствие препаратов, которые после скандала нашлись. Потом, в следующее дежурство, встретив спасенную на лестничной клетке, он направил свои выпуклые глаза на Сашу, и стал задавать обычные для врача вопросы несостоявшемуся самоубийце. Она адекватно отвечала ему, но сама сомневалась, что говорит с нормальным человеком. Наверное, дело было в расширенных зрачках, отчего глаза врача ей запомнились черными.
По прошествии десяти лет состоялась встреча с врачом возле амбулатории, он сам затронул ее расспросами о собаке. Рудольф Федорович оказался любителем собак и однажды увидел Сашу с ее сенбернаром. Она заметила, что цвет глаз у доктора серый, а из-за их выпуклости на нее смотрели глаза морского окуня. На ту, далекую спасенную, Саша не была похожа, потому что срезала химические кудри и утратила детскую пухлость щек. Напоминать случай из его практики ей не хотелось по глупой причине женской заносчивости. Дескать, не помнит мужчина женщину, неважно даже: врач – пациентку, зачем ей «женщине» ему «мужчине» напоминать? Работал он раньше в поликлинике другого района, так что, позабыв имя и фамилию больной, он заинтересовался красавцем-псом. На принесенные к праздникам торты, которыми Саша заполняла брешь несостоявшейся благодарности от родителей за ее спасение, Пластилин смотрел без радости. Ей казалось – что-нибудь другое, может даже колбасу, ему было бы приятнее видеть. Но колбасу не видела сама Саша, а праздничные ажиотажи за тортами наблюдала на хлебокомбинате; вот и воплощала на деле давнюю фразу родителей: «Надо бы врача отблагодарить, да где его искать?»
– Рудольф Федорович, умерла бабушка, дайте справку о смерти.
– Та, которую я осматривал?
– Не, другая, которая одна жила.
– Я не могу дать справку.
– Но почему?
– Потому, что я ее в глаза не видел, и карточки у нее нет. Когда она была последний раз в амбулатории?
– Карточка должна быть, бабушка лет в пятьдесят ломала руку и брала больничный, я хорошо помню.
– Когда это было.
– Ну Рудольф Федорович, ну пожалуйста, какая теперь разница? Я милицию вызывала, они сказали к участковому врачу идти за справкой.
– Они сказали – они сказали. Вдруг смерть насильственная, а мне отвечать?
– Да что вы такое говорите? Честное слово, естественная и, возможно, быстрая смерть. Она на диване лежит в своем парадном костюме.
– У меня был случай, когда вот так уговорили, а на деле – задушили человека подушкой. Знаешь, как мне досталось?
– Рудольф Федорович, я заплачу?, – еле удерживала Саша, ставшую скользкой, надежду, – сколько скажете, и осмотр можно сделать, машина есть.
– Не-е-е-т. Если бы эта умерла, которую я видел, тогда другое дело. А так не проси, не теряй зря время, везите в морг.
Всего год назад Пластилин приходил по вызову Саши для осмотра обеих старух. Заботливое правительство придумало утешение для граждан – раздать каждому по ваучеру: «Вот крошка от пирога – хочешь, съешь, хочешь, продай или закопай, только потом не жалуйся, что тебя только обдирают». Саша подумала: «С поганой овцы хоть шерсти клок», разъяснила всё Нюсе и, несмотря на очень преклонный возраст, Нюся согласилась с внучкой тоже вырвать клок от поганой овцы.
– Вот бэда?, нэ дойду и ба?чу плохо.
– Ба, я врача на дом вызову, он даст справку, что ты сама не можешь идти получать; так можно, я узнавала.
– О як хорошо, – обрадовалась Нюся, – хоть пилюль яки?х вы?пыше, та послу?хае.
Уговорить бабу Маню не удалось.
– Всем дают, каждому человеку, это доля от богатств страны, – распиналась Саша.
– Мне ничего не надо, – испугалась бабуля.
– Ба, да ты не бойся, пользы большой от этой идеи, конечно, не будет, но и если дают – чего ж не взять?
– Ну да, а потом плати за эту бумажку всю жизнь.
– Не хочешь сама идти, я вызову врача.
– Что ты! Какой врач, не нужно никаких врачей.
Саше удалось получить ваучер и на бабу Маню – подделала подпись на доверенности, и всё сошло. Ближе к Новому году предприимчивая внучка свезла три ваучера в Ростов и продала их там в два раза дороже, чем за них давали в Шахтах. Анатолий неизвестно куда подевал спьяну свой ваучер, а Гоша сказал, что эту бумажку он оставит себе на память о «доброте родного государства». Сестра считала подобный поступок еще более неразумным, чем ее собственный, но брата сбить с намеченного им пути, она знала, было невозможно. Вырученные деньги почти все ушли на еду к празднику. Не ведающая баба Маня вспыхивала не спичкой, а бенгальским огнем при виде солидных гостинцев.
Отказ врача уперся в несостоявшийся визит, и Саша, досадуя, вспомнила:
– Ну, где вторая бабулька?
– Совсем близко живет… Только она не хочет, чтобы вы ее посещали.
– Не съем же я ее.
– У нее… м-м-м… непростой характер.
– Странно, – и Пластилин выпрямил спину, как униженный белогвардеец.
Гоша искал грузовик для перевозки покойницы до трех часов дня, потому что никто не хотел пачкать машины. Шофер заломил такую сумму, что Саша чуть не подпрыгнула, когда услышала. Но сложнее, оказалось, найти грузчиков: младшие братья бабы Мани отгородились старческой немощью и народным поверьем – нельзя близким нести покойника. Простую и нужную работу выполнили кладбищенские отчаянные землекопы. Они тоже не постеснялись хорошенько «сдернуть», но деваться было некуда, тем более могилокопатели, еще не имея на руках нужных бумаг, подыскали место и начали рыть могилу. После общения с ними Гоша протер бензином руки, дверные замки и подлокотники в своей машине.
Когда увезли в морг бабу Маню, Саша взгромоздила двухведерную кастрюлю на электроплитку у себя в коридоре, чтобы сварить компот, и занялась разделкой мяса. Когда первый кухонный этап был закончен – компот стыл, бульон на костях млел на краю печи в доме, и кусочки мяса полуготовые лежали в широкой низкой кастрюле, Саша ушла дезинфицировать бабы Манин дом.
– Может, тебе помочь? – спросил Гоша.
– Я сама. Ты видишь, как я снарядилась? – она была в резиновых сапогах, старом клеенчатом плаще и в перчатках.
Всего-навсего нужно вытащить диван, и что там на нем было, и залить весь пол раствором хлорки. Во дворе выросла куча из двух подушек, одеяла и нескольких тряпок. Старый диван, обитый дерматином, Саша решила разделить на составляющие для облегчения выноса, и когда она подняла сиденье, то заметила прибитый гвоздиками к раме мешочек. В мешочке была стопка двадцати пяти рублевых денег.
Вечер принес дурную погоду, и верившей в приметы внучке казалось, что недовольная душа умершей добралась до той клетки, где сидел порывистый пугающий ветер, и открыла засов. Небо, державшее несколько дней круто-подсиненный цвет, стало темно-пепельным, иногда трескаясь молнией. Саше было жутковато. «Как зависит настроение человека от погоды, – думала она, – будь сейчас солнечно, не возникло бы никаких страхов; но ничего, меня все считают смелым человеком, не буду никого разочаровывать».
– Кто там? – раздался голос соседки Нади Молостихи, в нем присутствовали нотки напускной суровости: мол, не дремлем и не позволим безнаказанно шастать ворам.
– Это я, – Саша вышла на порог, чтобы предъявить себя разделанной штакетинами соседке, нос которой сапожком торчал между досками.
– А куда ты будешь девать подушки?
– Сожгу.
– Ой! Можно я их заберу?
– Берите, только они никуда не годятся, их в самом деле только сжечь.
– Нет-нет, не надо. Какие шикарные у Марии были подушки, – Молостиха уже во дворе, ничуть не брезгуя, извлекает их из кучи и обводит двор искренним восторженным взором, – а земля, как пушинка: ни одного сорняка в огороде. Вы продавать будете? Или как?
– Конечно, продавать.
– И документы в порядке?
– Да. Завещание, правда, на маму, но оно не в счет – она же раньше умерла.
– У меня мечта: купить этот домик внучке, и будет она у меня под боком. Ты пока не объявляй о продаже, я поговорю с дочкой и зятем – и, наверное, возьмем у тебя хатку.
Из-за сильного ветра Саша не стала жечь тряпки и диван, облила пол хлоркой, оставила открытыми форточки и, прихватив мешочек, ушла домой.
Денег было около пяти тысяч.
– Вот, клад нашла, – умытая и в нормальной одежде она вошла к Гоше, держа двумя пальцами источающий нехороший душок мешочек.
Гоша и двоюродный брат Олег сидели на диване, и как бы тренируя себя повторением пройденного материала, говорили о машинах и их технических характеристиках. Саша считала меланхоличные беседы своих братьев о двигателе внутреннего сгорания более достойной забавой, чем сальные анекдоты или похабщина о женщинах.
Олежек – только так его звала мать Саши, вскоре после рождения оказался на попечительстве Валентины и Нюси, потому что его родители были студентами. Раннее детство Олежека прошло в доме Нюси, а когда молодому специалисту Георгию, второму Нюсиному сыну, дали квартиру, Олежек все каникулы проводил с Гошей и Сашей. Это была дружба-кристалл. Прочная, прозрачная и красивая, с емким ожиданием встречи и горчичным прощанием, с детской копеечной кассой от каникул до каникул, чтобы к приезду Олежка обязательно купить побольше лимонада, рыбных консервов в томате и пирожных.
Сегодня Олег Георгиевич с майорскими погонами, заместитель начальника вневедомственной охраны приехал поддержать своих родственников. «Пусть соболезнование было сухим и маленьким, как затерявшийся в страницах давно нечитанной книги лист дерева, пусть нескончаемые разговоры об автопроме отечественном и зарубежном, всё равно хорошо, что Гоша не один сидит с мыслями о предстоящих похоронах – молодец Олежек», – отметила Саша.
На ее находку брат смотрел, как на мелкую рану, чуть скривившись, и сестра была уверена, что мысли их об этих деньгах совпадали: «Не съела, не сносила, копила, а толку?» Уже три месяца, как такие деньги изъяли из оборота, и буквально несколько дней назад истекли сроки обмена.
– Туалет обклей, – посоветовал Олег со сквозной улыбкой на лице.
Олег имел семью – жену Светлану и сынишку, и уже этим отличался от своих двоюродных брата и сестры. Но главное его отличие заключалось в повзрослении – в этом естественном процессе, и не в должности дело. Стань он сварщиком или водопроводчиком, и тогда пробились бы черты мудрости и здравомыслия. Именно эти черты ценил в брате Гоша.
– Наш Олег во всём делает правильные выводы, – часто и с гордостью говорил Гоша, который сам, пропуская через свои руки иногда солидные суммы, и не имея финансовой поддержки от родителей, сохранил какую-то детскую романтику. И она во всем проступала, как старое пятно на ткани.
Саше был ближе прежний Олег – забияка, непоседа, немногословный юморист, и она тосковала по далекому образу, потому что его не вернуть, как детство и юность.
– Пойду, дел по горло.
– Затеяла ты обед… – сокрушался Гоша, – можно было бы в кафе заказать, как в прошлом году.
– На похоронах мамы больше было людей, да и не до обеда мне было. Ничего, на двадцать-тридцать человек – осилю, – Саша сошла с братова порога.
Мимо проходил отец с заложенными в карманы руками, было понятно, что он возвращается из туалета. «Чего же немытые руки совать в карманы», – дернулся поплавком вопрос у брезгливой Саши.
– Днем ездил в гараж, сказал, что умерла теща, дадуть автобус, – с какой-то пархатой важностью заявил Анатолий. – Приехал, а тут Жора мне вина привез: «Вот, брат, тебе шампанское». Чё-то от этого шампанского живот хватаить.
– Руки мыть надо чаще, – сказала, как нитку оборвала, Саша.
Гора капустной соломки помещена в эмалированный таз, морковные и свекольные соломки – по мискам, в холодильнике теснились пакеты нарезок колбасы и сыра. Саша устало перемещалась по комнате, за вечер ставшей похожей на столовскую подсобку: на подоконниках заняли место стопы тарелок, стаканы, рюмки, ложки, на небольшом столике и тумбочке красовались вазы, посверкивая конфетными обертками, как кошачьи глаза ночью. Тазы, выстланные полотенцами – один с пирожками, второй с нарезанным хлебом пришлось поставить на пол.
«Что еще? – вяло, спросила сама себя Саша. – А-а-а, салфетки, солонки…», – она присела на стул и стала мудрить, как покрасивее вставить салфетки в высокие стаканы.
Традицию поминок она не понимала: если умер дорогой тебе человек, то мыслей о еде не может возникать, а если человек тебе так-сяк, то важно проститься с ним, и опять же причем еда? Вот народная пошлость – обед после вида и запаха покойника.
5
День похорон начался нехорошо. Примчался дед Валентин и выпалил:
– Маню ограбили!
Саша сразу сумела широко раскрыть глаза, до этого момента неподдающиеся от недосыпаний.
– Ограбили? – переспросила она.
– В землянке вывернули замок.
– Проклятые карьерцы! Прознали, что баба Маня умерла и быстрее воровать… – негодовала на ходу Саша.
При осмотре не обнаружили самовара и кое-каких кастрюль, исчезла картошка, лук и несколько банок с крупами и топленым маргарином. Дед принялся чинить дверь, Саша с чувствами, оскверненными грязным мародерством, ушла ставить столы.
Она собиралась провести поминки на улице. Страшный ветер утихомирился вскоре после дезинфекции, и погода снова решила стать ласковой. Пришла бабы Манина родня. Саша «с комфортом» устроила родственников на автобусный диван и кресла, когда-то привезенные из гаража отцом, на улице недалеко от столов. Братья с женами, сестра из Ростова со свахой и дочерью Ниной, конечно, Кира – соседка деда Валентина, кряхтя, уселись на списанную автобусную мебель. Одевшиеся потеплее, они были похожи на пингвинов. Нюся, не любившая Сашину мать и недолюбливающая умершую сваху Маню, очень уважала всех их родственников и была всегда им рада. Поговорили о пользе внезапной смерти. Почти каждый пожаловался на свое здоровье, а Нина рассказала недавний сон, как она увидела веселую тетю Машу, продававшую какие-то вещи на базаре.
Анатолий поджидал за калиткой, которую раскрыли настежь, автобус, и Саша заметила, как к нему подошел Тарзан. Глядя на Тарзана, возникал вопрос: а был ли он когда-нибудь нормальным человеком? Алкоголик, неряха, с нечесаными, пышными, наполовину седыми волосами, в которых, говорят, водились вши, спрашивал что-то у Анатолия. «Т-а-а-а-к, карьерская разведка», – подумала она и подошла к калитке.
– Саш, ты сварила борщ? – мягко и в то же время нагловато спросил Анатолий.
– Сейчас, разорвусь пополам, – начала тоном, не нацеленным на добро, дочь. – Только картошка закипает, – она так посмотрела на Тарзана, что он стал потихоньку отступать.
– Шо там такое? – спросила Нюся у вернувшейся внучки.
– Тарзан уже явился, борща захотел.
– Господи, какие люди наглые, еще не схоронили, а они уже за борщом идуть. А кто он этот Тарзан? – вмешалась сестра покойницы Анна.
– Тю! Да алкаш. В карьере, прямо на спуске живеть. Как раз через тропинку Манин сосед был, – уточнила Кира.
– Мы сейчас шли мимо и решили зайти на Манино подворье, заглянула я в карьер, боже мой – не узнать, одни руины. А Вера глухая живая? – поинтересовалась Анна у Нюси.
– Жива…
