Возвращение. Сага «Исповедь». Книга пятая

– Ты здесь?! Как жаль, что я тебя не вижу.

Что-то светоносное появилось передо мной, и я зажмурил глаза от внезапно обуявшего страха.

– Просто ты ещё не готов созерцать бессмертную душу. Не я, а ты сам не позволяешь мне проявиться в полной мере.

– Хорошо. Я попробую, – усилием воли я заставил себя открыть глаза. – О, Боже, как она прекрасна! – вырвалось у меня неожиданное восхищение. Я ожидал увидеть огненный силуэт, как во снах, но наяву эта девушка была ещё прекрасней. На матовой бледной коже ярко выделялись каре-зелёные глаза, почти красные волосы опустились на плечи… Пышная грудь, упругий стан, всё это волшебное видение предстало передо мной во всей красоте, чуть прикрытое подобием полупрозрачного одеяния. Я потянул к ней руку и обжёгся.

– Осторожнее, не торопись. Боль скоро пройдёт.

– Ты всегда со мной?

– Когда нужна тебе, я рядом.

– Как это возможно?

– Мы связаны…

– Ты, наверное, всё обо мне знаешь?

Она загадочно улыбнулась:

– Знаю, каким ты был в прошлых жизнях, и до сих пор люблю…

– Есть за что?

Она задумчиво прикрыла глаза, словно уносясь мыслями в прошлое.

– Я что-то помню, но это ужасно… немудрено, что хотелось скорее всё забыть. Неужели, на самом деле, я кого-то убил?

– Ты отомстил за мою смерть, за проклятье, за то, что они сделали с нашим ребёнком.

– У нас был ребёнок?

– Я ждала его… Но зачем тебе это теперь? Не терзай себя понапрасну. Что было, то прошло.

– Ничего не проходит бесследно.

– Долгими страданиями многое искуплено, Эрнесто.

– Как? Как ты меня назвала?..

В дверь постучали.

– Ты не спишь, Эдуард?

– Нет, не сплю, заходи!

Отец Даниель вошёл в длинном вечернем халате, из-под него чуть виднелись пижамные штаны, в руках зажжённая керосиновая лампа.

– Что-то не спится мне, прости, что потревожил, показалось, что ты с кем-то разговариваешь.

Ещё несколько минут назад, я хотел сам ему всё рассказать, а теперь вдруг оторопел.

– Можно? – он присел на краешек кровати и, тяжело вздохнув, посмотрел на меня печальными глазами.

– Иногда такая тоска нахлынет, что нет сил терпеть, у тебя такое бывает?

Чего угодно я ожидал услышать от отца Даниеля, но не этого.

– Наверное всем знакомо подобное чувство…

Он осмотрелся вокруг, словно ища кого-то и, не обнаружив, снова вздохнул.

– Не люблю ночь. Днём, пока ты занят, жизнь кипит, некогда думать о плохом. Ночью остаёшься один наедине со своими мыслями, чувствами и кошмарами. Если бы ты знал, какая иногда мне снится мерзость, я вскакиваю в холодном поту и молюсь, покуда не наступит рассвет. Поэтому долго не могу уснуть и мучаюсь бессонницей.

– Может, поведав о своих кошмарах кому-то, тебе станет легче?

Он шумно выдохнул.

– Не буду же я тебе, на ночь глядя, рассказывать ужасы?

– Ну а почему бы и нет?! Я не из пугливых. – тихий смешок Эделины зазвучал в голове. – Мы частенько с ребятами рассказываем друг другу страшные истории по ночам, у кого страшнее, тот и выиграл.

– Ну ладно, сам напросился! – недолго поразмыслив, он признался: – Кажется, что это средние века, во всяком случае, очень похоже на это время. Я беден, всё время хочется есть. Венеция. Сыро и холодно, от воды воняет стоками нечистот. Ищу убежища и некуда укрыться. Дом наш сгорел, родителей нет, их сгубила чума. Много-много людей тогда погибло от этой страшной напасти. Мне лет четырнадцать – шестнадцать, на теле какие-то обноски, ищу ночлег. Стучусь в дома. Не открывает никто и хлеба куска не даст, гонят, как прокажённого. И вот какие-то люди всё-таки соглашаются впустить меня с условием, что я отработаю свой хлеб. Счастью моему нет предела, я готов на любую, даже самую грязную работу. Хозяин даёт мне краюшку чёрствой пшеничной лепёшки и похлёбку. Набив своё чрево, я засыпаю счастливым. А утром, только запели петухи, меня растолкали идти работать. Выгребаю навозную жижу, от вони в глазах режет, свиньи, того и гляди, норовят тяпнуть за ногу, но это полбеды, самое страшное начинается потом. Даже не знаю, как тебе сказать… – он замолчал, посмотрел на меня, словно решая, достаточно ли я взрослый для такого, – окатив меня ведром воды, хозяйка тащит меня на сеновал… Она сама жирная, как те свиньи, и от неё пахнет ничуть не лучше, но я вновь и вновь вынужден удовлетворять её прихоти, иначе снова голод…

Он замолчал, и я почувствовал, что меня замутило, как только представил всё это.

– Иногда проснусь и хоть в петлю лезь, чувствую себя грязным, отвратным, ни на что не годным. Только молитвы и спасают… И что самое страшное, вновь и вновь вижу этот же самый сон, а бывает ещё похлеще, но об этом я уже точно не могу тебе рассказать. Страшно спать, понимаешь, – он посмотрел в окно, – откуда вся это нечисть лезет в голову? Ведь ни разу женщины не знал…

Что тут скажешь? Может быть, Эделина поможет?

Часть 3. Глава 5

Когда Даниель ушёл, я вновь обратился к огненной душе.

– Эделина, может, ты знаешь, что с ним?

– Старые язвы медленно лечатся, Эдуард. Что могла, я сделала для него, остальное придётся пережить ему самому.

– Вы были знакомы?

– Не при жизни. Ты познакомил нас позже.

– Не при жизни… Подожди, что ты имеешь в виду?

– Он узнал меня, когда я была уже духом.

– Ничего не понимаю, – я потряс головой, будто это что-то могло прояснить.

– Однажды, когда твой лучший друг умирал у тебя на руках, ты умолял спасти его. И я исполнила твою просьбу, прижгла ему глубокую рану. Благодаря этому он выжил. Но мы совершили оплошность, не подумав о том, что моя сила, войдя в него, останется там навсегда.

– Что это значит?

– Он стал, как одержимый, нуждаться во мне. Да, да, и не смотри так! Тебе пришлось делить с ним мою любовь.

– Я совершенно запутался. Даниель был когда-то моим лучшим другом?

– О, да! Вы были не разлей вода и вечно спасали друг друга. Он отдал тебе всё, даже собственную жизнь, и пришёл за тобой в час смерти. Ничего подобного я ещё не встречала, – её сияние изменилось и стало почти голубым. – Видимо, там, куда мне нет доступа, вы договорились вновь быть рядом. Ведь, по сути, благодаря ему и Мерлен ты встал на путь духовенства.

– Он видит тебя?

– Нет. Но что-то чувствует… Я не повторю дважды одну ошибку, Эдуард. Даниель не должен знать обо мне. Если ты не желаешь окончательно лишить его покоя.

– А Мерлен? Кем была для меня Мерлен, или мы впервые встретились в этой жизни?

– Ага, и она сразу полюбила тебя с первого вздоха?! Конечно, нет. Ты здесь, чтобы искупить обещанное за неё, вот и она не могла не помочь тебе… Духовные связи прочнее любых других. Настоящая любовь не проходит, она продолжает жить сквозь время и пространство.

– Я любил Мерлен?

– Ты её боготворил, но не она была любовью твоей жизни, если ты об этом. И вообще, зачем так много знать? Просто живи. Жизнь всё расставит по местам.

– Могу я хотя бы попросить Даниеля молиться за тебя?

– Он молится за проклятые души. Не тревожь его, Эдуард, – она провела ладонью по моему лицу, окатив меня жаром. Глаза сами закрылись и я провалился куда-то, поглощённый глубоким сном.

Маковое поле показалось живым. Каждый цветок обратил ко мне взор и тихо зазвенел, как маленький колокольчик. Всё оживилось и обрадовалось долгожданной встрече. Ничего подобного я и представить себе не мог. Всё, что окружало меня, было живым, я понимал и чувствовал это, словно являясь неотъемлемой частью его. Всё здесь с огромной нежностью и щемящей тоскою говорило о любви. Я когда-то уже бывал здесь и ощущал себя вернувшимся в родные места. Солнца я не видел, но свет шёл отовсюду. Она была полновластной хозяйкой всего, и всё было ею. Как это объяснить человеческими словами, я не знаю, но там понимал. На Эделине красное одеяние, словно сотканное из лепестков этих маков.

– Богиня, почему тебя называют ведьмой? И как можешь ты быть проклята, если обитаешь в таком чудесном мире?

– Таким он становится благодаря моим чувствам к тебе, Эрнесто, – она опять назвала меня этим странным именем и протянула ко мне руку, но не прикоснулась. – Как же долго я тебя ждала! Целую вечность…

– Эдуард, просыпайся, нам пора на службу! – Даниель выглядел немного уставшим, но в глазах горел знакомый огонёк воодушевления. – Как я счастлив, что ты приехал и согласился погостить! Вот. Принёс тебе облачение, примерь!

Белая ряса прислужника подошла, как будто сшитая для меня.

– Как же я горжусь тобой, мой мальчик! Ты уже такой взрослый, совсем мужчина.

Я посмотрел на отца Даниеля другими глазами, пытаясь представить, какими были наши отношения там, в далёком прошлом. Как свела нас судьба?.. Его сны про Венецию, неужели и я там жил? Сколько вопросов у меня ещё к Эделине! Сколько неразгаданных тайн…

Часть 3. Глава 6

Мне нравилось, как ведёт службы Даниель. Его неспешные, полные достоинства и внутреннего благородства движения, вдохновенные проповеди, чистый красивый голос, способный взять самые высокие и низкие ноты без фальши. Я наслаждался сакральным духом таинств и мне хотелось соответствовать им. С полувзгляда я понимал отца Даниеля, и служба прошла без единой запинки.

Уже в конце, во время Причастия, я заметил свою мать и Николь. Глаза сестры восторженно блестели, поймав мой взгляд, она так искренне и светло улыбнулась мне. Сердце зажала в тиски знакомая щемящая боль. Мать не удостоила меня взглядом, опустив голову, она молилась. На её лице отражались переутомление, беспросветное разочарование и неудовлетворённость во всём. Стало искренне жаль эту сгорбившуюся, измученную женщину, с трудом верилось в то, что я появился из её чрева. Ничего, кроме жалости, не осталось в моей душе из воспоминаний о детстве. Я вдруг отчётливо понял, что больше никогда не вернусь в Гатьер.

Сестра обняла меня после службы.

– Ты – молодец, братец, – она оставила поцелуй на моей щеке и добавила, – мы гордимся тобой!

Розалия тоже подошла ко мне и шершавой рукой провела по лицу, словно пытаясь запомнить мои черты. Наши глаза встретились, долгий молчаливый взгляд сказал о многом: она не просила прощения, нет, но осознавала свою ответственность за то, что произошло между нами.

– Ты будешь хорошим священником, Эдуард. Я не зря родила тебя на свет. Не забывай о нас, когда встанешь на ноги.

– Чем смогу, помогу.

– Вот и хорошо… – она развернулась и ушла шаркающей походкой, волоча ноги.

Николь оглянулась и ещё раз помахала рукой, заботливо придерживая мать. У меня на глазах появились слёзы. Даниель похлопал по плечу, шепнув на ухо:

– Видишь, не всё так плохо, мой мальчик. Я же говорил, тебе только кажется!..

Прихожане пожимали руку своему кюре и желали доброго дня. Мелькали лица знакомые и не очень, некоторые здоровались со мной, но не все узнавали. Как же тяжело возвращаться в места, где ты родился и рос, уже не являясь частью этого маленького замкнутого мира. Подобно отрезанному ломтю, понимаешь: назад дороги нет.

На кладбище было жарко, солнце нещадно палило. Поля шляпы спасали лицо от прямых лучей, но чёрная ткань нагревалась так, что не было сил терпеть.

По лицу Даниеля тоже стекали ручейки пота, но он их словно не замечал.

– А вот здесь лежит Маргарита, не знаю, помнишь ты её или нет, кажется, вы были ровесниками, девушка умерла в прошлом году от пневмонии, – он горько вздохнул и перекрестился, – так мало ей Господь отмерил… Всем городом провожали, а сколько было цветов, ты бы знал, и плакали все, от мала до велика.

«Зачем он это всё рассказывает мне? – спрашивал я сам себя, стирая пот с лица, и тут же сам себе отвечал, – потому что все эти люди, живые и мёртвые, все мы – его семья. Даниель любит свою паству всем сердцем. Вот и каждая могилка дорога ему, потому что здесь лежат его духовные дети.»

– А тут покоится старик Жерар, ты не можешь его не помнить, вы жили по соседству.

– Как же, помню… Он вечно сидел на скамеечке и, кряхтя, наблюдал за мной, покачивая головой. Преставился значит, сердешный.

– Да, года три, как Господь его призвал. Вижу, ты устал, Эдуард. Давай подойдём к твоей крёстной и отправимся отдыхать. Сегодня нужна сиеста. Солнце ядрёное, того и гляди, тепловой удар хватит.

На могиле Мерлен стояли свежие лилии. Странно, что в такую жару они всё ещё имели первозданный вид. Я положил букетик только начинающей зацветать лаванды. Горечь незаживающей потери наполнила душу.

– Здесь всегда свежие цветы… Даже не знаю, кто их носит, – Даниель снял шляпу и промокнул платком мокрый лоб. – Её любили так же сильно, как ненавидели. Однажды ко мне пришла женщина и буквально требовала изгнать Мерлен из города. Я не скажу тебе, кто она, чтобы ты не таил обиды. Обвиняла её в связи с дьяволом, якобы именно поэтому она имела такую власть над мужчинами. Прости, Эдуард. Я сказал лишнее.

– Нет. Я всё знаю. Говори…

– Как мне было объяснить ненавистнице, что любят Мерлен за нежность души, за свет, который от неё исходит… Кажется, никто не мог быть к ней равнодушен. Эта женщина наделяла всё вокруг добротой и любовью, – он замолчал, а я не мог говорить. – Есть люди, подобные солнцу! К ним тянутся замёрзшие сердцем, чтобы погреться. Таких людей очень мало на Земле, но они есть. И согревают наши души. Она была такой. Я верю, что Мерлен в раю. Не может быть иначе. Пойдём, мой дорогой. Нужно найти прохладу.

Погладив могильный крест рукой, я поплёлся вслед за ним, унося с собой все свои беды и радости.

Часть 3. Глава 7

Трудно было вернуться к Милерам. Вновь переступить порог дома, в котором я согрешил. Меня встретили тепло и радушно, как обычно, только Констанс была ещё более печальна, чем прежде.

«Если бы не связавшая меня клятва, я бы покаялся во всём, получил по заслугам и с позором покинул бы этот дом, потеряв доверие и покровительство Жоржа… Уехал бы в свою семинарию зализывать сердечные раны. Жениться нам всё равно никто не позволит. Как глуп и наивен я был, просто предполагая, что такое возможно! Кто я? Нищий человек, не имеющий за душой даже собственного угла. Женитьба забрала бы и моё образование. В лучшем случае, всё, что мне светило б после семинарии в миру – это приходская школа, мизерное жалование. Конечно, с моими-то мозгами я мог бы учиться дальше и стать кем угодно, к примеру, врачом. Но кто бы оплачивал это моё обучение? Вновь Жорж?! Кого устроит такая ситуация?» – эти мысли крутились в голове, как осиный рой.

Ужин был роскошен, огромное блюдо из морепродуктов, разные соусы и приправы для креветок, лангустов, омаров и морских пауков, устрицы с эшалотом и рыбный суп. Всё это называлось постным днём.

Мне трудно было есть, я не приучен так ловко управлять столовыми приборами, чтобы с изяществом вкушать подобную пищу.

– Эдуард, я тебя не узнаю, ты вернулся каким-то расстроенным из Гатье, что-то случилось? – Жорж внимательно посмотрел на меня.

– Нет. Всё, как обычно. Просто тяжело возвращаться туда, где тебя не ждут…

– Я понимаю… – Жорж тяжело вздохнул.

Мари уронила вилку. Прислуживающий за столом поднял её и заменил чистым прибором.

– Слава Богу, мы уехали из этого Богом забытого городка! То ли дело Ницца!

– Мне казалось, тебе было неплохо и в Гатьер… – Жорж посмотрел на свою жену поверх одетого на нос пенсне.

Мари явно не хотелось продолжать этот разговор.

– Конечно, рядом с тобой, дорогой супруг, я могу быть счастлива где угодно, но согласись, в Ницце совсем другая жизнь! Разве мы бы смогли найти для Констанс достойную партию в том захолустье?

Конни отодвинула тарелку.

– Благодарю, я сыта по горло! – она встала и ушла, даже не получив на то позволения.

– Кто-нибудь объяснит мне, что происходит сегодня? – Мари, возмущённая поведением дочери, посмотрела сначала на Жоржа, а затем на меня.

Я виновато опустил голову и почувствовал, как к лицу подступила кровь, щёки предательски запылали.

– Наша дочь не в духе, разве это впервые? – кажется, Жорж спас меня, когда отвлёк взгляд мадам на себя.

– Видимо, я была недостаточно строга с детьми, раз они позволяют себе подобные выходки. Теперь и у меня пропал аппетит, – она встала из-за стола, демонстративно придвинула стул, так что он неприятно заскрипел по полу, и, высоко подняв голову, удалилась в свои покои.

Жорж со спокойным выражением лица продолжил трапезу. Я остался с ним. Меня с детства приучили присутствовать, даже когда отказываешься есть.

– Ты был на кладбище?

– Да, конечно, – я понял, что именно его интересует, – на могиле крёстной лежат свежие лилии, кто-то приносит их каждый день.

– Вот и хорошо. Это самое малое, что я мог для неё сделать. А ещё… у меня остаёшься ты.

Я проглотил подступивший к горлу ком.

– Я… так виноват…

– Молчи, Эдуард. Мне всё известно.

Мои брови поползали от изумления вверх.

«Он знает? Как это возможно? И я до сих пор не изгнан из этого дома?!»

– В ту ночь мне не спалось… Разве ты мог поступить иначе? – он вздохнул, продолжая не спеша разделывать вилкой мякоть крабовой клешни. – О, женщины!.. Порой мне кажется, мы созданы лишь для того, чтобы потакать их слабостям! – сделав глоток белого вина, он закатил глаза и, поставив бокал, промокнул губы салфеткой.

– Что теперь будет? – не выдержал я.

– Всё будет, как прежде, мой мальчик. Ты уедешь учиться, Констанс выйдет замуж за этого безмозглого сына банкира, и будет всю жизнь помнить нечаянное счастье настоящей любви. Так устроен этот фальшивый мир. Так устроены люди. Давай выйдем в сад, хочется свежего воздуха. Мы вместе поднялись и вышли из дома.

– Лаванда зацветает… – Жорж глубоко вдохнул воздух и шумно выдохнул, снял пенсне, потёр пальцами переносицу. – Мерлен так любила это время!..

– Да, я помню.

Мы оба ощутили, как нам её не хватает, каждый по-своему.

– Знаешь, Эдуард, чего я хочу? – он взял меня за руку и пристально посмотрел в глаза.

Я, молча, помотал головой.

– Хочу, чтобы Констанс забеременела от тебя и родила мне внука. – Да, да! Ты не ослышался, и я не сошёл с ума, наоборот, ещё никогда не был так убеждён в правильности своего решения. Свадьба через месяц, ранние роды я сумею оправдать. Умоляю тебя, если Конни придёт вновь, не гони её.

– Но, Жорж! Разве такое возможно?!

– Скажи, тебе не хочется оставить свой след на этой земле?! Тебе не хочется однажды посмотреть в лицо своего сына или дочери?

– Но, как я смогу жить, зная, что где-то мой ребёнок воспитывается другим мужчиной?

– Лучше чтобы его вовсе не было? Чтобы не было никого? Ты дашь обет безбрачия, и, зная тебя, будешь верен своим обещаниям. А потом умрёшь, не оставив на земле потомков, унесёшь с собой в могилу то, чем наделил тебя Бог. Скажи мне, это хорошо? Нужна ли такая жертва Господу? А тебе самому? Всё это – человеческие предрассудки! Бог создал нас: мужчину и женщину, Он сказал: «Плодитесь и размножайтесь!»

Я промолчал, не ответив, находясь в полном смятении от услышанных слов.

– Уже поздно отказываться от свадьбы. Слишком многим мы обязаны этому семейству. Но Констанс полюбила тебя. Дай ей хотя бы каплю счастья напоследок – твоё дитя! – он смахнул слезу, пробежавшую по щеке. – Я был лишён этой возможности. Мерлен больше не могла родить. Ты – единственное, что было у неё… – его скорбь и тоска, вырвавшиеся наружу, поразили меня. – Твоё призвание, серьёзный подход к жизни, к вере, религии, обязанностям не дадут тебе другой возможности… Я, как отец, прошу тебя! У меня было время всё обдумать. Просто ненадолго забудь о том, кто ты. Побудь мужчиной, доверься природе. Я же вижу, ты тоже неравнодушен к моей дочери. Если Богу будет угодно осчастливить меня на старости лет, пусть это случится, сынок!

Часть 3. Глава 8

– Пусть это будет мой грех. Кто благословил, тот и ответит. Но не лишай меня надежды хоть как-то оправдать своё пребывание в этом мире без неё…

– Зачем же вы женились на Мари?

– Хм… – Жорж посмотрел на небо, и его глаза стали совсем тёмными, – долг, мой милый Эдуард, хуже любой удавки. Я платил по счетам моей семьи, как теперь платит Констанс. И я не в силах разорвать этот порочный круг. Отец Мари помог мне стать хирургом… Вся моя карьера построена на благотворительности этой семьи. Призвание порою дороже любых наших чувств. А после, в долговых кандалах, уже не уйти с проторенной дороги. У каждого – свой путь. И не нам решать, что можно изменить, а чего нельзя. Судьба написана там… – он поднял указательный палец вверх и многозначительно им покачал, – но осуществляем мы её сами. Ты – всё, что осталось от Мерлен, пусть даже и не кровно. Соедините нас! Констанс полюбила тебя… Это Божий знак, моё благословение.

Я долго не мог успокоиться после этого невероятного разговора, не умещавшегося в моей голове, а когда объятия сна всё же унесли меня в иллюзорный мир, приснилось, что я гарцую на белом коне под окнами огромного замка. Всматриваюсь в окна, и еле заметное шевеление гардин происходит в покоях. Эта женщина для меня многое значит. Она – не моя, и никогда не будет моей, но я боготворю свою госпожу всем сердцем. Декорации меняются, и я уже в пещере, где-то рядом шумит прибой. Окровавленный платок старец берёт из моих рук. Дует на него, и ткань становится белой. Видение переносит меня в новый сюжет. Костёр на площади. Какой-то страшный человек, облачённый в церковную одежду, бросает в огонь свитки и книги. Я испытываю сильные душевные муки, такова цена спасения, заплаченная за меня господином. Кто он? Я вглядываюсь в черты человека, стоящего рядом. Его лицо мрачнее тучи, скулы крепко сжаты: горят бесценные сокровища, бережно собранные им для потомков. Он смотрит на огонь и всполохи отражаются в его тёмных глазах. Величественный профиль, гордо поднятый кверху, волевой подбородок… Я перед ним в неоплатном долгу. Кто он? Бог мой, это же Жорж!

Очнулся взмокший, словно меня окатили водою. За окнами ещё темно, все спят, слышно, как где-то вдали по мостовой проезжает одинокий экипаж, лошадь неспешно цокает копытами.

Что значит этот сон? Как сложить обрывки видений воедино? Я был там, – это точно. Я всё видел собственными глазами. Что это? Память о прошлой жизни или буйство фантазии? Хочу, чтобы Констанс пришла. Жажду прижаться к ней, вновь ощутить тонкий, изысканный аромат её кожи, я так одинок… Бесконечно одинок в этом мире. Мне не хватает любви. Сердце щемит от неизбывной тоски, столь древней и глубокой, что становится страшно… Констанс не пришла. Она не придёт. Зря Жорж надеется на это. Зачем ей подвергать себя опасности? Ради чего рисковать своим будущим? Бред! Всё неправильно, так не должно быть! Нельзя обманом достичь благих целей. Это ошибка. Роковая ошибка. Я скажу ему об этом. Нужно отказаться от безумной идеи! Как может кого-то соединить дитя, рожденное во грехе?..

Я пытался вновь заснуть, лишённый покоя. Огненный столб приближается. Нет, это не столб, это пламенная душа моей Эделины.

– Ты запутался и устал, я решила, что моему возлюбленному нужен отдых! Иди за мной, я помогу тебе во всём разобраться…

Когда я открыл глаза, уже наступило утро. За окном началось движение городской жизни, ежедневная суета. «Газеты, свежие новости! Покупайте!» – прокричал, проходя мимо, мальчик. Я подошёл к окну. Бакалейщик напротив поправляет лотки со свежими фруктами и овощами. Его юная дочь собирает очередному покупателю заказ. Бездомный пёс ищет хоть что-нибудь съестное, его облезлые, тощие бока терзают блохи и он всё время чешется. Дворник, подметающий улицу, гонит его метлой. Собака, привыкшая к пинкам и угрозам, смотрит на него осуждающе и упрямо продолжает крутиться поблизости, с надеждой заглядывая в глаза прохожим. Море сегодня особенно лазурное, солнце играет лучами по волнам. Кружатся вечно голодные чайки в поисках пищи. Я уже начал привыкать к виду из этого окна, такому яркому и живописному. Пытаюсь вспомнить, что было там, с Эделиной… О чём мы говорили, но память словно укрыта до поры до времени белой пеленой. Просто спокойно стало на душе, и появилась уверенность в том, что всё происходящие с нами – не напрасно. Умываюсь студёной водой, причёсываю волосы. Надо бы непременно посетить цирюльника, волосы уже до неприличия длинные, под глазами тёмные круги – следствие переживаний.

Спускаюсь вниз, в доме суета, прислуги наводят порядок. Все чем-то заняты. Мадам на кухне пробует у повара уже приготовленную выпечку.

– Вы припозднились сегодня, Эдуард!

– Добрый день, Мари!

– Добрый! Жорж просил Вас не беспокоить, он сказал, вы утомлены с дороги. А у нас прекрасная новость, скоро должен приехать жених Констанс с родителями на званый обед. Мы будем обсуждать предстоящую свадьбу.

– Позвольте мне удалиться и не участвовать, это ваши сугубо семейные дела, я буду чувствовать себя неловко.