Возвращение. Сага «Исповедь». Книга пятая

Мне хотелось бы хоть раз прикоснуться к этой матовой коже, вдохнуть аромат, который она источает… Но я не имею на это никакого права. Более того, сама мысль об этом греховна.

– Сегодня хорошо, не правда ли?! Приятный лёгкий ветерок веет, не то, что было вчера, – она приподняла свой зонтик и заглянула в мои глаза.

– Да, Констанс, я с Вами совершенно согласен, сегодня даже не хочется уходить.

– Нас никто и не торопит, до ужина ещё далеко, можем ходить хоть до вечера…

– Вы не устали?

– Нисколечко.

Она остановилась, оперевшись на железную перекладину ограждения, устремила свой взгляд вдаль.

– Видите, там далеко одинокий парусник качается на волнах. Я бы очень хотела оказаться там вместе с Вами, Эдуард!

– Вам ещё не наскучило моё общество, мадемуазель?

– Представьте себе, нет! Хоть Вы и зануда, несносный молчун, и… – она не нашла чего добавить, так и замерла с открытым ртом, увидев мою улыбку.

Когда эта девушка делала вид, что злится, мне было легче выносить её взгляды, чем видеть глаза, наполненные нежной грустью.

– Ах, вот даже так Вы обо мне думаете?! – смех разобрал меня от её растерянности, зардевшейся на щечках в эту минуту.

Она топнула ногой, словно ребёнок, которому не дают понравившуюся игрушку.

– Мне иногда так хочется Вас ударить, что я с трудом сдерживаюсь, – сказала она, чуть нахмурясь.

– В этом я могу Вам уступить. Ударьте, если очень хочется!

Она легонько стукнула меня в грудь. Я поймал её руку, наши глаза встретились. Кулачок разжался, и ладонь ласково легла возле моего сердца.

– Почему Вы молчите, Эдуард?!

– Что я могу сказать? Вы и я, мы оба знаем…

Она выдернула руку и пошла вперёд, ускорив шаг.

Эта мука для нас обоих продолжалась изо дня в день. Я с трудом подавлял желание поцеловать Констанс, она придумывала всё более и более изощрённые способы приблизиться. Нас манило друг к другу, как магнитом. Молодость, красота, жаркий южный климат, роскошная жизнь, ничегонеделание, мир полный ярких красок и искушений… Всё это открылось для меня в Ницце во время пребывания в доме Милеров. Я мог бы стать частью всего этого… Но слово, данное крёстной, и ещё что-то, не до конца осознанное мной, не позволяло.

– Вот Вы скоро уедете, Эдуард, в свою одинокую обитель, – она повернулась, словно собравшись с силами, – и Вам в Вашей семинарии даже будет нечего вспомнить!

– Ну, обитель моя, прямо скажем, густозаселённая, как в казарме, – я улыбнулся, – а вспоминать я буду Вас, прелестное создание, Ваш голос и умение так неповторимо-красиво злиться на меня.

– Вы, правда, будете думать обо мне?!

– А как иначе?! В моих молитвах Вы останетесь теперь навсегда, Констанс!

– В молитвах… Как же это всё печально, Эдуард!

– Не нужно грустить, драгоценная моя, Вы ещё встретите своё счастье.

– А может быть, оно уже совсем рядом, только никак не догадывается об этом?!

Я посмотрел на небо, откуда-то с моря надуло тяжёлые облака.

– Кажется, что погода меняется, и нам лучше поспешить домой, пока мы не попали под дождь.

– Вы совсем не слышите меня! – она надула губы и, став похожей на капризную девочку, остановилась.

– Я прекрасно Вас слышу, Констанс, просто не могу ответить.

– Не будьте бесчувственным болваном, Вы ещё не дали обет безбрачия! – она приблизилась ко мне так, что я ощутил кожей её дыхание. – Неужели Вам неинтересно, от чего Вы отказываетесь, Эдуард?!

– Вы слышите себя, Констанс? То, что Вы говорите – ужасно. Я бы никогда и думать не посмел воспользоваться гостеприимством Ваших родителей, чтобы опорочить их дочь.

Она пальцами закрыла мне рот.

– Молчите… Умоляю Вас, молчите! Вы благородный, я знаю. Но как же мне быть, если я перестала спать по ночам, и каждый мой вздох повторяет Ваше имя?!

– Я не знаю…

Её губы потянулись ко мне, в этот момент прогремел гром.

Тяжёлые, крупные капли ударили по мостовой. Констанс не на шутку испугалась и ещё больше побледнела:

– Вас охраняет сам Бог?!

– Похоже, что Он ревнив. Идёмте же! Нам нужно бежать, покуда мы не промокли до нитки!

Зонтик немного прикрывал её, но кружево быстро намокло, и струйки воды бежали по рукам. Прохожие бросились врассыпную, кто куда. Со скал бежала ручьями вода, постепенно превращаясь на улице в сплошную реку.

– Мои бедные туфли!.. – причитала Констанс.

– Были бы ноги целы! – я схватил её за руку, чтобы помочь бежать быстрее. Вновь раскат, молния сверкнула неподалёку, потому что даже загудела земля, и гром не заставил себя ждать.

– Давайте переждём под деревом!

– Ни в коем случае, туда чаще всего и попадают молнии.

Подбежав к ближайшему дому, мы спрятались под козырёк, моя спутница дрожала в намокшем платье. Я снял сюртук и накинул ей на плечи, чтобы согреть, она прижалась ко мне, прислонившись лицом к груди, обвила руками. Сердце гулко застучало, по телу пробежало тепло и сосредоточилось в животе, стало тяжело дышать, я тоже задрожал, но не от холода. Как же тяжело противостоять самому себе! Как же трудно, Господи!.. И вновь губы её так близко…

Пошёл град, сначала с горошину, а потом и ещё крупнее, поток сносил льдинки, пока они не таяли.

– Я бы всю жизнь вот так простояла!.. – Констанция отбросила зонтик в сторону, и его закрутило ветром. – Я люблю Вас, Эдуард!

У меня потемнело в глазах. Конечно, я догадывался, какие чувства питает ко мне эта девушка, но не думал, что она признается.

– Люблю с первой минуты Вашего появления в нашем доме! Неужели Вы не чувствуете, как стучат наши сердца? Эдуард, я на всё готова ради Вас. Только скажите, скажите, что тоже любите меня!

– Я не могу. Не имею права… Простите, меня Констанс!

Она вырвалась от меня, как птица из клетки и бросилась бежать по мокрой мостовой. Подняв её зонтик, я бросился вслед за ней, но уже не смог догнать.

Дома она заперлась в своей комнате и даже не спустилась к ужину. Мадам Милер не находила себе места и выпытывала о том, что между нами произошло.

– Боюсь, что должен покинуть этот дом, Мари, моё пребывание здесь слишком болезненно для Вашей дочери.

– Может, всё-таки объясните, что случилось, молодой человек?! Вы чем-то обидели Констанс?

– Можно сказать и так. Я не смог ответить на её чувства. Простите меня!

– Оставьте парня в покое, – Жорж повысил тон, – одна не даёт ему прохода, другая устраивает допросы! Это невыносимо!

– Позвольте мне удалиться в комнату и побыть одному.

– Конечно, идите, Эдуард. Мне неловко, что всё так получилось, – мсьё Милер тяжело вздохнул, пытаясь обрести равновесие.

Мари обиженно отвернулась, ничего не ответив.

Откланявшись, я пожелал всем доброго вечера и ушёл. Повалился в спальне на кровать, обнял подушку, закрыл глаза. Думать ни о чём не хотелось. Слишком много разных чувств обуревали меня.

Одно было совершенно ясно, рано утром я должен уехать, чтобы разобраться в себе и привести душу в порядок, успокоится и принять правильное решение.

Часть 3. Глава 2

Но это был не конец моим испытаниям. Ночью, как кошка на мягких лапах, в мою комнату неожиданно явилась заплаканная Констанс. Из освещения – только лунный свет, проникавший в открытое окно серебристыми лучами. На ней кружевная рубашка до самого пола, длинные волосы распущены и волнистыми локонами спускаются до талии. Печальное личико со следами припухлости, обкусанные до крови губы.

– Умоляю, молчите!

– Если кто-то увидит Вас здесь!..

– Выслушайте меня, хоть раз не перебивая! Мама сказала, что Вы собрались уезжать, Эдуард, и всё это из-за меня… – она, не спрашивая разрешения, села на мою кровать, теребя в руках белый платочек, всхлипнула и, промокнув уголки глаз, продолжила, – я, наверное, веду себя как эгоистичный ребёнок. Это так… Конечно, Вы правы, и моё поведение глупо. Но я не хочу, чтобы Вы уезжали. Потому и пришла. Как представлю Вас на время каникул одинокого в интернате, жить не хочется, – она горше прежнего разревелась.

– Что Вы говорите, милая?! – я сел, пытаясь её утешить.

Тонкая простыня сползла, обнажив голый торс. Спать приходилось полностью раздетым, иначе из-за жары невозможно было уснуть. Прошедшая гроза принесла прохладу, которая дала разгорячённому телу немного отдыха, но теперь мне вновь стало невыносимо жарко. Присутствие Констанс пугало, разжигая доселе дремавшие природные инстинкты.

Я вновь вспомнил Лорана. Тайные встречи в подвале и в саду с помощницей кухарки… «Ты что, наивный, думаешь у священников своей личной жизни не бывает? Жизнь одна, и у неё много своих радостей!..» – дьявольский смех прозвучал в моей голове. «Нет, я не такой. Я не опозорю дом моего покровителя. Не отплачу ему неблагодарностью…» – но тонкие ладошки Констанс уже коснулись моей кожи, и трепетные пальцы вызвали волну озноба.

– Обещайте мне, что не уедете! Умоляю, обещайте мне!.. – наши губы встретились, и я со всем жаром припал к ним, как к источнику спасения или смертному омуту, в этот момент мне уже было всё равно. Тело гудело, как натянутая пружина, готовая вот-вот сорваться.

– Констанс! Конни… Что же мы делаем?!.. – я молил о пощаде, но уже не мог остановиться, мои руки прикоснулись к упругой округлости её девичьей груди, – что же мы делаем?!

Рубашка сползла с обнажённых плеч. Пьянящий аромат молодого прекрасного женского тела проник в меня. Где-то глубоко в душе слабый голос ещё боролся, но разве можно остановить стихию? Я целовал её волосы, губы, шею, плечи, руки, припал к её груди… А дальше всё произошло так, как заложено в нас природой. Девушка, стиснув зубы, тихо вскрикнула, я понял, что причинил ей сильную боль, но она не оттолкнула меня, а ещё сильнее прижалась. Почти сразу нега разлилась по телу мучительным блаженством.

«Что же я наделал?!»

Констанс растворившись во мне, затихла. Я ещё испытывал экстаз, но уже начал понимать, что произошло. И этого не исправить. Все мои жизненные планы рушились, как карточный домик. Она отдала мне себя. Добилась-таки своего. Теперь назад пути нет и придётся ответить за всё.

– Я завтра же пойду к Жоржу, чтобы просить Вашей руки.

– Не вздумайте!

Её ответ поразил меня.

– Что же Вы говорите такое, Констанс? Разве может быть иначе?! Я не могу, не имею права поступить по-другому.

– Эдуард, Вы возненавидите меня, Вы уже жалеете о случившемся, я чувствую, а сердце не обманешь. Нет! Я не хочу надевать на Вас кандалы лишь потому, что мы поддались порыву чувств, – у неё даже голос изменился, словно передо мной сидела взрослая, умудрённая опытом женщина. Она подняла с пола сорочку. – Не уезжайте. Позвольте мне ещё какое-то время побыть с Вами рядом. Всё устроится, вот увидите. Просто доверьтесь мне. Никто не должен узнать нашу маленькую тайну. Клянитесь, Эдуард!

– Я не люблю клясться.

– Во имя того, что было между нами, пообещайте, что никогда не расскажете об этом!

По её ноге протекла кровавая капля. Я увидел это и мне стало дурно.

– Клянитесь, что не предадите меня! – не унималась она.

– Констанс, Вы сами не понимаете, о чём просите…

– Я-то как раз понимаю, а вот Вам это совершенно ни к чему… – она оделась и поправила свои волосы. – Я ни о чём не жалею. Вы останетесь в моей памяти. Уже никто не сможет забрать у меня эту ночь. Благодарю Вас! – наши губы ещё на мгновение слились в поцелуе. Она так же тихо покинула мою комнату, как и вошла.

«Что это было? Почему она так повела себя? Что делать дальше?» – столько вопросов одновременно и ни одного ответа на них.

Я ещё долго метался по постели, пытаясь найти верное решение, но так и не смог. Уже утром, когда солнце заполнило комнату своим горячим присутствием, я, весь мокрый, очнулся и, первое что сделал, отправился в ванную комнату. Вода вернула ясность мышления. «Может быть, это сон? Но нет, слишком явственно память кожи хранит жар любовных объятий, сладострастие грехопадения. Как поступить дальше? Как себя вести? Имею ли я право послушать Констанс и промолчать? Мне нужна исповедь! Нужен совет, иначе я сойду с ума… Прости меня, Господи, и помоги во всём разобраться. Я готов ответить за свой поступок, пусть будет воля Твоя!»

Когда я спустился вниз, в гостиную, где обычно в это время находилась семья, никого не застал, кроме горничной, убиравшей с мебели пыль.

– Простите, мадемуазель, Вам не известно куда все подевались?

– Добрый день, мсьё! – она чуть заметно присела. – Мадам и её дочь отправились с утра за покупками, господин Милер отбыл по срочному вызову. Вам просили передать вот это, – она достала из кармана передника конверт с моим именем. Открыв заклеенное письмо дрожащими руками, я прочёл следующее:

«Мой милый Эдуард, всё, что произошло этой ночью, должно остаться между нами. Я не говорила о своём скором замужестве, потому что всецело была увлечена чувствами к Вам. В планы нашей семьи не входит что-либо менять, и я поступлю так, как было решено ранее. Меня ждёт завидная партия. Жених богат и хорош собой, одно плохо: мы не любим друг друга. Мне хотелось разделить именно с Вами самый важный момент в жизни женщины. Примите всё, как есть и не мучайте себя угрызениями совести. Мы провели прекрасную ночь, о которой будем помнить. Прошу, сожгите это письмо, как только его прочтёте. Не уезжайте! Я больше не потревожу Ваш покой, если Вы того не пожелаете. Любящая всем сердцем, Констанс.»

Часть 3. Глава 3

Прочёл письмо несколько раз, а потом сжёг в камине и пепел растеребил кочергой. На сердце образовалась зияющая рана. В пылу бушующих иллюзий мысленно представил себе другое будущее, будущее с Констанс, с нашими детьми, в кругу этой семьи… Было невыносимо сидеть дома и ждать их возвращения, уехать насовсем, не поговорив с нею, я тоже не мог, потому выбрал меньшее из зол. Оставил хозяевам дома записку, что уезжаю проведать родственников в Гатьер. Нужно было выиграть время, чтобы свыкнуться с этой болью, разобраться в собственных чувствах, решить, что нужно мне самому.

К тому же, я просто не знал, как смотреть в глаза Жоржу и Мари. В моём понимании сокрытая правда – тоже своего рода ложь, а я не привык лгать, значит, не сдержусь, и они сами всё поймут. Нужно время, только оно способно всё расставить по местам.

Наспех собравшись, я нанял экипаж и уже через несколько часов приехал в город своего детства. Смешанное чувство горя и радости в сердце. Как бы ни сложилась наша судьба, места, где ты вырос, навсегда останутся заповедными… Скорбь пережитых утрат не залечивают даже годы. Та, кого я так сильно любил, больше не улыбнётся мне при встрече, не погладит нежной ладонью по голове, не обнимет меня. От неё остался только холмик на городском кладбище с гранитным крестом и надписью: «Мерлен Берже 1829—1870». Я не был здесь три года, за это время мало что изменилось, разве только деревья стали ниже, люди ещё беднее, а мощёные улицы простоят ещё много веков и после нашей смерти.

В доме крёстной давно живут другие люди. Во дворе рядом со старым виноградником играет в тенёчке, сидя прямо на траве, какой-то незнакомый малыш. Наверное, теперь в его окно стучат, на ветру раскачиваясь, зелёные гроздья винограда, у которых под полупрозрачной кожурою в солнечных лучах видны семечки… Мама ребёнка развешивает во дворе только что постиранное бельё, на женщине белоснежный фартук поверх тёмного платья, волосы собраны в пучок на затылке и заколка, как у Мерлен…

Стало тяжело на это смотреть, и я отправился дальше по узким улочкам, до боли родным и знакомым, где когда-то за руку ходил с моей незабвенной крёстной в школу и из школы домой в нелюбимую серую комнату, чтобы схлопотать очередных тумаков от сестёр и постоять в углу на горохе, получив пару «ласковых» затрещин от матери.

За что? Да ни за что, просто так, потому что не вовремя родился и не помощницей, а несносным мальчишкой, которого, в конце концов, продали и совершенно забыли.

Постучал в дверь. Капустный запах ударил в нос, Николь, вытирая руки об кухонное полотенце, вытаращила на меня удивлённые глаза. Здесь тоже всё по-прежнему, только сестра уже совсем взрослая женщина, слегка располневшая и немного грубоватая.

– А, это ты?! Что приехал, братец?

– Здравствуй, Николь, вот, решил проведать…

– Ну да! Когда со своей покровительницей пировал и носа к нам не казывал! Да ладно, заходи, – она похлопала меня по плечу и улыбнулась. – А вымахал-то! Совсем мужчиной стал… Как вспомню твои острые, вечно ободранные коленки! – она засмеялась, я тоже улыбнулся, на сердце стало даже как-то немного теплей. – Давай, рассказывай, как живёшь там в твоей семинарии? Отец Даниель гордится тобой, часто вспоминает…

– Да у меня всё хорошо. Экзамены сдал, вот сейчас на каникулах, решил проехать по родным местам. Недавно видел отца…

Она как-то даже в лице изменилась.

– Матери только не говори. Прокляла она его на свадьбе Габриель и слышать не хочет про этого предателя. Он же приженился там, знаешь небось, детишек на старость лет ещё настругал… Ну да Бог с ним. Жили без него и дальше проживём. А тебе ещё долго учиться?

– Ещё два года бакалавриат и два магистратура.

– Магистром, значит, будешь! Того и гляди, сестрой самого кардинала заделаюсь! О заживём-то! – она рассмеялась.

Я отвык от такой речи, и грубые слова резали слух. Николь совсем мало училась и переняла все повадки нашей матери.

– Винца накапать?

– Нет, что ты, я не пью.

– Нельзя вам что ль? Так я никому не скажу. Не боись, братец!

– Нет, спасибо.

– Ну, как знаешь, а я вот себе накапаю. Скоро Жанна приведёт своих сорванцов, у них, видишь ли, семейная коммерция. Понарожали, а мне тут нянькаться! Раньше хоть свекровь её помогала, а теперь слегла совсем, говорят, кровоизлияние в мозгу у ней. Не жилец, короче…

Она горько вздохнула и, осушив стакан с вином, мокрым полотенцем обтёрла губы. Лицо покраснело, пот выступил на лбу.

– Ты бы хоть разбавляла водой…

– Не учи, как жить, лучше помоги! – она сняла с плиты кастрюлю с отварной картошкой.

Я помог слить воду.

– Хорошо, что ты зашёл, малой, – её глаза вдруг стали влажными, – мне тебя всегда жалко было, хоть и доставалось за твои проделки! Да вот как-то не сложилось у нас… – она уже не сдерживала слёз. – Прости ты нас, что вот так всё вышло-то.

– Я зла не держу. Молюсь за всех.

– Вот это очень хорошо! Молись за нас, родной, может, Бог и вспомнит о потерянных овцах своих, – Николь обняла меня. – Что вдруг я, глупая, расчувствовалась, ты садись, голодный небось! – она показала на стол.

– Нет, спасибо, я не хочу есть.

– А, ну-да, капусту ты не любишь, как же, помню. Может, тогда картошечки с пылу, с жару?

– Да, ты не беспокойся, сестра, я на самом деле не голоден. Воды бы выпил, жарко сегодня.

– Ну так присядь, я сейчас свеженькой с колодца достану. Она бросила на стол полотенце и побежала во двор.

Я присел на старый табурет и осмотрелся. Даже не верилось, что я когда-то здесь жил. Всё было знакомое, но какое-то совсем чужое, будто из другой жизни.

«А бывает ли она, та, другая жизнь?!»

В этот момент дверь открылась, и на пороге появилась мать с тазом, в котором лежали чьи-то грязные вещи, которые она брала постирать, подшить, подштопать. Увидев меня, она уронила свою ношу. Я бросился всё поднимать. Схватившись за сердце, Розалия опустилась на скамью, стоявшую рядом.

– Эдуард?! Вот кого не ожидала увидеть!..

– Да, это я. Простите, что не предупредил.

Вернулась Николь со студёной водой в ведре.

– Вот и мама! А у нас гость! Ты видишь, какой он стал, совсем уже взрослый мужчина!

– Да не тараторь ты без умолку!.. Чего приехал? Проблемы какие? – она стянула с головы платок и отёрла им лицо. Волосы стали совсем редкими и седыми.

– Нет, всё хорошо, просто захотелось вас увидеть, узнать, как живёте.

– Лучше всех живём! Видишь, в роскоши купаемся! Манну небесную ложками хлебаем. Ты, наверно, там в своей семинарии и грязи-то не нюхал! Хочешь вот, помоги портки постирать, здоровья-то у меня совсем не осталось…

– Вот возьму и помогу. Мне не привыкать, окровавленную одежду отстирывал за ранеными, утки выносил, что, с простой грязью не справлюсь?! – я схватил таз и пошёл на мойку.

Стирал среди женщин, они смеялись… Поделились со мной самодельным мылом. Смотрели, как на чудо невиданное. «Вот бы мне мужичка такого! Цены бы ему не было!..» Солнце припекало всё сильней, все разбрелись по домам, постирав последние брюки, я смахнул с лица пот, а вместе с ним и подступившие слёзы. Обида разъедала душу. «Почему всё так в моей жизни, Господи? Почему неприкаянным хожу по этому свету?! Нет на земле уголка, где бы ждали меня и любили!»

Когда я вернулся с тазом, дома шумели ребятишки, мал-мала меньше. Показалось, что их так много! На самом деле – всего пятеро, просто они бегали друг за другом, смеялись и шумели. Увидев незнакомца, остановились и замерли с немым вопросом на лицах. Поставив таз на кухонный стол, я ушёл, не прощаясь.

В Церкви было прохладно, красиво, чисто, свежо… Отец Даниель обнял меня от всей души, и на сердце полегчало.

– Эдуард, дорогой! Вот это радость! Как хорошо, что ты приехал! Давно от тебя не было вестей! Как вырос, как возмужал! Ну, рассказывай, как учёба? Что нового в твоей жизни произошло?..

Не откладывая на потом, я попросил исповеди и всё ему рассказал, как есть. Получив отпущение грехов, долго молился и во время молитвы понял, что вот он – мой дом. Дом Отца, где я всегда найду пристанище и покой, где живёт любовь, та, которая не умирает и не проходит.

Часть 3. Глава 4

За ужином, который разделил со мной отец Даниель, я узнал, что случилось за эти годы в приходе: кто умер, кто родился в нашем небольшом городке. За время революции коммунаров, когда Церковь подвергалась гонениям и священников лишили оклада, жители Гатьера отнеслись к своему приходскому отцу с милосердием и пониманием, помогали всем миром, кто не мог пожертвовать деньги, приносили еду…

– Знаешь, Эдуард, ещё никогда мы так хорошо не питались. Я испытываю такую благодарность к этим людям, ты себе и представить не можешь. Все перенесённые нами трудности ещё больше сплотили нас.

Мы сделали с ним ещё по глотку вина.

– А помнишь Пьера, ну, того самого, который тебя обидел в детстве. Он же в армию пошёл. Во время боёв ему оторвало ногу. Вернулся домой инвалидом, а после обнаружили гангрену… Через полгода умер в страшных муках. Да примет Бог его душу!

Мне стало не по себе. Ей-Богу, я никогда не желал ему зла.

– Царство ему небесное! Я не знал…

– Завтра, если ещё погостишь, сходим с тобой после утренней на кладбище, я тебе обо всех расскажу. Ты же не торопишься в Ниццу?

– О, нет. Я побуду, если ты не против… – мы общались на «ты», отец Даниель настоял на этом. Он считал, что теперь мы в духовном братстве, как родные, но на людях я по-прежнему обращался к нему в вежливой и уважительной форме.

– Завтра будешь со мной служить! Я так рад, Эдуард! Ты – первый из нашего прихода, кто будет священником, всё равно, что сын для меня! Моя гордость! – он снова меня обнял. – Приезжай почаще, я всегда счастлив принять тебя. После смерти Мерлен тебе, как я вижу, и пойти некуда. Матушка не приняла?

– Я бы и сам не остался…

Мы оба тяжело вздохнули, отец знал обо всём, что было.

– Не держи обиду, сынок. Она, как червь, изнутри нас гложет. Мать достойна прощения уже хотя бы за то, что подарила тебе жизнь.

– Не держу. Не нужен я им…

– Тебе это только кажется, уверяю.

Закончив скромную трапезу, мы разошлись по разным комнатам. В доме священника было как-то особенно светло, даже тёмной ночью. Из века в век это жилище переходило от одного клирика к другому. Сколько молитв здесь было прочитано?! Сколько выслушано просьб? От мысли об этом моё сердце наполнялось любовью и радостью быть сопричастным к Церкви. Это наш общий дом, тех, кто посвятил свою жизнь Богу. Меня наполняла благодарность, прежде всего к крёстной, которая наставила меня на пусть истины, привела к вере, сделала возможным моё обучение.

Аромат лаванды со свежим дуновением ветра наполнил комнату через открытое окно.

Стрекотали цикады, мириады звёзд в тёмном небе поглядывали свысока. Закрыв глаза, я долго не мог уснуть. Помолившись за всех, кого я знал, и прочитав наизусть вечерние молитвы, я стал думать о том, как всё же прекрасна жизнь, какие она порою преподносит нам подарки. И даже в трудностях есть столько блага…

Присутствие потусторонней силы, к которому я уже с рождения привык, ощутилось лёгким ознобом. Огненная женщина вновь посетила меня.

«Интересно, что сказал бы отец Даниель, если бы узнал об Эделине? Завтра же я расскажу ему о ней.»

– Ты вспомнил обо мне, любимый!

Так необычно было слышать это слово, обращённое ко мне, никто кроме Мерлен не называл меня так в этой жизни.