Бедовый. Княжий человек

– Я, Матвей Зорин, обязуюсь служить Великому Князю Новгородскому на благо его и благо его людей. Клянусь обнажать меч каждый раз, когда того требует нужда, вставать на защиту земель при их угрозе, соблюдать законы и чтить обычаи. И если отступлюсь, то пусть объявят меня вне закона, и любой последний рубежник преследует меня и насмехается надо мной.

– А теперь кольцо, – сказал воевода.

Он убрал руку с головы и поднес к лицу десницу с массивной печаткой. На ней было изображено странное животное. Голова коня, лапы то ли тигра, то ли дракона, а хвост вообще непонятно чей. Длинный и с завитушками.

Мне хватило ума и такта не спрашивать в такой ответственный момент, что это за чудище. Не очень хотелось начинать новую карьеру рубежника с такой неловкости. Правда, я пару секунд колебался, однако после все же прикоснулся губами к кольцу. И одновременно старался не думать, сколько человек до меня занимались тем же самым.

Вот только стоило губам коснуться печатки с изображением диковинного зверя, как что-то произошло. Я не мог объяснить, что именно. Будто на меня надели какие-то легкие доспехи и появилось ощущение защиты. А еще – словно к взгляду Илии добавилась пара десятков глаз.

Не думал, что скажу, но мне понравилось. Нет, не целовать руки мужикам. Скорее, ощущение после. Я понимал, что по-прежнему моей жизни много что угрожает. Но теперь появилось понимание, что я не один, а за мной могучая сила.

– Поднимайся на ноги, Матвей, – тряхнул меня за плечи воевода. А после того, как я оказался на ногах, обнял так, что аж позвоночник хрустнул. Правда, затем отпустил, взглянув снова, будто не видел прежде. – Теперь ты княжий сын.

Глава 4

Странное ощущение сопричастности к чему-то большому пьянило, как первая в жизни выпитая бутылка самого дешевого пива. Мне казалось, что я слышу тысячи голосов, которые переговариваются между собой в отдалении.

Я даже не заметил, в какой момент в зал вошли рубежница с двумя ратниками. Они встали по обе стороны от меня. Инга – с одной, Саня и Федя – с другой.

– Братья и сестры, примите в свои ряды нового княжьего сына. Сражайтесь плечом к плечу, радуйтесь, горюйте, хороните друзей и празднуйте рождение новых рубежников. Жизнь – Великому Князю…

– …Честь – никому! – одновременно закончили все остальные.

На этом, видимо, посвящение меня в подданные Великого Новгорода было завершено. Воевода сердечно, как показалось, со мной попрощался, сославшись на дела. И сказал, чтобы я обязательно посетил Подворье. А затем скрылся за той самой маленькой дверью.

– Пойдем, – Инга потянула меня за собой.

Несмотря на то что рубежница была замотана в свое странное одеяние, она не шла по узким коридорам замка – летела. Я не большой знаток женщин, но складывалось ощущение, что она чем-то разгневана.

– Трое рубежников на посвящении. Позор. Наверное, он и не сказал никому.

Я догадался, что Инга говорила про воеводу. Однако помнил старую максиму: не стоит перебивать женщину, когда она злится. Сама все расскажет. Так получилось и сейчас.

– Заплыл жирком Илия, засиделся на воеводском кресле, нюх потерял.

Как по мне, Шеремет был в весьма прекрасной физической форме. Конечно, я процент жира не замерял, но что-то мне подсказывало, что он невысокий. По поводу обоняния ничего сказать не мог.

Наконец мы вышли, и Инга обернулась на меня.

– Чего молчишь, Матвей?

– А чего говорить? По мне, лучше так, по-свойски, камерно. Я толпы не люблю. Тем более находиться в центре внимания. Хотел бы – надел плащ на голое тело и красовался в парке перед женщинами.

– Когда-то все рубежники Выборга и окрестностей почитали за честь явиться на посвящение, – с обидой проговорила Травница. – Не чтит обычаи Шеремет.

Я первый раз видел Ингу такой заведенной. Ладно, вру, второй. Первый раз был, когда моя нечисть чуть не разнесла ей дом. Но там хотя бы понятно, из-за чего злиться. А сейчас что?

Но действительно странно, что Травница так завелась. Вроде бы ничего особого не произошло. Она явно хотела сказать что-то еще, но именно теперь к нам вышли Печатник и Моровой.

– Ну что, Матвей? – хлопнул меня по плечам Саня так, что ноги подкосились. – Отныне ты один из нас. Сейчас рванем на Подворье и это дело обмоем. Инга, ты с нами?

Травница довольно многозначительно посмотрела на Печатника. Лично мне после такого взгляда даже объяснять ничего бы не потребовалось. Но либо Саня и вправду был туповат, либо старательно делал вид. Однако вопросительно глядел на Ингу и ответа все же дождался.

– Нет, мне надо делами еще заняться. А ты, Матвей, пожалуй, поезжай. Компания у тебя веселая, в обиду не дадут. Если дадут, то потом шкуру с них спущу.

Вроде простые слова, но глаза Инги сверкнули так, что Моровой попятился, а Печатник миролюбиво замахал руками перед собой.

– Ни один волосок не упадет. Да и что ему теперь угрожает?

Видимо, ответил он правильно. Потому что рубежница кивнула, причем только мне, отдала портсигар с бесом, а затем торопливо зашагала к Наташе. С Ингой сегодня лучше было не спорить.

– Матерая… – протянул Моровой. – Чудо, а не женщина. Типа, это… валькирия.

– Не для тебя цветочек рос. Сожрет эта росянка и не поморщится, – ответил Саня.

Я даже не сразу понял весь каламбур. «Цветочек», «росянка», «Травница»… А Печатник мог в тонкий юмор. Я убрал портсигар в рюкзак, и мы медленно побрели к выходу с территории замка, а рубежник продолжал вещать:

– Хорошего ты себе союзника заимел, Матвей, – сказал мне Саня. – Только одно скажу: осторожнее будь. Никто не знает, что у Инги на уме. И хуже нет, чем ее врагом стать.

– Мне показалось, или Инга с Шереметом на ножах?

– Не показалось, – ухмыльнулся Печатник. – Нет худшего неприятеля, чем бывшие полюбовнички. Ты поэтому будь аккуратнее. Не зли свою пассию.

– Так мы с Ингой не того, – даже возмутился я.

– Да? – искренне удивился Печатник. – Чего ж она за тебя так ратует?

– Так я человек хороший. И еще ее приспешницу сильно выручил. Значит, она с Шереметом раньше…

– Угу. Лет сорок назад. Я тогда еще только хист получил. Но недолго. И сколько лет уж прошло, а все друг другу гадят. По мелкому, правда. То Шеремет запретит траву какую-нибудь продавать, то Инга ему ответит. Князю нажалуется или еще чего. Нынче и вовсе расстаралась, такую штуку с Врановым провернула. Неужто он и правда вурдалака призвал?

– Правда, – сказал я, подняв перебинтованную руку. – Могу показать, если не веришь.

Мы так увлеклись нашим разговором с Печатником, что я и забыл, что нас вообще-то трое. Потому, когда Моровой вдруг остановился и стал быстро и шумно втягивать носом воздух, я напрягся. Худой Федя походил на гончую собаку, которая сошла с ума.

– Гребаные туристы, – сплюнул на землю Печатник.

– А что происходит? – удивленно спросил я.

– Да смерть чует. Ты же знаешь про его хист.

– Ну да.

– Вот пойдем, поглядишь.

На самом деле пришлось чуть ли не бежать. Потому что Моровой сорвался с места и помчался по одному ему известному маршруту. Целью его была огромная толпа, сгрудившаяся вокруг кого-то. Федя принялся расталкивать людей, но при этом чужане не обращали на него внимания. Как и на нас.

Моровой замер над тучным мужчиной, который лежал на брусчатке и держался за сердце. Рядом причитала его жена:

– Доктор! Есть ли среди вас доктор?!

Судя по недоуменным взглядам, вокруг собрались айтишники, таргетологи, молекулярные диетологи, дата-журналисты, эстетики, но ни одного терапевта или кардиолога. А еще трое рубежников, один из которых жадно склонился над умирающим.

Моровой внезапно задышал часто-часто, в унисон с толстяком. А когда последний вдруг затих, Федя шумно втянул в себя воздух. Подобно заключенному, который выходит из тюрьмы, отбыв срок.

– Сегодня хотя бы без жести, – сказал Печатник. – А то бывает, что как подорванный к аварии несется или еще что такое. Понимаешь, Матвей, после многих лет рубежники становятся заложниками своего хиста. Вроде наркоманов.

Самое интересно, я понял, о чем он говорил. Потому что первым желанием было кинуться к толстяку и влить в него частичку хиста, чтобы спасти его. Чтобы он продолжал травить себя в неограниченных количествах холестерином и трансжирами, но умер просто не здесь. Не сделал я это по двум причинам. Меня никто не просил о помощи. И второе – в данном случае мой хист шел вразрез с промыслом Морового.

Федя поднялся на ноги, счастливо улыбаясь, как бес, выпивший утром первую стопку водки. И от его довольного вида меня передернуло. Да и Печатник, судя по всему, испытывал похожие эмоции. Потому что Федя тут же смущенно заторопился к выходу. И что любопытно, на нас по-прежнему не обращали внимания чужане.

А ведь если подумать, Морового даже искренне можно пожалеть. Он не выбирал хист. Ему его передали. Как там, от деда к отцу, от отца к сыну? И, судя по тому, что передавали добровольно, все из рода Моровых тоже не обрели счастья в бытность рубежниками. А еще вопрос, во сколько же они заводили детей.

Печатник на ходу остановил машину – крохотный KIA Soul с уставшей девушкой за рулем, – и мы расселись. Моровой впереди, мы с Печатником позади.

– Как у тебя ловко выходит с чужанами обращаться, – не смог я скрыть своего искреннего восхищения.

– Привыкнешь – и сам так же делать будешь. Даже внимания не обратишь. Я если захочу, она сейчас в отбойник повернет. И не поймет, что против своей воли это сделала. Более того, помнить ничего не будет.

Походило на правду. Потому что женщина вела себя если не как робот, то как человек, попавший под влияние сильного гипнотизера. Даже вопроса не задала, что это за люди сели к ней в машину и зачем она везет их по указанному адресу.

– Воевода говорил, что если чужанина убить или покалечить, то он меры примет.

– Слышал, Федя? Оказывается, чужан трогать нельзя!

Моровой лишь криво усмехнулся, но ничего не ответил. Я же начинал злиться. Чувствовал себя сейчас котенком, которого то лакомством угостят, то в обоссанную тряпку ткнут. То есть у меня отсутствовало полное понимание ситуации. Благо, Печатник оказался нормальным мужиком, тонко чувствующим собеседника. По крайней мере, мне так показалось.

– У рубежников с чужанами всегда отношения простые были. Мы говорим – они делают. Иногда получалось с перегибами, когда целые королевства гибли из-за вероломства одного рубежника. Это уже товарищи постарше рассказывали. Да только все к Большой Войне и привело. Мы ее знаем как Вторую Мировую.

Я посчитал. Если Печатник стал рубежником лет сорок назад, то родился он уже после Великой Отечественной. Так что да, наше сознание относительно войны почти не отличалось.

– Вот и решили, что чужане отдельно, а мы отдельно. Тогда, к слову, и темную магию запретили. В общем, настала тишь да гладь да божья благодать.

– Он посмотрел на меня и хохотнул. И Моровой прыснул, тоненько, явно боясь рассмеяться в открытую. – Да ничего не настало. Рубежники все так же творят что хотят. Только теперь себя сдерживают. К тому же над главными чужанами пригляд княжеский есть. Чтобы их не трогали. Только в открытую сказать не могут, что, дескать, делайте что хотите. Вот и придумали разговоры про эти меры. Нет, если кто с ума сойдет, как тот же Врановой, да начнет вурдалаков поднимать и чужан выкашивать, то цацкаться не будут. Это уж точно.

Я тяжело вздохнул. Тяжело, потому что вместо ясных и рабочих законов опять получил «понятия». Мол, есть определенные правила, но если ты очень хочешь, то можешь их нарушить. Главное, чтобы никто не видел. Потому что ты – привилегированное сословие, и вообще все так делают. Мне даже подумалось, что в этом плане рубежники совсем не отличаются от чужан.

А еще стало страшно от осознания своей безнаказанности. Какие моральные ориентиры ведут остальных рубежников? Что заставляет их не измываться над обычными людьми? Ведь если взять одного психопата из «наших» и представить, что он может натворить…

Мы доехали почти до того места, где я прошел сквозь стену и познакомился с вэтте. Только остановились чуть дальше. Мы выбрались наружу и отошли в сторону. Я не выдержал и обернулся, чтобы посмотреть на женщину-водителя. Она вертела головой, даже пыталась разглядеть табличку с названием улицы на доме. Потому что искренне не понимала, как здесь очутилась. Тогда как Печатник с Моровым и вовсе забыли о ее существовании.

Правда, стоило мне оказаться в Подворье, как я тоже перестал думать о незадачливой чужанке. Но что самое любопытное – как резко раскинулось передо мной полное рубежников, нечисти и всякой магической чепухи место. Вот мы просто шли между двух домов, но стоило преодолеть какую-то неведомую преграду, как все изменилось. Зашумело, загалдело, замелькало.

Значит, тут существует нечто вроде магического барьера, ограждающего чужан от проникновения в Подворье. И что самое интересное, барьер именно настроен на центральный вход. Потому что, путешествуя сюда через подземный коридор вэтте, я ничего подобного не чувствовал.

А еще теперь, оказавшись в самом сердце Подворья, я понял, что это практически целое поселение. Из окна чухонской нечисти я не видел всего масштаба магической выборгской деревушки. К примеру, чтобы пройти до той самой темницы, куда беса водили на экскурсию, надо было преодолеть метров восемьдесят. Снаружи же кажется, что тут простой небольшой двор, только и всего.

– Вон там вэтте. Если хочешь что-то купить или продать, то лучше к ним, – рассказывал мне Печатник.

К слову, дом вэтте оказался самым большим из всех. Более того, будто состоял из других разных домов.

– Та крохотная изба – это книжная клеть. Там главная книга, «Толковая…». Да и вообще много всего разного есть. Про нечисть, рубежников, историю. Не такая большая, как в Петербурге, конечно, но и то неплохо. Вон та нечисть – это чудь белоглазая. Любую вещицу тебе на заказ выкуют или украшение зачаруют. Но себе на уме. Никогда не знаешь, в каком они настроении. И аккуратнее с ними, не смей обидеть. Памятливы и меж собой общаются. Поссорился с одним – поссорился со всеми.

Я с любопытством рассматривал облаченных в сшитые шкуры человечков, не больше метра, с белыми, словно седыми, волосами. Они важно, с явным чувством собственного достоинства, ходили неподалеку от своего дома в Подворье. Интересно, почему белоглазые? С виду обычные.

Один из них заметил, что я на него пялюсь самым беззастенчивым образом, и громко цыкнул. А Печатник тут же за руку меня потянул. Это че, даже смотреть нельзя? Вот тебе и дела. Я всегда считал, что в пищевой цепочке идут чужане, следом нечисть, и наверху покоятся рубежники. Жизнь в очередной раз преподнесла сюрприз.

Саня продолжал рассказывать, но многое я либо уже знал, либо это не представляло такого яркого интереса. Сам я решил, что первым же делом наведаюсь в книжную клеть – ту самую крохотную избушку на отшибе. Интересно, там тоже есть суровый библиотекарь, который шикает на громких посетителей? Вот заодно и посмотрим.

– А мы куда идем? – спросил наконец я, хотя начинал догадываться.

– В кружало, как старики называют, – ответил Печатник. – А по-нашему – кабак. Я же говорю, такое дело обмыть надо.

К слову, появление нашей троицы не прошло незамеченным. Если сначала я удостоился застенчивых взглядов некоторых рубежников, то с каждым пройденным шагом будто сильнее приковывал к себе внимание. Мы не успели пройти и половину Подворья, как большая часть всех рубежников, включая некоторую нечисть, уже шагала следом.

Мне это напомнило старый советский мультик, который мы смотрели вместе с бабушкой. «Ограбление по-итальянски», кажется. Там незадачливый вор Марио шел обносить банк, а за ним следовал весь город.

Кружало-кабак оказался вполне рядовым. По крайней мере, меня он не удивил. У нас таких стилизованных под старину заведений в Выборге хватало. Все из дерева, включая табуреты. У стойки – толстый усач с рыжим чубом. Будто с открытки какой сошел.

– Василь, дай-ка нам сначала по кружке пива, потом по кружке медовухи, а потом еще по кружке пива. Артур сегодня работает?

– Работает, – отозвался Василь, внимательно глядя на меня.

А я задумался: как может помотать жизнь, чтобы рубежник, пусть и всего с тремя рубцами, стал хозяином кабака? Когда весь мир тебе открыт? Либо я чего-то не понимаю…

– Тогда пусть нам шашлык сделает, – сказал Печатник, садясь за один из столов. И уже стал объяснять мне: – Этого армянина воевода нашел. Мимо проезжал да мясо им приготовленное попробовал. Так ему понравилось, что приспешником своим сделал. Всю семью Артура сюда перевез. Но все же упросили мы, чтобы и нас баловал. И Артуру, опять же, веселее, чем без дела сидеть. Еще больше денег заработает.

К концу его рассказа на столе появились огромные деревянные кружки. Будто бы даже литровые.

– Давайте, за нового княжьего человека! Такими людьми если Новгород будет обрастать, то сильнее станем.

Мы ударились кружками и выпили. Пиво пахло как-то кисло, но на вкус оказалось отменным. Я, наверное, половину выдул, прежде чем поставил его обратно. Во рту остался приятный привкус каких-то пряностей, и в груди стало горячо и приятно. Интересно, рубежники могут пиво зачаровывать?

Не успели мы допить это, как принесли медовуху – сладкую, словно водичка, разбавленная сахаром и медом. Вот только по голове она била знатно. И еще разжигала зверский аппетит.

Поэтому на появившийся на столе шашлык я накинулся, как голодный волк на раненого зайца. И чуть не застонал от наслаждения. Воевода был бы преступником, если бы оставил Артура там, где он готовил раньше. Такого нежного мяса я сроду не ел.

К тому моменту к нам стали подходить рубежники – в первую очередь ратники, а после и все остальные. Я даже сначала пытался запоминать тех, кто представлялся. Вот тот тип с шрамом под глазом – Николай, светленький человек с рябым лицом – Никитка, черноволосый коротышка – Шамиль. А затем даже эти бесплодные попытки перестал делать. Казалось, будто все Подворье пыталось влезть за наш стол. Он к тому моменту стал значительно больше. Это все остальные столы сдвинули к нашему.

Раньше я думал, что рассказы про «пиво лилось рекой» – это преувеличение. Оказалось, что нет. Довольно скоро и сам стол, и все, что под ним, стало липким от разлитых напитков. Но на такие мелочи никто не обращал внимания, заказывая все больше и больше алкоголя.

Лишь один человек не участвовал во всеобщем веселье. Тот самый ратник, который пулей выскочил из зала воеводы и убежал на улицу. Я заметил, что он стоял поодаль, облокотившись на один из домов. А когда я обернулся второй раз, его уже не было.

Глава 5

Синька – чмо. Вообще об этом следует писать на каждом углу. В новостях говорить. Подобное сообщение должно вылезать вместо контекстной рекламы на интернет-сайтах. И обязательно уроки проводить, где будут объяснять, как алкоголь воздействует на организм.

Сказать, что я плохо себя чувствовал, – ничего не сказать. Казалось, что моей головой играли в футбол, потом ее разбили, кое-как собрали обратно и вернули на место. Было больно не только шевелиться и думать, но даже существовать. Потому я не особо испугался, увидев рядом на кровати злейшего врага. Бояться тоже было больно.

– Чего, Митя, опять в карты проиграл? – спросил я у голого Вранового.

Тот косил глазом и стыдливо прикрывал причиндалы, будто это действительно были его, а не какого-то рубежника.

– Проиграл, дяденька. Дядя Гриша, можно я пойду?!

– Еще раз крикнешь – придушу, – простонал я. – Как только смогу.

Митька убежал, сверкая тощим голым задом мужской природы. Зато на смену ему пришел бес.

– Удивляюсь всегда людям. Вот нет же у вас ни способности к питию, ни умения.

– Гриша, пошел в жопу! Я тебе еще шутку про Вранового припомню.

– Честно говоря, даже обидно, – надулся бес. – Я ожидал более яркой реакции. Да и чего ты хотел? Пить запретил… Нам представляешь как скучно? Митька уже и на крышу к Людмиле лазил да там котом кричал; и до бухты бегал, русалкам зад показывал. В общем, много всего интересного переделал. Все одно к одному свелось. К тебе.

Мысли ворочались так тяжело, что хотелось отключить мозг за ненадобностью. Однако не думать я не мог. Привычка.

Все-таки с выпивкой я правда погорячился. Во всех смыслах. Она – часть экосистемы моей нечисти. Без нее они действительно станут дурью маяться. Хотя и с ней будут. Может, дело все-таки не в водке, а в нечисти?

А еще, я твердо решил, что больше никогда не буду пить сам. Блин, кого я обманываю? Нет, будь мне лет восемнадцать, я бы даже себе поверил. Хорошо, я не стану вообще пить на этой неделе и перестану нажираться до такого скотского состояния. Я ведь даже не помню, как сюда добрался.

Стоило задать этот вопрос, как Гриша пришел на помощь:

– Домой тебя я притащил, – ответил бес. – Там куча рубежников набивалась проводить, да я не дал. Уж лучше пусть не знают, где ты живешь. Хотя это, конечно, так, перестраховка. Воевода-то теперь тебя все равно может найти. Все ж княжий человек. Но про остальных разговору не было. В общем, машину вызвали, вот мы с тобой и доехали.

Я представил, как этот крохотный мужчина с рогами тащит меня домой. Вот уж кому орден выдать надо.

– Спасибо тебе, Гриша.

– Свои люди, сочтемся. Ладно, готовься, сейчас к жизни тебя возвращать будем.

– Может, я просто полежу?

– Куда полежишь? Тебе днем надо с зазнобой своей свидеться. Запамятовал, что ли? Сам же ей обещал.

Блин, правда ведь! Я уж и забыл про Зою. И что теперь делать? Звонить и говорить, что надо все перенести, потому что я забухал? Боюсь, даже терпеливая Зойка не поймет.

Вернулся бес с огромным тазиком и графином темно-фиолетовой воды. Затем убежал опять и появился вновь с трехлитровой банкой рассола.

– Хозяин, ты мне доверяешь? – первым делом вкрадчиво поинтересовался он.

– Ни хрена. А после того как ты спросил, еще меньше.

– Значит, будешь валяться весь день. Ты же до сих пор пьяненький.

К слову, он оказался прав. Да и чего удивляться? Когда дело касалось выпивки, Гриша был опытнее всех экспертов, вместе взятых.

– Ладно, чего делать?

– Вот эту фиговину видишь? – он указал на графин. – Вот выпиваешь быстро.

– А потом?

– Потом поглядишь.

Что сказать, умел бес интриговать. Он передал в мои ватные руки графин, и я почувствовал какой-то резкий химический запах. Даже слегка знакомый.

– Только без всяких раздумий. Пей быстро.

Я и послушался. Правда, сделал всего несколько больших глотков, прежде чем организм ответил единственным способом, на который он был настроен. Я еле успел отпихнуть графин в сторону. Его подхватил Григорий, а сам я склонился над тазиком.

Из соседней комнаты, словно издеваясь над моим состоянием, раздавался бодрый голос Гребенщикова: «Ну-ка мечи стаканы на стол, ну-ка мечи стаканы на стол, ну-ка мечи стаканы на стол и прочую посуду. Все говорят, что пить нельзя, все говорят, что пить нельзя, все говорят, что пить нельзя, а я говорю, что буду».

– Гриша… – прохрипел я, отрываясь от тазика.

– Хозяин, так надо. Чтобы организм прочистился, – словно извинялся передо мной бес.

– До эксгибициониста нашего добеги и скажи, чтобы наушники вставил. Или я ему щас что-нибудь вставлю.

Григорий кивнул и метнулся к черту, вскоре вернувшись. Правда, от меня не отстал, продолжая подпаивать фиолетовой водой, от которой выворачивало наизнанку, уже мучительно, какой-то желтой хреновиной.

А еще я вспомнил, как называется этот фиолетовый порошочек, который Григорий разбавил в графине, – марганцовка. И в голову закрались нехорошие мысли. Может, бес и правда хочет меня убить? Только задумал поистине крутую многоходовочку – пережил лешачиху, Вранового, а вот теперь и решил исполнить свое подлое дело.

Вскоре графин был изъят из моих рук, и ему на смену пришла трехлитровка с рассолом. Если честно, я думал, что вот эта солоноватая жидкость тоже окажется в тазике. Но нет. Рассол бальзамом лег в мой истерзанный желудок, заструился дальше, превращаясь в амброзию, нектар. Я пил его и не мог остановиться, будто на каменку плескали. И вкус был такой яркий, насыщенный, какого я не ощущал ранее. Словно маленькие ангелочки по языку нежными пяточками бегали.

Я даже задумался. Ведь сколько среди поэтов алкоголиков. Теперь хотя бы понятно, почему. Всю красоту и подлинное несовершенство мира можно заметить лишь в самые критические моменты души и тела. С душой сложно, а вот с телом – ни разу. Что называется, купил, выпил – в нирвану.

И сразу как-то стало если не хорошо, то намного лучше. Тепло внутри растеклось по всему телу, голову чуть отпустило, а веки отяжелели.

– Ты спи, хозяин, спи, – Гриша подоткнул мне одеяло, совсем как ребенку.

Даже мыслей не было сопротивляться. Я закрыл глаза и сразу провалился в сон. Правда, спал тяжело, потел, часто просыпался. И бес тут же подскакивал, подпаивая меня уже обычной водичкой. Точнее, не обычной. Они называли ее «колодезной». Вроде как черт куда-то сбегал и набрал.