Звёзды в сточной канаве

– Чумаков, начинай!

Под мелодичные переборы гитар, в этот текст она вложила всю свою боль и ненависть одновременно. Песня брошенной женщины, внезапно обнаружившей, что она является для своего ухажёра не любовью всей своей жизни, а всего лишь сиюминутным, ничего не значащим увлечением:

It's a heartache

Nothing but a heartache

Love him till your arms break

Then he lets you down6

С каждой строчкой певица повышала голос, и дойдя до припева, уже надрывно кричала, как будто от физической боли:

It ain't right with love to share

When you find he doesn't care for you

It ain't wise to need someone

As much as I depended on you7

Едва закончив последнее слово, она выбежала со сцены в зал, одной рукой потрясая радиомикрофоном, а другой снимая с плеча электрогитару.

Такого не ожидал никто.

Хозяин бара вышел из-за стойки:

– Оль, я не понял!

– Сейчас поймёшь, – гаркнула она ему в ответ, так посмотрев, что одним взглядом могла бы воспламенить бутылки с крепкими напитками.

Оказавшись у столика, где беседовали мажор с моделью, она стала орать, забыв, что микрофон ещё включен:

– Ну? И как это понимать? При живой жене ходишь на б***ки? Эй ты, шлюха, отвали от моего мужика! – и Ольга ударила любовницу своего мужа микрофоном по голове, отчего в динамиках поднялась невообразимая какофония, заглушившая её следующий возглас:

– А тебе, кобель, я своими зубами член откушу, чтобы нечем было изменять!

Воспользовавшись замешательством всех людей от неожиданности, она ударила и мужа, разбив вдребезги гитару об его череп.

Через две секунды, наконец-то, опомнились сидевшие за другим столиком охранники бизнесмена и связали руки вышедшей из себя жене подручными средствами.

– Закрыть психопатку… наркоманку… в самую грязную и вонючую палату диспансера… и чтоб не открывалась никогда, – медленно отходя от шока скомандовал муж охранникам, махая правой рукой в сторону выхода из бара, а левую прижимая к кровоточащей ране на голове.

Идти от бара на Ленинском проспекте до диспансера на улице Барнаульской совсем недалеко – перешёл дорогу и там. Охранники даже не стали брать машину – понесли свою узницу как есть. Сзади понуро брёл ушибленный супруг.

Немногочисленные прохожие на проспекте в двенадцатом часу ночи рабочего дня и внимания на это зрелище не обратили. В том, что дюжие мужики выносят из кабака брыкающуюся закосевшую девицу, они не увидели ничего выдающегося.

* * *

Железная дверь, закрывающая вход во второе отделение наркодиспансера, отворилась в неурочный поздний час, и два здоровых мужика втащили в неё совсем молодую девчонку. Явно невменяемую. И буйную. Следом вошёл ещё один мужчина. Который сразу проследовал к дежурному врачу, о чём-то пытаясь с ним договориться.

Девицу, пока суд да дело, втолкнули в умывальник, где как обычно тусовались курильщики. Она уже почти что выбилась из сил буянить и пыталась перевести дыхание. Завидев нового пациента, сразу же налетела толпа тех, кто в больнице уже давно, и у них закончились сигареты. Девушка оказалась курящей и раздала всем страждущим по сигарете, после чего сама закурила. А закончив перекур, уставилась в зарешёченное окно, выходящее во двор соседнего жилого дома.

По дорожке мимо этого двора прошла какая-то молодая женщина, которую вновь прибывшая пациентка с пьяных глаз и в темноте приняла за свою подругу.

Минуту назад казавшаяся совсем обессилевшей, девушка вскочила на решётку окна с ногами, руками стала трясти решётку, пытаясь вырвать, и заревела во всю глотку:

– Кристина-а-а-а! Как отсюда вылезти-и-и?!

Пациенты ржали в голос:

– Уже никак.

Тут мужчина в костюме вышел от врача со свежей повязкой на голове и переспросил:

– Значит, мы договорились?

– Так точно, – ответил врач и пожал ему руку.

Пациентку передали медперсоналу, а господа в костюмах шагнули в железную дверь.

Неугомонная девка всё ещё пыталась вырываться из рук санитаров:

– Денис козё-ё-ёл! А ты, Ленка, су-у-у-ука!!

– Она не Лена, она Наташа, – устало вздохнул Денис, обернувшись на пороге, и закрыл дверь с той стороны.

Буйную пациентку освободили от верхней одежды и впихнули в женскую палату. Обитательницы этой палаты глухо роптали, что вчера была бабуля с белкой, теперь молодуха будет реветь как белуга всю ночь. Но слушать рёв не пришлось. Санитары привязали пациентку к кровати и всадили ей лошадиную дозу снотворного. Пусть дрыхнет до утра, не мешая дрыхнуть им. А потом уже будем капельницы ставить.

Зрелище кончилось, толпа рассеялась.

* * *

Следующий день в больнице начался как обычно. Я уже понял, что теперь здесь надолго, и занялся тем же, чем за несколько лет до этого, когда, также помимо своего желания, попал в казарму. То есть, пытался добывать по мере возможности чай, кофе, сигареты и тому подобное.

И во время перекура в умывальнике после обхода врачей гонял в мозгу самооправдание, что это я не опустился, а вспомнил армейскую юность, закурив такие особенные сигареты. Хотя, дым был всё равно противный, потому что курил сигареты без фильтра.

Их уже тогда редко можно было найти в продаже в городе. Но в глубинке области они ещё встречались. И мне удавалось стрельнуть их у деда, которого привезли из села неподалёку от литовской границы.

Похоже, никто не знал имя и отчество этого старика, кроме врачей что его оформляли. Все пациенты его звали просто Дед. Может быть, он и сам их не помнил – я не спрашивал.

Ходили слухи, что он здесь очень давно. Если всех выписывают после двух недель пребывания, то его родные дети сдали по случаю белой горячки после 23 февраля, и он до сих пор лежит в этой палате как неприкаянный.

Никак память восстановить не может.

Каждое утро начинает с одних и тех же вопросов, так что даже никому уже не смешно:

– Где это я? В тюрьме? А какое сейчас время года? Зима?

Но алкоголики – народ циничный. И вместо сочувствия к старому больному человеку, соседи по палате используют в своих интересах то, что он не помнит, сколько у него осталось сигарет и кому он их давал только что. Его дети экономят – покупают отцу сигареты без фильтра. Но и это лучше, чем ничего.

Зашёл татарин с пачкой Мальборо. Этого я сразу заприметил, что он в отделении – нечто вроде смотрящего. Он имел медицинское образование и помогал санитарам ставить капельницы. И за это они его подкармливали разными вкусностями. И позволяли ему некоторые вольности. Кроме выпивки, естественно.

За выпивку выгоняли сразу.

Но из всех пациентов такой борзый, что керогазил прямо в больнице, был только один. Продержался три дня, потом спалился, потому что конспиратор из него никакой.

Но речь сейчас не про него. И даже не про татарина.

Самое интересное событие началось, когда следом за ним появилась героиня вчерашнего вечера.

Она была в тех же кожаных штанах. Но уже без косухи. А в одной майке с открытыми плечами. В начале мая по утрам ещё довольно прохладно, а в умывальнике была постоянно открыта форточка настежь, чтобы выветривался табачный дым. Но похоже, что девчонке, страдавшей от жёсткого отходняка, это было глубоко параллельно.

Завтрак она проспала, тётки добудиться её не смогли. Только после обхода кое-как глаза продрала и медленно побрела в умывальник, держась рукой за стену.

А дойдя до заветного крана, сразу открыла воду и, не обращая внимания, холодная вода течёт или горячая, сунула под неё свои густые длинные волосы, взяла первый попавшийся кусочек мыла и принялась их хаотическими движениями намывать.

Процесс продолжался долго, так что казалось, будто бы она уснула и многократно повторяет одни и те же движения во сне.

Но, рано или поздно она очнулась. Подняла свою шевелюру из раковины, отвела правой рукой волосы от лица, чтобы видеть зеркало, и безнадёжно простонала:

– Ох и лохудра-а-а…

Затем стала смывать мыло с волос, и тут я обратил внимание, что на левом плече у неё наколота рысь, а на правом предплечье крупным готическим шрифтом написано «Лёля», через ё с точками.

Новенькую стали обсуждать, не стесняясь её присутствия.

– И чем же она так жёстко вмазалась, что так жестоко страдает? – выпалил непонятно кто.

– Коньяк с амфетамином, – сердито буркнул татарин, точнее других знающий диагнозы.

– Смелое сочетание, – заметила одна тётка и прокомментировала, – допрыгалась девка. Муж закрыл сюды, слишком резво буянила пьяная и обдолбанная. Мне бы так – с моим начнёшь бузить, костей не соберёшь.

А татарин продолжал не менее сердито, хрипя и покашливая от крепкого табака и прохладного сквозняка:

– В другом бы пример с неё брали. Настоящая женщина. В любом состоянии следит за собой. Не то, что некоторые, без слёз не взглянешь.

– Себя-то в зеркало видел, со своей трёхдневной щетиной? – обиженно надулась тётка, начавшая этот разговор, – тоже мне, мачо, блин.

Я мысленно понимал, что прав татарин, но возразить обидевшейся женщине вслух у меня духу не хватило, потому что за несколько минут до этого я, решив разнообразить свой табачный рацион, стрельнул у неё вкусную сигарету с фильтром. С учётом того, насколько вообще позорно мужчине стрелять сигареты у женщин, я тем более молчал в тряпочку.

А настоящая женщина и внимания на этот трёп не обращала. Закончив водные процедуры, она выжала хвост волос прямо на пол, попала струёй ледяной воды на свои босые ноги в открытых сланцах, от этого матюгнулась, как прораб на стройке, и пошла в обратный путь до палаты, также держась рукой за стену.

Перед обедом к ней пришли какие-то быки, вероятно от крутого мужа. Она стояла рядом с ними, понуро опустив голову, а выслушав, злобно гаркнула «Да пошёл ты!» и ушла в палату, не дождавшись пока они сами уйдут. И весь день до ужина лежала в своей кровати, свернувшись калачиком, как замёрзший бездомный котёнок.

У меня к тому времени уже начали восстанавливаться естественные рефлексы, так что я после ужина открыто высказывал своё недовольство маленькими размерами порций, способных насытить разве что первоклассника.

И с нескрываемым сочувствием смотрел на стол той девушки. Весь ужин она сидела неподвижно, даже не притронувшись к еде – так и ушла, оставив тарелку наполненной. Полная потеря аппетита – это серьёзно. Либо очень сильный бодун, либо очень сильная депрессия. Либо и то и другое вместе.

Когда в палате на несколько человек кто-то храпит, наиболее везучими считаются те, кто засыпает раньше него.

В эту ночь первым заснул сильно храпящий старик в углу.

Не тот, что потерял память, а ещё один. Этот ещё не выжил из ума. Между обедом и ужином его навестила супруга. Чай привезла, сладости. Курева, правда, не привезла – он был некурящий.

Под чаёк он разговорился и рассказал о том, что запил на радостях оттого, что вылечился от рака.

Вот как бывает – от одной страшной болезни вылечился, в другую вляпался.

А ночью нам всем своим храпом спать не давал.

И я, будучи не в силах заснуть в таком шуме, в который раз гонял в своей голове мысли о том, как жизнь несправедлива.

Я помнил, как всего неделю назад случайно встретил молодого парня, умирающего от рака, что пьянствовал, пытаясь забыть страх смерти. Сколько бы он мог сделать полезных дел себе и людям, если бы Бог продлил ему жизнь.

А тут зрелый дядька получил офигенный второй шанс с небес. И вместо того, чтобы срочно проводить инвентаризацию своей жизни, пошёл по пути наименьшего сопротивления и продолжил её растрачивать на алкоголизм.

Кто бы дал второй шанс мне? Физически моей жизни ничего не угрожает. К сожалению. Потому что моё социальное положение таково, что моя жизнь кончена. Работу я уже почти на сто процентов потерял. И куда мне идти с учётной записью в наркодиспансере и с записью в трудовой книжке «Уволен за пьянство»? Разнорабочим на стройку за минималку без контракта – с красным дипломом инженера-радиофизика и семью годами опыта работы в IT?

В одной из мужских палат лежит строитель, работающий на руководящей должности. Уже отошёл и выздоравливает. Он обошёл всех присутствующих здесь мужиков и спрашивал, есть ли рабочие строительных специальностей, чтобы из них сколотить бригаду. Эти ребята, наверно, по выходе из больницы бросят пить, хотя бы из чувства благодарности к нему, не побрезговавшему взять их на работу, и к Богу, что дал им второй шанс.

А что же я? Кто даст мне второй шанс, кто?

В нашей палате тоже есть бизнесмен. Только спившийся. Мы обменялись телефонами, и он после выписки обещал посодействовать в моём трудоустройстве. Вот только надежды на него никакой. Алкоголик, наркоман. Такой подставит – недорого возьмёт. По себе знаю, как спьяну людей подставлял – много чего обещал, но не выполнял обещания.

А есть бывший крутой бизнесмен. Точнее, он думал, что он крутой, в начале нулевых. Когда поднимал по 400 тысяч рублей в неделю. Этими воспоминаниями о прошлом он и живёт. Потому что в настоящем, перед тем как попасть на лечение от алкоголизма, стрелял на автобусной остановке мелочь на портвешок у прохожих. Жизнь сурова, и тот, кто сегодня упивается в дорогом ресторане армянским коньяком или французским шампанским, лет этак через десяток-другой непременно начнёт глушить в парке на скамейке «Три семёрки» из горла.

Неужели и меня такая участь ждёт неизбежно?

Один раз я уже был вынужден побираться.

В уже упомянутом ранее случае, когда был избит и ограблен в Москве, у станции метро Речной вокзал. У меня не оставалось другого выхода, кроме как добираться до одного из московских друзей, жившего у станции метро Семёновская, но это в другом районе, 22 километра от места, где я пострадал. А в метро проехать зайцем невозможно, вот и пришлось просить у случайных прохожих мелочь. Стыдно было – не то слово.

Справедливости ради замечу, что тому досадному происшествию тоже виной алкоголь. Ну разве пришло бы в голову трезвому в чужом городе распивать водку со случайными собутыльниками? И конечно же я после этого не досчитался наличности и телефона.

Да что уж теперь ворошить давнее прошлое.

В недавнем прошлом картина, тем более, безотрадная.

Чуть только начинаю подниматься – устраивается карьера, материальное положение, личная жизнь. Как вдруг запил и всё потерял. Различается только продолжительность периодов между злосчастными днями, когда я слетаю с катушек и пускаюсь во все тяжкие. И какой бы мне ни выдался счастливый день, к радости жизни примешивается страх, что всё равно когда-нибудь я, сам того не желая, в очередной раз наступлю на алкогольную мину, и улетит моё счастье, словно и не бывало.

Напрашивается историческая аналогия.

В средние века русский народ жил (точнее, выживал) в условиях татаро-монгольского ига.

Женились, рожали детей, сажали деревья, строили дома.

И вдруг, когда меньше всего ожидают, приходят татары – сжигают дома, срубают деревья, убивают жён, детей в рабство угоняют. И приходится снова начинать жизнь с нуля.

Так и я: приобрёл материальное положение, уважение близких, профессиональные навыки. В одночасье всё спустил. И всё сначала.

Кто избавит меня от ига злобных демонов, которых хлебом не корми, дай только поиздеваться над попавшей в их лапы игрушкой из живого человека?

Боже мой, Боже мой, для чего ты меня оставил?

* * *

Восьмого мая заместитель главного врача совершил обход, и на все выходные ушёл домой.

Больные остались предоставлены самим себе.

Если не считать оставшийся в больнице дежурный персонал.

Штат этих врачей и санитаров представлял собой довольно пёстрое сочетание людей с весьма различными взглядами на жизнь.

В принципе, их можно разделить на три больших категории.

Первая – самые нормальные. Те, кто просто делает свою работу. Т. е., следят чтобы больные соблюдали правила, но не слишком строго. Нет анархии, но нет и тирании. Золотая середина.

Другая категория – худший вариант. Фанатичные чистюли, ничего крепче маминой сиськи не пробовавшие. Страшно гордятся своей рафинированной трезвостью. Пациентов тихо ненавидят, и в отместку пытаются максимально ужесточить им казарменный режим.

Лично я вообще не понимаю, что такие делают в наркологии. Вроде, силком их в мединститут никто не тянул. Добровольно пошли. И добровольно выбрали, на какую именно специальность поступить. Могли бы выбрать специальность педиатр и радоваться душой, имея дело с безгрешными младенцами. Но, выбрав специальность психиатр-нарколог, наверняка представляли, с каким контингентом придётся иметь дело. Если хватило ума отучиться и защитить диплом, то уж конечно хватило ума и понять, на что идут. Тут моё логическое мышление выбрасывает белый флаг.

Третья категория – наиболее комфортная для пациентов, но наименее благоприятная для процесса лечения. Те, кто сами втихаря употребляют. Кто спирт, кто колёса, а кто и в вену. Как бывают оборотни в погонах, так бывают и в белых халатах. Вмазался, и ему по барабану, что происходит в палатах. Лишь бы не дрались, чтобы потом не всыпали строгий выговор от начальства. С одной стороны, хорошо, что никого не трогают, но с другой стороны могут забыть или полениться выполнять назначения зав. отделением.

Эту классификацию сотрудников диспансера я успел придумать за час после обхода.

Стругацких я закончил читать позавчера. Вчера равнодушно проглотил детективную повесть средней паршивости, содержание которой толком и не запомнил. Начинать читать что-нибудь новое было лень, и поэтому я откровенно скучал.

И когда уже совсем было собрался завалиться поспать, в палату без спросу завалился татарин, уставился прямо на меня и сказал неожиданно:

– Ну что, Лёха, пляши.

Я не сразу понял, что он имел ввиду. Конечно, увлекаясь фильмами об Отечественной войне, я помнил, что солдатам положено плясать, чтобы сержант отдал письмо. Но кто может мне писать, тем более на бумажном носителе?

Но носитель, который хотели вручить мне, был не бумажный.

– Я твой телефон достал, запертый в ординаторской, – пояснил он и всё-таки отдал мне мой гаджет без танца.

В тот день дежурил молодой доктор, который позволял называть себя просто Серёга. Третьей категории. Как только начальство покинуло отделение, от него на зависть лежащим в палатах алкоголикам разило спиртягой. Так что, татарину было не трудно проникнуть в шкаф в ординаторской. Раздал он телефоны и остальным, у которых они ещё были не на руках. А обещавшему взять меня на работу бизнесмену отдал дорогой и красивый айпад.

Вот и зарядка пригодилась, что принесла мне мать – аккумулятор был почти на нуле.

Доставая зарядку, я вспомнил момент её передачи.

Как мама напутствовала меня:

– Попроси у медсестёр дать тебе на руки телефон и позвони всё-таки Володе с работы (мой директор был намного моложе её, поэтому она могла его так называть). Может, ещё помилует тебя.

А я тогда не сказал, но подумал, что скорее сдохну, чем вернусь к нему поджав хвост.

Мой организм оказался слишком живучим, и сдохнуть не получилось. Что ж, тогда у меня нет выбора.

Я набрал номер директора и целую минуту слушал гудки. Наверно, он на совещании – не отвечает.

Ну, не очень-то и хотелось.

Можно воспользоваться телефоном и по-другому. Например, почитать анекдоты в интернете. От весёлого лёгкого чтива я расслабился и перестал думать о серьёзных вещах. Но когда мне это чтение наскучило, и я уже подумывал, не выключить ли телефон, Владимир Игоревич перезвонил. Начал сразу с места в карьер:

– Мы посовещались, и я решил. Не будем менять коней на переправе. Две короткие недели пацаны из твоего отдела без тебя выдержали. Я думал взять на твоё место кого-то временно, раз уж не знаю, что с тобой случилось, и как долго ты будешь отсутствовать. Но теперь передумал. Двенадцатого числа выходи на работу.

– Я в больнице, и выпишусь только шестнадцатого, – упавшим голосом процедил я, вздохнув о том, что дядя Вова опять за своё. Ох и любит он ставить мне невыполнимые задачи.

– Тогда жду тебя к девяти часам девятнадцатого, – ничуть не смущаясь, изменил решение директор и продолжил: у тебя передо мной долг, ты его вернёшь. За планшет, что в Москве посеял, буду вычитать из зарплаты по частям. Не дрейфь – пока всю сумму не выплатишь, не уволю, и не надейся. Гораздо важнее, как будешь перед ребятами за свой косяк отвечать. Макс в отпуск с пятого числа собирался. Ему пришлось сдать билет в Алма-Ату. В Алма-Ату, Карл! Ты хоть знаешь, какова цена на билет, и какие, соответственно, проценты за его возврат? Скажу ему, чтоб поменял дату вылета на двадцатое число. И если он не улетит двадцатого, узнаешь, как срубают головы косячникам казахские джигиты, ха-ха. И кроме того, есть у меня ещё одно условие, чтобы оставить тебя в коллективе. Откажешься – пойдёшь солнцем палимый и ветром носимый. Но это не телефонный разговор. Ты понял?

– Понял, не дурак, – только и оставалось ответить мне, после чего Владимир Игоревич повесил трубку.

А мысленно подумал:

– Не может шеф без выкрутасов. Обязательно тайны мадридского двора разводить. Какое условие? Вот теперь ночами спать не буду, всё думать да думать.

После обеда, направляясь на перекур, я заметил, что к девушке, страдавшей отсутствием аппетита, пришёл высокий и худой молодой человек, на вид примерно её ровесник. Он был не в строгом костюме, как предыдущие посетители, а в цветастой рубашке навыпуск и в джинсах с умышленно нарезанными дырками по-панковски.

– Юра, а ты как узнал где я? – удивилась она и кажется даже немного покраснела.

Он немного поговорил с ней, так тихо что никто не услышал, передал пакет, не содержащий ничего запрещённого – в общем, ничего особенного.

Но с этой минуты апатичную Ольгу как будто подменили. Не успев дойти до палаты, она достала из пакета изящные очки в тонкой оправе и воскликнула необычно громко для больного человека:

– Ну вот, хотя бы смогу просмотреть, какие книжки лежат на подоконнике.

И, присев на кровать, стала жадно уплетать пирожные из того же пакета, хотя за полчаса до этого смогла только половину маленькой обеденной порции супа проглотить с трудом.

Забитая девчушка оказалась на редкость энергичной и талантливой.

К вечеру все бабы в отделении знали: если нужны какие-нибудь мелкие бытовые услуги, обращайся к Оле из палаты номер семь.

Она красила женщинам волосы, стригла их (и мужчинам машинкой брила головы тоже), штопала видавшие виды шмотки, рисовала фальшивые татуировки и искусственные шрамы – в общем, среди пациентов была звездой.

После того, как доктор Серёга раздал всем нуждающимся уколы да таблетки, и окончательно ушёл в ординаторскую до утра, Ольга зашла в соседнюю палату к нам, чтобы обменяться с Гоги нехитрым богатством, какое может перепадать пациентам в больнице.

Заработала своими услугами она за день прилично – в её тумбочке образовался целый склад – чай, сигареты, продукты.

Разбитной Гоги тоже был парень не промах и скопил кое-что. Если татарин был в отделении главным авторитетом, то Гоги был главным заводилой.

Вообще-то имя и фамилия у него были русские. Имя помню – Константин, фамилию уже забыл. Но кличка в отделении у него была Гоги, из-за внешности, унаследованной от далёкого предка-южанина. И юморной парень охотно подыгрывал, иногда нарочито изображая грузинский акцент.

Перво-наперво Гоги протянул гостье кружку чифиря, этакий знак дружбы, вроде индейской трубки мира.

Она отхлебнула и недовольно сощурилась:

– Не вставляет. Вообще никак. Дай чай, покажу как делать термоядерный.

– Ого, – удивился бывалый мужик, но всё-таки протянул пачку крупнолистового чая.

Спустя некоторое количество минут, напиток был готов. Собравшаяся вокруг кровати Гоги компания отхлебнула по одному разу, Ольга должна была по очереди сделать второй глоток, но вместо этого сделала жест свободной рукой в мою сторону:

– А ты что сидишь как не родной?

Это уже не первый раз в палате на моих глазах заваривали чифирь.

Вокруг варщика Гоги уже собралась устойчивая компания чифиристов: он сам, здоровый лысый Тимоха, Саня, постарше меня, лежавший на кровати рядом со мной, и ещё кое-кто. Бизнесмену Володе, некурящему старику, деду, потерявшему память, и другим не предлагали. Мне было любопытно попробовать, как на меня подействует, но меня по обыкновению обносили.

Так что, дважды упрашивать не пришлось, и вот я уже потягиваю из одной кружки с компанией признанных разгильдяев, и беседую с ними почти что на равных.

Для разговоров много тем, для разговоров время есть. Практически с каждым нашлось хоть что-то общее. С Ольгой – рок-н-ролл. С Гоги – то, что он очень религиозный. А Тимоха своими манерами типичного гопника с усиливающим впечатление бритым затылком вызвал во мне шальную мыслишку: не его ли я видел среди собутыльников, ограбивших меня в Москве несколько лет назад? Хотя нет, это уже глюки. Простой пацан из деревни в трёх километрах от Приморска, что редко куда выезжал дальше пивного киоска в родном селе – какая уж тут Москва.