Перед грозой так пахнут розы

Этого я уже не стерпел и начал подниматься из-за стола:

– Как ты разговариваешь с Божьим служителем?

Но тут же получил рукояткой этого пистолета по лбу, так что выступила капля крови, и осел обратно на стул.

Отец Виктор пытался изображать в подряснике какие-то вялые движения, позабытые со времён перестроечных дискотек, а штурмовики гоготали, как дикие жеребцы.

Через минуту они резко развернулись и вышли, отдав в дверях нацистский салют, и за столом воцарилось унылое молчание.

Первым его нарушил отец Виктор:

– Приглашения на престольный праздник отменяются. Кто придёт, тот и придёт. А рисковать чужими жизнями я считаю неоправданным.

Я уточнил:

– Так он, всё-таки, будет?

– Да, я здесь останусь, – ответил отец Виктор, – я – воин Христов, бросать свой приход – дезертирство. Тем более, я не отдам раскольникам единственный храм в нашем городке.

– Но как же священники-белоэмигранты, бежавшие от диктатуры безбожных коммунистов? – спросил я.

– Они ответят за свои грехи, а я за свои, – смиренно уклонился от прямого ответа священник.

– А как же дети и матушка? – Наталья, прежде всего, спросила о жене, потому что сама недавно стала женой.

– Должны были пересечь молдавскую границу, примерно, когда читались часы, – батюшка взглянул на циферблат на стене.

– Так ты предвидел это? – подумал я о своём. Я вообще склонен к мистике и не одного знакомого священника подозревал в прозорливости и других духовных дарах.

Но разгадка оказалась значительно проще.

– Ах, да, вы же второй день на Украине после переворота и ничего не знаете, – спохватился отец Виктор, – эти фашиствующие боевики – патологические антисемиты, несмотря на то, что получают деньги от еврейских олигархов. В начале недели ко мне пристал один связанный с ними местный житель: «А твоя жинка часом не жидовочка?» И я понял, что медлить нельзя. Достал им билеты на вчерашний поезд до Одессы. А от Одессы любой таксист довезёт до Тирасполя за 250 гривен.

– У матушки родня в Тирасполе?

– В Каменке, на другом конце Приднестровья, крупная еврейская община есть. А евреи своих не бросают. В Одессе еврейская община ещё крупнее, но за пределами Украины безопаснее.

Я помнил, что матушка Феодора в девичестве звалась Фрида Самуиловна Эйхенбаум. И завидовал двоюродному брату по-белому. Обратить в православие ортодоксальную иудейку. Лично мне за всю свою жизнь не удалось обратить даже ни единого атеиста, не то, что убеждённого иноверца.

Брат, между тем, продолжал:

– Из родни Фриды в Киевской области остался только отец, по делам своей фирмы. Он собирается выехать на следующей неделе. А я останусь навсегда служить Богу и пастве.

– Мы с тобой, – синхронно произнесли мы с Натой согласие присутствовать на престольном празднике, несмотря ни на что. Было страшно, но мы были просто обязаны поддержать замечательного священника и замечательного брата в такой тяжёлый час.

А он попытался отвлечься от текущих злоключений рассказами о прошлом, но отвлечься не получалось.

– Лет 15 назад или чуть позже довелось мне послужить в городе Тараз, в Казахстане…

Я вспомнил, как хотел погостить там и посмотреть, чем отличаются азиатские степи от украинских. Но не срослось.

– … А там проводилась перепись населения. И знаете, что мне написали казахи в графе «Род занятий»? Орыс мешети попы оглы. В переводе, «Русской мечети главный поп». Но такой смешной для нас титул для них звучал, скорей, почётно. За три года службы там никто не пытался не то, что изгнать меня с прихода, но мусульманские старейшины своим молодым и горячим подопечным не позволяли слова худого сказать против нашей веры. В соседний Узбекистан как раз тогда вторглись афганские террористы во главе с крупным функционером из ближайшего окружения Бен Ладена, узбеком по национальности. Так все местные объединились против них. Совместно воевали узбекские войска, казахские войска, и батальон дагестанских мусульман из России. А сейчас украинские власти привечают даже отребья, вроде остатков Аль-Каиды, лишь бы они ненавидели Русскую Православную Церковь. Но, несмотря ни на что, я остаюсь служить Богу и пастве. «Мы безумны Христа ради».

Мы пообещали молиться за него, а он за нас. На том и распрощались.

* * *

Начавшиеся на следующий день трудовые будни отвлекли нас от мрачных мыслей о будущем прихода в Червонохрамске.

После того, как начальники отделов побывали в трёхнедельном отпуске, в их ведомствах образовались настоящие авгиевы конюшни.

В одной американской корпорации владелец решился на такой эксперимент. Он собрал всех топ-менеджеров и улетел с ними на полмесяца на Гавайи, запретив связываться с подчинёнными даже по телефону и интернету. И у кого отделы смогли самоорганизоваться, тем руководителям он повысил зарплату, а у кого в отделах работа встала, тех уволил. Мы бы вылетели из его корпорации с гарантией.

При официальном окончании рабочего дня в 18 часов, я покинул офис, когда с восточной стороны уже темнело.

Паркуясь у дома, я заметил, что в окнах седьмого этажа не горит свет. Наверно, мою благоверную завалили работой похлеще моего. Уставшая придёт. Надо бы состряпать ей что-нибудь вкусненькое, а то если ей придётся после всех трудов праведных ещё и у плиты стоять, недолго и заболеть, чего любящий муж допустить не может.

Скинув пальто на вешалку, я решительным шагом прошёл на кухню. И то, что я увидел, включив свет, повергло меня в немалое удивление.

Наташа сидела в темноте на табуретке, обхватив руками голову, а по её лицу растекалась тушь от слёз.

– Солнышко, не пугай меня, – попытался я проговорить как можно мягче. Что, кто-то умер?

– Меня уволили, – всхлипнула супруга, – только за то, что мама в Крыму проживает. Я и езжу-то к ней раз в год всего, а остальное время я – киевлянка и украинка. Семь лет без больших косяков, и вся карьера коту под хвост. Я ведь даже на работу ни разу не опаздывала. Даже когда выход со станции «Золотые ворота» сломался.

– А как официально написали в трудовой, по какой статье? Может, ещё есть возможность восстановить справедливость через суд? У нас же есть среди ролевиков чувак по кличке Барон – опытный адвокат.

– На, гляди, – она раздражённо перекинула трудовую книжку через весь стол, – я даже не смотрела.

Я открыл нужную страницу и буквально затрясся от негодования:

– Звiльнена по полiтичним причинам. Нет такой статьи в трудовом законодательстве. Берлин, 1939 год. Тогда в личных делах заключённых писали в графе, за какое преступление они сидят, «Еврей». Ну, Ситечко! Я через это ситечко сейчас кипящий чайник вылью!

Я сам был похож на кипящий чайник, когда натягивал пальто и шарился по кухонным ящикам в поисках сувенирной финки, что отец привёз Наташе из Рованиеми.

Жене с трудом удалось отговорить меня ехать домой к её директору и устраивать разборки с ним. В лучшем случае фирма по производству хороших сайтов оказалась бы обезглавлена вместе с директором, а я бы отправился топтать зону. В худшем мне бы самому перерезали горло этим ножиком, потому что Серёга, что у Ситечко начальник охраны, в последние годы советской власти служил десантником в Афганистане.

Я дёрнулся к холодильнику, чтобы налить нам водки. Водки не было, из спиртного только американский виски.

Сто грамм каждому, да ещё и со льдом, немного вернули нас к жизни. Ната наконец-то перестала плакать, и мы оба вновь обрели возможность рассуждать трезво.

Обидно. И даже вдвойне обидно, что девушку, похожую на ирландку, уволили именно в день святого Патрика, покровителя Ирландии. Но это не конец света, а всего лишь конец карьеры. Биржи фрилансеров, в конце концов, никто не отменял. Программист с семилетним стажем наверняка заинтересует многих клиентов. В том числе, богатых американцев, ибо свободно владеет английским языком. Это будет не совсем законное предпринимательство, но кто сейчас на Украине думает о законе?

Выпив и закусив, мы сразу пошли в душ и спать, потому что завтра собирались на утреннее богослужение. Наталью теперь работа не держала, а я был у шефа на хорошем счету, и он разрешил мне приехать к обеду.

Ночью Ната спала плохо – часто ворочалась и один раз даже упала с дивана.

А когда заиграл мой будильник, она уже суетилась в халате, готовя нам завтрак. Мы не причащались, так что решили поесть.

Ехали в пригород на электричке. Не из-за виски – выпил я вечером совсем чуть-чуть и вполне мог с утра сесть за руль. А из-за того, что вместе с разгромом милиции начался хаос и в ГАИ. И буквально каждый десятый киевский водитель ездил, выпив далеко не чуть-чуть. Ещё не хватало пропустить престольный праздник в любимом храме, столкнувшись с каким-то лихачом на кольцевой.

Священник в храме был один, поэтому из-за большого количества исповедующихся литургия началась не в 9:00, а когда по штатному расписанию уже пора петь Херувимскую.

Преклонив колена, мы помолились о «Преблаженных Честных Дарех» и ожидали, когда батюшка выйдет с Чашей из алтаря.

В это время дубовая дверь храма громко отлетела к стене коридора, и тишину богослужения нарушили позавчерашние незваные гости, но уже не трое, а восемнадцать человек.

Они строем прошли к самому аналою, расталкивая христиан, как мешки с мукой, и командир отряда крикнул:

– Где священник Виктор Грищук?

Через несколько секунд батюшка вышел из алтаря:

– Я священник. А вы кто такие, что нарушаете порядок богослужения?

Он сразу понял, кто они такие. Весь вчерашний день отец Виктор мысленно прокручивал в голове сцену, как его будут брать. Но он не предполагал, что у боевиков хватит наглости ворваться в Божий храм прямо во время Божественной Литургии. Некоторые из них даже верующие, только католики или раскольники.

– Вы арестованы, как деятель враждебной Украине организации «Московский патриархат».

Один старичок почти заплакал:

– Как же так, батюшка? Люди готовились, а кто причащать будет?

Священник попытался ухватиться за эту соломинку:

– Он прав. Когда освящены Святые Дары, необходимо закончить Литургию. Или хотя бы мне самому их потребить.

– А шо? – подмигнул один из штурмовиков, – нехай дерябнет винца своего для храбрости. Она ему понадобится. Ой, как понадобится!

– Дурак, – оборвал его командир отряда, – Мабуть у него там из алтаря ход подземный на другой берег реки, а в конце машина припаркована, и ищи-свищи.

Поняв, что до Чаши его не допустят, священник, надеясь на чудо, решил прорваться в алтарь силой и рванулся через строй боевиков. Чуда не случилось – его повалили на пол, потом отнесли к боковой стене и стали молотить затылком по фреске с надписью «Возлюби ближнего своего, как самого себя».

Прихожане разбежались. Тем более, девочки-подростки из хора. Но я не мог безучастно отступить, когда творится погром. Оторвав от пола тяжеловесный полутораметровый подсвечник, я размахнулся им со всей дури и с криком: «Витё-ё-ё-ёк!» вломил главному избивателю по хребту. Тот аж пополам сложился. Но силы были не равны. Штурмовики задавили меня мясом. Следом за настоятелем храма на полу оказался и я сам. Наверно, меня бы прикончили, но тут на подмогу поспешила Наталья. Как дикая кошка, она прыгнула на дюжего боевика и вцепилась ему ногтями в рожу. Тот едва смог стряхнуть её со своей спины. А я освободиться не смог. Меня вчетвером схватили за руки и за ноги, вынесли из храма и бросили в предусмотрительно припаркованный рядом автозак. Последнее, что я видел перед тем, как закрылась дверь с узким зарешёченным окном, это был прыжок Натальи, на глазах опешивших штурмовиков убегающей из храма вместо заблокированной ими двери в окно.

* * *

Задавленный телами других арестованных, я не мог видеть городские кварталы, через которые нас везли, и смутно представлял, где находится тюрьма. Здание было явно старинным. Камеры маленькие и с низкими сводчатыми потолками. Маленькое окно под самой крышей. Целые стёкла для тюрьмы – роскошь, поэтому через него нещадно сифонил штормовой ветер и изредка долетали брызги мокрого снега. Это было даже облегчением, потому что пить по дороге не давали. Но, несмотря на шквалистые порывы с нулевой температурой и неработающее отопление, было то холодно, то жарко. Заключённые, набитые, как сельди в бочке, надышали. Воняло до тошноты, потому что баней арестантов, судя по всему, не баловали.

В восемь вечера подали баланду (обыска не было, и у меня не отобрали наручные часы). Наверно, варево было сытным – в нём плавали различимые невооружённым глазом куски мяса. Но я им побрезговал. Мясо оказалось червивым. Возможно, поголодав дня хотя бы три-четыре, я превращусь в скотину и стану давиться любой подачкой. Как узники немецких концлагерей из кино, выхватывавшие друг у друга горбушку плесневелого хлеба, втоптанную солдатом в грязь. Но пока запах в камере и запах из тарелки отбили у меня аппетит напрочь. Да и побои в драке его поднятию не способствовали.

В 23 часа менты потушили в камере свет, и у заключённых наконец-то появилась возможность попытаться уснуть. Я постелил пальто на полу, потому что на нарах места не было, укрылся другой его половиной и тоже попытался. Но когда я уже почти засыпал, меня тронул за плечо небритый мужик, похожий на бомжа:

– Дай курить.

– Я не курю.

– А я покурю свои сигареты, пока не кончились. При такой собачьей жизни ещё и о здоровье заботиться – нет уж, увольте.

При этом он надрывно кашлял.

Я испугался, не туберкулёзник ли. Он понял и ответил:

– Нет, это не чахотка, это из-за сквозняков от разбитой форточки. Чай, не май месяц. Посиди с моё – посмотрим, как сам будешь хрипеть.

– Давно чалишься? – решил я отвлечься от мрачных мыслей о разгромленном храме с помощью разговора.

– С 23 февраля (Я не поверил, что можно чисто по произволу держать человека три недели в СИЗО. Сейчас я поверю и не в такое). А ты, как я вижу, новенький? За что загремел?

– Защищал православный храм от погрома, а священника от избиения.

– Ого! Хоть кто-то сидит здесь за настоящее дело. А я из-за ерунды. 23 февраля мы с другими сотрудниками из Белоруссии, отмечали день советской армии. И вывесили на балконе советский флаг, не зная, что Янукович уже пал. Ну выпендрились по пьяни, с кем не бывает. Так сосед, гадёныш, в национальную гвардию накапал. Все трое оказались в этой камере, так и не успев протрезветь. Саньку с Венькой выкупили родители, они у них крутые. А я – бедный белорусский колхозник, моей семье платить нечем. Мне даже нечем заплатить за право на международный звонок, как говорится, на деревню дедушке. Дедушки уже с нами нет, а мать и сестра даже и не знают, что я не работаю, а на нарах штаны протираю. Сидят, наверно, у окна, глядят в сторону Киева и думают: «Когда же Слава родненький в отпуск пожалует?» А на зоне отпусков-то нету. Только за крупные взятки отпускают.

У меня всё перемешалось в голове:

– Так ты белорус? И белорусские дипломаты смотрят сквозь пальцы на то, что их соотечественников кидают в тюрьму без суда и следствия? Я думал, Лукашенко своих не бросает.

– Эх, вот и надо было оставаться гражданином Белоруссии. Так я ж, переехав в Киев в 2003-м, сдуру подал на украинский паспорт, а старый белорусский спустил в унитаз. А Украина в благодарность спустила в унитаз меня самого. На черта я подался монтировать вышки сотовой связи в Киевской области? Оставался бы механизатором в деревне, в нескольких километрах от Жлобина. Нормальный преуспевающий колхоз. У батьки Григорьича все колхозы такие – с ним не забалуешь. Так ведь нет, за длинным долларом потянуло. Столица, <ненормативная лексика>, мегаполис, <ненормативная лексика>, красивой городской жизни захотелось, <ненормативная лексика>. Увидел красивую жизнь зэка и теперь не знаю, удастся ли увидеть родственников или к стенке поставят.

Слава откашлялся, чуть-чуть помолчал и предложил:

– А давай споём, раз уж не спится? Хоть немного веселее будет. Тюремную песню и споём?

– Русский шансон? – скривился я.

– Британский блюз, – улыбнулся Слава и запел. Тихонько, чтобы не разбудить соседей:

The old home town looks the same as I step down from the train,

And there to meet me is my Mama and Papa.

Down the road I look and there runs Mary hair of gold and lips like cherries.

It's good to touch the green, green grass of home14.

Я тоже хорошо знал эту песню и подхватил:

Then I awake and look around me, at four grey walls surround me

And I realize that I was only dreaming.

For there's a guard and there's a sad old padre –

Arm in arm we'll walk at daybreak.

Again I touch the green, green grass of home.

Yes, they'll all come to see me in the shade of that old oak tree

As they lay me neath the green, green grass of home15.

Это была песня о смертнике, сидящем в камере перед расстрелом. И меня мучила та же самая мысль, что и героя песни, и моего соседа по камере. Шлёпнут ли со злости непокорного бунтаря, или мне ещё удастся увидеть моих милых родителей и обожаемую Натали?

* * *

А обожаемая Натали тем временем не бездействовала.

Не в её характере было пассивно наблюдать, как любимого человека посадили в тюрьму.

Выскочив из разгромленного храма, она с километр петляла по ближайшей роще, пока преследователи отстали, а потом выбежала на автостраду, ведущую в Киев.

Далеко не сразу хоть кто-то остановился. Ната была похожа не на автостопщицу, а скорее, на лесную ведьму из фильма ужасов – ботинки и штаны по колено в грязи после бега по болоту, лицо после драки перепачкано кровью – своей и чужой.

Наконец, какой-то шофёр на КАМАЗе остановился. Ната моментально прыгнула к нему в машину, меньше всего думая о том, что бугай за рулём может склонить её к сожительству с помощью грубой силы. Но шофёр оказался адекватным. Она сразу предупредила, что не сможет заплатить, потому что кошелёк выпал на месте поспешного бегства. Но тот подвёз её до кольцевой дороги совершенно бесплатно и, сворачивая на базу в области, даже дал ей мелочь на метро и автобус. И не пытался заигрывать. Только косил глаза на её фигуру, когда на дороге было спокойно. А Наташе, уставшей от беготни и драки, было достаточно даже жёсткого кресла грузовика, чтобы мгновенно уснуть и проспать до конечной точки пути.

Час езды по красной ветке метро с пересадкой на синюю показался Нате бесконечностью.

Наконец, она вбежала по ступенькам на крыльцо бизнес-центра «Солнечная Украина».

В вестибюле ей попытался преградить путь охранник:

– Пани, у нас тут вообще-то фейс-контроль.

Она отпустила такую русскую фразу, от которой грузчики попадали бы в обморок, и втолкнула охранника, вдвое тяжелее себя, в лифт за собой, нажав кнопку с числом 19. На третьем этаже охранник остановил лифт и вышел:

– Вот ещё, руки марать о какую-то истеричку.

А Наталья отчаянно звонила в домофон офиса на 19 этаже. Охранник отошёл по нужде, и дверь открыл сам директор в пальто, явно собиравшийся покинуть здание.

– Тимофей Иваныч, Тимофей Иваныч, не уезжайте! – заголосила Наталка, – у меня есть важные новости об Андрее.

– Наташа? – удивился мой начальник, – Что ты хочешь сказать про этого патлатого прогульщика?

– Он не прогульщик! Он арестован.

– Вот как? А я уж думал, напился с братцем. На звонки не отвечает.

Директор вернулся в приёмную, на ходу бросив секретарше:

– Валечка, приказ о строгом выговоре Соколову засунь в шрёдер.

И снял трубку телефона, набрав номер, известный немногим людям с большими связями.

– Костя? А где Кушнеренко? – спросил он, когда на звонок ответил майор вместо генерал-майора, – ах, на даче полковника Ярового? Он вроде подполковник? Ах, отмечают присвоение ему полковника?

Тимофей Иванович положил трубку и задумчиво прошептал:

– Всё плохо. Через час они уже будут в ауте. Можно не успеть доехать.

Тогда он достал из барсетки айфон и набрал номер, известный ещё меньшему числу людей:

– Петро Петрович? Миша тут, рядом с тобой? Потом объясню, как узнал, дай ему трубку. Михайло Семеныч? Ты как, ещё в состоянии говорить по делу? Только начали? Прошу, как человек человека, не продолжай, пока я не приеду – поговорить надо. По какому делу? По личному. Жди примерно через час.

На встречу с генералом МВД Тимофей Иванович поехал без Натальи – ещё вспылит и дров наломает. Он дал ей деньги на такси и попросил приехать ко мне, чтобы добиться свидания и успокоить меня, что надолго я не засижусь, максимум до следующего утра. Выяснить у генерал-майора МВД, куда национальная гвардия могла поместить арестованного, труда не составило. В свидании ей отказали без объяснения причин, и она поехала в больницу, куда увезли отца Виктора на скорой помощи по звонку регента хора. Всё лучше, чем сидеть одной в пустой квартире и терзаться, гадая о судьбе близких.

А директор поехал на дачу за высоким забором. Лексус с красивыми номерами охранники пропустили без запинки, и бизнесмен с генералом уединились в переговорной. Кушнеренко был со слабым запахом перегара, но ещё вменяемый. Если офицера, присягнувшего новой киевской власти, можно назвать вменяемым.

– Михайло Семеныч, у мене небольшая неприятность, – начал директор спокойным тоном, – твои хлопцы моего повязали. А он – специалист от Бога, другого такого не найдёшь даже в мегаполисе. Ну не из Москвы же приглашать – я разорюсь платить ему зарплату, как москвичу.

Выслушав, за что меня посадили, генерал коротко бросил:

– Сорок тысяч.

– Не вопрос, – обрадовался Тимофей Иванович и вынул из портфеля две пачки двухсотгривенных купюр.

– Тим, ты не понял, – уточнил Кушнеренко, – сорок тысяч долларов.

– Оборзел, Семеныч? Какие сорок тонн? Там и десяти не плавает, это же просто хулиганство.

– Нет, Иваныч, – вздохнул Михаил Семенович, – там посерьёзнее статья. Воспрепятствование деятельности отряда национальной гвардии при исполнении квалифицируется, как терроризм. А он ещё и спину одному из наших сломал – отягчающее обстоятельство. Так что, Андрюшка-то твой – государственный преступник. Двадцать пять тысяч. Евро.

– Ну, так уж и сломал. Наверно, тот парень всё-таки лёгкими ушибами отделался. Ладно, могу дать не десять, а двадцать тысяч долларов. Но только по безналу.

– Перелома там действительно нет. Но ушибы не лёгкие, а тяжёлые. Надолго парень на больничный попал. Двадцать тысяч евро. Это мое последнее слово.

– По рукам. Поехали в банк. Мой водитель отвезёт, он стоит во дворе с включенным двигателем.

Доставив генерала назад за праздничный стол, Тимофей Иванович окончательно повернул в сторону Киева, по пути позвонив Наталье и сказав, чтобы она снова заказала такси и ехала к Лукьяновской тюрьме.

– А я и не отпускала таксиста, ожидая этого звонка от вас, – простодушно призналась она.

– И машина стоит уже несколько часов? У тебя денег-то хватит?

– Хватит-хватит, Тимофей Иванович, и ещё останется, – бодро ответила Ната, радуясь, что меня всё-таки освобождают.

Во втором часу ночи (у моих часов были светящиеся стрелки) меня разбудил щелчок в замке на двери в камеру, ворвавшийся в неё из коридора луч света и крик милиционера:

– Заключённый Андрей Соколов, на выход!

– На волю или в подвал к стенке? – съязвил я спросонья.

– Поговори мне ещё, – неопределённо ответил милиционер.

Мне ничего не оставалось, кроме того, как подставить руки под наручники и проследовать, куда он приказал.

Я вспомнил этот коридор. По нему же меня и вели сюда. Значит, пронесло – ведут не в подвал, а в администрацию.

В кабинете дежурного офицера меня уже встречали Наталья и Тимофей Иванович. Какая же она у меня всё-таки умничка. Другая бы дома сопли на кулак мотала, а моя любимая не сдалась. Спасибо, любимая, что ты у меня такая мужественная и решительная.

Уже на выходе из тюрьмы я сообразил, что забыл спросить у сокамерника, с которым пел песню, как полностью расшифровывается его имя, Слава. А ещё забыл спросить, откуда простой белорусский работяга так хорошо знает английский. Но возвращаться в камеру, чтобы задать эти вопросы, не хотелось.

– Ну ты даёшь! – накинулась Натка на меня уже в машине, – так влип, еле вытащили тебя. Ты хоть знаешь, за какие баснословные бабки Иваныч тебя выкупил? Как два-три твоих Мерседеса стоит. Я уж молчу о том, что сама обрыдалась, пока ехала в метро к твоему шефу. И в кого ты такой уродился? Вечно во что-нибудь вляпаешься – то в историю, то в дерьмо.

– В Киеве тебе больше оставаться нельзя, – прервал её речь с переднего сиденья шеф, – знаю я этого прохвоста Кушнеренко. Хозяин своего слова – захотел дал, захотел взял. Назначаю тебя директором Луганского филиала. На Донбассе киевской власти нет. Пока назначаю в устной форме. Через день-другой будет готов письменный приказ. Приступаешь к работе со следующего понедельника.