скачать книгу бесплатно
Вокруг светлых берёзовых лесок без высокой травы и разросшихся кустов. Большуха постояла молча оглядываясь, после чего наконец кивнула ни то здороваясь с кем-то, ни то соглашаясь сама с собой.
– Дотопали! – гаркнула она неожиданно да так, что пичуги с ближайшего дерева рванули стайкой в лес по дальше по добру по здоровому, – седайте у берёз по краям и готовьтесь к своей неминуемой кончине, мелочь безпузая.
Сладкая с видом обожравшейся ленивой свиньи потеребила свои «мешки с рыбой», с трудом отлепляя их от пуза, видимо проветривая. Она медленно расплылась в улыбке безжалостного людоеда, продолжая запугивать девок. Но те, уже не обращая на неё внимания кинулись в рассыпную занимать удобные места. Зря старалась.
Не сговариваясь, девоньки сгруппировались отдельными кучками по возрастам. Все четыре кутырки навыдане во главе с Зорькой-предводительницей устроились у старой берёзы с корявыми ветвями, росшей недалеко от той ракиты что опускала ветви в воду. Только тут рыжая осмотрелась вокруг. Странно ей стало. Вроде бы как земли местные вдоль и поперёк излазила, а этого места не припомнит. Она явно здесь была впервые.
Заводь тихая, не проточная, в воде угадывалось лишь слабое круговое движение, притом она двигалась как бы вся, одновременно по всему кругу. Зорька смотрела на плавно крутящуюся гладь как заворожённая, будто всем телом, всеми внутренностями почувствовала нечто такое, что выходило за рамки естественного.
Неожиданно её посетило озарение, что в этой чудной заводи как раз и должны были обитать те полужити, ради коих они собрались праздновать, Речные Девы[38 - Речная Дева – полужить. В отношении к человеку биполярна. Речная Дева, в отличии от других полужитей, не индивидуальное, а коллективное порождение. Они создавались бабняком в целом, и конкретной хозяйки не имела. Если уж весёлость, то всеобщая, если страдания, то всем бабняком. Рождённая единением, единением и питалась. Бабы сознательно и целенаправленно разводили Речных Дев. Для рожениц и новорождённых они являются удельщицами, т.е. поправителями судеб. Девы одаривают особыми судьбами и влияют на их будущее непосредственно. В этом смысле Речная Дева уникальное создание, единственное, кто исправляет то, что никому больше было не дано – будущее. Волосы у Речных Дев рыжие, с красноватым оттенком и «живые», т.е. существуют отдельно от хозяйки. Они постоянно шевелятся и переплетаются между собой, поэтому Дева всё время вынуждена их поправлять и расчёсывать. Невежественные потомки Речных Дев часто путают с нежитями – Водными Девами сгребая всех в одну кучу, но Речная Дева принципиально отличалась от последних. Кроме того, в Семик под гуляющих по земле Речных Дев подстраиваются нежити болезнетворные – Лихорадки, встреча с которыми всегда для человека оборачивалась печально. Речная Дева для мужчин является голой, для женщин в белой, длинной рубахе, но они не психооборотни, поэтому каждая – индивидуальность. Отличаются неописуемой красотой и вечной молодостью. На вид всегда одного и того же возраста. Живут исключительно в реках, в других водоёмах не водятся, но раз в году, в начале лета, выходят на землю. Этот период длился седмицу и назывался Семик. На земле их частенько видят на деревьях в лесу, качающихся на ветках как на качелях или возле водоёма на ивах, либо на конопляном поле. К конопле они всегда не равнодушны. Редко, но всё же заходят в селения и даже в куты. Если на их пути попадётся одинокая женщина (не смотря на строгий запрет шататься в одиночку в это время), то её изгоняли, хлестали прутьями, рвали на ней одежду и т.д. Детей не трогают, наоборот, угощают. К молодым мужчинам ласкаются и заигрывают, порой до потери сознания последними, но, как правило, отпускают живыми. Не редко эти ласки доходили до секса. Но мужчинам надо быть крайне осторожными, так как эти игры буквально «на лезвии ножа». Они могли залюбить и до смерти, не со зла, а просто заигравшись. Могли до смерти защекотать или защипать, если обиделись или обозлились. Могли и напугать до смерти. А за тем вокруг жмура, как ни в чём не было, водили хоровод. Сексуальные отношения с Речными Девами для мужчины часто заканчиваются печально. Даже если он уходил от неё живым и довольным, то впоследствии умирает от тоски или кончает самоубийством, топясь. Если мужчина сталкивается с ней в реке, то как правило погибает. Губит его не Речная Дева, ей это попросту не надо, топят её волосы, живущие своей жизнью. Они опутывают жертву и топят. Вырваться невозможно.] . Самые что ни на есть настоящие. Вот как пить дать в подобном месте и должны были жить эти потусторонние красавицы. И вода вся какая-то колдовская, да и ракита вон точно такая как мама в детстве в сказках сказывала. И даже берёза где сидела, была необычная. Листики на ней совсем махонькие, молоденькие, и от того старая берёза вся корявая и несуразная покрывалась неким загадочным свечением, будто зеленью изнутри сияла.
«Так вот ты какой зелёный шум!» – подумала тогда девка и задрав голову принялась разглядывать этот нежный туман молодой зелени.
С распахнутыми глазами и открытым ртом она замерла и не заметила, как к ней подкралась Сладкая, не громко пробурчав:
– Рот закрой. А то мухи насерут полное хлебало.
Рыжая аж вздрогнула от неожиданности и захлопнув рот с зубным цоканьем, непонимающе уставилась на противную большуху. Та стояла перед ней широко раскидав толстые тумбы ног и уперев руки в боке, где-то теряющиеся под безразмерными грудями.
– Чё сидим, мелкожопые? – издевательски спросила жирная баба, – чё ждём? А готовиться я за вас чё ли буду? Почему волосы ещё в косе? Сидят тут ловят языками говноедок словно жабы.
И с этими «задушевными» словами двинулась дальше вдоль поляны, подходя к каждой группе щебечущих девок, и в той же язвительной манере подзуживая каждую. Никого не пропустила. На каждой отвела свою мерзкую душонку.
Зорька мигом спустилась с небес на землю. Шкурную безрукавку скинула, верхнюю рубаху с поясом тоже долой, косу расплела, рыжую копну растребушила пальцами раскидывая по плечам. Развязала узелок: яйца печёные, солонины кусок. Отдельно свёрнуты в лист лопуха тоненькие волосяные верёвочки, плетённые жгутом и окрашенные в разные цвета. Всё. Приготовилась. Стала ждать первого действия – девичьего кумления.[39 - Кумление – установление временного духовного родства, единения. Этот обычай служил основой формирования женских возрастных ритуальных групп и объединений. Покумившиеся называли себя сёстрами. Обряд был крайне тайным и исключал не только присутствие постороннего, но даже из далека смотрящего. Поэтому место выбиралось скрытное от посторонних глаз, обычно в лесу. Ещё один вариант. Кумление у реки. Сёстры поочерёдно черпали воду из средины плавающего венка и умывались. Затем венок по очереди одевала на голову каждая из кумлящихся.]
Оно было почти таким же, как у баб с молодухами что они устраивали на Сороки[40 - «Сороки» – бабий праздник, заканчивающий Разбитную Масленицу. Основной предродовой ритуал кумление бабняка. «Сороки» не были жёстко привязаны к лунному календарю, а являлись фактом фенологического порядка и связаны с природным кумлением птицы сороки. Обычно это происходило в средине марта, но год на год не приходится. Как сами сороки определяют дату, остаётся непонятным. Расселяются сороки в мелкорослых лесах поблизости от опушек, в рощах, кустарниковых зарослях пойм рек, по оврагам, балкам, но особенно они неравнодушны к лесополосам вдоль рек. В марте для сорок наступает предбрачная пора. Птицы собираются в большие скопища, что бывает только раз в году, рассаживаются по одиночке в кронах деревьев и начинают тихо пощёлкивать клювом. Потом входят в раж и щёлкают всё сильнее. И когда входят в транс, срываются с веток и начинают кружить над лесом в бешеном хороводе. Сороки куманятся. Параллельно с ними начинают куманиться и бабы. Звучат «сборные», ритуальные карагоды, бабняк и примыкающее к нему молодухи куманятся. Единение позволяло чувствовать друг друга на расстоянии и так же на расстоянии оказывать друг другу психологическую помощь.] . Только если бабы порождали Матушку Ку[41 - Ку – полужить. Порождалась бабняком перед Родовой седмицей на Сороках, духовно и психологически объединяя всех закумившихся. Порождали её в разных куклах: волосяных, глиняных, костяных и т.д., но каждая баба при этом вкладывала частичку себя (притом в прямом смысле слова) для её изготовления. После родов и банного карантина, на Троицу, бабы раскуманивались, хороня куклу с Ку.] , то девки этот колдовской процесс просто имитировали путём создания некой Кукуши[42 - Кукуша – девичий аналог полужити Ку. Считалась не совсем настоящей. Учебной.] девоньки. Силы в ней не было никакой в отличие от бабьей Ку, но она и не требовалась, так как Семик – праздник-обучение. Всё в нём было как у баб на Сороках, только не по-настоящему. На Сороках всерьёз куманились, но учить там было не кому, да и некогда. К нему требовалось уже всё знать и уметь. Вот в этой ежегодной подготовке и состоял весь девичий Семик.
Было ещё одно отличие. Большуха бабняка на Сороках куклу[43 - Кукла антропоморфное изображение в ритуалах, зачастую являющуюся заменой человека. Кроме того, куклы применялись для материализации нежити, выступая как ловушки. Делали специальную куклу для определённой нежити, которая находилась в состоянии зловредности, чтобы, используя её материальность, справиться с ней, например, для Морены, Костромы, 12 лихорадок и т.д. Третье значение куклы игрушка для девочек. На них отрабатывались воспитательные процессы материнства.], то есть то, куда эту Ку закладывала, делала всегда по-разному. Почему? Да кто её знает. Поди разбери. Лишь большуха и знала, как в этом году на роды полагается делать вместилище этой полужити. Когда по кусочку из глины смоченной слюной каждой бабы жёваной во рту, когда смачивала эту глину у них в других отверстиях. Когда только из их волос плела, тут же на карагоде[44 - Карагод разновидность хоровода. С точки зрения характера движений хороводы различали на плясовые таноки, игровые хороводы и хороводы-шествия – карагоды. Танок плясовой, быстрый хоровод, исполняющийся по кругу или змейкой. Игровые и шествия – медленными. Как правило, они представляли собой инсценировки той песни, что пелась, либо изображали в буквальном смысле то, о чём пелось, как бы дублируя слова движениями, жестами либо подобная сцена была внутри хоровода. Движения могли быть круговыми, ломаными, змейкой или плетением. Хороводы-шествия, карагоды, сопровождали протяжными лирическими, а также обрядными песнями.] у каждой выдёргивая. Иногда волосики щипала из лобковой бородки с болезными «ойками».
В общем, по-разному делала, в различных интерпретациях и в разных последовательностях. Лишь большуха знала у кого, где надо выдрать и у кого, где намочить. А бывало и до пуска крови доходило, правда обходясь лишь порезами на ладонях.
А у девок на Семик это делалось всегда одинаково. Кукла у них была травяная, не телесная. Никаких человеческих вложений в неё не делали, никакой силой общности эта полужить не наделялась. Зорька всё это прекрасно знала, не первый год семитует как-никак, но на этот раз большуха удивила. Хотя ярица от Сладкой непременно ждала какого-нибудь подвоха.
Рыжая как-то быстро успокоилась, пройдясь по лохмам пальцами словно огородными граблями, и сама, не ожидая от себя запела песню на сбор с плетением праздничных венков. При этом её нисколько не покоробило то обстоятельство, что захватила лидерство без позволения большухи. Это получилось, как бы само собой, будто так и должно было быть. Сладкая, до этого с грозным видом чихвостившая нерадивых девок вдруг перестала шипеть, обмякла и повернувшись к Зорьке расцвела в другой улыбке, – по-доброму.
Зорька встала, продолжая петь, и начала собирать цветы с травинами для венка. Тут же песню подхватили остальные, и вот уже нестройный хор в свободном хождении и в таком же свободном «песнеизлиянии» кто в лес, кто по дрова, расползся по поляне с лесом.
Песнь была короткой и всякий раз как заканчивалась, начиналась заново. Её повторяли аж несколько девяток раз до оскомины, пока все не собрались под своими деревьями и не закончили с плетением венков. Те, кто заканчивал плести, и петь заканчивал. А как нытьё, называемое ими песней, постепенно утихло на поляну вышла Сладкая. Началось то самое колдовское действо, захватывающее девичьи умы и воображение.
Непонятно откуда у бабы в руках появилась миска с молоком. Зорька готова была биться об заклад, что Сладкая ничего с собой не приносила. Она бы увидела. Та пришлёпала сюда пустая, налегке. Откуда взялась эта деревянная миска, да ещё и наполненная молоком.
Большуха праздника, как и девки тоже опростоволосилась, расплела обе свои жидкие бабьи косички, скинула шкуру, верхнюю рубаху и выйдя босиком в центр поляны принялась что-то себе под нос нашёптывать, постоянно кланяясь так низко, насколько позволяло её телосложение, вернее жироотложение. Зорька ничего не слышала, но поняла, что большуха обращается к Матери Сырой Земле. Толи с просьбой какой о разрешении, толи славя её и благодарствуя.
Наконец плеснув на землю щепоть молока, она склонилась с закрытыми глазами, и стояла долго, будто ожидая какого-то знака или ещё чего, Зорька не ведала. Через какое-то время постояв так согнутой, Сладкая ещё раз резко поклонилась и выпрямилась, принимаясь водить носом что-то вынюхивая. Нанюхала, развернулась в том направлении. Как Зорька решила, туда откуда ветер дул, хотя он абсолютно не чувствовался и как баба его носом определила ярице было не понятно.
Сладкая, задрав голову к небу опять принялась что-то бубнить себе под нос. Зорька поняла, что она обращается теперь к Отцу Неба Валу Всесильному. Зачерпнув из миски молоко своей ладонью-лопатой, она наотмашь его разбрызгала и снова поклонилась на сколько позволило пузо.
Затем пошла к воде, где проделала то же самое, выливая остатки молока в заводь. И запела. Зорька аж рот приоткрыла от удивления. Голос у бабы оказался настолько красивый и чистый, что можно было заслушаться. Чего-чего, а такого от жирной бабы явно никто не ожидал. Ярица поймала себя на мысли, что никогда раньше не слышала, как поёт Сладкая.
Песнь её была торжественная, как и положено быть «сборной». Этой песней большуха собирала девичий карагод. В ней не было постоянных слов, не было ни рифмы, ни единого размера. Баба пела обо всём что делала сама и что делалось вокруг неё.
Вернувшись в центр поляны, о чём тут же пропела, принялась по очереди вызывать девонек каждую персонально. Притом в отличие от бабьего карагода на Сороках, на Семик почему-то вызывали не по старшинству и близости к большухе, а наоборот. Начала Сладкая с самых маленьких, а закончила ярицами, притом Зорька оказалась крайней из всех.
Когда вызванная ей девка подходила к большухе неся в руках своё рукоделие, Сладкая отщипывала от него несколько стеблей, и одев венок на голову подошедшей, целовала её в мелкие губки, при этом обо всём продолжая петь и в песне рассказывать. Затем отводила кутырку на определённое место, и принималась за следующую.
Когда очередь дошла до Зорьки, круг был полностью собран. Девченята с венками на головах держались за руки и были поставлены таким образом, что рядом друг с другом стояли девки разного возраста. Её подруги ярицы были разбросаны по всему карагоду, а для самой Зорьки оставалось лишь одно единственное место в этой круговой цепи.
Она подошла к большухе. Вот тут-то её и ждал сюрприз. Сладкая, кроме выдранных из венка травин, что подала с почтением Зорька, как-то внезапно рванула рыжие волосины из её растрёпанной роскошной копны. Зорька от неожиданности и боли вздрогнула, и вылупилась непонимающе на большуху. Та мягко и как-то с хитринкой, но по-доброму улыбнулась, заговорщицки подмигивая, и ввязала всё это в приготовляемую ей куклу. Травины из венка с волосами закончили композицию. После чего водрузила венок Зорьке на голову, крепко впилась в губы, буквально засосав их полностью, и отвела обалдевшую от подобного обращения девку на свободное место.
После этого варварского поцелуя, Зорькины губы заныли и запылали жжением, и ещё чувствовался на них какой-то непонятный привкус. Девка инстинктивно их облизала. Странный вкус. Неведомый.
Песнь продолжилась дальше, указывая что делать, и девичий карагод пришёл в движение. Разноголосый хор стал нестройно повторять за Сладкой слова нехитрого заговора.
Большуха довязала куклу усадив её в пустующую чашку, что стояла на земле посерёдке. Проделала она это упав на пухлые колени, что при её габаритах стоило бабе неимоверных усилий. Особенно тяжело было Сладкой потом подниматься, но при этом петь она не перестала, хотя в тот момент бабий голос скорее напоминал нечто среднее между скрежетом и страдальческим стоном. Но всё же поднявшись хоть и с отдышкой, опять запела чисто, самозабвенно, неистово. Обряд кумления продолжился.
Сначала Зорька зациклилась на том непонятном привкусе что оставила ей на губах Сладкая. Что-то совсем незнакомое, вместе с тем на что-то очень похожее, но на что хоть убей не понимала. Машинально повторяла всё о чём большуха торжественно пела своим мягким голосом. И в один прекрасный момент вдруг заметила, что её голос неприятно завибрировал где-то внутри головы, отчего та начала кружиться и в висках побаливать.
К этому мерзкому ощущению добавилась тошнота, и ни с того ни с сего закрутило живот. По всему телу прошла волна онемения. Началась она где-то внутри и закончилась на кончиках пальцев. С этим все неприятные ощущения ярицу отпустили.
Голова уже не болела, а кружилась в лёгком опьянении. Краски стали ярче, насыщенней. В мозгах появилось странное чувство ни то раздвоенности, ни то даже «растроенности». Так сразу и не объяснишь. Будто внутри неё сидели разные девки и сами с собой разговаривали. И в общей каше не понятно было сколько их там сидит, и кто о чём щебечет. Она лишь смогла определить по голосу, что это были кутырки притом разные.
Затем они принялись менять друг друга, выходя по очереди на первый план то полностью, то вылезали лишь частями, обрывками. Потом начали переливаться друг в друга. В голове творился полный кавардак. Ни на чём не удавалось сосредоточиться. Зорька даже петь перестала, потому что не получалось, язык не слушался.
Она вообще уже ничего понять не могла. Затуманенный взор, воспринимавший всё исключительно в ярких, но размытых пятнах блуждал по траве, по которой с трудом продолжала вышагивать. И если б не держали за руки и насильственно не водили, давно бы уже на землю рухнула.
Взор то перескакивал на лесной «зелёный шум», то на ясную до рези в глазах синеву далёкого неба. Наконец блуждающий взгляд мазнул по противоположной стороне карагода, и в пятнах размазанных девок абсолютно чётко проступила фигура Елейки, её подруги, одной из кутырок навыдане.
Та ни то с ужасом, ни то в высшей степени удивления смотрела на рыжую в упор словно не на лучшую подругу, а будто в первый раз голого мужика увидела. И тут с Зорькой произошло нечто вообще неописуемое. Она отчётливо её почувствовала, притом где-то в самой себе. Верней показалось, что она и есть Елейка худосочная.
Зорька даже с перепуга хотела было за собственные груди схватиться, потому что отчётливо почувствовала, что те стали другими, вернее вовсе пропали, как у Елейки, плоской по жизни словно доска струганная. Но удерживаемые соседками руки не дали проделать этого унизительного действия. Тут ей передалось и Елейкина взволнованность, и такое же непонимание происходящего, только как-то по-другому, – по Елейкиному.
Рыжая посмотрела направо будто кто позвал и в мути девичьего круга увидела Краснушку, свою вторую подругу, проявившуюся резко и чётко на фоне цветного марева, и точно так же её почувствовала. Та растеряно лыбилась, и Зорька тут же улыбнулась в ответ.
Только тут она поняла, что в них проснулась сила единения с самой Матушкой Ку. Это Сладкая, вплетя их выдранные волосы в куклу сделала так, что их четверых накрыло единение, какая-то общность сознания с общностью чувств и эмоций. Состояние было настолько необычное, что от эйфории у Зорьки аж дух захватило, а радость так и попёрла наружу, не спрашивая её.
Ярица метнула взгляд налево где стояла четвёртая подруга – жирная Малхушка, и та цвела в растерянной улыбке. Только у неё от перехлёстывающих эмоций ещё и слёзы по пухлым щекам лились в два ручья. Зорька и её восторг приняла как свой, и у самой глаза сделались на мокром месте.
Раздался хлопок в ладоши. Громкий. Звонкий. От чего это марево рассеялось и ярицы пришли полностью в себя. Круга уже не было, а все мелкие девки кинулись к воде, где толпились у камышового прохода. На поляне остались лишь они четверо, да чуть поодаль – Сладкая, довольная до безобразия.
– Ну чё, мелкожопые? Прочуяли силу бабьего единения? – хитро спросила она у ошарашенных кутырок.
Но ярицы словно каждая прибитая бревном по отдельности, всё ещё не отойдя от шока невиданных ощущений ничего не ответили, лишь обернулись на голос, и жадными горящими взорами уставились на большуху, будто в первый раз увидели это недоразумение.
Сладкая, как оказалось, тоже вплела частичку себя в эту куклу и поэтому девки не просто её видели, а также почувствовали весь многоликий и многоопытный мир этой бывалой бабы. Всю её огромную доброту и безмерную ласку под вредно пакостной оболочкой обрюзгшей страшилки. Всю её безмерную любовь ко всем малым детям без исключения, всю её тонкость и хрупкость души, упрятанной в массивном до безобразия туловище.
Зорьке вдруг во что бы то ни стало захотелось подбежать к ней и прижаться крепко-крепко, и она не стала себя сдерживать, рванула и повисла на могучей руке «чудовища». Ещё миг и Сладкую облепили с разных сторон её подруги по кумлению.
– Ну, ладноть. Будя, – пробулькала растроганная баба, не очень настойчиво стараясь избавиться от прилипших к ней девонек, и они почувствовали, что проявление спонтанной любви ей очень нравится.
Сладкая ещё немного понежилась, по умилялась их откровенной и по-детски наивной лаской, а как почуяла подкатывающие к горлу слёзы, вдруг резко встряхнулась и какой-то внутренней могучей силой в один миг настроила яриц на рабочий лад.
– Так, девоньки. У нас тут дел – полная помойка недоеденная. Вон молодняка сколь беспризорного побросали. Того и гляди подерутся да перетопят друг дружку, зассыхи кривоногие.
На берегу действительно творилось что-то невообразимое. Подход к заводи был узкий, заросший с двух сторон густым камышом и у этой водной тропки с визгом и криками барахталась куча-мала. Толкаясь и пихаясь, каждая норовила вылезти вперёд. Вот раздался плюх с травяным шелестом. Кого-то девичий напор окунул с головой в прибрежный камыш, после чего над поляной раздался обиженный рёв нерасторопной девки.
– А ну стоять! – взревела Сладкая раненным туром.
Все четыре ярицы как по команде рванули к клубку девичьих тел, хитро сплетённых руками и ногами, шустро растаскивая эту кучу-малу, выдёргивая по одной обратно на твёрдую почву.
– Мозги вышибу у кого найду! – продолжала орать взбешённая большуха, грузно ковыляя к в раз примолкшим кутыркам, – а ну встали в очередь, засранки вичконогие. Всех Речных Дев распугаете, горлопанки поносные.
Девченята всё ещё толкаясь и попискивая, тем не менее образовали что-то похожее на очередь, и большуха выравнивала их по одной в линию безжалостно применяя тычки с затрещинами.
И тут произошло чудо. Самое настоящее чудо. Одно из тех жизненных событий, что остаётся неизгладимым следом на всю оставшуюся жизнь. В центре тихой заводи вода пошла волнами, и на поверхности появилось любопытное личико. Увидев вереницу мелких девок, пищащих и щебечущих без устали между собой, лицо речной красавицы расцвело в елейной обворожительной улыбке, словно свет от неё заструился приятной мягкости. И тут же Дева вынырнула из воды по пояс, словно поплавок при отпущенный поклёвке.
Одеяние на ней было волшебное, неописуемое. Полужить была в тончайшей рубахе, плотно облегающей её стройное тело, сотканное ни то из лунного света, ни то из кристально чистой воды, но при этом подсвеченной изнутри. Покров её хоть и казался прозрачным, но источая непонятное холодное свечение создавал туманное замутнение, скрывающее её наготу.
Это была сама Речная Дева! Настоящая! Молодая и на загляденье прекрасная ликом. У Зорьки от восторга увиденной картинки перехватило дыхание, и она рухнула перед ней на колени во взбаламученный прибрежный ил. Сладкая уже стояла на своих коленных тумбах и кланялась, то и дело плюхаясь руками в жижу и что-то щебеча себе под нос и булькая горлом.
Баба благодарствовала Речной Деве за явление, а та, продолжая радоваться девичей кутерьме, расцветая колдовской улыбкой на обворожительном личике медленно выплывала к камышовому проходу.
Неожиданно за её спиной показалась ещё одна. За ней ещё, и ещё. Вскоре Речные полужити заполонили собой всю заводь и ни одна на другую не похожая лицом. Они были разные, узнаваемые, каждая со своими чертами и как одна удивительно красивые, одна прекрасней другой. Девы начали переговариваться между собой явно смеясь в голос, но ни одного звука от них не было слышно.
Большуха всё кланялась и причитала. Девки в очереди нетерпеливо ёрзали, но без команды Сладкой к воде больше не лезли. Побаивались.
Речная Дева всплывшая первой, встала на мелководье у самого берега где воды ей было по щиколотку, и по колыханию прозрачной рубахи, по-прежнему спускающейся в воду, Зорька поняла, что рыжая красавица все-таки не плыла, а шла, мелко перебирая ножками. Колдовская полужить остановилась и плавно протянула руку к девченюхе стоявшей ближайшей в очереди.
Сладкая встрепенулась будто ей кто скомандовал, и не поднимаясь с колен, в полуобороте, как смогла повернулась к девчатам. Погладила стоящую рядом по спине и ласковым тихим голосом проговорила:
– Иди. Только осторожна будь, – и уже в спину входящей в воду самой маленькой кутырке, напряжённо добавила, – опусти свой веночек да вертайся тихонечко. Речная Дева прям пред тобой стоит да на тебя смотрит.
Девченюха по кличке Жилтявонька, семи лет отроду, до этого уверенно шлёпавшая по проходу между редким камышом высоко задирая свои кривые и худющие ножки, вдруг вздрогнула и за озиралась насторожённо по сторонам. Но ничего приметного не заметив продолжила движение вперёд, но уже с опаской. Странный для девки голос большухи сделал своё пугливое дело. Зайдя в воду по колено, она сняла с головы приготовленный венок, пустила на поверхность заводи и легонько толкнула, отправляя его в плаванье.
Речная Дева стояла напротив малышки и улыбалась, провожая этой светлой улыбкой, отправленный по воде венок. Кольцо, сплетённое из трав и цветов, медленно дрейфовало вдоль берега. Девченюха поклонилась как положено и о чём-то тихо попросила полужить. Речная Дева явно её услышала, потому что плавно перевела взгляд на просящую кутырку и утвердительно кивнула, продолжая мило лыбиться.
Жилтявонька не видя перед собой Девы, ещё раз пробежала взглядом по водной глади в поисках чего-нибудь необычного и спокойно держа руки в стороны для равновесия пошлёпала обратно. Очередь двинулась.
С каждой последующей просительницей, опускающей свой венок перед рыжеволосой красавицей, происходило примерно то же самое. Только когда в заводь вошла первая из девок навыдане, а то была Краснушка-долговязая, картина несколько изменилась.
Когда она отпустила венок и смотря в водные кристаллы глаз Речной Девы стала о чём-то шёпотом просить, полужить не кивнула ей как это делала остальным, а заговорила. Но несмотря на то что губы её шевелились, а Зорька стояла совсем близко, тишина была полная. Но по ощущениям, которые ярица получала от подруги за счёт кумления, та прекрасно её слышала, и то что слышала Краснушку не радовало. Внутри её забилось тревожное волнение с беспокойством.
Речная Дева не просто знала судьбу всякого, а являясь вот таким образом могла изменить или исправить предначертанное, переделав всё будущее человека в принципе. Беспокойство, что получила Зорька от Краснушки мгновенно переросло в страх, но уже собственный. Что-то ей скажет Дева? Как-то изменит её судьбу? И изменит ли?
Примерно то же самое произошло и с Елейкой, и Малхушкой. Наконец и до неё дошла очередь, последней из всего этого девичьего балагана. Ноги подкашивались, не слушались будто набитые травой. Руки тряслись, но коснувшись ступнями прохладных вод, поняла, что не только руки трясутся, трясучка колотила всё тело от макушки до самых пяток.
Вошла в воду настороженно, не спуская глаз с лика полужити. Как заворожённая подошла к ней вплотную. Беспокойство волной нахлынуло и снаружи, и изнутри. Заколыхалось в гулком биении захлёбывающегося сердца. Дыхание сбилось. Зорька даже рот открыла, глотая недостающий воздух всё больше и больше, и лишь когда в глазах поплыли очертания Девы и образ её стал расплываться в выступивших слезах, Зорька выдохнула.
Как оказалось, она всё это время только вдыхала до предела наполняя лёгкие. После того как нормально задышала, ярица очнулась от наваждения. Рыжая сразу вспомнила все что надо делать и от осознания этого постепенно стала приходить полностью в себя.
Опустив взгляд на гладь заводи, она успокоилась окончательно, будто оторвав взор от завораживающего лика, и сверкающих блеском ледяных кристаллов водяных очей Речной красавицы, она прервала жуткой силы давление на своё бедное сознание.
Зорька сняла венок с головы и медленно поклонившись, опустила на воду. Только подталкивать не стала. Тот и сам поплыл. У неё в голове вдруг отчётливо прозвенела безрадостная мысль, будь что будет, отчего остатки страха неизвестности сдуло словно дым свежим ветерком. Ярица спокойно выпрямилась и уже без паники и каких-либо признаков мучительного беспокойства, прямо и не мигая уставилась в глаза Речной Девы.
Только теперь заметила, что лик полужити преобразился до неузнаваемости, она больше не улыбалась. Дева перед ней стояла серьёзная, но не злая как могло показаться с первого взгляда. Она просто стала какой-то монументальной, торжественной. Водная рыжая красавица улыбалась с того самого момента как показалась из воды, и улыбалась на протяжении всего девичьего обряда, а теперь улыбка с её лица исчезла будто не было. Зорька не успела осознать разительной перемены и тем более встревожиться или напугаться этим обстоятельством, так как Речная Дева заговорила нежным, и журчащим словно вода голоском:
– Не проси меня ни о чём, Утренняя Заря. Я бы рада тебе помочь, да ни могу. Твоя судьба особенная, и будущее твоё предначертано осознано высшими силами. Нам запрещено менять его суть. Да и не будет из нас никто этого делать, ибо мы понимаем, что именно так и нужно для общего дела.
При этих словах Дева потупила взор и кристаллы её глаз помутнели, всем видом показывая, как ей жаль, что не может поменять в Зорькиной судьбе что-то страшное и за это просит прощения. Её рыжие водные волосы пришли в жуткое волнение. За извивались как тонюсенькие змеи и полезли Деве на лик. Она мягким, но уверенным движением расчесала их длинными пальцами, от чего с них мелкими брызгами в разные стороны разлетелись капельки воды.
Часть из них попала Зорьке на пылающее лицо, но девка даже не дёрнулась, продолжая стоять вкопанным истуканом, не понимая, толи радоваться, что у неё судьба особая, толи тут же плюхнуться в воду и утопиться с горя. Речная Дева встрепенулась, протянула свои прозрачные руки и взяла Зорьку за плечи, от чего рубаха ярицы моментально вымокла, но неприятных ощущений она от этого не почувствовала. Полужить тем временем смотря Зорьке в округлившиеся глаза, уверенным, волевым тоном добавила:
– Ты станешь началом конца прежнего времени и положишь конец его полному разрушению, не дав нашему миру рухнуть в небытие забвения. Только ты это сможешь сделать, и ни у кого кроме тебя не получится. Будет больно. Нестерпимо больно во времени, но я верю ты справишься, потому что ты сильная.
С этими словами полужить притянула Зорьку к себе, только не понятно, как сотканные из воды руки смогли подобное проделать, и в буквальном смысле утопила девку в своих объятиях. Ярица от неожиданности зажмурилась, погружаясь в тёплую и приятную водную стихию, и чудом успела затаить дыхание чтобы не нахлебаться воды. Но омываемая нежным объятием умиротворяющего прикосновения она всё же позволила себе набрать в рот одеяния Речной Девы и даже успеть проглотить, тут же про себя порадовавшись, как удачно нашкодивший ребёнок, коего на озорстве да шалости не поймали. Вода оказалась как вода, чистая и вкусная. Полужить отпустила ярицу и опять, как и раньше ласково улыбнулась.
– Иди милая. Только выживи, пожалуйста.
Но девка с места не тронулась, будто присосалась ко дну трясиной. У неё вдруг не с того ни с сего потекли слёзы, а Речная Дева медленно отдалялась, и печально улыбаясь продолжала смотреть Зорьке в лицо. Ярице показалось, нет, она была просто уверена в том, что Дева, несмотря наподобие улыбки тоже плачет своими водными слезами.
Так и стояла она пока Речная красавица не отошла обратно в заводь по пояс. Затем полужить резко кувыркнулась и нырнула в глубину, порождая на поверхности тихой воды мягкую волну, расходящуюся во все стороны. А Зорька всё стояла и плакала, не зная по какому поводу. Голова была пуста, без единого проблеска хоть какой-нибудь мысли.
Из забытья её вырвала чья-то рука, опустившаяся на плечо. Мокрая до кончиков волос, рыжая обернула залитое слезами лицо и увидела Сладкую, встревоженную не на шутку. Баба тут же развернула её с силой и прижала к грудям, к мягким словно напичканным пухом подушкам. И тут Зорька разрыдалась в голос. Рухнула невыносимая тяжесть с её хрупких девичьих плеч. Стало с одной стороны легко и свободно, а с другой нестерпимо жаль себя любимую.
Зорька смутно помнит то что происходило на празднике дальше. Как обедали, как собирались в обратный путь. Она начала приходить в себя к вечеру лишь у самого баймака. Никто не приставал с расспросами, наоборот держались от неё отстранённо, даже побаиваясь.
Только потом рыжая узнала, что все просто с ума сходили от любопытства, но «жирное страшилище» строго-настрого запретила девкам не то что спрашивать, близко к Зорьке подходить, и серьёзность сказанного подкрепляла затрещинами и крепкими словцами.
Краснушку даже норовила пнуть ногой, но та оказалась «вертлявой *», как матерно обозвала её Сладкая и увернулась от неповоротливой бабы. Кстати сказать, именно этот эпизод с громким девичьим смехом и отборным матом осерчавшей от промаха большухи упавшей на задницу, и вывел Зорьку из состояния прострации с оцепенением, возвращая к обычной девичьей жизни…
Глава седьмая. Вера и неверие зависят от ожидаемого результата от них.
Дануха вновь очнулась, но уже с улыбкой на высушенных до растрескивания губах, хотя половиной тела до сих пор плавала в воде, и вся с головы до ног была мокрая. А только что слышимый ей бабий хохот на Моргосках сам по себе перетёк в сорочье ворчание, где-то совсем рядом у правого уха. Она повернула болезную голову и всё также лыбясь полной дурой, какой только что пребывала в бес сознании, скрипуче выдавила из себя:
– Воровайка, дрянь эдакая…
Сорока враз встрепенулась, запрыгала по песку, запричитала и затрещала, безостановочно меняя звуки на все лады. Птица радовалась как дитя малое.
Вековуха оперлась на локоть превозмогая боль в покалеченной руке и с огромным трудом уселась, наваливаясь на пузо. В голове резануло будто кто-то в неё вонзил заострённую вичку. Перед глазами всё закружилось и не понять было: где низ, где верх, и начало Дануху рвать будто непотребного чего съела. До мути в глазах выполаскивало. Куда плевала – себя не помнила, от того ухряпалась блевотиной сверху донизу. Утереться никак не смогла, руки ни слушались. Только стало значительно легче, видать вышла желчь, вдарившая в голову, подумала тогда баба.
Опять расцвела в беззубой улыбке вспоминая дуру Сладкую, и принялась корячиться, как и та на примерещившейся ей поляне. Сперва на колени. Только даже это сначала у неё не получалось как ни тужилась. А как рвать перестало и отдышалась, приходя в себя окончательно кое-как удалось встать на ноги.
Расставив широко необъёмные «ходилки» и качаясь поплавком словно на воде с мерной волной, она сжала три оставшихся зуба и матерно выругалась, что-то вроде приказывая стоять и обзывая себя последними словами что вспомнила, накручивая внутреннюю злость.
Помотылявшись так какое-то время Дануха сделала первый шаг. Затем ещё, и ещё. Каждый маленький шажок отзывался колющим ударом в голове и болезненных руках, повисшими безжизненными плетьми. Одна лишь мысль сверлила отупевшее сознание: «Идти надобно». Не думала куда идти, зачем, но только уверенно знала, что непременно надо куда-то топать.
Мелкими шаркающими шажками проползла вдоль насыпного бугра, что огораживает баймак от весеннего буйства реки и куда давеча взбиралась, штурмуя по сорочьей тревоге его неподъёмную кручу. Только на этот раз про шаркала дальше до пологого подъёма, где сподручней было карабкаться. Шла в ту сторону скорей по обыденной привычке, чем осознано.
Кое-как забралась наверх и замерла при виде представшей перед ней картины. Так обмерев, она долго стояла качаемая ветерком. Стояла и плакала. Дануха до этого момента думала, что уж совсем разучилась творить это безобразие. Ан нет, оказывается.
