скачать книгу бесплатно
Предчувствие неминуемой погибели тащило вековуху кротчайшим путём чуть ли ни за шкирку. Подниматься пришлось на карачках, одной рукой опираясь на клюку, другой хватаясь за пучки травы, поэтому даже заслышав непонятный грохот Дануха ничего разглядеть из того, что там творилось, была не в состоянии. Лишь одолев подъём, запыхавшись до присвиста в горле она, ещё не разогнув спину задрала голову и первое что увидела, заставило её вообще забыть о дыхании.
На бабу неслось огромное, чёрное и мохнатое страшилище, издающее тяжёлый топот с грохотом, от чего даже Мать Сыра Земля в испуге занялась дрожью. Чудище в одно мгновение поглотило скрюченную вековуху, засосав в безмерную и абсолютно пустую черноту, где она намертво прилипла к такой же чёрной, но очень липкой паутине.
Почему в паутине? Дануха таким глупым вопросом не задавалась. Чай по возрасту уже не любопытная. Она просто поняла, что попала в безразмерную паутину, вот и всё объяснение. Помнила только, как во что бы то ни стало пыталась отклеиться от её липких объятий, но та хоть и поддавалась накоротке, держала пойманную крепко да так, что баба даже пошевелиться особо не могла…
Паутина, паутинка, кружевное полотно. Неожиданно большуха осознала себя стоящей на пороге собственного кута, а перед ней в пустоте, уронив голову на грудь замерла Тихая Вода, одна из тех двух прошлогодних невесток, купленных его сыном – родовым атаманом Нахушей в каком-то дальнем баймаке.
Особых нареканий у неё на эту молодуху не было. Под сыном не брыкалась, зубы не скалила, приняла его со всем почтением. Забеременела как положено. Нормально выносила, родила словно не первородка, а рожавшая баба. Вот уж почти год выкармливает поскрёбыша. Хорошенькая растёт девка ничего не скажешь, здоровенькая.
Не плохой бабой станет, послушной, покладистой. Подумала тогда Дануха принимая из рук невесты разрисованное ярко-красное яйцо. И тут же на ощупь учуяла какую-то странность, не правильность. Пригляделась. Ба.
Дануха хоть и числилась вековухой, но на глаза не жаловалась. Вот зубов было мало, всего три. А глаза были на месте и остры, и зорки. Поэтому ей не составило труда разглядеть на подарочном яйце тонкую ажурную сеточку. А как покрутила в пальцах и рассмотрела, поняла, что на яйцо искусно наклеена паутина. Да так ладно, что не разрыва ни видать, ни стыка. Всё ровненько.
– Лепо, – похвалила её Дануха, продолжая разглядывать неведомую поделку, – кто ето тебе науськал?
– Сама, Матерь рода, – елейным, мягко стелящим голоском ответствовала невестка, – правда получилось не с первого раза, но я упорная.
– Глянь-ка на неё, сама она. Ну чё ж, упорна, приходь на Моргоски, – ответила большуха на её затейливый подарочек и при этом снисходительно кивнула.
– Благодарствую тебе Матерь рода, – буквально пропела Тихая Вода, резво кланяясь низко в пояс до земли с рукой как положено.
«Подмазала, как подлизала», – подумала тогда про неё суровая Дануха, расплываясь в хищной улыбке голодного людоеда, ничего хорошего молодухе в будущем не предвещающей. Тут невестка испарилась будто не было…
Вот Дануха уже сидит во главе праздного стола, накрытого прямо на поляне у реки, и всё вертит в пальцах подарочное яйцо, продолжая его внимательно разглядывать. А вокруг будто в безмолвии весь её бабняк в полном составе пуза набивает.
Справа увидела Сладкую, свою лучшую и единственную подругу, что без зазрения совести всё ела и ела. Жрала и жрала, загребая обеими руками в рот всё подряд. Скоро лопнет, подумала беззлобно и с каким-то равнодушием Дануха как о свершившимся факте, но тут же задумалась. А куда эта жирняга у себя внутри всё складывает? Напрямую в жопу свою безразмерную чё ли?
Вдруг у Данухи ни с того ни с сего по всему её широкому телу мурашки побежали и пробрал озноб. Оглядела поляну увесистым тяжёлым взглядом будто искала виноватую, и на краю заприметила стоящих на коленях трёх новеньких просительниц в бабняк, ожидающих её решения.
Для начала подозвала Цветущую Сирень. Эта молодуха была из своих, доморощенных и ей, как и двум невестам из других баймаков предстояло преодолеть последнее испытание для посвящения в законные бабы.
Пройти эту плёвую проверку на желанное «бабье право» было с одной стороны проще пареной репы, а с другой, оно для кого-то становилось абсолютно невыполнимым. В лепёшку расшибались, а не получалось.
Задание с виду простенькое. Большуха каждой по очереди вручала деревянную посудину, уже изрядно почерневшую от времени, что-то вроде глубокой миски, вырезанной из цельного куска липы, и отправляла просительницу на родник принести ключевой воды. Ей, видите ли, пить приспичило.
Та бежала к источнику, зачерпывала воду в миску и доставляла большухе с превеликим почтением. Вот и всё испытание. Но если бы было всё так просто как сказано, то молодухи бы не топились после этого, а такое порой случалось, хоть редко да метко. Притом топились до смерти.
Во-первых, сложность заключалась в том, что родник был не простой, а самый что не наесть «змеиный», особенный. Охраняла его старая белая гадюка. Не знаю сколько живёт обычная ползучая тварь, но эта похоже пережила уже не одно людское поколение.
Ни одну большуху видывала и ни одного человека на тот свет спровадила. По какому принципу гадина отбирала людей точно никому не было известно, но местные бабы верили, что худого ни за что не подпустит к священному роднику. Либо ещё на подходе пугнёт, либо укусит, когда тот пьёт, не подозревая беду.
Вторая особенность родника состояла в том, что хоть и был он с виду обычным источником, но не являлся таковым для Нахушинского бабняка и тем более для большухи, ведающей его секретами.
Дануха ту воду не пила, а производила с ней три очень странных на вид действия. Сначала она эту воду нюхала. Хотя та хоть занюхайся ничем ни пахла. Обычная, кристально чистая, родниковая.
Потом щупала её своими толстыми пальцами, растирая сырость между большим и указательным. Будто выискивая там попавшие песчинки или устраивая проверку на жирность со скользкостью. И в конце концов пробовала на вкус, но опять же не с миски пила, а облизывала всё те же мокрые пальцы.
После трёх простых, но непонятных ведьминых деяний, она выносила непререкаемый приговор, что бывал только двух видов. Первый и для всех желанный: тебя водица приняла в бабняк. После чего хватала молодуху, стоящую пред ней на коленях за косу и острой кремниевой пластиной без всякого зазрения совести, буквально отпиливала девичью красоту, укорачивая ей волосы по самые плечи.
Вот и всё. Нет больше косы девонька. Вставай с колен новоиспечённая баба и садись за стол вместе со всеми пропивать утраченную бесшабашную молодость.
Второй вариант приговора для любой молодухи был как серпом… ну, не знаю по какому месту девкам серпом надо пройтись, чтобы было побольней. Большуха говорила те слова ласково, беззлобно, как дитя малому. Иди-ка ты девка погуляй ещё годок, а на следующие Моргоски так и быть приноси свои подарочки. Глядишь и пригласим, коль не скурвимся.
Такое зачастую молодуха могла слышать и год и два и три, и детей не одного нарожать, а всё в бесправных невестах и молодухах хаживать, а бабьего права так и не получить. Хотя такое бывало крайне редко, чтобы родовой змеиный источник девку наотрез отказывался принимать. Вот по этой причине кой у кого нервишки и не выдерживали.
Именно поэтому молодухи все как одна, невестясь при баймаке, к этому роднику как на работу ходили чуть ли не каждый день. И кормили-то они его яствами, и поили-то они его кто во что горазд, а какие беседы сердешные там вели и сколько слёз солёных в нём утопили, вообще не счесть.
Тут сознание Данухи скакнуло вперёд, и она увидела себя уже в самый разгар застолья. По ощущениям была вдрызг пьяная, но странные дела творились. Чем больше пила горячительного, тем больше мёрзла от непонятного холода…
Очухалась она в первый раз плавая в реке кверху надувшемся пузом. Уткнувшись головой в прибрежный камыш, её тушка колыхалась на мелководье. Озноб колотил крупной нескончаемой дрожью. Последние зубы безжалостно добивали друг дружку. И тут в раскалывающейся от боли голове неожиданно мелькнула мысль: «Хорошо, что во мне говна много, а то б утопла к *[29 - Здесь и далее под звёздочкой скрыты матерные слова. Предлагается читателю проставлять самостоятельно в меру его испорченности.] матери».
Но то была единственная незатуманенная мысль, а все остальные осознавались ни то кошмарным мусором, ни то мусорным кошмаром. С разбега и не разберёшь. Вот будто спишь и сны один на другой карабкаются, с кондачка наскакивают, а какая-то сволочь тебя постоянно будит и никак не добудится. И уснуть толком не можешь, чтобы один сон посмотреть, потому что тебя тормошат, сбивая концентрацию, и проснуться не можешь, потому что эта сволочь тебя не дотормашивает.
Она хотела было отмахнуться от этой назойливой дряни что будит еле-еле. Врезать сучке промеж бровного разлёта, чтобы те надглазные кусты вообще разлетелись и осыпались. Дёрнула рукой и окончательно проснулась.
Резануло от локтя до кисти так, что аж искры увидела с того света. Разлепила заплывшие зенки, а в них всё вертится круговоротом, плывёт и качается. Да хорошо так укачивает, аж блевать потянуло. Еле сдержалась закрыв их обратно. Поняла, что плавает в реке и что надо бы на берег пока совсем ни замёрзла или не захлебнулась. Уразумела что нужно бы зад утопить, чтобы о дно ногами упереться, но жопа ни в какую топиться не собиралась хоть ты тресни.
И так она топила этот «спасательный шар» и сяк толкала под воду, да куда там, ничего не получилось. Не тонет говнохранилище и ни чего ты с ним не поделаешь. Потом толи Дануха сообразила, толи туловище и без неё справилось, толи случайно так получилось, но нащупала дно не двумя ногами как старалась по началу, а одной, и зацепившись за водоросли, смогла наконец утопить безразмерную задницу, а там почувствовала и опору под ногами.
Встать не встала, но и ни пробовала. Лишь еле-еле перебирая ногами, цепляясь за водную траву, отталкиваясь от песчаного дна, где получалось, она проталкивала своё туловище сквозь камыш к берегу. Но лишь спина выползла на тёплый песок, задница опять заявила протест. Застряла. И как Дануха не корячилась, вытолкать седалище на сушу не удавалось никакими стараниями.
Ноги в речном песке буксовали, выкапывая канаву, а эта хрень упёрлась не понятно какими рогами, и наотрез отказывалась из воды вылезать, хоть на самом деле отчекрыживай и выбрасывай.
Тут Дануха поняла, что устала. Только веки закрыла и почуяла тепло нагретого песка широченной во всех местах спиной, особенно по бокам куда расплющилось пузо, тут же заново провалилась сознанием в кромешную тьму…
И вот она вновь осознаёт себя на Моргосках за накрытой поляной. Сидит и опять девок на родник спроваживает, только на этот раз пихает в бок Сладкую, что всё жрёт без перерыва.
– Хватит жрать, жопа безразмерна, айда-ка разомнись, повесели народ. Глянь за девкой. Да смотри не переусердствуй мне.
– Да ты ж меня знаешь, подруга, – пробурчала баба с набитым ртом непонятно чего-то не пережёванного, и с таким видом будто обиделась на неправомерный наезд.
– Да я-то тебя знаю, подруга, – передразнила её ехидно Дануха, – коль Сладкая в лес по грибы пошла, так * настал за одно и зайцам и «охотничкам».
Бабы пьяно загалдели, добавляя хмельных реплик по этому поводу и снабжая свои комментарии красочными картинками предполагаемого похода по грибы. Сладкая на всё это никак не отреагировала будто и не слышала, потому что ей было некогда. Она с усердием дожёвывала. Это было для неё куда важней, чем обращать внимание на сальные шуточки пьяных баб.
Сначала хотела было выплюнуть то, что перемалывала зубами как жерновами, но потом замерла задумавшись, прикинула что-то в своём заплывшем жиром умишке, да и проглотила натужно до конца так и не дожёванное. Видать жалко стало выплёвывать.
Кряхтя и громко поминая неласковыми, а местами заковыристыми словами зайцев с охотниками, она приступила к процессу поднятия не подъёмного тела из-за стола. Сначала взгромоздилась на карачки или повалилась на безразмерное пузо. Принятая ей поза со стороны была однозначно неопределяемая.
Отдышалась, и рывком отталкивая от себя землю поднялась на колени, укладывая на них все свои потроха. Вот. Пол дела сделано. Потянулась поочерёдно руками, поправляя мешки с грудями, завалившиеся по бокам неохватного брюха.
Одна нога рывком упёрлась в землю. Ещё рывок со взмахом рук словно большая птица крыльями… и вот она во всей красе. Поднялась красиво, легко, аки пушинка лебяжья, даже поляна не дрогнула. И пошла, разбрасывая тумбы ног по сторонам и залихватски почёсывая себе по тому месту, где должна была быть лебединая шея, но где уж давно никакой не было.
Сладкая, дело своё знала "от" и "до". Не одну зассыху подкосила на этом поприще. Как девка бежит и скачет до источника ей плевать было с высокого дерева. Как и о чём она там с ним разговоры разговаривает ей было тем же концом в то же налаженное место, а вот на обратном пути с полной миской, молодуха не имела права ни на один звук, ни из одного отверстия. Вода должна быть принесена – «тихая».
Бабы, что посылались для пригляда за чистотой проведения испытания, вместо того, чтобы следить за правильностью выполнения ритуала, изгалялись над бедными молодухами как последние сучки, прости их Троица. А под кожу залезть да туда нагадить и в придачу ещё харкнуть смачно в чистую душу, ещё не изгаженную бабняком, при этом вынося и поклёвывая ей всю дорогу мозг – это же каждая баба речников умела с рождения. Самой Матерью Сырой Землёй видимо была заложена в неё эта способность. А тут как раз представляется такой халявный случай. Ну ведь грех не воспользоваться.
Единственный «недочёт» был в этом устое. Дозволялось всё, но только без рукоприкладства. Сладкую этот запрет всегда доводил до нервного почёсывания всех телесных мест докуда дотягивались ручищи. Притом не только бить, касаться молодухи было нельзя. Да что касаться, подступаться ближе, чем наотмашь руки запрещалось категорически. Тьфу! Как это бесило Сладкую. Хотя она баба тёртая и одним языком со словесным нахрапом могла так ухайдакать – мало не покажется.
Вот молодуха до источника сбегала, на коленках лбом оземь постукалась, зачерпнула доверху чашку ключевой воды и засеменила обратно, стараясь не пролить ни капельки. Сладкая не спеша вышагивала на встречу. А куда ей торопиться? Чай молодуха не от неё бежит, а на неё торопится. Где столкнутся там и начнёт издеваться.
Не ходила она далеко от поляны с бабами ещё и потому что для задуманного представления ей требовался благодарный и понимающий зритель. А без зрителя выпендриваться лишь для себя, это всё равно что рукоблудством заниматься. Только она отродясь таким пороком не страдала. Нет, пороков в ней было хоть отбавляй, больше собственного живого веса. Вот только таким конкретно, баба точно не баловалась.
– Дай сюды! – завопила Сладкая во всю свою лужёную глотку, семенящей навстречу за шуганной молодухе.
Ну а дальше началось как по утверждённому плану, со всеми вывихами с завихрениями. Обозвав испытуемую такой сякой по-разному, да такими обидными словечками из собственного житейского репертуара, что молодуха отродясь, наверное, никогда такого не слышала. Гром-баба, размахивая кулачищами с её голову принялась награждать её эпитетами один похабнее другого, один другого непристойнее.
Молодуха от неожиданного окрика вздрогнула по отдельности каждой частичкой своего тела. Пролила на руки драгоценную воду. Перепугалась до смерти округлив в животном ужасе глазёнки, и хотела было рот открыть, но вовремя спохватилась. Насупилась, уткнулась в миску злобным взглядом мстительно запоминая обидчицу, и не останавливаясь просеменила дальше, обходя по большой дуге глыбу разъярённого жира. Ибо прекрасно знала правила. Она в данный момент неприкасаемая. Хотя и покраснела от услышанного до кончиков ушей.
– Стоя-ять! – взревела баба из-за девичьей спины оглушающим истеричным воплем, переходящим на визг, отчего кажется даже листья с дерева посыпались.
Далее на молодуху скороговоркой вылилась новая матершинная похабщина на том же эмоционально взвинченном уровне, не имея в общем-то под собой никакого смысла. Мол какая-то девка во всех местах мелко сложенная и дурно воняющая прокисшими отходами собственного недоразвитого влагалища, игнорирует такую важную и грозную бабу, лучшую подругу самой большухи.
Молодуха только лишний раз вздрогнула от окрика, остановилась в не ком параличе, потеряв осознание времени и пространства, но услышав впереди заливистый смех бабняка, раззадоренного представлением, сделала в нерешительности пару шагов, а затем скорчив на плотно сжатых губах злобную ухмылку пустилась чуть ли не бегом к вожделенной поляне, уже наплевав на пролитую на руки воду.
– Да я тебя…, – продолжала визжать кружевным и забористым матом вошедшая в раж жирная баба, уже явно не поспевая за ускоренным шагом молодки, что оказалась на удивление толстокожей для её ругани.
Дальше Сладкая принялась красочно описывать действия, которые она непременно проделает с этой не послушницей, что как вы понимаете очень мягко сказано. При том все обещания почему-то были исключительно насильственно сексуального характера с применением острых колов и берёзовых брёвен. Непременно обещая ей что-то порвать и при том не в одном месте, а во множестве.
И тут Сладкая не выдержала величины собственного таланта, и сама подключилась к общему шквалу хохота падая на четвереньки со слезами восхищения от себя любимой, визжа при этом и хрюкая как порося замученная щекоткой.
У испытуемой молодухи чуть «хмык» через нос не выскочил, и она просто чудом удержалась чтобы не издать этого мерзкого звука, что мог в раз стоить ей всего что вытерпела.
Девка до крови закусила нижнюю губу. Боль не дала заразиться безудержным весельем и буквально бегом донесла миску Данухе, что закатывалась в истерике валяясь на земле кверху пузом. Большуха, как и все бабы на испытуемую не смотрела, а заливалась слезами над дурашливым представленьем подруги.
Ну а Сладкая уже сама так билась в припадке неуёмного веселья, что даже стоя на карачках ползти была уже не в состоянии…
Глава пятая. Всё что нас не ломает, делает в глазах ломающих, сильнее.
Колесница слегка дёрнулась, выводя Индру из состояния радужных воспоминаний. Он резко обернулся и не увидев у ног пленницы тревожно встрепенулся, но тут же успокоился. Она тащилась по траве на верёвке, привязанной за ногу, и была полностью голой, так как какое-то подобие одеяния что на ней было, задралось аж на голову. Пленница беспомощно, но молча брыкалась, сверкая белоснежной задницей на фоне зелёной травы, но сделать ничего не могла, так, как и руки, и ноги её были связаны.
– Стой, – тихо велел атаман возничему спрыгивая с колесницы.
Подойдя к закутанной с головой в собственные рубахи девушке, отчаянно извивающейся словно недорезанный дождевой червяк он замер, оценивая девичьи прелести со всеми причитающимися «особенностями». Затем с силой ухватил её за собранное на голове платье, зацепив вместе с волосами, и рывком поставил на ноги.
Купол тряпок комом рухнул вниз, шелестя расправляясь и принимая первоначальное положение, открывая красное от натуги и искажённое от ужаса лицо пленницы, с бешено бегающими и ничего не понимающими глазами. Волосы на голове приняли конфигурацию рыжего взрыва. Возникло ощущение что они просто встали дыбом и теперь ни в какую не желали возвращаться в исходное состояние.
Он сграбастал это расфуфыренное чудо поперёк тела одной рукой и дотащив даже не сопротивляющуюся жертву до колесницы, закинул на шкуры как мешок с рыбой. Пленница, как только грохнулась на пол тут же ожила. Рыжая нарочито шустро юркнула к борту, вжалась щуплой задницей в угол и замерла, прижав колени к груди и уткнув в них чумазую мордашку.
Она загнанным зверьком лихорадочно осматривалась, производя подобно птичьей голове резкие рывки по сторонам с секундными паузами. Наконец, подняв ошарашенный взгляд на стоящего прямо перед ней чёрную нежить с человеческим лицом, замерла провалившись в ступор. Вытаращившись до состояния максимально возможного и распахнув рот, девушка одним выражением лица умудрилась задать целую гамму вопросов. Где я? Кто ты? Что происходит? Куда меня везут? Ну и так далее и тому подобное.
У Индры в руке блеснул нож. Пленница зажмурилась, захлопывая рот с зубным лязгом. С бульканьем тяжело сглотнула и, кажется, перестала дышать в ожидании неминуемой смерти. Но он только перерезал верёвку высвобождая локти, тут же опутывая ей кисти рук, и как только она вновь распахнула глаза безразлично отвернулся будто ничего не произошло. Атаман тихо и расслаблено скомандовал возничему «Поехали», и облокотившись на противоположный борт устремил взгляд куда-то в даль…
Индра – сын коровы, и этим все сказано. Участь его была предрешена ещё до рождения. Подобные ему, как только вырастали становились либо пастухами, вечно воюющими с хищниками за стадо, либо охотниками, бесконечно где-то бродящими в поисках добычи, либо ещё какой-нибудь, но непременно грубой рабочей силой.
Коровы в отношении детей придерживались своих вековых речных традиций. Малышня находилась под постоянным присмотром мам, а как дети достигали подросткового возраста, то из-под этого контроля начинали уходить. И чем старше, тем дальше.
Как таковой единой мужской артели во главе с атаманом, что, по сути, и обеспечивала какое никакое воспитание и контроль ватаги у арийцев не было, а хозяину коровника и «завхозам» учить "живые вещи" чему-либо даже возбранялось их культурой. Единственное что хозяева жизни от них требовали – это безропотное подчинение и нескончаемую работоспособность.
Только когда мальчик достигал пятнадцатилетнего возраста его определяли к той или иной мужской группе для обучения какому-нибудь делу и работы на благо рода. Притом в первую очередь работы, а уже по мере её выполнения параллельного обучения. Но иногда не расторопные хозяева и этого не делали, особенно если не контролируемое рождение просто «заваливало» коровник никому ни нужным потомством.[30 - Демографический взрыв в арийском обществе возник в результате культовой реформы. И жёны, и коровы изначально пополнялись в арийском обществе из одной среды – жителей страны рек, которых выкупали, выигрывали, воровали и просто отбирали у слабых либо обманом, либо силой. У речников была сформирована идеальная по тем временам система деторождения, позволяющая держать под строгим контролем численность народонаселения. Они в одно время зачинали детей, на Купальную седмицу и в одно время рожали на Родную. Рожали в стерильных условиях – в банях и послеродовой период в течении 6 седмиц, проводили там же, что обеспечивало очень большой процент выживаемости грудничков в первые дни. Родопоможением занимались самые опытнейшие члены бабняка, как правило, большухи, для которых это было святой обязанностью и знали они его в совершенстве. Дети, рождённые в конце весны – начале лета до наступления холодов успевали окрепнуть. Хорошо развитое травничество, умение справляться с различными заболеваниями природными средствами, замкнутый и строго контролируемый процесс подрастания детей, сводило к минимуму детскую смертность. Эти отлично подготовленные для родов и выхаживания потомства женщины попали в арийское, мужское общество, где у них отняли их старую веру и под страхом смерти прививали новую. Естественно, что патриархальное общество арийцев не могло смериться с тем, что им можно соединяться с женщинами только в определённое время. Они хотели заниматься этим, когда, как и где захотят. Но несмотря на все свои вольности, женщины беременели на Купальную седмицу, а рожали на Родную и исключения были крайне редки. Все дело в том, что бабы страны рек не только в совершенстве владели искусством зачатия, но и обладали знаниями и умениями не беременеть, когда им это было необходимо. И мужчины арийцы ничего с этим поделать не могли. Хозяйские коровы иногда шли на откровенный саботаж – не беременея даже на Купальную седмицу, лишая хозяина прироста рабочей силы, т.е. роста экономического благосостояния и самое страшное, лишая его грудного молока, необходимого для приготовления наркотика – Сомы. Такие случаи были не единичны и ставили перед арийским обществом серьёзные проблемы. Жрецы, которые тоже были хозяевами своих коров, нашли радикальное решение этой проблемы. Так как всё что происходит, согласно верованиям, происходит по воле богов, они обратились к асурам и спросили: «За что наказываете?» и те соответственно ответили, пожаловавшись на то, что у людей коровы есть, а у богов нет и якобы потребовали от людей коров. Что жрецы и выполнили. Выявив заводилу одного из мятежей, её прилюдно сожгли, передав её с помощью Агни, т.е. бога огня, на небо богам. Так в одночасье появился обряд жертвоприношения, который удивительным или как объявили жрецы, чудесным образом решил проблему саботажей. Никакой их женщин не захотелось быть следующей. Жертвы плодородию стали регулярными. Коровы из-за страха за жизнь старались забеременеть чуть ли не наперегонки. Теперь женская половина держалась в постоянном страхе не только перед богами-асурами и природой с её законами Рита, но и вполне реально осязаемыми ритуалами жертвоприношения. Женщину, которая по каким-то причинам не могла или не хотела рожать, попросту прилюдно приносили в жертву. Эта реформа в культе вероисповедания арийцев и стала той бомбой, которая произвела демографический взрыв в их обществе.]
Ватаги при арийских поселениях создавались сами собой и сами себе были предоставлены. Иногда в некоторых складывалось подобие бабняка с большухой, эдакой старшей по коровнику, бравшей ватагу под контроль, но это случалось редко. Ватага Индры как раз оказалась в положении бесхозности.
Хозяин в конце концов подарил его одному из своих официальных сыновей от первой жены. В коровнике этот «мажор» появлялся довольно часто, но не для того, чтобы за ним следить, а для того… – ну вы поняли. Пацанская ватага ему вообще ни во что не упёрлась.
Лишь в определённый сезон года о ней вспоминал, когда использовал пацанов для сбора мухоморов в лесах в промышленных масштабах, ну и так изредка по мелочёвке, притом он не опускался до личного присутствия при постановке задач, а давал поручение охране. Его молодая жена, официально назначенная большухой вообще была только один раз при представлении, и больше носа туда ни разу не показала.
К тому времени, когда Индра достиг возраста перехода в работники, его ватага, да и весь его родной коровник оказался попросту забыт и брошен на произвол судьбы на самовыживание. Их никто не кормил, никто не снабжал, никто не охранял.
Почему так произошло никто не знал. Просто в один прекрасный момент заболели семьи охранников, скорей всего отравившись. Сдохли все до одной собаки. Мажор в одночасье перестал появляться. Всё говорило, что их списали как вредных и заразных посчитав вымершими.
Индра тогда даже не задумывался ни о причинах всего происходящего, ни о последствиях. Ему никто ничего не объявлял, никто ничего не объяснял. Просто бросили коровник и всё. Хорошо, что не сожгли. Хотя наверняка сынок доложил папаше о заразе и ликвидации их дальнего коровника, ничего при этом не сделав. Это было как раз в его стиле, никчёмного и трусливого ублюдка.
Небольшое поселение, затерянное в лесу достаточно далеко от города, оказалось в бедственном положении. Сам Индра, к тому времени став атаманом ватаги вынужден был взять процесс выживания в свои руки всех тех, кто остался в селении, ни умер от болезни и голода, и не сбежал как это сделали взрослые пастухи и охотники.
Будучи уже переростком, как и весь ближний круг ватаги, пользуясь полным отсутствием контроля со стороны, Индра развил бурную деятельность, соответствующую своему бунтарскому возрасту. Он не только был физически силен не по годам и натренирован старым папашей как человеко-зверь, но и по-своему умён, правда с несколько патологическим уклоном. Ум не затуманенный морально-этическим мусором был сконцентрирован на культе силы.
Он с пацанами сделав мастерский подкоп в хранилище Сомы в родном городе его папаши Мандалы, регулярно таскал оттуда жреческую заначку божественного напитка, и как результат, вся раскаченная исключительно в силу ватага подсела на это агрессивно действующее пойло, увеличившая культивируемую силу в разы.
В один прекрасный момент они превратились в хорошо организованную малолетнюю банду, нагоняющую страх и ужас на всю округу, с которой, как ни странно, никто из городских высокородных арийцев не боролся. А всё потому, что он не безобразничал под стенами своего города, прекрасно зная волчий закон – у дома ни охотиться. Страдали территории соседних городов, что в принципе было выгодно руководству Мандалы. Поэтому его решили до поры до времени не трогать, хотя и старались приглядывать.
Это банда с лёгкостью подмяла под себя соседние ватаги до кого смогла дотянуться, кого-то «прибрав» в свои ряды, на остальных наложив негласную дань на содержание родного коровника, находящегося на их иждивении.
Постепенно подпольная власть молодого Индры в определённом округе поселений стала безоговорочной и это ему очень нравилось. Он уже тогда почувствовал себя "царём горы". Вся территория вокруг их захолустного коровника превратилась в своеобразное минное поле. Она была усеяна силками, хитроумными ямами-ловушками, поставленными на крупного зверя, в том числе и на человека. По всюду соорудили непролазные завалы с проходами только для знающих. В общем, бывший некогда коровник превратился в неприступную крепость.
Женщины, некогда числившиеся коровами и в одночасье став свободными сорганизовались, выбрав старшую и разделив между собой права и обязанности. Захватили жреческие плантации, где устроили свои огороды. Плюс к этому целое специальное подразделение ватаги из молодняка занималось охотой и рыбалкой.
И это, к сожалению, были единственные добропорядочные деяния, совершаемые банда. Основным источником благосостояния Индры был всё же грабёж. Банда вышла на кровавую охоту. Но новоиспечённому главарю хватило ума не «пакостить» в землях Мандалы, а направить всю свою преступную деятельность на соседей.
Вскоре другие арийские города почувствовав в этом молодняке нешуточную угрозу, довольно большими силами устроили на Индру откровенную облаву. Он был вынужден сначала затаиться, а затем и отказаться от вылазок к соседним городам, переключив своё внимание на речников, за которых арийцы даже не подумали бы заступаться. Пусть те проживали значительно дальше, но так оказалось ни только спокойней, но и гораздо выгодней.
Добыв охотой волчьи и медвежьи шкуры и сшив себе добротные маскарадные костюмы, они поначалу принялись проводить целые хитроумные операции по уменьшению поголовья «речного» скота, устраивая все, как деяния лесных хищников. При этом ни разу не попались, умудряясь обманывать ушлых звероловов и пастухов.
И наконец, в один прекрасный день атаман с ближним кругом опоенные наркотиком во время очередного рейда за мясом, нечаянно наткнулись на караван с продовольствием, который артельные мужики из Страны Рек везли в город на обмен и продажу. Притом малолетние бандиты не просто ограбили обоз, а поубивали сопровождающих, спрятав все следы их существования.
Дело было не мыслимое, но подумав, атаман пришёл к выводу, что они и так гои и терять им бесправным уже просто нечего, Индра решил действовать по-звериному жестоко, сам по локти вымазавшись в человеческой крови и замарав ею всех приближённых, что резко сплотило молодчиков.
Первая пролитая кровь прошла абсолютно безнаказанно. Может речники со временем и хватились пропавшего обоза, даже наверняка хватились, но Индра об этом ничего не знал. Безнаказанность породила вседозволенность, и охота на обозы с речниками приняла регулярный характер.
В одном из очередных рейдов шайка Индры вышла в район баймака, где когда-то повстречался с маленькой рыжей бестией. Как ни странно, но эта девчонка глубоко запала ему в память. Его давно подмывало «погулять» в эти места, но что-то постоянно останавливало. Постоянно перенаправляло его бурную бандитскую деятельность в сторону.
Оставив отряд в стороне от загона готовиться к импровизированной «волчьей» охоте, он ничего никому не объясняя, в одиночку, незаметно прокрался в стойбище бабняка. Индра понимал, что это было глупо с его стороны, но молодому мужчине нестерпимо хотелось во что бы то ни стало её увидеть.
Он сам даже не мог себе объяснить эту непонятную, щемящую где-то в сердце тягу, буквально тащившую его за шкирку. Он пошёл один, потому что боялся в этом признаться хоть кому-нибудь. Атаман задыхался от неловкости и стеснения перед пацанами, а вдруг кто из них узнает о его слабости, такого сильного, властного и непоколебимого в своих решениях, что может в одночасье разрушить весь его авторитет.
Индра внутренне разрывался. Желание видеть её и не желание, чтобы об этом кто-нибудь узнал, буквально разваливало на части его крепкое натренированное тело. Всё валилось из рук. Невероятным усилием воли он удерживал на лице видимое спокойствие, давая последние указания.
Отряд остался ждать, а он ушёл, наиграно спокойно и беззаботно будто пошёл в кусты отлить. Но как только скрылся за очередным холмом, густо покрытым высокой травой и редким кустарником, перешёл на бег. Сердце отчаянно колотилось, лицо пылало огнём, мурашки вспыхнувшего азарта бегали по всему телу. Эйфория топила разум, и он захлёбывался в упоении ею.
