Эммарилиус

А потом – боль. Резкая, жгучая, словно раскаленная игла вошла в ладонь и пронзила насквозь. Тейн дернулся, инстинкт кричал отдернуть руку, но нет. Не сейчас. Не здесь.

Зубы сжались до хруста, скулы напряглись, но он не отступил. Это было его испытание. Его путь. И где-то в глубине сознания, сквозь туман боли, он чувствовал – на него смотрят.

– Как… интересно… – тонкий, словно шелковый нож, голосок прорезал тишину зала.

Из полумрака колонн лукаво щурились темные глаза – девушка наблюдала за ритуалом с едва скрываемым любопытством, будто знала что-то, чего не знал никто другой.

Ветер стихал, руны таяли на коже, словно утренний иней под солнцем. Тейн медленно выдохнул, опуская дрожащую руку.

– Отныне ты – Хранитель осколка. – голос Сарго́на прокатился по залу, гулкий, как удар колокола.

Облегчение? Да, оно пришло, но лишь на миг. Потому что следом на плечи легла новая тяжесть – тяжесть долга, который теперь будет с ним всегда.

До тех пор, пока не явится тот самый. Избранный. Достойный. Тот, кто сможет принять в себя сердце древнего Бога. Быть избранным – значило вкусить сладчайший мед милости Богов.

Хранитель. Это слово звучало как благословение, как высочайшая честь, о которой мечтали поколения. Оно передавалось из уст в уста с благоговейным трепетом, словно священная реликвия.

Но для Тейна… Для Тейна это было цепью. Тюрьмой без решеток.

Пока его братья и сестры шли туда, куда звало их сердце, он стоял на месте, прикованный к алтарю незримыми узами долга. Они дышали полной грудью, в то время как его собственное дыхание сжималось под тяжестью ожиданий.

Судьба? Да, она была предопределена. Но разве это делало ее справедливой?

Он стискивал зубы, чувствуя, как гнев и горечь поднимаются комом в горле. Почему именно он? Почему не кто-то другой – более стойкий, более готовый, более… желающий этого?

Но затем – тихий голос разума. Он был нужен. Не как Тейн, не как человек – но как щит. Как свет во тьме.

И пусть его ноги гудят от усталости, пусть душа рвется на части – он должен был нести этот груз.

Потому что иначе – кто?

Покинув место проведения ритуала, юноша подошел к большому окну. Цитадель возвышалась над городом, как каменный страж, а Тейн стоял у окна, словно узник, взирающий на мир, который больше не принадлежал ему.

Город раскинулся внизу – оживленный, пестрый, свободный. Дымок из труб, крики торговцев, смех детей, бегущих по мостовым – все это теперь было так близко и так недостижимо.

Башня стала его новым домом. Золотой клеткой. Он сжал ладони, ощущая под пальцами шероховатость свежих рубцов.

– Будешь так хмуриться и морщины появятся раньше времени. – послышался нежный женский голос со стороны круглого зала, нарушая тягостное молчание.

Хранитель резко обернулся – и мгновенно склонился в почтительном поклоне, едва уловив аромат едва распустившихся бутонов люминисса. – Великая Джафи́т.

Она подошла бесшумно, словно ступая не по камню, а по воздуху, и встала рядом, устремив взгляд вдаль. Тейн последовал ее примеру, но вскоре глаза его предательски скользнули в сторону.

В стекле мерцало отражение Богини – совершенное, как Эли́с в ночи, но с теплым огнем в глазах.

Он замер. Не мог отвести своих голубых глаз от этого образа, который казался ему одновременно величественным и загадочным. Поймав на себе взгляд юного заклинателя, девушка улыбнулась. И Тейн вдруг осознал, что краснеет, как мальчишка, поспешно отвернувшись к окну, будто город внизу внезапно стал невероятно интересен.

– Надо же. – ее голос прозвучал задумчиво, словно струна, затронутая ветром.

Богиня смотрела на него свысока, но в ее взгляде не было ни высокомерия, ни снисхождения. Только тихое любопытство, словно она разглядывала диковинный цветок, пробившийся сквозь камень.

– Скажи мне, юный Тейн, ты веришь в перерождение?

Он замер, почувствовав, как что-то сжимается у него внутри.

– Не знаю, – наконец выдавил он в ответ, пожимая плечами. – В нынешние времена все имеет место быть.

Голос предательски дрогнул на последнем слове, сорвавшись в писк, и он стиснул зубы, чувствуя, как горячая волна стыда заливает шею и щеки.

Джафи́т тихо рассмеялась – звук был похож на журчание ручья подо льдом. Она развернулась и прислонилась к оконной раме, закрыв глаза.

Только сейчас Тейн разглядел ее ресницы – длинные, густые, будто черный бархат, отбрасывающие теневые полумесяцы на бледные щеки.

Он смотрел слишком открыто. Слишком нагло.

– На меня давно никто так не взирал, – вдруг прошептала Богиня. – Разве что сам И́вьиц.

Хранитель почувствовал, как в ее словах зазвучало что-то теплое и терпкое – словно мед, настоянный на листьях тавариуса. Этот противный, вяжущий привкус, который сначала обжигает язык, а потом оставляет за собой странную сладость. Нежность. Печаль. Что-то еще…

Он поспешно отвернулся, уставившись на город, но уже не видел его.

– Вы ведь любили его? – слова сорвались с губ раньше, чем разум успел их обуздать.

Повисла тяжелая пауза – и Тейн тут же пожалел о своей дерзости.

– Прошу прощения за вольность, – поспешно склонил он голову, чувствуя, как горят уши. – Я не смел…

– Юный Тейн. – ее голос перебил его, мягкий, но не терпящий возражений. – Скажи, знаешь ли ты, что такое любовь?

Вопрос повис в воздухе, колючий и неожиданный. Ла́йбрик замер, словно споткнувшись о собственные мысли.

– Я… – губы предательски дрогнули.

В голове мелькнули заученные фразы из книг Вилмота – сухие, безжизненные, как пожухлые осенние листья.

– Любовь – это всего лишь выброс гормонов.

Джафи́т слегка усмехнулась, и в уголках ее глаз заиграли искорки.

– Так, несомненно, ответил бы Ви́лмот. – в ее голосе звучала теплая насмешка. – Но я спрашиваю не его. Я спрашиваю тебя.

Тейн замолчал. Его взгляд утонул в свинцовых тучах, веками нависающих над Эргра́дом. Теплая ладонь прижалась к холодному стеклу, оставляя запотевший след, когда он наконец произнес, глядя на расплывчатое отражение Богини:

– Я не знаю.

– Разве ты никогда не любил?

– Те чувства, что воспевают поэты… Я не уверен, что способен их испытывать. Да и вряд ли когда-нибудь смогу.

– Почему ты так уверен? – ее брови приподнялись. – Или, быть может, ты боишься любви?

Вопрос, словно удар кинжалом, застал его врасплох. Боялся? Разве можно бояться того, что он всегда считал недостойной слабостью? Он – Хранитель. Его предназначение возвышалось над всеми мирскими привязанностями. Лишь единицам удавалось совместить долг с семьей. Чаще всего миссия переходила к племянникам, как случилось с ним самим.

Ви́лмот. Его дядя никогда не знал отцовства, принеся личное счастье в жертву служению.

И вдруг Тейна осенило: теперь, когда оковы ответственности спали, у дяди появился шанс. Шанс на ту самую жизнь, которую он сам когда-то отверг.

Но почему же тогда в груди так предательски ныло? Мысль о том, что Ви́лмот покинет цитадель, заставляла сердце сжиматься. Больше не будет их долгих бесед в библиотеке, когда старый Хранитель, не замечая глазевшего в окно племянника, увлеченно рассказывал о падении Эльгра́сии. Да, эти монологи порой раздражали. Но теперь, когда они могли оборваться навсегда, Ла́йбрик вдруг осознал – он готов слушать их вечность.

– Юный Тейн?

Его мрачные размышления растворились, словно утренний туман под редкими лучами Амери́сте, когда прозвучал ее голос – мягкий и мелодичный, будто колыбельная, что мать напевает ребенку. Легкое прикосновение ее руки к его плечу ощущалось как весенний ветерок.

– Я… Я не боюсь любви, – выпалил Тейн, слова его спотыкались, а взгляд упорно избегал встречи с ее глазами. – Она мне просто не нужна.

Сердце Джафи́т сжалось от этих слов. Он ведь еще так молод… В ее памяти всплыл образ озорного мальчишки с растрепанными смольными волосами и озорными небесными глазами. Когда же он успел превратиться в этого угловатого юношу с нахмуренным лбом? Хотя, если приглядеться, в уголках его глаз все еще пряталась та самая мальчишеская живость.

– Хм-м, – легкий смешок сорвался с ее губ, когда она убрала руку. – По годам ты взрослый, а вот сердцем еще совсем дитя.

Тейн резко поднял голову, бровь нервно дернулась вверх. Опять эти снисходительные слова! “Малыш”, “неопытный”, “наивный” – сколько еще он должен это слышать? Лишь Ви́лмот, лишь он один видел сквозь эту защитную скорлупу, которую юнец так тщательно выстраивал год за годом.

Джафи́т лишь рассмеялась в ответ на его возмущенный взгляд.

– Возможно, где-то в бескрайних мирах, – ее голос зазвучал загадочно, словно эхо из другого измерения, – уже ждет та, что предназначена тебе. Или не в этих мирах вовсе.

Юноша непроизвольно напрягся. В словах Богини сквозило что-то намеренно недосказанное. Но задавать вопросы было себе дороже – он и так сегодня переступил все границы приличия.

– До скорой встречи, юный Тейн. – ее шелковое платье едва слышно зашуршало, когда она скользнула ко входу в зал.

Заклинатель застыл, завороженный совершенством каждого ее движения. Да, Джа́фит была воплощением божественной красоты, но даже мысль об этом казалась кощунственной. В Эльгра́сии за такие фантазии не просто карали – стирали с лица земли целые роды, предавая их пламени.

– Само ее существование священно. – сурово напомнил он себе, с силой сжимая подоконник, пока костяшки пальцев не побелели.

Акт I. Недосягаемый свет.

Последние лучи заката догорали за высокими витражами круглого зала, окрашивая каменные стены в кроваво-багровые тона.

Ему предстояло провести здесь ночь. Наедине с осколком. Наедине с самим собой.

Ви́лмот приблизился бесшумно, словно тень, и протянул ему фамильный посох – черный, как сама ночь, с вырезанными рунами, что мерцали при слабом свете.

Дядя уже не носил с собой фамильяра. Его спутник, частица его души, исчез, растворившись вместе с утраченным статусом хранителя.

На мгновение Тейну стало не по себе. Фамильяр – это не просто инструмент. Это отражение. Друг. Тот, кто знает тебя лучше, чем ты сам. И теперь он должен был создать своего. Из собственной души.

Мысли сбивались в рой, как испуганные птицы, но он резко встряхнул головой, словно отгоняя назойливых мошек. Посох. Нужно сосредоточиться на посохе.

Пальцы сомкнулись вокруг древка. И мир взорвался.

Визг стали. Треск пылающих библиотек. Шепот заговорщиков в тени арок. Крики матерей, прижимающих детей к груди. Грохот падающих колонн. Вся история Эльгра́сии пронеслась перед ним за одно мгновение.

Ви́лмот предупреждал. Но никакие слова не подготовили его к этому. Грудь сжало, будто невидимый кулак вонзился в ребра. Ноги подкосились.Он чуть было не упал на колени. Но посох из рук не выпустил. Не мог, даже если бы захотел.

Это было слишком. Слишком много лиц. Слишком много смертей. Слишком много шепотов, вплетавшихся в его собственные мысли.

Посох не был инструментом. Он был гробницей. Архивом. Зеркалом, отражающим всю боль и славу Эльгра́сии. И теперь это стало его ношей.

Тейн качнулся, подобно хрупкому стеблю на ветру, но устоял. Упасть сейчас – значит опозориться не только перед Ви́лмотом, но и перед всеми собравшимися Ла́йбриками, чьи взгляды впивались в спину, словно кинжалы. Каждый из них пришел сюда с одним вопросом: достоин ли этот юнец носить звание Хранителя?

Видения рассеялись, оставив после себя металлический привкус страха на языке. Воздух в зале стал густым, как тягучее липкое нечто – дышать было невозможно, горло сжимала невидимая петля. Но пальцы Тейна еще крепче впились в посох, будто это был единственный якорь в бушующем море.

Опираясь на древко, он выпрямился во весь рост и медленно обвел взглядом зал, встречаясь глазами с каждым. Не смог обойти стороной и своего отца. Человека, что удостоил вниманием всех своих детей, кроме одного, самого младшего – Тейна.

Та́ргназ Ла́йбрик. Человек, который никогда не видел в нем сына – только недоразумение, случайно удостоенное фамилии. Все эти годы жестоких тренировок, унижений, холодного молчания за семейным столом – все это было не закалкой, а наказанием. Наказанием за то, что он осмелился родиться не тем, кого ждал отец.

Шрамы на теле заныли в унисон со шрамами на душе. Но сейчас, впервые в жизни, он стоял выше своего отца. Не в прямом смысле, а лишь потому что теперь именно он был Хранителем. Изменить это Та́ргназ уже не мог.

В тот миг, когда взгляды отца и сына встретились, Тейн всей душой жаждал увидеть хоть намек на гордость, крохотное признание. Но Та́ргназ лишь холодно хмыкнул и отвернулся, будто перед ним стоял чужой.

Удар был тихим, но сокрушительным. Плечи Тейна незаметно ссутулились, глаза потухли, словно в них погасили свечу.

Мгновение слабости. Но Ви́лмот заметил. Сердце дяди сжалось. Ему отчаянно хотелось обнять этого мальчишку, прижать к груди, как делал это в детстве, когда Тейн разбивал колени в первых тренировках.

Но ритуал – жестокий, нерушимый – не позволял. И тогда вперед вышел Сарго́н.

Его теплая ладонь легла на плечо Тейна, крепко сжимая.

– Да здравствует новый Хранитель осколка сердца Цра́лхела! – голос гремел, заставляя дрожать витражи.

И род Ла́йбриков, вместе с собравшимися Богами – все, как один – подняли кубки, трижды вторив:

– Да здравствует Хранитель!

Громкий хлопок десятков кубков, разбивающихся о мрамор, отозвался эхом под сводами зала. Тейн невольно скривился – он буквально чувствовал, как древний пол содрогается под этим варварским ритуалом.

“Сколько же поколений Ла́йбриков оставили свои следы на этих плитах? И, что важнее… Кто все это будет убирать теперь?”

Мысли переключились с возвышенного на будничное – типично для него. Но едва он успел мысленно вздохнуть, как щелчок пальцев. Не его. Не Ви́лмота. Чей-то невидимый.

И вдруг – осколки взметнулись в воздух, замерли на мгновение, переливаясь в свете факелов, а затем распались на миллионы серебряных пылинок, исчезая словно утренний туман над рекой.

“Ну что ж… Хоть одна проблема решилась сама собой”, – кривая усмешка скользнула по его лицу, оставшись незамеченной в торжественной тишине.

Магия Великих работала исправно – убирала последствия, но не могла стереть главного. Ощущения, что он всего лишь марионетка в этом древнем спектакле.

Легкое прикосновение к плечу заставило Тейна вздрогнуть. Подняв голову, он встретил пронзительный взгляд Великой Роми́ны – ее серебристые волосы казались почти прозрачными в тусклом свете зала, а голубые глаза изучали его с неподдельным интересом.

Казалось, она буквально прочитала его мысли о разбитых кубках – уголки ее губ дрогнули в едва уловимой усмешке.

– Ну что, Хранитель, – ее голос звучал тихо. – готов к своему первому испытанию?

Прежде чем он успел ответить, Роми́на повернулась к остальным Великим, бросив на них насмешливый взгляд.

И тут же, словно по мановению волшебной палочки, раздался радостный возглас Эли́швы.

– А теперь – на пир!

Толпа медленно растекалась из зала, словно отлив, унося с собой шепот восхищения и звон бокалов. Вскоре ритуальный зал опустел, оставив Тейна в одиночестве – если не считать Ви́лмота, который стоял поодаль, словно ожидая этого момента.

Теплые руки вновь легли на плечи юноши, крепко сжав их. И откуда у всех взялась эта привычка? Чем их так притягивали его плечи?

– Тейн. Десятилетия подготовки. А в твоих глазах до сих пор живут сомнения.

Юноша вздрогнул, почувствовав, как предательская дрожь пробежала по спине.

– Дядя. – голос сорвался, став вдруг слишком хрупким, слишком юным для нового Хранителя. – Я просто… – пауза, глубже вдох. – Все еще под впечатлением. Не беспокойся. – он искривил губы в неестественной улыбке, чрезмерно натянутой.

Ви́лмот не поверил. Но оценил эту попытку. Попытку быть сильным, как и подобает Ла́йбрику. Легкое похлопывание по плечу – молчаливое “горжусь тобой” – и он развернулся, направившись к выходу.

Тейн не позвал его. Только смотрел вслед. Голубые глаза – широкие, полные немого вопроса, мольбы, детской надежды, что может быть… Может быть, он все же обернется?

Но дверь закрылась. И тишина стала еще громче.

Слова. Их было так много. Вопросы. Страхи. Мольбы. Но все это застряло где-то под ребрами, колючим комом, что ни проглотить, ни выплюнуть.

Он – Хранитель. Символ. Оплот. Живой щит. Не человек – функция. Не Тейн – Ла́йбрик.

И дядя… Дядя больше не придет укрыть его своим плащом, когда отец-буря обрушится с упреками.

Тишина. Наконец-то тишина.

Тейн опустился на пол, спина прислонилась к холодному камню алтаря. Первый за сегодня, настоящий выдох вырвался судорожно, шумно, неприлично откровенно. Ладонь грубо прижалась к глазам, словно могла задавить предательскую влагу. Губы сжались в тонкую белую нить.

Тик-так.

Где-то в углу комнаты капала вода. Мерный, почти механический звук.

Тик-так.

Как песок в тех самых часах, что отсчитывали последние минуты его свободы.

Тейн сидел, сгорбившись, прижав колени к груди, словно пытаясь вернуть себе то состояние, когда он был еще достаточно мал, чтобы прятаться в складках дядиного плаща. Никто не спасет его от этой участи. Никто не возьмет его за руку и не выведет из этого зала.

Потому что он – Ла́йбрик. А Ла́йбрики не бегут.

Слезы – горячие, ядовитые, недетские – текли по лицу, оставляя на щеках ожоги. Он вытирал их. Стирал. Размазывал. Но они возвращались.

Как возвращались страхи. Как возвращались сомнения. Как неотвратимо приближался момент, когда он перестанет быть просто Тейном и станет Хранителем.

– Ты ведь в ужасе. – голосок прозвучал неожиданно. Звонкий, мальчишеский, будто смех из детства.

Тейн вздрогнул, резко опустив руку. Перед ним парил маленький светящийся шарик – белый, почти прозрачный, с голубыми глазами, точь-в-точь как его собственные.

– Что за… – он медленно протянул ладонь, и комочек света устроился на ней – Кто ты? – легкое тепло медленно растеклось по пальцам.

– Твой фамильяр. – ответ прозвучал так естественно, словно это было очевиднее всего на свете.

Тейн приподнял бровь, изучая свое новое приобретение.

– И все фамильяры выглядят как… белые пушистые комки? – ноты сарказма просочились в голосе.

– А какой я должен быть? – шарик фыркнул, его голубые глазки сузились от возмущения.

– Ну… – юноша задумался. – Зверь. Птица. Хоть какой-нибудь дракончик. – он покрутил ладонь, разглядывая фамильяра под разными углами.

– Ну да, я не без изъяна, но и ты ростом не вышел. Я – это ты. Только честнее. – тот надулся, если вообще можно было надуться, будучи шариком.

– Значит, я…

– Да. Такой же круглый и несуразный, – фамильяр захихикал от собственных слов, но вдруг стал серьезным. – Но светлый. Очень.

Слова про рост юноша пропустил мимо ушей. Уж больно он привык к подобным высказываниям. Его лишь заинтересовали последние слова фамильяра.

Тейн замер, почувствовав, как что-то в груди сжалось странным, почти болезненным теплом. Перед глазами вновь всплыл образ Джафи́т – не как Богини, не как Великой, а просто женщины.

Ее походка – не грациозная, а живая, с легким покачиванием, будто она всегда идет под музыку, которую слышит лишь она одна. Ее улыбка – не светлая, а острая, с хитринкой, оставляющая морщинки у глаз.

Щеки вспыхнули. Сердце забилось сильнее, а мысли начали вращаться лишь вокруг нее одной.

– Знаю, о чем ты думаешь, но это точно нельзя отнести к порочному. – заверил фамильяр.

– Но она постоянно в моих мыслях. – тихо последовал ответ.

– Она в мыслях многих, вот только твои чувства отличаются от них. Ты скорее восхищаешься ее существованием, нежели вожделеешь. – пояснил тот.

– Вот как… Как тебя зовут?

– У фамильяров, как правило, нет бывает имен. Мы лишь слуги, да и наше сосуществование с Хранителями недолгое.

– Откуда ты все это знаешь?

– Через связь осколка с предыдущими Хранителями, конечно.

– Значит, ты… помнишь их всех? – спросил он, голос зазвучал чуть хрипло.

– Я помню ровно столько, сколько нужно. Достаточно, чтобы помогать. Недостаточно, чтобы страдать.

– Ты как библиотека, в которой все книги переплетены между собой.

– Поэтично, – фамильяр дрогнул от смешка. – Но точнее сказать – я последняя страница, которую пишут перед закрытием книги.

Алтарь возвышался перед ним – массивный, высеченный из ночного камня, настолько темного, что он, казалось, поглощал свет, а не отражал его. Поверхность была отполирована до зеркального блеска, и если приглядеться, в ней можно было увидеть собственное искаженное отражение – будто алтарь показывал не лицо, а душу того, кто осмелится подойти ближе.

По краям шли руны – не просто выгравированные символы, а шрамы, оставленные самой магией. Они светились тусклым багровым отблеском, словно сквозь камень проступала застывшая кровь древних ритуалов.

А над этим всем парил Осколок. Он не просто висел в воздухе – он жил. Багровый, как закат перед бурей, он пульсировал в такт невидимому сердцебиению. Его форма была одновременно геометрически точной и абсолютно неправильной – будто кто-то взял кристалл и разбил его, а потом склеил обратно, оставив между гранями трещины, сквозь которые сочился свет.

– Но разве после того, как Хранитель передает свои обязанности своему преемнику, связь не обрывается? – он вернул взгляд к круглому нечто.

– Вам всегда так говорят, чтобы не шокировать еще больше. – с ноткой досады в голосе ответил комок, прикрывая глаза, – Иначе как бы вы узнавали о событиях минувших лет?

– Через посох же. – с легким недоверием сказал Тейн, полностью уверенный в собственных словах.

– Все взаимосвязано, – отозвался фамильяр, его голубые глазки вспыхнули ярче на мгновение. – Посох – не просто кусок дерева. Он мост. Проводник. Через него к тебе идут не только силы, но и память.

Тейн нахмурился, пальцы непроизвольно сжали древко крепче.

– Тогда почему наставники скрывают это?

Шарик замер, словно колеблясь, а потом тихо ответил:

– Есть вещи, о которых не стоит знать заранее. Ты же не стал бы давать меч ребенку, не научив его держать оружие?

– Так это очередной тест? – голос дрогнул от усталости. – Зачем? Осколок уже сделал свой выбор.

– Осколок может как благословить, так и отнять благословение. Лишь достойный сможет пройти это испытание. Не забывай, что это все-таки частица одного из самых Первых Богов.

В глубине души поднялась очередная тревога – тяжелая, липкая.

“Осколок может как благословить, так и отнять благословение” – навязчиво стучало в висках.

Осколок сердца Цра́лхела – тот самый, что четыре тысячи лет назад был вырван из груди Карра́оса. Он был холодным и теплым одновременно, мертвым и живым, и от этого противоречия в животе у Тейна скрутило ледяной спазм.

“А вдруг я окажусь не у дел?”

Мысль впилась в сознание.

“Что если частица Цра́лхела сочтет меня недостойным?”

Он видел это – как дядя, его наставник, человек, заменивший ему отца, отвернется. Не со злостью, нет. С тихим разочарованием, которое хуже любой ненависти. Как его имя вычеркнут из родословных книг. Как он станет никем. Пустым местом, тенью, бледным пятном на фоне великой истории Ла́йбриков. Он станет изгоем, не нужным всей Эльгра́сии, забытый даже Богами.

Они скажут: “Тейн? Ах да, тот, кто не прошел даже испытание.”

– Чем больше ты сомневаешься, тем слабее твой дух. – фамильяр с прищуром посмотрел на Хранителя.

– Ты и мысли читать умеешь? – немного раздраженно спросил юный заклинатель.

– Нет, не умею. Но твой эмоциональный фон считываю прекрасно. Я часть твоей души, а потому ощущаю все.

– Господи… Я тебя знаю всего ничего, но ты уже выводишь меня из себя. – процедил сквозь зубы Тейн, пряча свой хмурый взгляд.

– Получается, что ты ненавидишь сам себя?

Тейн сидел неподвижно, но внутри него бушевала буря. Мысли, острые как осколки, кружились в голове, впиваясь в самое нутро.

“Я не такой, как они”

Это знание жгло его изнутри годами. Он видел, как его братья – статные, невозмутимые, с глазами, полными холодной уверенности – легко справлялись с испытаниями. А он? Он был другим. Слишком живым. Слишком горячим. Слишком человечным.

– Эмоции – слабость, Тейн.

– Ла́йбрик не дрожит. Ла́йбрик не сомневается.

Он пытался. Боги знают, как он пытался заковать себя в этот ледяной покров. Но страх пробивался сквозь любую броню – тонкой дрожью в пальцах, предательским комом в горле.

Он посмотрел на свои руки – узкокостные, покрытые свежими потертыми ссадинами. На свой рост, из-за которого братья снисходительно похлопывали его по плечу или макушке. На свое отражение в полированном полу – взъерошенные длинные волосы, слишком выразительные глаза, в которых читалось все, что он тщетно пытался скрыть.