Заигрывающие батареи 2

Даже душой отмяк и потому, к удивлению попавшихся ему по дороге двух дуралеев из его взвода, даже не обругал их и тем более не заставил ничего делать, что просто поразило обоих. Они даже переглянулись с недоверием – уж не подменили ли «Колченогое недовольство»?

– Даже не сказал, что «Оружие танка – мотор и пушка! В равной степени!» – удивленно посмотрел вслед вышагивающему переваливающейся походкой начальству один.

– Да. И про «Пот бережет кровь!» – тоже, – утягивая приятеля с дорожки за угол здания, молвил второй, более сообразительный. Черт его знает, этого важного придурка – вдруг оглянется, и беды не оберешься.

Понятно, что желторотики не могли понять того, что сейчас Поппендик был в блаженном состоянии и не хотел вылезать из нирваны ради двух недоделков. Тем более что масса внимания и сил уходили на то, чтоб не повредить три сырых яйца, купленных у старшины. На этот деликатес у оберфельдфебеля были большие планы. Свежие яйца! Да он почти забыл их вкус!

От автора: В Рейхе были концентрационные лагеря, созданные сугубо для уничтожения в них людей, отличавшиеся по задачам от рабочих концентрационных, где заключенные тоже умирали часто и постоянно, но, тем не менее, основной задачей обычных концлагерей было все же получение продукции.

В частности, лагерями только для уничтожения были шталаги для военнопленных из РККА в 1941 году, основной задачей которых было выморить за зиму максимальное количество военных мужчин при минимальных расходах. Вермахт, в ведении которого были эти лагеря уничтожения, с задачей справился на «отлично» – уморив холодом, голодом и болезнями порядка двух миллионов советских пленных, часть из которых и военнослужащими не были. Кому интересно – посмотрите приказ о том, что все советские мужчины на оккупированных территориях считаются потенциальными военнослужащими РККА. На фото наших пленных, бредущих в колоннах, масса явно гражданских людей.

Лагерь в Собиборе, про который упомянул старшина учебной роты «Пантер», тоже был сугубо для ликвидации, но находился в ведомстве Гиммлера. Отмечу тот факт, что он был создан в мае 1942 года для ликвидации польских евреев, хотя Польша была в руках Гитлера с 1939 года. Советских же евреев ликвидировали сразу по оккупировании местности при активной помощи местного населения – нацкадров. К примеру, Литва и Эстония бодро устроили полный «юденфрай» еще до наступления 1942 года, то есть за три-четыре месяца. Латвия чуток поотстала, но тоже старалась. С чего так тютенькалось гитлеровское руководство с европейскими евреями – сказать не могу, но вопрос возникает. И почему в той же Польше надо было устраивать такие хлопоты с устройством лагеря, перевозкой масс для ликвидации, при имевшемся уже опыте обработки унтерменшей в СССР – тоже непонятно.

Поляки с радостью и удовольствием приняли бы участие в акциях не хуже эстонцев, литовцев, латышей или украинцев. Очевидно, что «все животные равны, но некоторые – равнее других». А за чешских евреев принялись уже в 1944 году, например. Видел в Праге своими глазами памятные таблички.

К слову, даже в Собиборе было производство – там ремонтировалось трофейное оружие, в основном – советское. Потому основная масса прибывавших шла в «баню», на газификацию, а потом в ров, но те, кто был бы полезен Рейху в восстановлении оружия – оставлялись в мастерских. Так и пленного лейтенанта Печерского оставили. На чем лагерь и кончился. А до прибытия группы советских пленных полтора года отработал практически без сбоев.

Мятеж пошел не совсем так, как надо: склад оружия захватить не удалось, и большая часть из бежавших четырехсот двадцати человек была все же ликвидирована во время побега и в ходе облав, в которых активнейше участвовали местное население и польская полиция. Тем не менее, часть беглецов спаслась (поляки тоже разные, не все с восторгом лизали немецкую задницу и немецкие ботинки), потому лавочку прикрыли, лагерь был уничтожен немцами в сжатые сроки. Пара нюансов: попадалось в литературе, что голландцы (в смысле – евреи из Голландии), тоже бывшие заключенными в лагере, не решились на побег, потому как не знали польского языка и, как написал очередной журналист, «не чувствовали бы себя комфортно при общении с польским населением». Были эсэсманами тут же ликвидированы.

Если это так, то странное было у людей представление о комфорте. Также 130 человек не приняли участие в мятеже. Разумеется, этих свидетелей эпичного немецкого провала тоже ликвидировали моментально

Старший лейтенант Бондарь, временно исполняющий обязанности командира батареи в ИПТАП

Туман полз слоями, и мерещилось в нем всякое. Впору бы подумать о чертовщине, но, как комсомолец и офицер РККА, да в придачу слышащий за туманом отдаленный рык танковых двигателей, ВРИО комбата до таких старушечьих страхов не опустился. Чего уж там бояться всякой нечистой силы из мифологий, когда вот она, реальная и уж точно нечистая, сила готовится к танковой атаке.

Сидел Бондарь рядом с первым орудием своей (хотелось верить, что уже – своей, и скоро от дурацкой приставки ВРИО он избавится) батареи сразу по трем причинам. Первое – стояла пушка на фланге, а немцы были мастерами находить слабые стыки и пролезать с флангов; второе – отсюда было видно лучше, чем с организованного уважающими своего командира бойцами НП; наконец, в-третьих – наводчик, сейчас напряженно всматривающийся вместе с комбатом в ползущий туман.

Глаз у этого парня был точный, и стрелял он мастерски, но на днях состоялся неприятный разговор с начальством. Дело было в том, что артиллеристы ИПТАПов не зря носили на левом рукаве черный ромб с перекрещенными стволами старых пушек. Это были – без всякой лести – лучшие бойцы. Сильные, выносливые, стойкие – и одновременно умные, расчетливые и – храбрые. Без залихватской и чуток дурашливой лихости десантников, без показушной элитарной смелости разведчиков, без плакатной кинематографичности летчиков и моряков. Скромные, знающие себе цену боги войны.

А наводчик паниковал под бомбами и опять потерял голову при утреннем воздушном налете – пришлось его искать. Пришел, правда сам, но через шесть минут. И снова бомбежка – тут немцы бомбили почти безнаказанно, словно в начале войны. Наши чертовы соколы все никак не могли перебраться поближе, а с дальних аэродромов получался пшик, а не воздушное прикрытие.

Заняли позиции, толком не успев закопаться, еще и в бой не вступили, а раздолбали стервятники 4 пушки, и людей побило. Потому начальство очень остро восприняло беготню наводчика первого орудия и весьма настоятельно рекомендовало сменить этого пугливого на кого покрепче, а этот пусть замковым побудет!

Бондарь не согласился.

– Он, товарищ капитан, как моей мамани кот. Тот тоже, если внезапно напугать – паникует, а если есть время собраться – то храбрый. Всем соседним котам раздал по шеям и зашугал, а у нас в Сибири коты – звери серьезные, каждый по пол-рыси выходит!

– Какой еще, к чертовой бабушке, кот? Запаникует – и все, хана вам всем! – весьма компетентно возразило начальство.

– Я присмотрю. Танки пока не летают, внезапно не выскочат из-за леса. А менять коня на переправе…

– Ручаешься, Бондарь?

– Так точно, товарищ капитан, ручаюсь.

– Вот же хохол упрямый! Ладно, под твою ответственность!

И теперь сидел ВРИО комбата, подстраховывал. И не нравилось ему то, что слышно за туманом. Вот так бы сказал, что тяжелые машинки там урчат. И вроде как характерный свистящий гул. Вроде у «Пантер» такой. Но и еще что-то там такое, отличное от хорошего.

А потом рев стал приближаться. Глянул на наводчика – круглит спиной, к прицелу прилип. Вроде – не паникует. Уже хорошо. Ударили по нервам орудийные выстрелы, особо гулкие по туману сырому. Вспышки видно, даже без бинокля. За спиной грохот разрывов. Куда лупят? Там же вроде нет ничего? Наобум святых бьют, провоцируют?

Артиллеристы зарылись в неудобья, по довоенному уму пушки бы ставить надо было там, где сейчас снаряды рвались, но здесь из-за рельефа местности получалось, что и пушкарям неудобно, но и танкистам тоже трудно придется – ствол надо будет опускать на максимум, и не факт, что угла хватит. Штабники полковые и рассчитали, и побегали сами, да и огневики тоже проверяли.

ИПТАП молчал. Продолжая лупить в белый свет, как в копейку, танки приближались. Точно, «Пантеры»! Две штуки в пределах видимости, да и сбоку их же пушки лупят, значит – еще несколько штук. И это – хорошо: слабоваты у них осколочные снаряды, заточен танк под драку с такими же бронированными железяками. Эх, жаль, не вкопались как следует, ну да не впервой. Знакомый зверь, сейчас вот ему в борт и зад!

Батареи стояли опорными пунктами, рассчитаны были позиции на круговую оборону, и потому панцеры обязательно подставлялись бортами для соседних батарей. А землица здесь – чистый песочек, рыхлый грунт – значит, гусеницы будут проседать, и скорость у «кошаков» будет убогой.

Сбоку загрохотало – там уже начали молотить вовсю, а тут, кроме вспышек, и не видно толком ничего. Биноклем шарит по туману старлей, но только полосы вьются. И немцы лупят над головами старательно.

– Вижу, тащ стршлтнт! – скороговоркой наводчик заявляет. Ишь, Кот Сибирский, углядел. А он уже и сам увидел хоть и размытые, но силуэты.

– Ждем!

Точно – «Пантеры». Контуры характерные сейчас уже угадываются. Едут медленно, как вошь по струне. Беременная и мокрая. Но зато стреляют часто, придурки. Не на тех напали – нашли дураков на такой дистанции отвечать! Подъезжайте поближе, оглохните от своих бабахов, очумейте от всполохов своего огня… А мы – ответим, когда нам надо. Хрен вам огородный по колено, а не провокация.

– Ждем!

Странно, пехоты не видно. Прямо как на Курской дуге! Поморщился, вспомнив, как без пушек остался. Контуры уже четкие, вот уже сейчас… 500 метров! Справа часто зададанили все четыре орудия четвертой батареи.

– По танкам противника! Дистанция – 500 метров! Огонь!

Телефонист отрепетовал. И орудия врезали неровным, но залпом. Кот Сибирский явно попал первым же снарядом – угасла трасса в танке. Но едет, зараза! Толстолобый! Ничего, сейчас сбоку от пятой батареи полетит! Пушка снова дернула стволом, взметнув вокруг сухой песок и ударив громом по ушам. Опять то же.

Наконец-то трассеры от пятой батареи! А, не нравится! Огонь танки ведут беспрерывно, но все не туда куда-то – то ли не видят, откуда по ним летит, то ли сами себя ослепили частым огнем, то ли еще что. Но попятились и задом откатываются чуть ли не быстрее, чем передом ехали. Прямо итальянцы какие-то: у тех, говорят, в танках одна скорость вперед и четыре – для заднего хода…

Перевели дух, наводчик зубы скалит: отлично отстрелялись, хоть и не запалили никого, но – атаку отбили. Сам Бондарь ответно ухмыльнулся, похвалил, но ухом улавливалось, что рев странно меняется. Вроде как и удаляется, а вроде и нет. Вот показалось, что и ближе ревет кто-то.

Деловая суета, пустые гильзы и укупорку – долой, новые снаряды поближе – тоже слышат ребята, что не конец веселью. И посерьезнели.

Танк увидели сразу, в один момент и комбат, и наводчик, и шустрый правильный, который аж присвистнул испуганным сусликом, тут же пригибаясь.

– Тащ комбатр!

– Вижу. Что это за?!

– Непонятно. Не было таких силуэтов в руководстве! – уверенно заявил наводчик, вовсю крутя рукояти. Ствол орудия пополз по горизонтали, опускаясь.

Здоровенный, словно деревенская изба крепкого хозяина, танк пер не там, где шли до того «Пантеры». И – как с некоторым ужасом понял Бондарь – работать по этой громаде не может ни пятая, ни четвертая батарея, да и свои орудия смогут дать огня, когда эта бронированная тварь вылезет из лощинки метрах в ста от этого орудия. Так что только одна пушечка с убогим для такого громилы калибром.

Кот Сибирский напрягся, но с виду был совершенно спокоен.

– Огонь по готовности, дистанция та же, – приказал то, что и так очевидно.

– Есть, – и голос спокойный, словно не бегал час назад от бомберов, как заяц очумелый. А самому старлею очень захотелось оказаться подальше от этой обреченной, (чего уж самому себе врать) пушечки с расчетом, которому жить осталось минуты две – как огонь откроют, так и все. Люто захотелось уйти ко второму орудию, да и повод есть – распорядиться выкатить на прямую наводку чуть вперед, чтоб в бочину врезать, когда первое орудие первой батареи танк будет давить гусеницами. Но – не смог. Понимал, что пора драпать, а гонор не дал. Глупость мальчишеская – а не мог свалить в туман. Сам себя обругал за дурь такую и остался сидеть, сжимая побелевшими пальцами уже ненужный бинокль.

Танк взревел победно и злобно, дернулся вперед, добавил ходу, широченные гусеницы забликовали стремительнее. И здоровенный же! И орудие не в пример ЗиСке третьей – и длиннее, и толще. Что еще за чудо-юдо на наши головы свалилось?

– Беглым – огонь! – сказал самому себе и вроде как даже чуточку опоздал – пушечка противотанковая рявкнула раньше. Трассер воткнулся в тушу танка и пропал там бесследно. А танк пер. Неудержимо. Сейчас поведет бревном ствола и плюнет ответно – и все. Вообще – все! Всем сразу и навсегда! А тех, кто еще будет булькать кровью, пытаясь уползти с перебитыми конечностями из-под накатывающих гусениц – размажет, вомнет в землю. Холод по спине, и язык онемел. Еще трассер в тушу. Едет, сволочь.

Кто – то угрюмо матернулся. Сейчас должен засечь и дать обратку ответную. Еще трассер впился в танк. И еще. И еще. Тренированный расчет выдал такую скорость стрельбы, что и на соревнованиях не покажешь. Всем беглым огням беглый. Пока танк пер триста метров, полтора десятка снарядов получил и принял своим толстенным лбом. И ни один не пошел в рикошет – все там остались, вбитые в броню.

А танк пер равнодушный к этим комариным укусам. Хоть вой! Еще трасса в лоб башни! И тут артиллеристы хором выдали восторженный ворох матюков – не удержались, прорвалось дикое напряжение этих самых длиннющих в их жизни минут – громадина в паре сотен метров перед орудием вдруг стала разворачиваться, показав себя сбоку во всем устрашающем великолепии. И наводчик влепил бронебойным в моторный отсек. Как в аптеке! Стальная громадина встала, как вкопанная, тяжело качнув телеграфным столбом орудия. И показалось Бондарю, что видит он оранжевый блеск в круглой дырочке. Точно – светится, словно в фонаре!

– Отставить огонь! – посчитал про себя и ужаснулся тому, сколько снарядов осталось на позиции. Гулькин нос и понюх табаку!

– Лезут, заразы! Из люков лезут! – восторженно рявкнул наводчик и, глянув вопросительно на командира, рванул со спины ППШ. Брякнул об верх щита, застрочил короткими. И Бондарь видел, как выскакивали черные фигурки, прыгая за танк. Тут запоздал с пальбой Кот Сибирский – успели немцы удрать, но и черт с ними, а танк уверенно и быстро разгорался, словно громадный костер.

И это было самое прекрасное зрелище за все время короткой еще жизни старшего лейтенанта, самое великолепное! Да каждый бы день любовался по три раза, и на сон грядущий – тоже! Ведь и не надоело бы!

Опомнился, тряхнул головой, орлом глянул на расчет, который, забыв обо всем, таращился восторженно, говоря разное.

– Осколочными, парой – чтоб за танком рвануло! – не по-уставному скомандовал, но поняли правильно. Убедился, что все вышло, как хотел, и если немецкие панцерманы не успели унести ноги подальше – должно было их зацепить, не порвать – так контузить. Сам бегом к телефону, телефонист – и тот, как на именинах, радостный сидит – тоже, небось, ждал, что его будут утюжить в никудышном песочном окопчике, от которого защиты шиш да ни шиша.

Начальство неожиданно веселое бодрым голосом вопрошает: сколько танков сжег? Причем вроде и без иронии. Осторожно ответил, что пока – одного подпалили, зато большого. Тут же получил заушение, что в других-то батареях и поболее набили. Вторая батарея – два танка, третья – два, пятая – три, это не считая бронетранспортеров! При том, что под бомбежкой они пострадали!

ВРИО комбата даже обиделся за свой танк и постарался его разукрасить всеми цветами и красками. Мало ли что там за железяки другие подпалили – а моя железяка здоровеннее! Метров десять в длину, да по четыре в высоту и ширину! И в руководстве такой нет, за что ручается и головой отвечает!

– Рыбак ты хороший, Бондарь! Пара таких же, как твой, на поле стоит, так поменьше размером, как доложили. Метров семь в длину, не больше!

– А я со стволом считал, товарищ капитан!

– Ну, молодец, вывернулся! Пошли пару человек, чтоб вблизи глянули и документы забрали, какие найдут.

– Никак нет, горят документы ясным огнем! – обиженный Бондарь чуточку отыгрался.

– Так пусть измерят, как должно. И быстро!

– Есть, товарищ капитан!

Бегом обратно вернулся – а там расчет спорит, языки об зубы чешет.

– Об чем спор?

– Да вот, товарщ старлтнт – кумекаем, почему он не стрелял? А уж разворачиваться – и тем более непонятное действо, – степенно ответил одноухий заряжающий.

– И что решили?

– Не тот немец пошел. Новички зеленые, так считаю. В сорок первом черта лысого они бы нас в живых оставили, пошли бы накрытия сразу (артиллерист по привычке потер то место, где вместо левого уха была у него дырка в красном рубце, стянувшем висок).

– А я думаю, очумели немцы от снарядов по лбу, гулко там, в железной коробке-то, – веско отметил наводчик.

– Не пробили же! – возразил снарядный первый.

– У меня шурин одноглазым с войны вернулся. Танкист был. Получили болванку, броню не пробила, а от удара изнутри крошка стальная откололась и секанула по лицу, как дробью с ружья. Вытек глаз-то.

– Может, и повредили ему пушку-то! – добавил усатый замковой.

– Вот сейчас и проверим: ты и ты – до танка, посмотреть, обмерить и назад. Зря головами не рискуйте, а мы подстрахуем.

Пара ловко ввинтилась в траву, остальные ждали, глядя в оба глаза. Мало ли что!

Но обошлось. Пока разведка ползала туда и оттуда, немножко умеющий рисовать снарядный первый накидал на бумажке из планшета запасливого комбатра контуры этого чудища. Сам Бондарь в это время шарил взглядом через мощь стекол бинокля по окружающей местности. Но все было тихо и спокойно, даже уже и птички какие – то затенькали над полем.

С того момента, как прибыли сюда и окапывались под бомбами, прошло всего-то два часа. А устал, словно пару дней мешки таскал бегом и далеко. Такого, чтобы лепить в танк 17 снарядов одной очередью, словно это не нормальное ПТО, а сумасшедшая зенитка, не было в опыте у много повидавшего Бондаря. И что бы там ни получилось – перепугались салаги немецкие, оглохли или их командир свихнулся, но повезло сегодня адски всему расчету и командиру первой батареи.

Обстрелять махину другие орудия смогли бы только тогда, когда танк заехал бы на орудие своими широченными гусеницами. А так – вон стоит, полыхает, и громко ахают в раскаленной утробе боеприпасы – дистанция – то смешная, рядом совсем, потому ушам неприятно.

Привычно воняло горелым порохом, потом и копаной землицей. А еще – пригоревшей на стволе краской. Подкрашивать придется, точно.

И надо было переделать еще массу дел. Окопались плохо – только орудийный дворик обозначив, а надо обязательно «карман» вырыть поглубже, куда с огневой позиции орудие скатить, чтоб не торчало мишенью. Щели для бойцов тоже нужны обязательно, расчеты опытные – уже исправность орудий проверили, глянули – не осталось ли снарядов в стволах, что часто случается после стрельб боевых, когда беглым лупят. Теперь боезапас пополнить, пустую укупорку с гильзами собрать и увезти – и пообедать не забыть, накормленный артиллерист – могуч и смел!

Встреченный впервые тяжелый, даже скорее тяжеленный, танк и огорчил, и порадовал. Огорчил, потому как на редкую удачу артиллеристов вел этот громила сегодня себя не так, как обычно действовали немецкие танкисты. Мишень натуральная в натуральную величину, иначе и не скажешь. Уже знал Бондарь от телефониста, что кроме побитых при авианалетах ранним утром четырех орудий более полк потерь не понес. А танкисты потеряли наглядно восемь машин, горящих и стоящих на поле боя – причем все серьезного расклада, тяжелые «Пантеры» и эти – черт их знает, как называвшиеся. То есть тут воевали немцы слабо и неумело. Но при матером экипаже, да из засады – такая стальная дура дров наломает и крови пустит страшно.

Зато порадовало сообщение лазивших у горящей машины бойцов – по их словам, чудо-юдо провалилось гусеницами в песок так, что через пару часов на брюхо сядет. И вспоминались беседы с капитаном Афанасьевым про потерю немцами инициативы. С такими коробками немцы точно ничего и нигде не поспеют. «Тигр»-то тяжел, а этот гроб с музыкой – еще тяжелее. Причем землица тут не каменистая – песочек рыхлый, да болотцев полно с речушками. Потому просчитать, где враг полезет, очень даже можно. И то, что ИПТАП поспел загодя и встретил атаку готовым – показательно. Кончилась немецкая внезапность! Теперь действия немцев предсказуемы – и это половина успеха. Скорость у немцев кончилась.

И еще – в утренней бомбежке, когда три десятка самолетов немецких в два захода вывалили кучу бомб на головы артиллеристов – показалось Бондарю, что и в этом слабость немцев торчит. Нет, когда лежал и отплевывался от набившегося всюду песка – небо с овчинку показалось, чего уж. Вот потом, когда сидели и ждали танки, что-то такое в голове ворошилось. Благо – было с чем сравнить, везучий старлей с самого начала войны на действия немцев глядел, а парень он был наблюдательный и неглупый.

Так вот тогда, в начале войны, при немецкой бомбежке от полка остались бы рожки и ножки, всяко уполовинили бы люфтваффы артиллерию, а оглушенные и пораненные остатки дотоптали бы танки. Немцы начала войны бомбили куда точнее, уверенно и успешно накрывая цели. Теперешние – сначала истребители сыпанули мелкие бомбы ворохом, явно не прицельно, потом двухмоторники с горизонтали сыпанули густо – и быстро тикать. Ни в круг не встали, ни повторно не прилетели. Поспешно все, торопливо, лишь бы свалить побыстрее, хотя, как и в сорок первом, никакого зенитного прикрытия, считай, не было – долби и кромсай не спеша. Потратили боеприпаса вагоны, а боеспособность полка не убили. И панцеры за это заплатили сполна.

Довелось Бондарю под бомбами лежать – знал, какое сатанинское изобретение ума человеческого – пикировщики и штурмовики. Только вот давненько не видел он в небе немецких «костылей» и «лаптежников». Похоже, кончились они в немецкой армии, как класс, оставшись кучами горелого люменя в полях и лесах. И повторяют теперь немцы то, что в начале войны приходилось от бедности делать нашим: пускать неприспособленные для штурмовки истребители да серьезными бомберами пытаться накрыть малоразмерные цели. Толку мало, а потери были лютые.

Теперь роли поменялись. Артиллеристы своими глазами не раз видели, какой кошмар фрицам устраивают на дорогах «горбатые» Илы. Знакомые ветеранам картинки, только в сорок первом и сорок втором годах это наши горелые машины, танки, трупы по обочинам дорог громоздились. Ныне – строго наоборот. И как пикировщики работают – тоже видели. Уже – наши пикировщики.

Как во времена блица немецкая авиация расчищала дорогу своим наземным войскам, так теперь наши наконец-то в воздухе сломали ситуацию, облегчив жизнь на земле своим сухопутчикам. И хоть тут, под Сандомиром, от чертовых соколов ни слуху ни духу, а и немцы не те. Привычно зашуганные, так можно сказать. Передернулся, вспомнив пережитый старый ужас, как девятка «Лаптежников» не спеша, размеренно, пунктуально вынесла дюжину пушек, тогда еще – сорокапяток, и ополовинила расчеты, причем все были на уже отрытых позициях, успели окопаться. Не помогло.

Клали Ю-87 бомбы точно в «карманы», а потом еще и пулеметами чесали, вертя идеальный круг в воздухе и по одному атакуя точно и неотвратимо. Курскую дугу вспомнил, где его взвод накрыли, причем дважды. И чувствовался другой настрой и у врага, и у своих – верхним чутьем или интуицией, черт его знает…

Определенно – как и бойцы говорят – не тот немец пошел. Кончились те, которые в начале перли неудержимым валом. А у заменивших их выучка просела сильно. И горящий совсем близко громадный танк – тому пример. Страшная машина, мощная. А начинка бестолковая оказалась. Тут Бондарь себя охолонул. Сегодня – просто повезло. Но в благость впадать нельзя, на войне это очень быстро и очень плохо кончается.

И наглядно убедились батарейцы, что еще не весь немец вышел, когда через несколько дней отбивали атаку обычных «четверок». Солоно пришлось – и маневрировали панцеры умело, и складки местности использовали умно, и стреляли метко. А после того, как поняли, что атака сорвалась – бодро укатили задним ходом, огрызаясь на ходу. Правда, и насовали им: три танка остались на поле гореть, но в батарее старлея четвертое орудие было разбито вдрызг, второму сорвало верхний щиток, погибло пятеро бойцов, а семеро ранеными убыли в тыл.