Война становится привычкой

Через час после нашего приезда появился Спартак. С неизменной улыбкой на усталом и запылённом лице даже не вылез, а просто вывалился из кабины «Урала», сбросил разгрузку и броник, у стены поставил автомат, протянул к нам руки: вот он я, берите, обнимайте! Обнялись, но его протокольно-дипломатичные вопросы о том, как добрались, опередили со Старшиной дружным «Хорошо!».

Спартак симпатяга редкостный, наш любимчик, располагает какой-то детской незащищённостью (целый майор и начальник весьма важной полковой службы!), поэтому всегда привозим ему что-то сверх потребности. Не больше того, что просит, а именно больше, чем требуется, потому что Спартак никогда ничего не просил. Да и его ребята ему под стать: открытые улыбки, бесхитростные какие-то, дружные, все земляки, одним словом – семья.

На этот раз в качестве сюрприза футбольный мяч. Хотя и подозрительно лёгкий, но Старшина заверил, что настоящий. Замкомвзвода Саша в молодости играл за сборную Брянска, так что мяч для него не только средство для поддержания формы, но и ностальгия по спортивной молодости. Он сразу же схватил мяч, подбросил, принял на грудь, сбросил на ногу и погнал настукивать, припрыгивая на одной ноге, светясь счастьем. Такие финты выкидывал, что загляденье! Вроде бы и взрослый дядя, а на деле ну чисто пацан!

Пора было уезжать – ещё надо Кременную проскочить, потом Рубежное, ну а от Северодонецка дорога относительно гладенькая, так что к вечеру в Луганск успеем, если повезёт, конечно.

Канючил с четверть часа: «Вить, ну, поехали. Вить, поехали, чёрт возьми! Вить, да поехали же!», а в ответ бесконечное: «Сейчас, Саныч. Ну сейчас. Да сейчас…» С трудом, но Старшину удалось-таки притащить к машине. Вообще-то он неугомонный и разговорчивый до невозможности, поэтому пришлось его буквально за рукав тащить в наш «корвет»: нас ждал Филин. Витя упирался, всё пытался что-то досказать, разузнать, наставить на путь истинный. Он так и остался в душе, да и по повадкам, старшиной разведроты советской десантуры, искренне полагая, что кругом царит бардак несусветный, который надо исправлять. Дай ему волю, так строевым бы бойцы вышагивали даже в траншее. Летом двадцать второго года под Изюмом он «строил» генерала, уча его уму-разуму: и не так служба охраны организована, и дисциплинка хромает, и скрытые дозоры не выставлены, и вообще всё не так, не по-старшински…

Моё терпение лопнуло, и я бесцеремонно затолкал его в кабину, несколько нелитературно и довольно эмоционально выражая недовольство. Буквально минут двадцать назад сонливость как рукой смахнуло, заползла змеёю в душу неясная тревога, свила себе гнёздышко и давай расти-разрастаться. Так что дело вовсе не в закончившемся терпении, а во вселяющемся неясном чувстве страха, величаемом у нас просто чуйкой.

Поправив загруженные за разложенным задним сиденьем гранатомёты и ПЗРК, устроился рядышком со Старшиной, и мы рванули подальше от избушки на опушке шумного леса. Мелькнула мысль: а ведь лес тоже сражается. Укрывает технику и блиндажи от зорких «птичек», даёт тепло – вон сколько валежника для блиндажных печек, принимает на себя осколки снарядов и мин – почти у всех сосен, акаций, клёнов иссечены стволы и особенно макушки, начисто отсечены огромной секирой ветви.

А уезжать-то всё равно не хотелось. Остаться хотя бы на сутки, наварить ребятами домашнего борща, нажарить картошечки, наслушаться бы их историй да исписать блокнот, но всё на бегу да на бегу, всё торопимся, всё спешим, не замечая походя красоты…

Едва миновали Кременную, как пришло видео от Спартака. Оказывается, четверть часа спустя после нашего отъезда в то самое место, где рассматривал шайтан-трубы Старшина, прилетела «дура». Не снаряд прилетел и не ракета, а осколок, небольшой такой метровый осколочек от натовского гостинца. Сама «малыха» разорвалась за забором в саду, а эта железяка завалила ограждения и вошла в землю аккурат в то самое место, где только что стоял Старшина. На первый взгляд всё же ракета была от европейского аналога «смерча» или «урагана», ну да что там гадать – пронесло и хорошо!

Вот ведь как бывает: какие-то минуты могли разделить всё на «до» и «после», не прояви я настойчивость. Наверное, Господь решил, что на этой земле от нас пока есть хоть какой-то прок. Так что ещё подвигаемся, побарахтаемся, посуетимся… А Спартака попросили сохранить нашего «крестника» до нашего возвращения: в следующий раз обязательно заберём в домашний музей Старшины.

3

Грех обижать другие части, но «Волки», пожалуй, самая что ни на есть упорная в обороне, дерзкая в наступлении и вообще самая лучшая бригада из всех, встреченных мною. А ещё потому, что это бригада Филина. Почти половина бригады мобилизованные: хотя они уже воюют с осени прошлого года, но все проходят по графе «мобилизованные» и зовут их по привычке и снисходительно не иначе, как мобики. Ещё есть пара сотен «кашников»[6] – вчерашних зэка. Остальные – «добровольцы-контрактники».

Две бригады минобороновских чевэкашников за пару месяцев укры размотали в прах, подразделения армии «проломились» и оголили фланги. Кому обязаны своим рождением эти «частные войска» мраком покрыто, но управление ими отдали ГРУ, или, как теперь называется, Главному управлению Генштаба. Идею Старинова и Жукова претворили в «Редутах», превратив их в коммерческий проект.

В самом начале войны на харьковском направлении непосредственно работали с этими отрядами – так себе впечатление. Осадочек остался, и к концу мая они растворились: кто разбежался, кто подался на Донбасс, кто вернулся домой. Но были среди них и такие, как Серёга «Маугли» – отчаянно-дерзкие, безбашенные, отважные и смелые.

Тогда у комдива оставалась последняя надежда – «Волки», отдельная диверсионно-штурмовая бригада. Не резервы, а именно надежда. И Филин бросил своих «волчар» на оборзевших гайдамаков. Сначала два десятка первых попавшихся под руку «кашников» быстро отрезвили ошалевших от успеха укров – каждый дрался за десятерых, и «воины света» повалили вприпрыжку на постоянную прописку к Небесной Сотне, бросая обжитые окопы. «Кашники» ворвались в траншеи, добили раненых – закон войны: не оставлять за спиной живого, полуживого и даже полумёртвого врага, рассредоточились, доложили по рации о потерях – шестеро «трёхсотых», и приступили к «работе». Узкий участочек фронта – взглядом окинуть, головы не поворачивая, но слух о матёрых и неустрашимых бойцах мгновенно разлетелся по укроповским подразделениям, отрезвив и помножив на ноль их наступательный пыл.

Два десятка вчерашних зэков стояли насмерть, и накатывавшие волны противника разбивались о них на мелкие брызги – бежавшие, ползущие, орущие. За четыре часа три отбитые яростные атаки, поддержанные бээмпэ. На поле остались три горящих факела ещё с первой атаки, полсотни неподвижных тел и чуть больше орущих и шевелящихся. «Волки» раненых не добивали – давали отползти, уползти, эвакуировать. Это был особый почерк бригады – позволять украм убирать убитых и выносить раненых, за что их уважал враг.

«Кашники» не дрогнули, когда их окопы засыпали минами и осколки выстригли под ноль всю прошлогоднюю траву вокруг, заодно густо перемешав землю со снегом. Не ушли, когда закончились патроны и остались только гранаты. Они верили, что помощь придёт – Филин дал слово прислать резерв, и ещё ни разу (!) не было случая, чтобы он его не сдержал.

Сначала появились «мобики» – запрыгнули в траншеи, с ходу дистанционно заминировав кустарной установкой подступы, от щедрот душевных плотно прошлись из пулемётов и АГС по ещё не опомнившимся украм, а потом взялись за сапёрные лопатки. Нет, не в рукопашную пошли, кроша направо и налево, а с бешеной скоростью стали рыть дополнительные ходы сообщений, «лисьи» норы и подправлять траншеи. Закопались, и когда начала укроповская арта «лохматить» опорники, они стали недосягаемы для осколков. Это были уже не прошлогодние «мобики», стенающие и стонущие, в соплях и слезах взахлёб ведающие о своих переживаниях, а заматеревшие, цеплявшиеся мёртвой хваткой, мыслящие трезво и рационально, настоящие бойцы, а потому отличавшиеся стойкостью и отчаянной храбростью.

Всех своих раненых «волки» вынесли – таков закон бригады: чего бы то ни стоило, но всегда и при любых обстоятельствах вытаскивать своих раненых и погибших. Как говорят в бригаде: «Закон Филина – своих не оставлять, вытаскивать всех». Выносили «трёхсотых» «кашники» и вовсе не потому, что раненые из их набора: не забери сразу, так Филин всё равно заставил бы вернуться и вытащить всех. «Волки» заняли оставленные чевэкашниками позиции, напрочь отбив охоту у вэсэушников рыпаться на их участке, и стали ждать замены. Не дождались. Генерал был признателен Филину – спас честь дивизии и корпуса и в благодарность «прирезал» ещё шестьсот метров линии фронта.

Свои потери Филин оценивает, как «жуткие»: с дюжину погибших и около сотни «трёхсотых» с апреля этого года. Рядышком подразделения «обнуляются» за месяц-другой, а то и быстрее – как умеют наши командиры, так и воюют, а у Филина «кашники» пишут рапорта с просьбой заключить с ними контракт повторно. И всегда приписка: «…просим оставить в бригаде у Филина…» А кто-то намеренно переходит к нему, прося лишь об одном: сообщить в прежние подразделения, что они не дезертиры. Они просто хотят сражаться по-настоящему под началом настоящего офицера.

4

На Соледар насыпают щедро, мощно и регулярно. Выбраться из него целым – всё равно, что в рулетку сыграть с пятью патронами в семизарядном револьвере. По всей линии фронта северо-западнее Бахмута (при всём уважении к товарищу Артёму город всё-таки исконно русский, Бахмутом наречённый ещё Иваном Грозным, с историей казацкой) идут жёсткие бои: грохот арты рвёт барабанные перепонки, так что край нужны тактические наушники, которых у нас нет и не было. Были у меня противоосколочные очки, но первые подарил ещё в четырнадцатом кому-то из бригады «Призрак», вторые отдал в самом начале войны земляку потому, что особо не верил в их чудодейственную способность держать осколки, ну а третьи подарил комбригу ещё в позапрошлом году под Изюмом: и нужнее они ему, и он сам гораздо более ценен для Родины, чем волочащая ноги рухлядь. А тактических наушников сроду не имел. Точнее, были поначалу, но так, для форсу и мне без надобности, потому и отдал в артдивизион: им нужнее, глохнут ребята…

В подвале поёт гитара. Точнее, рвет её струны культяшками пальцев – обкорнал их осколок, начисто срезал фаланги – старшина миномётной батареи с позывным «Осколок». При первой встрече на вопрос о причинах такого позывного отшутился:

– Предлагали Миной назвать или Снарядом – по специальности, значит, но у них, двоечников, ни ума, ни фантазии. Вот я и подумал: назови так – непременно миной или снарядом шандарахнет и поминай, как звали. А тут Осколок – есть шанс уцелеть.

И плывёт над тесными сводами подвала «Война становится привычкой» Виктора Верстакова[7]. Он вообще обожает его стихи. Может быть потому, что знает о войне не понаслышке: захватил Афган, затем две Чечни, Донбасс в четырнадцатом…

Война становится привычкой,опять по кружкам спирт разлит,опять хохочет медсестричкаи режет сало замполит.

– Жаль, что сала нет, – обрывает себя Осколок, и струна жалобно стонет. – На хлебушек с натёртой чесноком корочкой тоненько так намазать и маленькими кусочками откусывать, чтобы во рту таял… Твердят нам всякие чудаки на букву «м», что войны никакой нет. Есть только спецоперации, а войны нет. Да что они знают-то про войну?

И вновь обрубками пальцев перебирает струны, едва попадая в тон, и плывёт по тёмному подвалу «Война становится привычкой…».

Ну, а теперь продолжу коротенькие зарисовочки о «волках» Филина. В разное время написанные, только в силу каких-то причин раньше свет не увидевшие. Хотя причина, как правило, одна: Филин запрещал. Не хочет публичности для себя, а страдают все остальные… Нарушаю запрет.

4.1

Укры ломились на опорник, как истомившиеся похмельной жаждой мужики в только что распахнувшую двери пивнушку. Дважды простреленный комроты приказал оставшимся в живых уходить, а сам лёг за пулемёт. Бойцы были тоже изранены, но, наложив жгуты и перевязавшись, делали вид, что ничего не слышат. Ну, пропал внезапно слух и хоть тресни! Бывает, особенно когда ничего слышать не хочешь. Конечно, они могли уйти: ползком, по-пластунски, на карачках по ещё не занятой украми широкой лесополосе, но не хотели оставлять своего комроты, а вытащить не осталось сил. У троих осколочные ранения в ноги – иссечены так, что клочья брюк свисали вместе с ошмётками мяса, у одного разворотило бедро, у остальных простреляны или разорваны пулями и осколками руки, грудь, живот. Буряту повезло больше других: ему огромный кусок от разорвавшейся мины плашмя ударил по спинке броника, динамическим ударом переломав рёбра. И всё равно они, даже «везунчик» Бурят, не могли тащить раненого комроты даже волоком.

Старлей не стал кричать на них, материться и приказывать, прекрасно понимая, что сейчас никто из его бойцов никакому приказу не подчинился бы. Здесь нужно было что-то необычное, что могло их убедить оставить его. Он разомкнул пересохшие губы и тихо попросил выйти в расположение бригады и доложить, что он остаётся, потому что капитан последним покидает тонущий корабль, а опорник – это его фрегат. Что на опорник укры зайдут только по трупам своих, когда у него закончатся патроны и ему останется только встретить их последней гранатой. Но, в принципе, он не возражает, если Филин пришлёт за ним, чтобы вытащить его. Связаться по рации он не мог: разорванная осколками, она валялась ненужным хламом за бруствером окопа.

И они услышали его, понимая, что спасение командира в том, сумеют ли они добраться до Филина или нет. Они смогли кое-как проползти всего сотни полторы метров, когда наткнулись на спешащих на выручку разведчиков. Филин нутром чувствовал неладное – молчала рация и выстрелы доносились всё реже и реже, потому и послал разведчиков на опорник. Они подошли вовремя: отстреляв последнюю ленту, комроты лежал на спине, провожая взглядом медленно плывущие облака и грея зажатый немеющими пальцами кругляш расчерченной на квадратики рубашки «лимонки». Он ждал, когда к нему подойдут укры, и он выдернет чеку с уже разжатыми усиками. И даже хотел, чтобы всё случилось поскорее, пока он не потерял сознание. Солнце, неяркое и какое-то тусклое зимнее солнце, словно сквозь вуаль, не слепило и угасало вместе с истекающим коротким днём. И всё же едва ощутимо касалось его лица теплом, словно нежная женская ладонь.

Его начинало морозить, мелкой дрожью пробивал озноб от потери крови и туманило поволокой глаза. Он застонал от бессилия и мысли, что всё-таки не успеет дождаться врагов. Что потеряет сознание раньше, чем они подойдут, и он не успеет выдернуть чеку и отпустить предохранительную скобу. Что не сможет забрать их с собою и придётся в одиночку уходить. Что надо не пропустить тот миг, когда угасающее сознание сотрёт ту незримую грань, когда пальцы ещё могут удерживать скобу и когда силы оставят его, и они сами по себе разожмутся. Грань между жизнью и смертью.

Разведчики зашли на двух бээмпэшках с флангов и ударили в подбиравшихся к опорнику укров с тыла. В несколько минут всё было кончено. Спрыгнувший в траншею командир группы сначала сжал пальцы ротного, аккуратно вставил чеку обратно в корпус запала, разомкнул усики, а потом забрал гранату и сунул её в карман разгрузки. Они положили на броню комроты, и тот, улыбнувшись из последних сил, прошептал:

– Я знал, что Филин вытащит, я знал…

4.2

Оз[8] из остатков роты сколотил группу эвакуации, разместил всех «трёхсотых» на носилках и волокушах и отправил их в тыл, а сам вернулся обратно. Добравшись до позиции своей роты, поднял опрокинутый взрывом пулемёт, заправил ленту, передёрнул затвор, расставил в траншее собранные ручные гранатомёты, аккуратно разложил на полке траншеи гранаты и снаряжённые магазины и стал ждать, когда наступающая цепь врага подойдёт на сотню метров.

Когда Филину доложили, что всех «трёхсотых» вытащили, но командир роты Оз остался, он сначала решил, что у парня просто снесло крышу. Такое бывает, когда отчаяние захлёстывает злостью и мозг закипает. Он бросился к рации и вызвал ротного:

– Ты чего это удумал? Ты давай выходи. Ты мне нужен здесь живым. Понимаешь: живым! Кто ротой командовать будет, если ты там останешься? Умереть мы всегда успеем, это дело нехитрое…

Ровный голос Оза прервал его:

– Товарищ Филин, я в порядке. Просто жалко оставлять такую позицию. Попробую отбиться. Мне бы патронов побольше сюда да выстрелов к «гранику»…

Он отбил две атаки прежде, чем добралась к нему посланная Филином подмога. Перебегая от пулемёта к пулемёту, он бил короткими очередями, а когда самые настырные подходили близко – работал с «граника», приговаривая сквозь зубы:

– Бессмертные, говоришь? Ну так к своему Бандере пожалуйте. Он вас заждался. На небо пожалуйте, ангелы света, на небо…

Их было немного, посланных Филиным, но это были «волки», его «волки», и когда очереди их автоматов заглушили пулемёт Оза, укры рванули назад. Ни в этот день, ни на следующий, ни даже в течение недели они больше не наступали на опорники, которые держали «волки».

4.3

И комроты, и Оза представили к орденам Мужества. Получат ли они их – никто сказать не может: у «волков» особый порядок награждения. Иной раз и по году наградные ходят по коридорам Минобороны, залёживаются, пылятся или вообще теряются.

На Филина представления ещё за Чечню где-то бродили по канцеляриям, пока не затерялись – уникальнейшие операции проводил. Такое бывает, особенно когда награда приглянулась другому. За эту войну уже больше года плутают где-то по коридорам (или закоулкам?) представления на медаль «За отвагу» и Орден Мужества.

За четырёх «леопардов» никто из его бойцов ничего не получил. За отбитые у Берховки и за Соледаром утраченные другой бригадой позиции тоже никто и ничего. И ему, и его бойцам можно за каждый прожитый на войне день по медали давать, да только тогда кризис с металлом в стране возникнет. К тому же, если так воевать, то и война закончится…

– Не до ордена, была бы Родина с ежедневными Бородино, – цитирует Филин Кульчицкого и улыбается. – Не за бронзулетки сражаемся – за Россию.

4.4

Баркаса Филин до этого не видел. Знал в бригаде многих в лицо, а вот встретить Баркаса не довелось. Слышал по связи: Баркас то, Баркас это, а вот так, глаза в глаза, воочию, впервые.

– Товарищ Филин, разрешите на три дня в отпуск.

Перед ним стоял невысокий, ничем не приметный мужик лет за сорок и выделялся лишь умоляющим взглядом. Когда обращается незнакомый боец, да ещё с такой просьбой, значит, случилось что-то выпадающее из обычной рутины.

– Ты кто, чудо природы? Позывной?

– Баркас.

– Давно у нас?

– Два с половиной месяца.

– И уже по дому затосковал? – усмехнулся Филин.

– Не в тоске дело. Надо мне, товарищ Филин, очень надо.

– Мотивируй.

Оказывается, отсидел шесть лет за ДТП[9]. Освободился, толком дома не побыл, как случилась СВО. Добровольно пошёл в военкомат, подписал контракт. Дочь толком не видел, а тут послезавтра она замуж выходит. Повидать хотел, слово родительское сказать, а то, может, и не свидятся больше.

Филин не имел права давать отпуск – не в его полномочиях. Но раз такое дело – взял на себя всю ответственность. Под честное слово этого Баркаса, будь он неладен.

– Даю ровно четверо суток, и чтобы во вторник двадцать первого был здесь как штык.

– Спасибо, товарищ Филин. Не подведу.

Во вторник в десять семнадцать утра в эфире Филин услышал «квитанцию»[10]:

– Я Баркас, правее полсотни два вижу бэтээр и «саушку»[11].

Впервые за неделю Филин улыбнулся.

5

Спозаранку, пока утренний холодок бодрит, рассортировав привезённое и распределив его по двум машинам – в уазик и эльку, отправились из Луганска за сотню километров на рембазу артдивизиона. За Горском нас должен был встретить зампотех и сопроводить к Белогоровке, где Старшину и меня уже заждались.

Однако зампотех ещё не вернулся с «боевых», куда сродни нам тоже подался по утренней прохладе. Провожатых не нашлось, поэтому, разгрузив эльку, вдвоём со Старшиною на уазике отправились дальше без сопровождения. Без сопроводительных документов, без пароля и пропуска болтаться в прифронтовой полосе – безумие, дерзость и мальчишество, но мы дали слово прибыть к назначенному времени и нарушить его не могли. Хотя запросто нас могли на первом же блокпосту задержать и отправить «на подвал»: ну кто эти два охламона не первой свежести, как не потенциальные шпионы, шатающиеся вдоль ЛБС? Ну даже если и нет, то пусть впредь наукой будет и им, и другим. Профилактика – вещь доходчивая и в прифронтовой полосе даже крайне нужная: другим неповадно будет шататься без документов. А вот если бы попали мы к «вагнерам», то шансы остаться навсегда в ближайшей от блокпоста лесопосадке возрастали бы до немыслимых высот.

Пекло неимоверно, к тому же влажность зашкаливала, поэтому броники надевать даже не пытались – лежали они сиротливо на заднем сиденье вместе с разгрузками и касками. Вместо брони – тельняшка да нательный крестик, молитва и вера, что ничего случиться не должно. Ну просто не может!

Поскольку шли вдоль ЛБС, то на блокпостах эти два старичка вызывали любопытство, удивление, а то и оторопь. Во-первых, здесь давненько не появлялись военкоры. Во-вторых, у этих наглецов не было никаких разрешений и согласований. В-третьих, их никто не сопровождал: ни ССО, ни спецназ, представитель пресслужбы, ни даже какой-нибудь товарищ прапорщик из военной полиции, как принято у приличных и уважаемых представителей прессы. Короче, старички-разбойники шарились на свой страх и риск, создавая головную боль старшим блокпостов: им-то зачем принимать самим решения – пропускать их дальше или нет.

Наглость, как известно, второе счастье, а дерзость города берёт, так что все преграды прошли почти в одно касание, кроме пары постов из въедливых комендачей. Те своими наивными вопросами мозги выполоскали до стерильности, хотя прекрасно понимали, что ответы наши будут либо лукавыми, либо вообще нереально-фантастическими. Спасало то, что в случае задержания надо было выяснять личности, что было на грани фантастики ввиду отсутствия приличной связи, писать рапорта, выделять сопровождение для доставки в комендатуру и совершать ещё кучу формальностей. И это при дефиците личного состава, утомительной жаре, не утоляющей жажду тёплой до противности воды, дискомфорте от нагревшихся броника и каски, пыли, пота, при желании упасть и уснуть… Проще было бы пристрелить их и прикопать в какой-нибудь лесополосе, да только комендачи – не «вагнера», блюдут правила, хотя порой и формально.

6

Добрались в Кременские леса к полудню. Выжатые зноем до полуобморочного состояния, мокрые от пота и грязные от дорожной пыли, прибыли в условленное место на опушке леса. Близкая пулемётная трескотня, разбавляемая татаканьем зушек, добавляла дискомфорт, а вот совсем рядом бахающая и бухающая арта (выходы) вызывала досаду: того и жди из-за них ответку, могли бы и подальше отъехать, лентяи.

В Кременной навстречу пронеслась багги с развевающимся жёлто-чёрным имперским флагом. Попалась «буханка» с советским красным флажком на лобовом стекле. У многих военных шевроны тоже были с красными флажками со звездой. Преемственность поколений, продолжение Великой Отечественной и Гражданской, вместе взятых.

Встретил нас Паша, так и не услышавший, как мы подъехали, как я ножом открыл замок, как вошёл: после полученной контузии он едва слышал и в разговоре больше читал по губам собеседника, вслушиваясь изо всех сил в звук его голоса и всматриваясь в губы. Был он в футболке с улыбающимся Чебурашкой на груди, в берцах, с автоматом за спиной.

Дома у Паши осталось трое детей: два мальчика и девочка – старшей двенадцать годочков, младшему три. Алкоголь и табак на дух не переносит, что, в общем-то уже не удивительно: встречал таких мужиков довольно часто. Тут крайности – либо заливающие свой страх, либо ярые противники этих пристрастий. На фронте с первых дней: как только началась спецоперация, то сразу же пошёл в военкомат, не дожидаясь повестки. Думал попасть в танкисты согласно ВУС,[12] но направили стрелком в пехоту. После первого ранения «работал» уже на АГСе[13] – всё бы ничего, да только тяжеловатая штука. За точный глаз перевели на зушку[14] наводчиком – старенькая пушчонка, ствол пятой категории – не стреляет, а плюётся, давно просится на замену, но в Пашиных руках по точности сродни снайперской винтовке.

Два месяца назад в их мотолыгу вошёл дрон-камикадзе. Результат – бронетранспортёр повреждён (укры отчитались об уничтожении мотолыги и ЗУ-23 с расчётом), четверо ранены, а пятый погиб. Весёлый был паренёк, всё шутил, и как-то сразу прикипели к нему душой, да только не повезло парню. Увы, дрон вошёл в мотолыгу рядом с ним, когда тот сидел сверху на броне между башенкой и зушкой. Ему перебило ноги, и он истёк кровью – не спасли. Не поехал бы с ними – был бы жив, а судьбу за хвост дергать не стоит. Хотя кому что на роду написано, судьбу не обманешь.