Деревня Тюмарково

– Ты куда? – тут же спросили они вдвоем.

– Суп доварю. – ответила им. – Полы домою и полежу.

Тетя Надя лукаво посмотрела на вылизанный Денисом и Мариной проулок. И, вроде как небрежно, не обращаясь ни к кому, произнесла:

– Света, соседка Маринина, дочку свою, Алевтину, за Дениса замуж прочит. Маринка этому рада-радешенька!

– Совет им, да любовь!

Я улыбнулась и пошла в дом, игнорируя взмахи вышедшего на свое крыльцо Семена. А за моей спиной, словно шелест ветра, раздавалось такое восторженное, такое упоительно-интригующее шу-шу… Неужели бабушки прямо сейчас делают ставки на бой с неведомой мне Алевтиной за притягательное личико и совершенное мужское тело? Если так… я готова проиграть еще до начала поединка. И вообще… Прожив определенное количество лет замужней дамой и работая в коллективе, на семьдесят процентов состоявшем из мужчин, я поняла, что других детей, кроме Сережи, иметь абсолютно не хочу. Я не готова поступаться собственными желаниями и мечтами ради капризов существа, от которого проблем больше, чем пользы. Это я о тех, кому стукнуло больше восемнадцати, и для кого женитьба – отличная возможность обрести в одном лице бесплатную служанку, сексуальную игрушку, распахнутый навстречу собственным прожектам кошелек… Современные мужчины уверены: женщина создана этаким многоруким Шивой для удовлетворения их собственных нужд. Поэтому должна радостно тащить на себе груз ответственности не только за рожденных в браке детей, но также за того паразита, что едет на ее горбу и стонет при этом о превратностях судьбы.

Или я не умела правильно мужичков готовить? Но, в любом случае, куриный суп у меня получился просто офигительным. Лапша, брошенная в кипящий бульон, не разварилась. Морковные звездочки из прозрачной душистой глубины подмигивали оранжевыми глазками. А зелень, выданная мне тетей Надей, той, что жила рядом с Серафимой, плавала между ними мелкими юркими рыбками. Не дожидаясь загулявшего сына, я достала миску и налила в нее целых два половника. Хлеб Коломенского комбината, намазанный с одной стороны сливочным маслом и украшенный помидорными кружками, был мягким и таял во рту…

– Приятного, Катя, аппетита! – Сказала сама себе и, выбросив из головы негативные мысли, начала есть.

***

Рассказ шестой. Наши прогулки

***

А вечером мы с сыном, Маней, Казбеком и скромно державшимся в стороне Шариком отправились к Чертовой горе смотреть закат.

Именно здесь, в краю болотистых низин и пологих холмов, узких рек, сосновых лесов и заросших некошеной травой полей, чувствовалось, как природа постепенно вытесняет человека с когда-то занятой им территории. Непуганными стайками летали какие-то мелкие птахи. На опушку леса, едва взглянув в нашу сторону, совершенно спокойно вышел лось. Кто-то грузный, похоже кабан, топтался в ближайшем кустарнике… Если честно, мне было как-то не по себе, поскольку диких животных я видела только по телевизору или в зоопарке. Но там они были за оградой. А тут… Если спросить отгадывающего тесты умника, кто в нашем вечернем пейзаже был лишним, он бы точно ткнул в нас пальцем. И все потому, что Манька, наивная городская дуреха, безоговорочно уверенная в маминой суперспособности вытащить неугомонную собачью попу из любой беды, со звонким лаем бросилась в те самые кусты. Пока местные псы недоуменно смотрели ей вслед, мы с сыном раздвинули зеленые ветки и осторожно заглянули в лиственный сумрак. Там, захлебываясь собственной смелостью, прыгала моя собака, а на нее, как на умалишенную, молча взирала огромная свиная ряха. Занимающий центральную часть пятак был крупнее моей ладони, а торчащие в стороны уши укоризненно шевелились. Складывалось ощущение, что моська прыгает на слона, а тот даже не знает, что с ней делать: уйти, или, чтобы запомнила, дать хорошего пинка. Похоже, еще немного, и придется перед этой живностью извиняться за беспокойство. Если, конечно, хозяин леса будет в настроении мои извинения слушать.

– Иду домой! – громко крикнула я, отправляясь с Шариком дальше. И только Казбек, как невзрачный деревенский ухажер капризной городской красотки, терпеливо ждал, когда прелестница соизволит обратить на него свое возбужденное внимание.

Сын, бросивший лохматому псу толстый сук, отряхнул ладони и подошел ко мне.

– Слушай, еще лет десять, и эти места превратятся в тропические джунгли!

– В смысле? – оторвала я взгляд от видоискателя фотоаппарата.

– Здесь нет людей. Когда умрут последние старики, никто из их детей сюда не вернется.

– Возможно, сын. Русских остается все меньше. Но это не страшно. Принцип существования физического мира основан на выживании сильнейшего. Американские индейцы когда-то не справились с нашествием европейских бандитов, загнавших их в резервации. Аборигенов Австралии англичане вообще выдавили с зеленого побережья на близлежащие острова. После чего, потеснив воинственных кенгуру, развели в холмах тюрьмы и кроликов. Вот и по здешним полям на американском катерпиллере когда-нибудь поедет вьетнамский фермер, с высоты Чертовой горы обозревая ровные ряды теплиц.

Сын рассмеялся.

– Фантазируешь?

Я сделала очередной кадр и сквозь ресницы посмотрела на касающееся вершин соснового леса солнце.

– Если не поторопимся, закат догорит без нашего в нем участия!

Сын проникся. Свистнув собачьей стае, он побежал к лесу. Там, за его темными деревьями, дорога начинала свой подъем к вершине, подставляющей лысую макушку с волосками-елками небу.

И все-таки мы успели!

Расположившись на самой высокой точке холма, мы с замиранием сердца следили, как золотой круг солнца прячет свое сияние в низких фиолетовых тучах. Кудрявые облака, плывущие с востока на запад по меркнущему с каждым мгновением куполу, вспыхивают яркой охрой и киноварью… Или, перемешав цвета, начинают играть раскрашенной изумрудными оттенками бирюзой. Сын восхищался и щелкал затвором. Казбек с Шариком, пользуясь моментом, искали в шерсти блох. Маня счищала лапой со своего носа комара… И вот, объявляя приход ночи, над нашими головами тусклыми точками засветились едва заметные звезды. А на востоке, серебря верхушки сосен, поднялся над землей широкий серп луны.

Первым встал и отряхнул с колен сосновые иглы сын.

– Кажется, нам пора. – сказал он. – Ты уверена, что в лесной темноте мы не собьемся с дороги?

– Вроде она белая. – Покосилась я на песок, хранивший тепло летнего дня. – И никаких развилок на ней нет.

– Смотри! – Сын вдруг присел и, вытягивая руку в сторону леса, спрятался за меня. – Видишь? Ты видишь?!

– Не вижу. – Я опустила очки с макушки на нос. – Кабан? Лось? Белка?

– Зеленые глаза… И они светятся!

Вставшие следом за нами собаки потягивались, зевали и отряхивали шубы от песка. И ни одна из них, даже нервная Маня, не посмотрели в ту сторону.

– Зомби-апокалипсис? – Я взяла из рук Сережки фотоаппарат и начала искать им то, что разглядели его зоркие очи. – Или в здешних лесах живет йети?

– А если чупакабра? – тихо произнес сын, сжимая кулаками полы моей кофты. – Вдруг она нас съест?

– Если съест, то никакого «вдруг» уже не будет. По крайней мере, для нас.

Теперь и я видела в густой сумеречной тьме зелененькие огонечки.

– Они не двигаются и не моргают. Так что ничего страшного для нас в них нет. Хочешь, пойдем и посмотрим?

– Хочу! – С замиранием сердца сказал Сережка. – Только ты первая иди!

– Тогда готовься быстро бежать! – С усмешкой сказала я, вспоминая далекое детство и одну из теплых летних ночей, когда мы с братом решили пощипать себе нервы, прогулявшись в полночь на кладбище. Если честно, никаких призраков и тусклых над могилами огней мы не заметили. Но, как только подошли к старенькой ограде, над нашими головами мощно зашумели верхушки елей. А потом, в одно мгновение, мы оказались в эпицентре смерча: ветер клонил окрестные деревья чуть ли не до земли. Пыль и старые листья летели нам в голову, а сухие иглы, поднятые в воздух, кололи руки. Притом, что в метрах ста от нас лес был абсолютно спокойным. Помню, как мой младший брат заорал и бросился бежать так, что я никак не могла его догнать. Едва мы выскочили из леса, в котором находилось наше поселковое кладбище, как все снова стихло. И вот теперь, по прошествии лет, даже и не знаю, что это такое было: то ли каприз природы, то ли нас, любопытных живых детишек, прогнали из своих владений мертвые.

– Неужели не боишься? – Вернул меня из раздумий о прошлом к текущему моменту сын.

– Нет. – я чуть заметно пожала плечами. – Если бы это было живым, огни бы двигались. Всего остального я не боюсь. К тому же наши собаки спокойны. А ведь они замечают опасность намного раньше людей.

– Точно! – Сообразил парень. Отцепившись от моей одежды, прямо через дорогу и высокую траву он пошел к кустам. Затем обернулся ко мне с улыбкой.

– Иди сюда, мам! – Позвал он меня.

– Зомби решили пригласить нас на чашку мухоморового настоя?

– Это не зомби… – Сережка, кажется, смутился. – Тут старый пень. И он светится!

Подойдя вместе с собаками ближе, я невольно залюбовалась увиденным: прикрытый листьями орешника словно шалашом, темноту освещал старый трухлявый пень. Кажется, я где-то читала о том, что в процессе гниения органика выделяет фосфор. Этим же объясняют призрачные огни, возникающие над могилами и болотами. И все-таки в данной теории есть какая-то недоработка, поскольку в обычной земле, даже той, в которую сажаем петрушку с редиской, тоже что-то гниет. Палочки, трупики насекомых, старые прошлогодние травы и листья… Получается, земля должна светиться сплошь? Но ведь она не светится! И почему соседний пень, находящийся приблизительно в таком же состоянии, как сей призрачный красавец, торчит в серой темноте черным, едва различимым, зубом? Быть может, это леший изготовил рядом со своей спальней лампу, а мы, не видящие дальше собственного носа варвары, топчем пушистый ковер из мха своими ногами и громко обсуждаем его творчество?

– Ладно, полюбовались и будет. – Я отпустила ветку и вышла на дорогу. – И правда, уже совсем темно. Собаки зевают и хотят спать, а меня съели комары. Спорим, никакие вампиры этим тварям в подметки не годятся?

Сережка рассмеялся, повесил камеру через плечо и во главе собачьей стаи стал спускаться с холма. Я шла за ними и чувствовала поднимавшуюся от реки сырость и терпкий цветочный запах. Его источали те самые белые метелки, что цветут все лето рядом с любым заболоченным водоемом. Справа и слева, перекрикивая друг друга, распевались птички. Их проникновенные горловые рулады походили на соловьиные трели. Может, это и были соловьи? Пусть весна закончилась, все самочки были соблазнены, и птенцы, наверняка, вылупились из яиц, пение звучало прекрасно. Расстраивало лишь одно: в стороне от дороги и на одной высокой ноте противно визжала какая-то тварь… Если провести аналогию со скрипичным концертом и вклинившимся в гармонию аккордов скрежещущим по стеклу звуком гвоздя, мое негодование станет понятным. И в эту невообразимую смесь ночных звуков сначала потихоньку, а потом все громче вплелось журчание бегущей по камням воды.

– Знаешь, что эта река очень холодная? – перегнулся через перила моста Сережка. – Вроде такая мелкая… Давно бы должна прогреться!

– В таких речках много бьющих из земли ключей. И если пройти по ее течению, можно отыскать их фонтанчики.

– Ты видела? – Воскликнул сын. – Видела, да?

– Не здесь. Но там тоже была красивая река Кимерша.

– А эта? Как эту зовут?

– Кажется, Святошна. – Я пожала плечами. – Надо у соседок спросить.

– Ну вот… – надулся Сережка. – Ты тут уже второй раз. Болтаешь с бабушками каждый день. А названий окрестных местечек до сих пор не знаешь!

– Завтра спрошу. – Улыбнулась я.

– Я сам спрошу. У Дениса. Надеюсь, ты помнишь, что в пять утра мы идем в поход?

– Может, без меня?

Если честно, вставать ни свет, ни заря, чтобы тащиться по мокрой от росы траве в неведомые дали с опухшими от недосыпа глазами мне не хотелось.

– Ты обещала! – Сурово сказал сын. – Не Денису. Мне. Поэтому…

– Ну конечно же, пойду!

К дому мы вернулись только спустя час. А уже через четыре часа нужно было вставать…

Выдав по миске сухого корма охранявшим нас псам, я покормила своих детей и с наслаждением упала на матрас. За занавешенным москитной сеткой окном неумолчно гудели комары и глядели на землю с небес крупные звезды. Сережка, выпив чашку горячего молока с горбушкой белого хлеба, сразу заснул. А я, подложив под голову локоть, все думала о том, почему мы, абсолютно городские жители, вдруг очутились здесь, в далекой глухой деревне. Притягивая за уши и анализируя факты с чувствами, я выстраивала логическую цепочку из судьбы, предназначенности, психологии и… не заметила, как заснула.

***

Следующий день начался для меня резким стуком в стекло, лаем собаки и недовольным голосом Дениса, возмущавшимся нашей необязательностью.

– Мама! – Сережка спрыгнул с кровати и, нагнувшись к лежавшему на полу матрасу, стащил с меня одеяло. – Быстро вставай!

И в одних труселях поскакал открывать запертую на ночь дверь.

Пришлось срочно накидывать на себя халат, поскольку в сенях уже слышались грузные мужские шаги.

– Простите, Денис, – повинилась я, глядя в покрасневшее лицо мужчины, – мы вчера слишком долго провожали закат.

– На улице давно рассвет. – Буркнул он, присаживаясь к столу и стараясь не смотреть на мои голые ноги.

– Сейчас мы попьем чай и сразу пойдем. – Пообещала я, втыкая вилку от электрического чайника в розетку. Взгляд гостя перестал косить и сфокусировался на проводах.

– У вас проводка тоже с советских времен. – С осуждением в голосе заметил он. – Розетки разболтаны, провода оторваны…

Я пожала плечами.

– Электрику ремонтировать не умею. А провода закрепить на стенах можно и согнутым гвоздем. Когда приеду без Сережки, займусь. Обои поклею, сделаю нормальную мойку со сливом…

И тут он заинтересовался, позабыв о том, что я – женщина.

– Со сливом? В смысле?

– Металлическая раковина у меня есть. Куплю к ней пластиковые трубы и выведу их на улицу в специально выкопанную ямку со старой дырявой кастрюлей. Этакий минисептик. Понятно, что все тарелки придется от остатков пищи вычищать…

– Но все равно со временем слив забьется!

– Если вести трубы под углом, то нет.

Я поставила перед ним и сыном по чашке горячего чая и положила наскоро сделанные бутерброды с колбасой.

Мужчины разом в них вгрызлись. Совместив жевательный процесс с размышлительным, Денис сделал вывод и покачал головой.

– Глупая затея!

Я спорить и что-либо доказывать не стала, поскольку любой мужчина считает себя умней самой умной женщины. На лавры самой-самой я не претендовала, поэтому молча положила кусок сыра в рот. Сразу хочу сказать, что мойку со сливом я все же сделала… Местные, изумляясь тому, что, оказывается, так было можно, дружно повторили мое ноу-хау. Денис, конечно, был в их числе. А сейчас, окинув комнату с кухней взором опытного электрика, сказал:

– В следующий раз, как поедешь, купи розетки. Я их поменяю.

– Договорились. – невозмутимо ответила я. – Они у меня с собой.

– Значит, после прогулки. – Денис встал. – Собирайтесь. Жду на лавочке!

Когда мы, вырядившись в куртки, плотные штаны и резиновые сапоги уходили от дома, я видела, как в Серафимином окне шевельнулась занавеска. «Кажется, у местных будет свежая пища для сплетен». – Подумала я, не представляя, в силу своей оторванной от коллектива профессии, с какой волной негатива мне придется столкнуться. Я еще не знала, но в глазах местных кумушек Денис уже принадлежал той самой соседской дочке, на которую вчера намекала Серафима. И отдавать красавца-мужчину какой-то заезжей, к тому же не первой молодости даме не собирался никто.

Утро, действительно, было прекрасным: розовая заря, купающая в росных ладонях теплое солнце, постепенно разлилась во всю небесную ширь. В кустах, траве и даже в болотных камышах свистели птахи. На краю оврага выводил рулады соловей… Кто-то мне рассказывал, что есть птичка, умеющая подражать соловьиному пению. Может, то была именно она? По чистым листам трепещущей под дуновением свежего ветерка березки скатывались и падали вниз крупные капли, похожие своим искристым чистым блеском на вечерние бриллианты. Я подставила ладонь одному из этих сокровищ, но… тут же стряхнула его с руки, поскольку довеском к воде шел вонючий травяной клоп. Осторожно вытерев руку о штанину, я улыбнулась оглянувшемуся на меня сыну.

– Жалко, что мы не взяли Маню с собой. – сказал он. – Ей бы понравилось.

– Не думаю, что ее сил хватило бы на скачки по высокой траве. К тому же, в ней водятся клещи. – Вместо меня ответил Денис. – С нами даже Шарик не пошел.

Мне хотелось сказать, что мужчины собачьего племени, как верные кавалеры, остались у нашего крыльца. Но говорить на такие темы с человеком, краснеющим при виде дамы в халате, мне не хотелось. Однако Денис полез с разговором сам.

– Одинокой женщине в деревне тяжело. – Ни с того, ни с сего заметил он.

– Наверно. – Я насторожилась в ожидании следующего хода.

– У тебя… – за пару дней мы незаметно перешли на «ты». – Есть какой-нибудь мужчина, готовый помочь в трудах?

– Вот. – Я кивнула на Сережку. – Остальным, если что понадобится, заплачу. Или просто забью на проблему. Кстати, в деревне без женщины тоже никуда.

– Конечно! – Воодушевился Денис. – Особенно если держишь большое хозяйство. Сама понимаешь, огород, прополка, скотина… Ты на следующий год сажать что-то будешь?

– Вначале нужно определиться с нынешним, а потом загадывать на будущее.

– Но ты все равно подумай!

– Обязательно. Как только подвернется под руку кто-то подходяще-работящий, так сразу подумаю. А ты? Маму твою я видела. Супругу в городе держишь?

– Я разведен. – Поморщился Денис.

– Бывает. – Кивнула я и перевела его внимание на старые бревна, брошенные переправой через небольшое болотце.

Перебравшись по ним первым, он посмотрел, как следом перешли мы, и вновь вернулся к важной для него теме.

– Жена должна быть для мужа опорой в его каждодневных трудах, поддерживая любые начинания не только духовно, но и физически.

– Муж для жены должен быть защитой. Не только нравственной, но и материальной. – В тон ему ответила я.

– Значит, ты тоже из тех дамочек, которые готовы ехать на мужской шее до его смерти? – В его голосе мне послышалась едва скрываемая неприязнь.

– Помнится, у немцев есть популярный слоган, определяющий женскую роль в обществе: кирхе, кюхе, киндер. Шаг вправо, шаг влево, прыжок вверх – расстрел на месте. Общество, демократичное даже к смене пола, до сих пор не считает женщину равной мужчине. Особенно усердствует в этом церковь, насаждая домострой.

И тут нашего Остапа понесло…

– Женщина, еще со времен Адама и Евы, существо изначально порочное. И если мужчина не может обуздать ее наклонности и вернуть на стезю подлинного предназначения – быть жирным удобрением, из которого растут и крепнут в истинной вере всходы душ человеческих, то он, как носитель света и божий сосуд, обречен.

– Чего? – Мне захотелось снять платок и задумчиво почесать затылок. Но боязнь летающих вокруг слепней и комаров заставила натянуть его на лоб еще сильней.

– Разве ты никогда не видела, во что превращаются мужчины в семьях, где женщина – командир?

Нет, какой-то резон в его словах, конечно, был. Вспомнив маму с папой, я была готова не только согласно покивать, но даже принять его сторону… Однако что-то в его словах вызвало в моем сознании серьезный протест.

– Разве ты не знаешь, во что превращаются женщины в семьях, где муж – домашний тиран? И неважно, чем он объясняет свои действия: глупостью жены, следованием догматам веры, желанием добра или счастья собственным отпрыскам… В любом случае, когда один из партнеров по браку угнетен, ничего хорошего из их отношений не получится.

– Мужчина, который придерживается веры в Господа, ходит в храм, исповедуется и причащается, тем самым освобождаясь от греха, плохого не сделает. Наоборот: личным примером и твердым, без агрессии, руководством, ты же знаешь, что именно бессилие рождает злость, он должен вести Богом данную супругу сквозь мирские искушения и земные труды к обретению в душе царствия небесного!

– А давай об искушениях поподробней… Вот скажи: твоя потенциальная жена, живущая, как и ты, в миру, должна где-то работать, или ты, как глава семьи и духовный наставник, обеспечишь ее всем необходимым сам?

– Конечно же, должна! – Согласился он.

– Вот она получила зарплату… Распределять финансы вы будете совместно?

– Я выслушаю ее пожелания, но, как ты сказала сама, окончательное решение принимает глава семьи.

– Если там, где она работает, требуется носить определенную одежду определенного бренда и качества, а также пользоваться косметикой?

– Православная женщина обязана быть скромной и не привлекать к себе излишнего внимания!

– Угу. – Согласилась я и посмотрела на сына, тычущего палкой в болотные камыши. – Сереж, чего ты там нашел?

– Пока вы вели душеспасительные разговоры, я нашел какой-то заболоченный пруд.

– Это – один из тех самых придорожных водоемов, вырытых крепостными графа. – Денис поднялся на край насыпи и огляделся. – Рядом, через дорогу, должен быть ему парный.

Я поснимала окрестности пруда и поискала среди кустов и травы дорогу.

– Здесь все заросло. – Сказал Денис. – Теперь, спустя тридцать лет, ничего не найдешь.

Я кивнула и сфоткала блестящую росой паутину, растопырившуюся между ветками куста. И мы отправились дальше, уже через час выйдя к брошенной жителями деревне.

***

Сережка с Денисом шли по заросшей бурьяном единственной улице впереди меня и, строя из себя знатоков, разговаривали о кладах. Я же глазела по сторонам и с каждым шагом чувствовала, как на меня накатывает состояние какой-то беспросветной обреченности. Наверно по-другому это тоскливое чувство назвать невозможно… Вот же они, вполне добротные и построенные для многих поколений избы, подобно кладбищенским надгробиям возвышающиеся среди кустарниковой поросли. За ними, в отдалении, просматриваются крыши бань и сараев. Кое-где, поблескивая остатками краски, щерит зубья штакетник. Но люди… их тут нет. И, кажется, уже давно, поскольку осинкам, выросшим прямо на дороге, было лет по пятнадцать, не меньше. Но, как и в старые времена, вдоль улицы стоят электрические столбы и тянут к чашкам изоляторов тонкую паутину проводов. Кое-где, вероятно охочими до чужой собственности местными, были сняты наличники. А двери и вовсе стояли открытыми нараспашку. Деревня походила на обобранный и брошенный у дороги труп, не нужный никому, даже собственным родственникам. А ведь еще недавно, по меркам истории, местные поля голубели льном и золотились рожью. По лугам и рощам гуляло стадо. В свинарнике, чьи разобранные кирпичные стены виднелись за последним домом, подрастали поросята… Колбаса была мясной, а не выгодно-соевой. Молоко давали коровы, а не растущие за тридевять земель пальмы. Купленный в магазине хлеб пах свежей выпечкой и съедался просто так. А если со сметаной – так и вовсе за уши не оттащишь! Было… Тогда здесь жили люди, с радостью отмечавшие всей деревней дни рождения. Провожавшие своих бабушек и дедушек в последний путь. Разве в городе на свадьбу кто-то приглашал весь двор? Да ни за что. Только близких и значимых людей. Но здесь близкими были все. И где они теперь? Почему дети живших тут людей не приезжают на свою родину? Действительно, почему? А потому, что любому мальчику или девочке из села с детства внушали то, что в далеком городе жизнь легче и слаще – одних фильмов на эту тему создано немеряно! Из телеэкрана им говорили, что там, среди бетонного леса, можно стать счастливым и заработать огромные деньги. А жизнь в селе – удел неудачника. Но главной причиной запустения было то, что «необходимый для поднятия экономики переход к капитализму» сразу придушил нерентабельное, во многом дотационное, сельское хозяйство. Работать стало негде. Редкие перекупщики платили за овощи с фруктами слишком мало, поскольку прибыль от реализации пальмового суррогата была в разы выше. Это теперь, по прошествии времен, мы с любовью культивируем на своих дачных участках старые, посаженные еще дедами, яблони и радуемся урожайному году. А еще ездим за сотню километров, чтобы купить больному ребенку настоящее козье молоко.

– Мам! – Позвал меня Сережка. – Смотри, какой красивый дом!

Он протягивал руку к бревенчатому срубу, обшитому тесом и выкрашенному в красивый голубой цвет.

– Давай посмотрим, что внутри?

Лезть через палисадник, заросший крапивой, мне совершенно не хотелось. Впрочем, как и входить в дом. Но Сережка был любознательным подростком, в чьей голове не водилось никаких горьких мыслей.

– Ладно, посмотрим. – Сказала я, осторожно приминая мыском резинового сапога жесткий крапивный стебель.