Верность сестер Митфорд

Сестры пожимают друг другу руки, и Декка произносит:

– Нас здесь не было.

Глава шестнадцатая

Нэнси

4 октября 1934 года

Лондон, Англия

Я просыпаюсь с шумным выдохом, вырываясь из повторяющегося кошмара, который снится мне после потасовки в Олимпия-холле. Во снах я так или иначе оказываюсь на полу, вокруг меня ноги, а я не могу ни подняться, ни вдохнуть. Но, каким бы ни был сюжет, заканчивалось всегда одинаково: задыхаясь, я жадно делаю последний судорожный глоток воздуха и просыпаюсь.

Я сажусь на постели и тянусь рукой по шелковому стеганому одеялу ручной работы, подаренному Дианой, чтобы коснуться плеча Питера и успокоиться. Но там пусто. Часы на прикроватной тумбочке показывают три часа ночи. Где его, черт возьми, носит? Хотя лучше было бы спросить: почему я удивлена и злюсь? Вечно где-то пропадающий муж – единственное, что есть постоянного в моей супружеской жизни.

Я снова ложусь, ворочаюсь пятнадцать минут и понимаю, что больше не усну. Образы из сна не идут из головы, вдобавок я переживаю, где же Питер. Может, поработать? Приближается срок сдачи черновика моего нового романа «Потасовка», и нам отчаянно нужны деньги, которые я получу, как только его отправлю. Питера опять уволили с работы, и весь его финансовый вклад в семью сегодня – гонорары от редких статей, которые он пишет в газеты.

Настраиваясь на работу, я расхаживаю по Роуз-коттеджу, останавливаясь, лишь чтобы прикурить сигарету. Глубоко затягиваясь, я меряю шагами гостиную, ожидая мягкого рассветного сияния, когда лучи заиграют на ряби Темзы. Обожаю смотреть, как их отражения играют на потолках тесных комнат нашего дома, превращая его в лодку, плывущую в далекую страну. Как же все изменилось с тех пор, как мы впервые сюда приехали: тогда меня переполняли планы устроить маленький, но основательный дом для нас с Питером, стать замечательной домохозяйкой. Теперь я просто играю эту роль, и кажется символичным, что прежде в доме жил Великий Сикха, неприкаянный артист викторианской эпохи, который наряжался вождем коренных американцев и выступал в этом образе, хотя был истинным англичанином. Оба мы шарлатаны.

Я сажусь за свой крошечный элегантный письменный стол, вывезенный из Свинбрука. Стол я поставила в гостиной у огромного эркерного окна, выходящего на реку. Я не успеваю написать ни слова, как слышу топотанье. Милые бульдожки – Милли и Лотти – смотрят на меня сонными, затуманенными глазами, словно осуждая за ночные блуждания. Но потом сворачиваются у моих ног, согревая, а я возвращаюсь к рукописи.

Как и два моих предыдущих романа, «Потасовка» – комедия, и я снова отталкиваюсь от людей и событий из собственной жизни. Но на этот раз вопросы, скрытые в этой безделице, по-настоящему терзают меня. Сюжет строится вокруг пышного фашистского шествия в тихой английской деревне, а главная героиня по имени Евгения Мальмайнс очень похожа на Юнити, она произносит на загородной лужайке пламенные речи о фашистах (в романе они стали «Джекорубашечниками» в честь капитана Джека, похожего на Мосли лидера вымышленного движения «Юнион Джек»). Я не могу не замечать политические события, разворачивающиеся вокруг, особенно в моей собственной семье, и не переживать из-за этого. Желание сделать фашизм главной темой книги выросло из моей собственной эволюции, из моего отношения к политическим движениям.

После митинга в Олимпия-холле и насилия, которым чернорубашечники, несомненно по приказу Мосли, ответили на незначительную провокацию, я больше не могу даже притворяться, что мы с сестрами в одном политическом лагере. Разве в нашем обществе не гарантирована свобода слова? Неужели Мосли не может вынести даже малейшей критики БСФ и себя как его лидера? Напыщенность, позерство, размахивание флагом, бравада, над которыми я посмеивалась в узком кругу, теперь кажутся скорее пугающими, чем смешными, мне хочется в своем романе разоблачить Мосли и его головорезов. Интересно, может ли мое творчество повлиять хотя бы на сестер, заставить их очнуться от безумия?

Но я с самого начала знала, что не могу в лоб нападать на Мосли и верхушку БСФ. Разве я посмею прямо написать, что фашизм – безумие, а Мосли и Гитлер – сумасшедшие? Диана – целиком под влиянием Мосли, да и Юнити в каком-то смысле. Напасть на Мосли значило бы напасть на них, а я не хочу отдаляться от сестер. Поэтому я придумала написать забавное, лукавое разоблачение, которое будет посмеиваться над британским фашизмом и, надеюсь, приоткроет людям глаза на опасность, которую он представляет. Им стоит только заглянуть немного дальше – в Германию, чтобы увидеть, что происходит, когда фашистский лидер захватывает власть.

Конечно, Диана расстроилась, когда узнала, о чем я пишу: она опасается, что я выставлю Мосли посмешищем. Ее нисколько не заботят насмешки над нею самой или Юнити, ведь они, по ее словам, лишь рядовые солдаты великого Вождя. Мне хочется, чтобы люди поняли как раз это. Что без людей вроде Дианы и Юнити, добровольно отдающих себя в подчинение, у фашистских лидеров не было бы власти. Мы не должны склоняться перед их тиранией, как это происходит в Германии и как может случиться в Великобритании. Хотя как раз этого-то мои сестры и хотят, и как раз поэтому они против публикации моей книги.

Порой я совсем не понимаю своих сестер. И не только потому, что они фашистки.

Я возвращаюсь к черновику главы, которую отчасти набросала, перечитываю обмен репликами между моими «заместителями» Мосли, БСФ и Юнити – Капитаном Джеком, «джекорубашечниками» и Евгенией Мальмайнс. Не слишком ли далеко я зашла, изображая преданность Евгении фашизму? Не слишком ли резка ее речь – не звучит ли она скорее грубо, чем забавно? Я опираюсь на собственное чутье – как и все писатели, я читаю краткую «речь» вслух и сравниваю с одной из обличительных речей, написанных Юнити. Сходство тона и духа поразительно – я решаю оставить текст как есть.

Внезапно с грохотом распахивается дверь, я подпрыгиваю от неожиданности.

– Прод? – кричу я, злая на мужа из-за его долгого отсутствия. Куда исчезли те ночи, когда мы возвращались домой с первыми лучами солнца в вечерних нарядах – после бала в Бленхейме или полуночных коктейлей с друзьями – и натыкались на раннюю смену рабочих, спешащих открыть прачечную «Пирс Хаус» неподалеку от Роуз-коттедж? Я в смятении, но все-таки лучше бы дверь распахнул муж, а не какой-нибудь грабитель.

Спотыкаясь, входит Питер, выглядит он далеко не красавцем – волосы растрепаны, взгляд блуждает, походка неуклюжая.

– Это ты, Нэнси? – спрашивает он, щурясь на меня, словно в тумане. Полагаю, он и правда видит все вокруг словно сквозь туман.

– Она самая, – отвечаю я, не поднимая глаз. Мне не хочется с ним разговаривать, не хочется, чтобы он бодрствовал. Пусть лучше ляжет в постель, отоспится, придет в себя, чем я скажу что-то и пожалею об этом. Он обшаривает кухню, гремят банки, звенят стаканы.

– Все еще сидишь над этой глупой книжкой? – спрашивает он.

– Разумеется, – я не в силах удержаться от ответа. – Надо же как-то оплачивать счета.

На минуту в кухне воцаряется тишина, затем слышится звон льда в хрустале, звук приближается, муж входит в гостиную.

– Отличное решение, Нэнси. Рад, что ты не вымещаешь всю свою злость на Джаспере Аспекте. Ты ведь оставляешь немножко и непосредственно для меня?

Учитывая, что свое раздражение я обычно приберегаю для книжных страниц – например, в «Потасовке» второстепенный персонаж Джаспер, охотящийся за богатой наследницей, похож на Питера, хотя мой муж и не очень преуспел по части наследниц, – я удивлена, что он все-таки уловил мои подлинные эмоции. И особенно изумляет, что он смог сформулировать свою претензию, будучи «под парами». Я знаю, что лучше не начинать спор, когда он пьян, поэтому не отрываю глаз от страницы, жду, пока он уйдет и отключится на нашей кровати. Во всяком случае, почти каждую ночь происходит именно так.

Наконец я слышу его шаги на лестнице и вздыхаю с облегчением. До свадьбы я старалась не обращать внимания на все плохое, что слышала о Питере, потому что отчаянно хотела замуж. И даже теперь, когда закрывать глаза на его недостатки уже не получается, я стараюсь изо всех сил сохранить брак. В конце концов, я на самом деле хочу детей и боюсь клейма разведенной женщины, от которого ежедневно страдает Диана.

Но это не значит, что я буду все терпеть в полном молчании. У меня есть и другие способы поделиться. Я возвращаюсь к главе про Джаспера, бездельника, пьяницу и бабника, про которого жизнь мне ежедневно поставляет материал. В его уста я вкладываю собственную мысль, что брак – это такая ужасная авантюра, что надежнее было бы сделать ставку на лошадь.

Глава семнадцатая

Диана

4 октября 1934 года

Мюнхен, Германия

Диана не без грусти покидает симпатичную квартирку на Людвигштрассе в самом центре Мюнхена. Эти несколько недель, проведенные в окружении мебели в стиле бидермайер, старательных горничной и поварихи, в атмосфере фашизма, стали настоящим наслаждением. Юнити выступила для нее отличным гидом, она много почерпнула в частной школе, основанной баронессой Ларош. Хотя, поразмыслив, Диана понимает, что самую полезную информацию Юнити собрала не в школе, а благодаря собственным изысканиям. Младшая сестра оказалась неожиданно находчивой!

Но славные малыши-сыновья ждут Диану в Лондоне, там же и ее любовь. «М будет поражен тем, чего мне удалось добиться ради нашей общей цели», – думает она. Связи, которыми она обзавелась здесь, в Мюнхене, а также в Нюрнберге во время Партайтага в этом году, очень пригодятся в ближайшие месяцы и годы, помогут сделать БСФ ведущим политическим игроком Великобритании. Она уже рассказала М, какую роль могла бы сыграть в политическом партнерстве Великобритании и Германии, в объединении нацистских лидеров, и теперь она в восторге, что вернется домой, отлично справившись с первым этапом плана. Дома больше никто не знает, что именно ради этого она и поехала в Мюнхен; для семьи и даже для Брайана она просто отправилась проведать младшую сестру, пока сыновья были с отцом. Только Юнити знает часть правды.

Диана вспоминает, как же многое ей удалось за недели, прошедшие после Партайтага в этом году. Когда 5 сентября они с Юнити приехали в Нюрнберг, у них не было билетов ни на одно из множества праздничных мероприятий, и даже остановиться им было негде. Они, конечно же, попросили помощи у Ганфштенгля, ведь в прошлом году он был так рад их визиту. Но он решительно отказался помочь им с билетами – в прошлом году ему досталось за то, что он привел на трибуну двух сильно накрашенных англичанок. Диана оскорбилась таким ответом и отступила.

Поскольку им не удалось найти гостиницу в Нюрнберге, Диана готова была сдаться: ночевать на вокзале ей совсем не хотелось, но в дело вступила Юнити. Сестра твердо нацелилась побывать на Партайтаге, и ничто не могло ее удержать – ни отсутствие гостиницы и билетов, ни совет Ганфштенгля держаться подальше. Упорство Юнити вызывало восхищение, когда она не направляла его на всякие сумасбродства.

Их поезд до Нюрнберга отправился раньше, чем в Мюнхене забрезжил рассвет, но когда они вышли на платформу на конечной станции, улицы уже были забиты людьми, а в каждом кафе яблоку было негде упасть. Увидев это, Диана вытащила из сумочки железнодорожное расписание и начала смотреть поезда обратно. Но Юнити это не испугало.

Она обернулась к Диане с широченной улыбкой, такая довольная, что забыла спрятать за губами свои серые зубы, как делала обычно.

– Как здорово, Бодли! Разве ты не в восторге, что мы приехали?

Прежде чем Диана успела ответить, Юнити схватила ее за руку и потянула в пивную рядом с вокзалом.

«Куда она так спешит?» – удивлялась Диана, пока Юнити тащила ее сквозь толпу, без умолку болтая. У Митфордов, да и вообще у людей их круга, не принято было спешить.

– Представляешь, если мы займем сегодня местечко на улице, будем его караулить всю ночь, то у нас будет преотличный вид на фюрера во время утреннего парада! Зачем нам вообще отель!

Диана думала иначе, и хотела уже сообщить об этом, как вдруг два пожилых господина встали со своих мест за общим столом. Пустые стулья! Теперь спешка Юнити стала понятна.

Когда они устроились и, несмотря на утренний час, заказали по пиву у проходившей мимо официантки, Юнити начала болтать с соседями по столу по-немецки. Хотя Диана взяла у Юнити несколько уроков немецкого и собиралась посещать школу Берлица по возвращении в Мюнхен, она не могла понять, о чем шла оживленная беседа.

Наконец, после особенно затяжного обмена репликами между Юнити и их товарищами по столу, Юнити обернулась к сестре и воскликнула:

– Разве это не великолепно, Нард!

– Что великолепно, Бобо? – Диана без стеснения использовала их домашние имена на публике, поскольку сомневалась, что кто-то из этих простых людей говорит по-английски.

Юнити указала на седого господина с растрепанной бородой.

– Он один из первых ста тысяч членов партии! – почти закричала Юнити, хлопая в ладоши от восторга.

«О чем, черт возьми, она говорит?» – подумала Диана. Но вслух ничего не сказала – по нетерпению на лице Юнити было ясно, что она и без расспросов сейчас все выложит.

– Видишь этот золотой значок у него на груди? – спросила Юнити.

Диана кивнула.

– Только первые члены нацистской парии – первые сто тысяч – носят такие значки.

– На самом деле у меня сотый номер, я стал сотым человеком, примкнувшим к нацистам, – вставил мужчина по-английски, окинул взглядом сидевших за столом и для них добавил на немецком: – Parteigenosse Nummer Hundert[4].

Глаза Юнити округлились – то ли из-за услышанной информации, то ли из-за того, что этот человек заговорил по-английски – Диана не знала.

– Сотый! – закричала Юнити по-английски. – Тогда вы, наверное, знали фюрера еще в те дни!

Мужчина просиял.

– Действительно, знал, но с тех пор наш фюрер пошел очень далеко. Приятно видеть здесь двух красивых англичанок, почитающих фюрера. Надеюсь, вы передадите его послание своим соотечественникам!

Он поднял бокал за них, и сестры сделали по глотку вместе с пестрой компанией бывших солдат и баварских домохозяек, сидевших с ними за столом.

– Где вы остановились? – спросил седой господин.

Когда Юнити обрисовала их бедственное положение, весь стол пришел в ужас: не могут же две молодые англичанки ночевать на улице весь Партайтаг! Мужчина достал из кармана куртки листок бумаги и карандаш, неразборчиво нацарапал пару слов, оторвал и сказал:

– Идите с этим листком в нацистское управление, отвечающее за размещение, они о вас позаботятся.

Он указал на небольшое здание с черепичной крышей. Юнити тут же выпалила множество немецких слов, видимо, это были благодарности, догадалась Диана, потому что пару мгновений спустя все бросились по очереди обнимать их.

«Какой удачей оказалась эта случайная встреча», – думает Диана, упаковывая чемоданы перед отъездом домой. Она не только услышала в переводе Юнити воодушевляющие речи обо всем, чего нацисты достигли за прошедший год – создали множество рабочих мест, добились успехов в сельском хозяйстве и промышленности, улучшили инфраструктуру, и обо всем этом ничего не сообщалось в британской прессе, которая кричала только об антисемитизме нацистов, – но также познакомилась со множеством влиятельных членов партии. Когда они с Юнити вернулись в Мюнхен, Диана постаралась упрочить эти отношения, устраивая званые обеды у себя в квартире на Людвигштрассе и посещая оперу. Все ради М и будущего БСФ. Представить только, чего может достичь ее любовник, имея за спиной мощь Третьего рейха!

Укладывая последние платья в чемодан из бычьей кожи, Диана размышляет о своем успехе. Ничего удивительного, что ее планы воплотились. В конце концов, если она ставит перед собой задачу, то всегда с ней справляется. И раз уж сильнее всего на свете Диане хочется быть рядом с М, она сделает все необходимое, чтобы он был ее – весь, целиком, ведь она даст ему то, что не в силах дать больше никто, особенно эта жалкая Баба́. Она добьется поддержки Нацистской партии для М.

Глава восемнадцатая

Юнити

4 октября 1934 года

Мюнхен, Германия

Уроки немецкого на сегодня закончились, и Юнити выскакивает из-за парты. Она мчится мимо других девушек, живущих в школе благородных девиц баронессы Ларош, и мимо англичанок, которые просто берут здесь уроки, вприпрыжку сбегает по лестнице и выскакивает через парадную дверь. Ей нельзя опаздывать.

– Фройляйн Митфорд! – доносится ей вслед знакомый голос. Замечтавшейся Юнити он кажется голосом тюремной надсмотрщицы. Она возвращается к роскошному семейному особняку баронессы, расположенному в когда-то элитном, аристократическом районе Мюнхена: Великая война нанесла серьезный урон финансам баронессы, понадобились деньги, и теперь здесь предлагают пансион и обучение девушкам из богатых семей. С позволения родителей Юнити живет и учится здесь. С тех пор, как они с Дианой прошлой осенью побывали на Партайтаге, она знала, что ее будущее – в Германии. Но лишь после того, как Декка успешно «завершила свое образование», прожив год в Париже, Юнити удалось убедить Мулю и Пулю позволить ей то же самое в Германии – задачка оказалась непростой, учитывая ненависть Пули к гуннам. Юнити повезло, что младшая сестра сдержала слово и не рассказала родителям о ее деятельности во имя фашизма. В отличие от Декки, Юнити попросилась в Германию, она притворилась, что приятно проведет время, изучая немецкий язык, культуру и посещая светские мероприятия. Муля всегда вздыхает с облегчением, когда находится подходящее место, куда можно пристроить Юнити.

– Ja[5], фрау Баум? – отвечает Юнити и почтительно склоняет голову, как и положено. Проявлять уважение – одно из главных правил немецкого общества, этот культурологический урок она усвоила в первую очередь.

– Вы ушли, не спросив разрешения. – Лицо фрау Баум сурово, как и полагается той, которая должна держать в узде подопечных экзальтированных девушек. – И не сообщили, куда направляетесь.

– Bitte verzeihen Sie mir[6], фрау. Такого больше не повторится. – Юнити не отрывает глаз от земли.

– Прекрасно, фройляйн Митфорд, но все-таки куда вы сейчас направляетесь? – настаивает фрау Баум. Ее обвести вокруг пальца сложнее, чем Мулю и Пулю, но Юнити все-таки нашла способы.

Она хлопает себя ладонью по лбу, словно не может поверить, что забыла ответить. Конечно, она точно знает, куда пойдет, потому что почти каждый божий день – это одно и то же место, но отвечать ей не хочется. По возможности она предпочитает говорить правду, ведь в липкой паутине лжи так легко запутаться, поэтому она добавляет хотя бы каплю правды в ответ.

– Я планирую прогуляться по Английскому саду с моей подругой Ариэль Теннант и ее двоюродным братом Дереком Хиллом.

И это правда. Юнити действительно планирует прогуляться с ними. Но в выходные, не сегодня.

Фрау Баум мерит ее полным скепсиса взглядом. Она открывает рот, и Юнити боится, что ей прикажут остаться сегодня в пансионе. Но тут изнутри элегантного особняка баронессы Ларош доносится голос, кто-то окликает фрау Баум. Юнити свободна!

Она почти бежит по мощеной улочке и замедляет шаг, лишь приблизившись к цели, стирает помаду. Она не может появиться в «Остерия Бавария» растрепанной, запыхавшейся или с помадой на губах. Расхлябанный и безвкусный вид не соответствует представлению нацистов об идеальной арийской женщине, которая должна быть статной блондинкой, с румянцем и загаром от занятий спортом на свежем воздухе, голубоглазой, приличной и вежливой. Нацисты описывают такую красоту словом auffallend[7], и Юнити воображает себя воплощением всех этих качеств. Представьте себе, они даже ее рост находят привлекательным!

В тот момент, когда Юнити распахивает дверь ресторана на углу небольшой каменной пятиэтажки, часы бьют два. Хоть фрау Баум и задержала Юнити, она прибыла идеально вовремя. Она оглядывает уютный зал, обшитый деревянными панелями, стены, украшенные акварелями и офортами в рамках, и отмечает, что в зале в этот послеполуденный час, как обычно, немноголюдно, лишь за несколькими столиками посетители потягивают кофе. В глубине зала, за деревянной перегородкой, официанты накрывают стол на восемь персон, расставляют лучший фарфор и серебро «Остерии».

«Он придет», – с дрожью думает Юнити. Возможно, сегодня тот самый день.

Она кивает владельцу ресторана, господину Дойтельмозеру, который выглянул поприветствовать ее, и устраивается за столиком на двоих рядом с входной дверью. Достает из сумочки роман Рудольфа Бидинга «Великая жертва» и просит официантку Эллу принести кофе: она чередует романы, воспевающие различные регионы Германии, и книги, пропагандирующие нацистские идеалы, такие как «Народ без пространства» Ганса Гримма, который она носит в своей сумочке рядом с зачитанным томиком классика Уильяма Блейка. Пристроив на столе книгу, чашку и блюдце так, чтобы отлично видеть вход, она начинает читать, старается погрузиться в текст.

Тишину ресторана нарушает телефонный звонок. Господин Дойтельмозер отвечает и подает сигнал сотрудникам, всё тут же приходит в неистовое движение. За столом на восемь персон разливают напитки, зажигают свечи, рядом с главным блюдом расставляют корзиночки с хлебом, у каждой тарелки кладут меню. Официанты встают за стульями и ждут гостей. Юнити тоже ждет.

«Как же легко оказалось выяснить распорядок дня фюрера», – думает она, наблюдая за секундной стрелкой на часах. Когда Гитлер приезжает в Мюнхен, он живет на Принц-регент платц, 16, это площадь в богатом районе. Обычно он обедает позже большинства горожан, и почти всегда в «Остерия Бавария». Почти каждый день кавалькада черных «мерседесов» доставляет его сюда в компании охраны и практически неизменного окружения: фотографа Генриха Гофмана, пресс-секретаря Отто Дитриха, руководителя канцелярии нацистов Мартина Бормана и помощников. Достаточно было грамотно дать чаевые и попросить понежнее и понастойчивей, и ей перепали эти лакомые сведения и возможность часто быть вблизи обожаемого Гитлера.

Снаружи раздается рев «мерседесов», слышно, как хлопают их дверцы. Руки в вызывающих трепет черных перчатках распахивают двери ресторана, те скрипят. Два вооруженных офицера входят первыми, прокладывая путь. А потом, наконец, вступает Гитлер, в одной руке у него хлыстик, во второй – поводок с пристегнутой к нему овчаркой.

Юнити едва может дышать. Хотя она видела фюрера множество раз, его появление всегда производит на нее одинаковый эффект. Его аккуратная форма, его темные, гладко причесанные волосы, выразительные голубые глаза – все это доводит ее почти до обморока. Почти теряя самообладание, она не отрывает от него глаз, когда он проходит мимо, – а вдруг их взгляды встретятся?

Когда Гитлер и его люди усаживаются за свой стол, Юнити притворяется, что вернулась к книге и кофе. На протяжении всего двухчасового обеда она наблюдает за ним из-под опущенных ресниц, так, чтобы не насторожить охрану, и медленно переворачивает страницы книги. Фюрера постоянно разыскивают и преследуют толпы женщин, распахивают перед ним плащи, надетые на голое тело, и Юнити не хочет, чтобы ее заподозрили в чем-то неподобающем. Ганфштенгль рассказал им с Дианой, что фюреру отвратительно такое поведение. Поэтому она ждет. Тихо. Прилично. Терпеливо. Пока он снизойдет до нее.

У ее столика появляется Элла, милая седовласая официантка в баварском платье, ее смены всегда совпадают с дежурствами Юнити. Но вместо того чтобы долить ей кофе и предложить пирожное, на что Юнити частенько соглашается, Элла склоняется и шепчет:

– Фройлян, я думаю, вас это заинтересует.

– Что? – так же шепотом, с опаской, спрашивает Юнити. Неужели эта женщина принесла записку от стола Гитлера? Ведь она только что разливала там напитки. Но на такое Юнити не смеет и надеяться.

– Сегодня фюрер спросил меня, кто вы такая.

– Правда? – Сердце Юнити бешено колотится, голос дрожит. Неужели это происходит на самом деле? Неужели сейчас случится знакомство, которого она так долго добивалась?

– Правда, – Элла едва сдерживает улыбку. – Он обратился ко мне со словами, что видел вас тут уже несколько раз. А я ответила, что знаю только ваше имя. И тогда помощник фюрера сказал, что вы похожи на англичанку, которая приехала в Мюнхен учиться.

– Он сказал еще что-нибудь? Он захотел встретиться со мной?

– Нет, но глаза его загорелись, когда другой господин упомянул, что вы англичанка.

Юнити тянется к руке Эллы и легонько пожимает ее:

– Спасибо. Вы не представляете, что это значит для меня.

Как бы Юнити хотелось, чтобы Диана была сейчас рядом с ней. Как-то несправедливо, что Гитлер наконец заметил Юнити как раз в тот день, когда ее сестра уезжает из Мюнхена в Лондон. Все эти недели, пока Диана снимала тут квартиру, они вдвоем ждали такого шанса за этим самым столиком. И вот Юнити на шаг приблизилась к своей цели, к головокружительному достижению, которое теперь целиком и полностью – ее заслуга.