Верность сестер Митфорд

Диана отдается своим чувствам, ее потряхивает, когда М марширует по сцене – человек действия, не похожий ни на кого из ее знакомых; она очень довольна, что Симми, жена М, решила не ехать на митинг. Только благодаря этому Диана смогла появиться здесь. М шагает уверенно, его нисколько не смущают тысячи обращенных к нему глаз; кажется, он не только может держаться непринужденно перед толпой – он способен управлять ею. Страстное желание захлестывает Диану, она живо вспоминает умелые касания М, исследовавшие и будоражившие каждую частичку ее тела, которое иначе так и осталось бы непробужденным.

Может, это его сексуальность накрепко привязала ее к нему? Или все-таки ее опутали, словно осьминожьи щупальца, его сила и целеустремленность? Этого она не знает, ясно лишь одно: ее к нему неудержимо тянет. Уже после их первой ночи вместе она полностью отдалась и ему, и его делу, стараясь не задумываться, какое место ей отводится в его жизни.

Это было нелегко. Диана привыкла быть центром внимания, особенно для мужчины, с которым она живет. Вся жизнь Брайана вращалась вокруг нее. Они не были похожи на другие знакомые пары: почти каждый день они вместе обедали в «Савое», и даже на балах, где мужу и жене не полагалось держаться вместе, она чувствовала, что он смотрит на нее с другого конца зала. Поначалу это обожание подкупало, но с годами стало угнетать. Возможно, поэтому М такая интересная задачка для нее. Он ей не принадлежит и ясно дал понять, что никогда принадлежать не будет.

С ним рядом всегда будет его жена Симми, сказал он Диане, и этот обидный для нее факт стал очевиден в начале месяца, когда Симми отправилась с ним в Рим и во всех газетах появились фотографии М и его жены в компании с Бенито Муссолини на балконе Палаццо Венеция. Даже для сестер Симми – Александры, по прозвищу Баба́, и Ирен, похоже, М гораздо доступнее, чем для Дианы, и все же она готова терпеть и довольствоваться тем временем, что он сможет ей предложить. И, как знать, может, он заметит, как она смотрит на него из зала, как болеет за него, и выберет ее, а не Симми.

С последними звуками барабанов зал затихает и М подходит к микрофону, единственный прожектор светит прямо на него. Взгляд Дианы фокусируется только на нем, их глаза встречаются. Какой-то краткий миг кажется, что они лишь вдвоем, лицом к лицу переплелись телами в ее постели. Он кивает ей и начинает речь.

– Леди и джентльмены, мы собрались здесь сегодня вечером, чтобы услышать о политике британского фашизма, – выкрикивает М, и по ее спине пробегает дрожь, совсем не такая, как обычно. Она знает каждое слово, которое он собирается произнести: они вместе репетировали эту речь. И все-таки с этой сцены, перед этой толпой, его громовым голосом слова звучат совершенно по-новому. Они заново завораживают ее, а вместе с нею и весь зал.

Люди приветствуют М, и Диана обнаруживает, что кричит вместе со всеми, к изумлению Нэнси. Как чудесно ослабить самоконтроль и отдаться порыву момента, особенно если в центре всего – М.

– Пришло время осудить так называемых лидеров, втянувших нас в кризисы 1914 и 1931 годов, нарушивших все обещания, данные нашей любимой Великобритании. Пришло время новым рукам поднять наш опозоренный флаг и вернуть ему былую славу, – продолжает он. Тридцать минут Мосли удерживает внимание своих последователей, уверяя, что его авторитарная власть – если БСФ возглавит правительство – справится со всеми кризисами, введя жесткую дисциплину в обществе и экономике. Похоже, он абсолютно уверен в успехе своего курса и в том, что рожден для этого. Диана, конечно же, согласна и представить не может, что кто-то думает иначе.

Затем он произносит слова, которые прошептал в их первую ночь. Но теперь она слышит их по-новому, иначе: «Что ж, начнем наше великое приключение!»

Глава девятая

Юнити

28 апреля 1933 года

Лондон, Англия

Как смеют Нэнси и Питер хихикать и потягивать принесенные с собою напитки во время выступления Мосли? У Юнити руки опускаются: до чего аполитична ее семья, за исключением Дианы, конечно, и Декки, которая по какой-то чудовищной причине решила, что спасением английского народа станет коммунизм, а не фашизм. Как остальные могут не понимать, что мир стоит на грани перемен, что общество, каким они его знают, будет уничтожено, когда эта метаморфоза случится? Юнити полна решимости оказаться в центре перемен, быть во главе них и не позволить руководить собой.

Оглядывая зал, ряды крепких молодых мужчин-фашистов, она одергивает свою черную блузку, специально купленную для этого первого из длинной череды митингов БСФ; фалды заправлены, чтобы подчеркнуть ее высокий рост. Муля хочет, чтобы она тратила свои небольшие карманные деньги на платья к светскому сезону, но Юнити знает, что стремительно дешевеющие в депрессивные времена фунты лучше вложить в политические начинания. Это движение – ключ к ее будущему. Она никогда не будет блистать на светских сезонах, а тут, возможно, найдет свое место.

Ее план родился не в одночасье, как у Дианы, которая лишь недавно «очнулась» и осознала, что со страной надо что-то делать и фашизм – самый верный путь. Политические мечты Юнити формировались уже давно. Еще с тех пор, когда они с Деккой делили спальню в Свинбруке и, оглядываясь друг на друга, выстраивали свои общественные взгляды. Чем более яростной поклонницей коммунизма становилась Декка, тем сильнее Юнити верила, что справиться с бедами стране помогут фашизм и два ее кумира – Муссолини и Гитлер. «Только твердый, изобретательный лидер приведет Великобританию к успеху! – кричала она Декке, а затем добавляла: – Нельзя идти на поводу у людей и их прихотей. На народ можно положиться, лишь когда он под контролем государства».

В какой-то момент ситуация настолько обострилась, что сестры физически разделили спальню пополам, проведя посредине линию – с одной стороны коммунизм, с другой – фашизм, каждая оформила свой угол соответственно. У Декки были коммунистическая библиотечка, бюст Ленина и выпуски «Дэйли Воркер», у Юнити – фашистские значки и флаги, фотографии Муссолини и Гитлера, новая фашистская эмблема – свастика, а также коллекция записей нацистских и итальянских молодежных песен. И все это несмотря на знаменитую ненависть Пули к «гуннам», как он называл немцев еще со времен Первой мировой войны, на которой он с ними сражался, и несмотря на его приказы убрать все нацистские символы.

Некоторые прозвали Декку салонной коммунисткой, но Юнити уважает ее серьезный подход – любая заинтересованность в политическом будущем страны лучше, чем безразличие. Несмотря на разногласия, Юнити обожает свою энергичную младшую сестренку, их споры всегда казались ей гораздо благороднее, чем легкомысленные перепалки, которые устраивали другие их сестры из-за одежды, заколок для волос или книг. Они с Деккой могут быть политическими противницами, но в остальных отношениях – они настоящие подруги.

Пока Мосли произносит речь, Юнити не упускает шанса рассмотреть толпу. Среди мужчин в черных рубашках – на некоторых на них ее взгляд задерживается – встречаются и женщины. Как и мужчины, они одеты в черные рубашки разных фасонов – есть с круглыми воротничками, и с мужскими галстуками, – но все смотрятся одинаково серьезно. Может, они ее настоящее племя, может, с ними у нее гораздо больше общего, чем с погрязшей в мелочных интересах семьей, размышляет Юнити. И тут одна женщина привлекает ее внимание.

Вместо черного эта девушка выбрала красный кардиган. «Идиотка, – думает Юнити. – Как из всех цветов она могла выбрать красный для митинга фашистов?» Красный – цвет коммунизма, антитезы фашизму. Неужели она не понимает, символом чего она для всех тут выглядит? Разве не боится реакции, которую может вызвать? Девушка оборачивается, и Юнити ахает: та поразительно похожа на ее сестру, Декку. Что, черт возьми, она тут делает? Юнити качает головой: скорее всего она обозналась. Муля никогда не отпустила бы Декку на фашистский митинг, Юнити даже представить не может, как она могла бы сюда попасть.

Речь Мосли достигает крещендо, и Юнити теряет девушку из виду. Рискуя раздразнить патрульных, контролирующих проходы, несколько смельчаков зажигают спички, и в их мерцающем свете, когда голос Мосли звучит во всю мощь, зал кажется почти священным.

Через толпу словно проходит электрический разряд, вибрация проникает в Юнити, входит с ней в резонанс. Юнити в восторге от слов Мосли, хотя уже читала манифест и слышала, как он ранее репетировал речь в Итоньерке. Но здесь те же самые фразы словно ожили. «Могу представить, – думает она. – Насколько завораживающими они были бы в искусном, гипнотическом исполнении Гитлера».

– Я принес вам новую, революционную концепцию политики, экономики и самой жизни, – гремит голос Мосли, и Юнити не может думать ни о чем, кроме той выдающейся роли, которую хочет сыграть. И сыграет.

Судьба ведет ее к этой роли. Судьба соединила Диану с Мосли, чтобы через сестру открыть Юнити суть фашизма. Затем судьба познакомила ее с Мосли и ведущими деятелями британского фашизма. И вскоре судьба призовет ее оставить позади анемичный британский фашизм и проникнуть в самое сердце явления, живое и пульсирующее, – в Германию.

Глава десятая

Нэнси

3 сентября 1933 года

Лондон, Англия

И почему я надеялась, что сестры хоть ненадолго отвлекутся от собственных удовольствий и помогут мне спланировать и отпраздновать нашу с Питером свадьбу? Почему позволила доброте и великодушию Дианы, которая утешала меня, пока я оплакивала Хэмиша, усыпить мой разум? «Вот балда», – говорю я себе, вспоминая, что рассчитывала на Диану, Юнити и чуть меньше – на любительницу сельской жизни Памелу, надеялась, что они помогут мне насладиться месяцами перед свадьбой и проводят в замужнюю жизнь, на пути в которую я изрядно подзадержалась.

Вместо этого я осталась наедине с Мулей, потому что Декка и Дебо слишком малы для таких дел, а Памела вызвалась управлять молочной фермой Брайана, площадью триста пятьдесят акров, хотя Диана и Брайан разведены, – скорее всего потому, что за городом ей всегда нравилось гораздо больше, чем где-то еще. Признаюсь, никогда по-настоящему не понимала любви Памелы к сельской жизни, мы прозвали ее «Женщиной» из-за этой странной привязанности и из-за всех ее женских привычек. Как бы там ни было, Памела предпочла ферму домашней жизни с Мулей и Пулей. Диана и Юнити почему-то решили, что должны отправиться в Германию.

– Дорогая, – окликает меня Питер, держа в руках фарфоровую тарелку с пышным цветочным узором. Почему он схватил именно ее из всего выставленного в «Эспри» фарфора?

– Да? – отзываюсь я, стараясь не морщиться от этого чудовищного зрелища. Конечно, он не спрашивает меня, не выбрать ли нам такой сервиз. Наверняка он просто схватил, что было под рукой, лишь бы поскорее закончить и перейти к коктейлям, которые ему были обещаны в награду по окончании этой рутины. Такой викторианский фарфор можно было обнаружить в шкафах бабушки, леди Клементины Огилви, пока она еще была жива и ее вещи не разошлись среди потомков.

– Как насчет этого?

О нет, он в самом деле спросил это.

– Честно? – рискую уточнить я.

– Всегда, – отвечает он с красивой ироничной улыбкой, в которую я влюбилась, но я-то знаю, что ему не нужна абсолютная честность во всем. Ни одному мужчине этого не нужно. Но в этом вопросе, наверное, можно быть откровенной. В конце концов, благодаря щедрости одной из тетушек Питера, которая предложила купить нам фарфор в подарок на свадьбу, мне предстоит смотреть на эти тарелки всю оставшуюся жизнь. Не хочу зажмуриваться каждый раз, как сажусь пить чай.

– По-моему, на редкость чудовищно, – произношу я.

Питер хохочет, и я рада. Мой жених понимает и ценит мой юмор, а на это способны лишь редкие мужчины за пределами моего дружеского круга. На самом деле большинству мужчин мой ум неприятен. Я тянусь к мужу и целую прямо здесь, в «Эспри», радуясь, что у меня хватило мудрости немедля принять его предложение. Хотя, когда он его сделал, голос его звучал шутливо.

– Нэнси… – прерывает нас Муля, поправляя выбившийся из-под шляпки темный локон и разглаживая а-ля викторианские оборки своей блузки. Она замолкает, и я понимаю, что она недовольна нашей демонстрацией чувств. После всех этих бесплодных лет ожидания Хэмиша – почему она не порадуется моему счастью? Я думала, она будет в восторге, что я распрощаюсь со статусом старой девы. Может, она вообще мною недовольна? Ей определенно не нравится скромный успех, который принесли два написанных мною легкомысленных романа про конфликты между «золотой молодежью» и старшим поколением – «Происшествие в горах» о безумной вечеринке в загородном доме в Шотландии и «Рождественский пудинг» о празднике в Котсуолдсе, – она считает сходство между персонажами и нашими общими знакомыми неприличным. Особенно то, как я завуалированно изобразила ее саму.

Нет смысла напрямую говорить с ней об этом, так что я пускаю в ход хорошо отработанную тактику переключения внимания. Я указываю на элегантный, простой сервиз в стиле ар-деко на соседнем стеллаже и замечаю:

– Вот этот великолепен.

Фарфор выбран и коктейли выпиты, Муля и я прощаемся с Питером, оставляя его в баре «Савоя». У нас встреча в Мэйфере в салоне Нормана Хартнелла, дизайнера, чьим современным стилем я восхищаюсь, особенно тем, как он конструирует основу платья, а затем дополняет ее романтичными, интересными деталями. Одно из них я и собираюсь примерить и не хочу до знаменательного дня показываться в нем на глаза жениху, чтобы не навлечь неудачу. Неудач с мужчинами с меня хватит.

Мы входим в потрясающий салон на первом этаже, весь из стекла и зеркал в стиле арт-модерн. Я заранее попросила продавщицу повесить платье в примерочной, чтобы сразу появиться во всем блеске перед Мулей и сразить ее. Так мои шансы на успех повышаются. Если я покажу ей свое платье, пока она будет рыться среди других, она найдет миллион поводов раскритиковать его. А мне надо подладиться под ее вкус, потому что она и Пуля оплачивают платье, церемонию в церкви Святого Иоанна на Смит-сквер и последующий завтрак на Ратленд-Гейт, в лондонском доме, снятом ими для Юнити на светский сезон.

Пока продавщица помогает мне надеть шифоновое пирожное, скроенное по косой, элегантное и простое, за исключением лифа, сшитого крест-накрест, Муля устраивается на шелковом диване, принимает угощение от продавщицы и спрашивает:

– Питер будет в форме, когда вернется в офис?

– Что ты имеешь в виду? – отвечаю я, слушая вполуха. Платье занимает меня куда сильнее, чем ее вопрос.

– Он уже хорошенько выпил, когда мы оставили его в «Савое». – Голос ее какой-то надтреснутый и чопорный, мы с сестрами передразниваем его без свидетелей. Я настораживаюсь, потому что начинаю догадываться, к чему этот вопрос.

– Не беспокойся, Муля, – говорю я. – Он выходит на новую работу после медового месяца, когда мы вернемся из Рима. Сейчас ему не надо возвращаться в офис.

Стоит мне произнести это, я тут же понимаю, что совершила ошибку. Я еще не говорила ей, что Питер уволился из Банка Англии и что он не будет работать до января, до нашего возвращения в Лондон. Он отчаянно боролся, чтобы получить новую должность после того, как однажды после обеда уволился с работы.

– Новая работа? Вот так дела! Так он не работает в банке?

Я стараюсь придать голосу бодрости.

– Я разве не рассказывала тебе, какие перспективы у него открываются в Гамбургском банке? Слишком великолепные, чтобы отказываться, и к тому же Гамбургский даже предложил ему приступить после медового месяца!

Хотя я с нетерпением жду замужества, едва ли не сильнее я жду нашего медового месяца, который мы проведем в римских апартаментах родителей Питера в Палаццо Джулия, а вот обустройство дома меня не слишком занимает.

Муля ничего не отвечает мне напрямую, но я слышу ее тихое ворчание из-за двери примерочной. Кажется, она пробормотала – мол, надеется, что этот «перерыв в работе» не выльется в еще один неприятный разговор с родителями Питера о денежной помощи. Меня чуть не стошнило, когда я услышала, как наши родители спорят о том, кто заплатит меньше, словно мы с Питером были ковром на египетском рынке, который они собирались купить по дешевке.

«Пора отвлечь ее этим сногсшибательным платьем», – решаю я. Я выхожу из примерочной и встаю перед Мулей. Мельком взглянув на себя в зеркало у нее за спиной, я поворачиваюсь то одним, то другим боком, довольная и силуэтом платья, и тем, как мерцающая ткань оттенка слоновой кости подчеркивает мои черные волосы и глаза, как они гармонируют.

Муля щурится, изучает платье и меня в нем.

– С деньгами не настолько туго, Нэнси, – наконец говорит она.

Я отшатываюсь от этого замаскированного оскорбления.

– О чем ты, черт возьми? – восклицаю я, хотя знаю, что не стоит этого делать.

– Слишком простецкое.

Я почти плачу. Хоть бы раз она подумала о моих чувствах, о том, что они есть. Неужели она считает, что раз я сыплю колкостями, то я толстокожая? Когда мы выбирали свадебное платье Диане, Муля была сама благожелательность и радость, на каждом шагу делала комплименты моей прекрасной сестре. Кроме того, за Дианой следовала целая группа поддержки – мать Брайана и кузины Гиннесс.

Мне отчаянно хочется, чтобы Диана была здесь и сгладила Мулину резкость. Будь здесь Декка и Дебо, они тоже могли бы смягчить ее, но она не разрешила им присоединиться, потому что потом мы пойдем по магазинам выбирать интимный гардероб для моего приданого. Памела отговорилась тем, что слишком занята на ферме. И хотя странноватая угрюмая Юнити – так себе компания, но даже она стала бы хоть каким-то буфером.

И что за неотложные дела заставили Диану и Юнити отправиться в Мюнхен на весь сентябрь?

Глава одиннадцатая

Диана

3 сентября 1933 года

Нюрнберг, Германия

Синхронный топот тысяч ботинок отдается внутри нее, словно биение сердца. Звук подхватывает ее как волна и возносит с ревом «Хайль Гитлер». Затаив дыхание она наблюдает за Партайтагом, съездом нацистской партии; эта уникальная немецкая форма фашизма заставляет ее чувствовать себя невероятно живой. «Будет что рассказать М», – думает она. Если, конечно, удастся поговорить с ним по возвращении.

Стоя рядом с Юнити на трибуне для тысячи почетных гостей, Диана наблюдает за марширующими в унисон войсками. Даже мальчишки в коричневых рубашках из гитлерюгенда шагают в ногу, и ее охватывает благоговейный трепет при виде этого. Юнити, в таком же изумлении, хватает ее за руку и пожимает ладонь.

– Сколько же здесь солдат? – спрашивает она Путци Ганфштенгля, верзилу с квадратной челюстью, секретаря по связям с зарубежной прессой нового канцлера Германии Адольфа Гитлера, который и пригласил их на это мероприятие.

– Четыреста тысяч, – отвечает он на безупречном английском. Он рассказал, что его мать была американкой и сам он учился в Штатах в Гарварде.

– Я и представить не могла, что в Нюрнберге расквартировано так много солдат.

Когда они с Юнити приехали на днях из Мюнхена, Диана была очарована древним баварским городом, его остроконечными крышами, крытыми красной черепицей, и каменными соборами. Очарование усиливали красные нацистские знамена, вывешенные почти на каждой улице и в каждой витрине, город казался красиво упакованным рождественским подарком. Невозможно было поверить, что когда-то эта страна воевала с Великобританией и сам Пуля сражался здесь.

– Они прибыли на съезд со всей Германии на специальных поездах. Всё, чтобы отпраздновать победу нашего канцлера, – говорит он с ноткой триумфа в голосе. Ганфштенгль ждал этого момента почти так же долго, как и сам Гитлер. Ведь он и его семья приютили Гитлера после путча 1923 года, оставались его сторонниками, пока тот был за решеткой, а когда Гитлер решил бороться за власть, помогли с финансированием и познакомили с нужными людьми.

Диана изумленно качает головой, смотрит на тысячи точно расставленных военных, с ее места они кажутся игрушечными солдатиками, с которыми Том играл в детстве. Хотя Диана знает, эти солдаты – не игрушки. Это живой символ власти Гитлера, и по сравнению с происходящим здесь митинги Мосли кажутся детскими утренниками. Но она, конечно, никогда не скажет такое любимому.

«Слава богу, что Юнити уговорила меня поехать в Мюнхен, – думает Диана. – И не только потому, что я вижу все это своими глазами».

Диане совершенно невозможно было оставаться в Лондоне. С тех пор как в мае умерла Симми – от молниеносного перитонита после разрыва аппендикса – М был безутешен. Хотя Диана с самого начала знала, что Симми останется его женой, она убедила себя, что это лишь официально. Но глубина горя М поразила Диану, она поняла, что его чувства к жене были так же сильны. И как теперь быть Диане?

Она держалась ровно и безмятежно, как всегда, старалась не навязываться М и моментально откликалась, когда он ее звал, не требуя ничего сверх того. Она держалась так и когда он признался ей, что раскаивается за многочисленные измены покойной жене, приступы чувства вины чередовались у него с бешеной активностью во благо БСФ. Но когда она узнала, что он искал утешения не только у нее, но и у Баба́, сестры Симми, которая тоже была им увлечена, и что еще хуже – они запланировали трехмесячное автомобильное путешествие по Франции, оставив троих детей на нянь, хотя М обещал Диане, что эти отношения останутся чисто платоническими, – она поняла, что ей нужно уехать далеко-далеко. Следовало напомнить Мосли, что Диана не из тех женщин, которых можно ни во что не ставить.

В июле как нельзя кстати случилась встреча с Ганфштенглем. Диана приехала на ужин к дальней родственнице Брайана, миссис Ричард Гиннесс, и увидела за роялем такого неуклюжего великана, что рояль на его фоне казался безделушкой. Но его игра вовсе не была неуклюжей. Звуки Брамса привлекли ее, а стоило пианисту закончить, как миссис Гиннесс засыпала его вопросами о нацистском режиме. Он отвечал громогласно, вполне в соответствии со своим ростом: «Я здесь, чтобы ответить на все ваши вопросы о нацизме, Германии и развеять слухи, будто мы третируем евреев. Официально приглашаю всех присутствующих в Германию, вы будете моими гостями и лично засвидетельствуете потрясающие перемены, начатые канцлером Гитлером».

После этих заявлений и обращенного ко всем приглашения миссис Гиннесс представила Диане Ганфштенгля как близкого друга Гитлера. Он же сказал, что наслышан о Диане и надеялся с ней познакомиться. У Дианы внутри все перевернулось, стоило ей представить, какие ужасные сплетни о ней ему передали, но он лишь упомянул, что слышал, будто она тоже верит в фашизм.

Под конец разговора он пригласил ее стать почетным гостем на съезде партии, который Гитлер впервые проведет в качестве канцлера, и пообещал представить самому фюреру; она должна своими глазами увидеть, что происходит в Германии, сказал он. Диана знала, что это вызовет в М ревность – и мужскую, и профессиональную, и решила, что это как раз то, что нужно. Отчаянное желание Юнити отправиться в Мюнхен стало последней каплей, и когда Брайан забрал детей на летние каникулы, Диана решила поехать в Германию с сестрой.

Диана оглядывается на Юнити, у той сияют глаза. Она уже ярая фашистка, ее не надо дополнительно убеждать в верности нацистской политики. Но по огонькам, пляшущим в глазах сестры, Диана понимает, что для той фашизм – не просто убеждения.

– Только встреча с Гитлером может сделать этот день еще лучше, – мечтательно восклицает Юнити.

Диана молчит в ответ. Юнити уже спрашивала Ганфштенгля, будет ли у них возможность встретиться с Гитлером, и Диана не хочет, чтобы она снова задала этот вопрос. Принимая приглашение на съезд, Диана думала, что запросто познакомится с Гитлером, но теперь, увидев сотни тысяч солдат, осознав, насколько тщательно охраняют Гитлера, она понимает, что встретиться с ним будет не так-то просто. Кроме того, они с Юнити оказались единственными англичанками среди почетных гостей, и Диана опасается привлекать к себе дополнительное внимание, Юнити и без того уже перестаралась. Война закончилась не так давно, воспоминания о потерях и жертвах еще слишком свежи. Да и Пуля так яростно ненавидит Германию, словно война шла еще вчера.

Но Ганфштенгль услышал просьбу Юнити.

– Канцлер выступит с этой самой сцены, не позже чем через час он будет стоять вот на этом подиуме, – он указывает на помост.

Юнити оборачивается к Ганфштенглю, и Диана замечает выражение одержимости на ее лице. Прежде чем она успевает вмешаться, Юнити спрашивает:

– Надеюсь, не шутите?

Он одаряет ее благосклонной улыбкой и тут же на глазах серьезнеет.

– Я никогда не шучу насчет канцлера. И если будет возможность представиться, – он протягивает Юнити идеально отглаженный льняной носовой платок, – я бы посоветовал вам стереть помаду. Вы с сестрой – идеальный образец арийской женственности, но канцлер предпочитает естественность: только натуральная красота, которую дарят солнце и спорт.