Верность сестер Митфорд

Юнити, на мгновение смутившись, прижимает салфетку к губам, а Диана задумывается, не для того ли их с сестрой пригласили на это знаменательное событие, чтобы доказать, что даже английские «образцы арийской женственности» поддерживают нацизм. Как раз в этот момент шестеро отборных солдат маршируют на сцену, расчищая широкий проход среди почетных гостей. В него вступает темноволосый мужчина с заметными усиками, в светло-коричневой униформе с поясом и с малиновой повязкой на рукаве. Судя по реву толпы и по тому, как мужчина держится, это и есть Гитлер.

Толпа почтительно замирает, когда он приближается к микрофону. Как жутко, что одно его присутствие может заставить стольких людей умолкнуть, думает Диана, и насколько же это впечатляюще. И тут он начинает.

Хотя они с Юнити могут наблюдать за Гитлером, произносящим речь, лишь со стороны и издалека, сила его голоса неоспорима. Диана наблюдает, как преображаются лица солдат. Ей даже не нужно понимать слова, чтобы догадаться, что слышат в этом послании люди, униженные Версальским договором и мировой экономической депрессией: надежду.

«М выйдет из себя, когда узнает, где я была», – думает Диана, и тут же ей приходит в голову еще одна мысль. Возможно, эта поездка не только станет способом наказать любовника, но еще и поможет ей упрочить свое положение рядом с ним. Что если знакомства, которые она завела в Нюрнберге, помогут Мосли войти в сеть могущественных фашистов Европы: такие связи очень важны для успеха, но наладить их может только Диана. С этого момента она уверена, что все изменится.

Глава двенадцатая

Юнити

3 сентября 1933 года

Нюрнберг, Германия

Поверх голов фаланги солдат, окружающих Гитлера, Юнити изо всех сил старается рассмотреть его. Никогда еще она так не радовалась тому, что в ней почти шесть футов роста. Но даже ей сейчас приходится привстать на цыпочки, чтобы лучше видеть. Внезапно пара суровых офицеров расступается, и она видит его во всех мельчайших подробностях. У нее перехватывает дыхание. Это на самом деле он – мужчина, чья фотография висела у нее на стене много лет. Гитлер.

Голос Гитлера усиливается, его кулак обрушивается на трибуну, и Юнити вздрагивает. От его слов по толпе бежит рябь, и Ганфштенгль напрягается всем телом. Что он такое говорит? Юнити сожалеет, что не знает немецкого, особенно когда толпа начинает оглушительно реветь. Как она сможет общаться с Гитлером, если не говорит на его родном языке? Она тут же решает учить немецкий. Может, здесь, в Нюрнберге, или даже в Мюнхене?

Чтобы погрузиться в изучение языка, ей придется найти какое-то правдоподобное объяснение для Мули и Пули или в крайнем случае соврать им. «Обманывать их не так уж и сложно», – думает Юнити. Знали бы родители, сколько времени она провела в прошлом году в запрещенной Итоньерке в компании verboten[3] сестры, они бы с ума сошли. А если бы они заподозрили, что они с Дианой вместо мюнхенских галерей, оперы и баварских памятников архитектуры отправились на сцену для почетных гостей Гитлера в Нюрнберге, они бы совершенно обезумели – особенно Пуля, ведь он ненавидит гуннов. Просто потрясающе.

Представив их реакцию, Юнити посмеивается про себя и не может не восхититься, как искусна она стала во лжи. На скольких вечеринках с воображаемыми друзьями она «побывала», в то время как на самом деле ходила на встречи фашистов, чтобы поделиться мыслями о «Чернорубашечнике» и познакомить других с этим текстом, написанным лидером БСФ. Разумеется, чтобы продолжать в том же духе, она всегда должна возвращаться домой вовремя, ходить на светские рауты и получше прятать булавку, подаренную Мосли.

Пока что Муля и Пуля думают, что она обычная дебютантка, как и ее сестры и другие девушки их круга. Ну, может не совсем обычная. Про Юнити никогда так не говорили. Но она совершенно уверена, что сможет еще раз обвести родителей вокруг пальца, чтобы изучать немецкий в Германии: это на шаг приблизит ее к столь желанному знакомству с Гитлером.

Юнити вспоминает про разговор, который они начали с Ганфштенглем до появления Гитлера. Ей пришлось сменить тему, когда Ганфштенгль начал раздражаться от ее бесконечных расспросов о личной встрече с Гитлером. И тогда она выпалила: «А я, между прочим, родилась в городке с названием Свастика».

Диана закатила глаза, Юнити напряглась. Неужели она опять сделала что-то не то? Но, к ее радости, у Ганфштенгля изумленно округлились глаза. «Это правда?» – уточнил он у Дианы, словно Юнити не могла сама точно знать место своего рождения. «Да, правда, – криво улыбнулась Диана. – Наши родители были одержимы золотоискательством в Канаде и всем таким. Они жили в избушке в шахтерском поселке под названием Свастика, когда родилась Юнити».

Ганфштенгль одобрительно кивал Юнити, слушая Диану. Он словно впервые увидел ее. «Наш канцлер очень верит в судьбу, – сказал он. – И, хотя я стараюсь не говорить за него, но, думаю, он счел бы рождение в Свастике знаком».

Щеки Юнити вспыхнули. Неужели она хоть раз сделала что-то правильно? Неужели впервые ее странность сослужила ей хорошую службу? Ее фантазии о собственной судьбе и реальность начали совпадать?

Речь Гитлера заканчивается, на сцену выходит фотограф в военной форме, Ганфштенгль жестом подзывает его.

– Полагаю, канцлеру Гитлеру было бы приятно получить фото на память о вашем визите на Партайтаг. Не согласитесь ли вы позировать? – спрашивает он Диану и Юнити.

Диана колеблется, но Юнити хватается за этот шанс предстать перед Гитлером, пусть даже посредством фото.

– Для меня будет честью позировать для канцлера.

Уловив нежелание Дианы, Ганфштенгль без лишних слов провожает одну лишь Юнити в центр группы офицеров, отмеченных наградами. Приблизившись к Юнити, он выправляет воротник ее черной блузки из-под твидового пиджака. Кивает фотографу, и на английском и немецком языках командует:

– Пожалуйста, салютуйте для снимка!

Мерцает вспышка фотокамеры, и Юнити охватывает возбуждение. Действительно ли Ганфштенгль передаст Гитлеру снимок и расскажет историю о рождении Юнити? У нее все внутри трепещет от этой мысли. Просто Юнити знает: Гитлер – ее судьба, и шестеренки провидения, возможно, уже пришли в движение.

Глава тринадцатая

Нэнси

8 июня 1934 года

Лондон, Англия

– Питер, дорогой, неужели обязательно всегда приходить на митинг с коктейлями? – спрашивает Диана своим нежным голосом. Остальные приглашенные к ней на ужин уже отбыли на съезд БСФ, но мы, три сестры, едем в компании Питера на автомобиле, нанятом Мосли.

Я приподнимаю серебряную фляжку и бросаю на Диану делано-серьезный взгляд:

– Бодли, коктейль для машины, для митинга – виски.

Питер смеется, и у меня появляется чувство, будто я одержала скромную победу. Напряжение царит в эти дни в Роуз-коттедж на Странд-он-зе-Грин, что в живописном районе Чизвик, омываемом Темзой и застроенном хорошенькими домиками; тут поселились мы с мужем. Месяцы перед свадьбой и сама церемония были волшебным сном. До нашего приезда в Рим на медовый месяц я не осознавала, как это все далеко от реальности и насколько я наивна. Дни мы проводили, притворяясь, будто осматриваем достопримечательности: я – шатаясь на каблуках и с распухшей лодыжкой, а Питер – в постоянных поисках очередного бара, чтобы «перехватить по-быстрому» и к вечеру отключиться.

Диана не смеется вслед за Питером. Она выглядит мрачной, и, похоже, я должна благодарить свою счастливую звезду за то, что не вступает Мосли, чтобы прочитать мне пространную лекцию. «Фашистский митинг и пьянство несовместимы. Это бросает тень», – выговаривает Диана чопорно, словно школьная учительница, которых в нашей жизни не было совсем. Наши родители не посчитали нужным дать формальное школьное образование шести дочерям, только Тома отправили в Итон и Оксфорд. Остальные кое-как справлялись с помощью случайной гувернантки, пока ее не выгнали, и бесплатной домашней библиотеки; поразительно, чему можно выучиться самостоятельно и чему – нет.

– Точно ли они совершенно несовместимы? Если так, то это серьезное препятствие для полноценного погружения в фашизм, – шучу я. Я немного устала от ханжества в Итоньерке, которое нарастает, так как фашизму симпатизируют все более широкие слои английского общества. И даже поразительное количество аристократов, которые опасаются, что если вместо него силу наберет коммунизм, это плохо скажется на их судьбах. Хотя дом Дианы – не штаб-квартира БСФ, иногда кажется, что так оно и есть, особенно когда там маячит Мосли – буквально или фигурально. В разговоре с Питером я зову Мосли «сэр Людоед».

Мой муж согнулся пополам от смеха, слушая этот обмен любезностями, которому я и хотела придать ироничный, но не смешной оттенок. Интересно, может, его это так забавляет, потому что речь про его любимое занятие – выпивку? То, что забрезжило в Риме, по возвращении в Лондон стало рутиной, и Питер вылетел со своей новой работы в банке из-за того, что неоднократно не возвращался в офис после затяжных пьяных обедов. Теперь мы живем на мой писательский заработок и те гроши, которые дают родители, Питер при этом настаивает, чтобы мы не стеснялись в тратах, словно наши средства безграничны. К нам уже наведывался судебный пристав, чтобы взыскать неоплаченные долги Питера, а мы еще и года не женаты.

– Вы двое… – Диана неодобрительно качает головой, но не запрещает напитки. Думаю, она понимает, что без них нас на митинг не заманишь. А ей нужно выставить там всю семью Митфорд.

Юнити входит в гостиную в полном фашистском облачении, включая грубые кожаные перчатки.

– Боже правый, Нэнс, – говорит она, но не уточняет, что ее раздосадовало. Но, учитывая, что ей нравится исключительно все фашистское и после поездки в Германию эта приверженность только усилилась, список претензий ко мне может оказаться бесконечным. Никому не под силу соответствовать ее ожиданиям, разве что Гитлеру, ее герою, по которому она сходит с ума после того, как мельком увидела его в Нюрнберге. Факт, о котором родители, конечно, не подозревают. Пулю хватил бы удар, если бы он узнал, что его дочери делали в Германии в компании гуннов.

Для нас, как всегда, припасены места в первом ряду на спектакле Мосли, хотя сегодня мы не в Альберт-холле, не в привычном месте. Поддержка ведущих газет, в том числе «Дэйли Мэйл», принесла БСФ множество новых, самых разных сторонников, и Мосли снял более просторный зал – Олимпия-холл в лондонском районе Хаммерсмит. Он сказал Диане, что ожидает более десяти тысяч участников, и, когда я окидываю взглядом огромное пространство и вижу не только привычную молодежь в черных рубашках, но и рабочих в спецодежде и даже целые семьи с детьми, я верю, что так и есть. Питер тянется за фляжкой, лежащей в моей сумочке, оркестр трубачей исполняет патриотические песни, по проходу марширует шеренга мужчин с черно-желтыми флагами БСФ. Значит, и Мосли скоро появится? Мы ждем уже полчаса, и толпа, обычно дисциплинированная, уже начала беспокоиться. Как и я.

Свет в зале начинает тускнеть, оставшиеся лучи света падают на сцену, создавая драматический круг света, в который вступает Мосли. «Наконец-то, – думаю я. – Мы услышим его речь». И мне все равно, что это будет та же самая риторика, которую я уже слышала не раз, главное – вечер движется. При появлении лидера БСФ из толпы раздаются фашистские приветствия, но, как ни удивительно, я также слышу, что его освистывают. Мы проходили мимо группы протестующих – среди них были коммунисты, пацифисты, лейбористы, – но я ожидала, что чернорубашечники не позволят им проникнуть в зал. Возможно, они нарядились в черные рубашки, чтобы замаскироваться.

Выкрики стихают, когда Мосли подходит к микрофону, но стоит ему открыть рот, чтобы начать речь, как с одной из галерей начинают скандировать: «Долой Мосли! Долой фашизм!» Чернорубашечники, выстроившиеся было рядами, разрушают строй, перепрыгивают через стулья, чтобы добраться до ругателей из галереи. С приближением чернорубашечников протестующие замолкают, и Мосли начинает речь.

Но ему удается произнести лишь пару слов, когда раздается женский выкрик: «Долой фашизм!» Спустя секунду одна из электрических ламп начинает раскачиваться, и в ее свете зрители могут рассмотреть, как чернорубашечники выталкивают из зала женщину, заломив ей руки за спину. Я поражена тем, сколько сил они вкладывают в подавление этих словесных протестов, но БСФ и не скрывает, что требует порядка.

Мосли опять пытается заговорить, и опять тщетно. На этот раз, кажется, свист и улюлюканье несутся со всех сторон. Агитаторы, должно быть, тщательно продумали, где им встать, чтобы усилить эффект своего протеста. Через несколько секунд чернорубашечники шныряют по всему залу, я слышу глухие удары и крики боли.

Вскоре весь зал взрывается, а Мосли продолжает стоять на сцене, один в свете единственного прожектора, он тщетно пытается успокоить публику, пока огни блуждают по залу, выискивая протестующих. На участников сыплются антифашистские брошюры, свет выхватывает потолочную балку на высоте более 150 футов. Там сидит мужчина, он осыпает толпу брошюрами и кричит: «Долой фашизм!»

Чернорубашечники карабкаются вверх по балкам, как муравьи, и устремляются к этому человеку. Он перепрыгивает на свободную, еще не занятую охранниками балку, все вокруг меня визжат. Включая меня. Боимся ли мы, что протестующий или чернорубашечники упадут и разобьются насмерть или что, падая, они раздавят нас? У меня нет времени раздумывать над ответом, потому что внезапно по залу разносятся ужасные вопли и грохот.

Люди в панике бегут из зала. Сестры и я застыли, ошеломленные жестокостью вокруг. Но тут толпа чернорубашечников с дубинками, преследуя стайку молодежи с плакатами в руках, разворачивается в нашу сторону, и мы тоже бросаемся бежать. Питер хватает меня за руку и тянет к выходу.

– Диана! Юнити! – кричу я через плечо сестрам, но теряю их лица из вида, увлекаемая мужем все дальше и дальше от наших мест.

– Нэнси! – я слышу голос Дианы, который тут же стихает.

Мы добираемся до дверей, и я чувствую, как кто-то хватает меня со спины за куртку и тянет назад. Я отпускаю руку Питера и падаю на пол, чувствую, как чьи-то ноги шагают по моей спине. А потом все погружается во тьму…

Глава четырнадцатая

Диана

8 июня 1934 года

Лондон, Англия

«Как там М?» – спрашивает себя в панике Диана, замерев в своем кресле. В Олимпия-холл царит хаос, и ей не видно сцену, лучи фонарей шарят по толпе. Все, что она может чувствовать, – это парализующий страх за М. Лишь бы его не ранили. От него слишком многое зависит. От него зависит она.

Как они посмели наброситься на М? Неужели они не понимают, что он печется о британском народе? Что лишь он может спасти их от экономического и душевного отчаяния? Без него все пропадут. У него есть план, как покончить с массовой нищетой и безработицей, охватившими нацию, он знает, как вернуть Великобритании ее былую славу: он хочет объединить Европу, а не преумножать старую рознь, и все же он мудро выступает за то, чтобы Британия была на всякий случай во всеоружии. Как могут все эти протестующие выскочки, одурманенные своими иллюзиями коммунизма и пацифизма, не понимать этого? Они ничуть не лучше, чем неэффективные слабаки, что сейчас у власти.

Из ниоткуда появляются чернорубашечники и берут ее за руку. Они помогают ей встать, и старший офицер говорит:

– Вождь попросил нас доставить вас в безопасное место, миссис Гиннесс. Он ждет вас за кулисами.

Они тащат ее к ступеням, ведущим на сцену, она упирается.

– А как же мои сестры? Мы не можем уйти без них, – настаивает она, оглядываясь на пустой ряд кресел позади себя. Она в панике осматривает пол – не попали ли они под ноги толпы, валившей из зала. Но Юнити и Нэнси нигде не видно.

Что, черт возьми с ними? Диане хочется закричать – совершенно не типично для нее. По крайней мере, у Нэнси есть Питер, каким бы он ни был. Но Юнити? Она сама по себе. Если что-то случится с Юнити, Муля и Пуля никогда не простят ее, тем более что они категорически запретили ей приводить Юнити сюда. Они и так с ней почти не разговаривают.

– Миссис Гиннесс, нужно торопиться, – говорит офицер.

Она позволяет им выстроиться вкруг себя. Они слаженно, словно единый организм, двигаются против потока убегающих людей, поднимаются по короткой лестнице и пересекают пустую сцену. Они добираются до гримерок, где, как она предполагает, укрылся под защитой М, и тут из темного коридора на нее бросается женщина.

Она валит Диану на пол, рвет ее волосы и кричит:

– Как ты могла связаться с этим мерзким фашистом?

Ее пальцы скользят по щеке Дианы, а та думает о своих славных мальчишках, Джонатане и Десмонде, и все, чего она хочет, – это вернуться к ним целой и невредимой. Кто станет им матерью, если она исчезнет? В последний раз они были все вместе, когда позировали для портрета русскому художнику-сюрреалисту Павлу Челищеву, он изобразил их с длинными золотистыми волосами в окружении голубых теней. Если бы только она могла вернуться в тот мирный миг…

Чернорубашечники дубинками отгоняют от нее женщину. Диана заставляет себя встать, пригладить волосы, поправить платье. Ее руки дрожат, но она не может появиться перед М недостаточно идеальной.

Когда один из чернорубашечников уводит женщину со сцены, сковав ее руки за спиной наручниками, Диана произносит:

– Теперь я готова предстать перед Вождем.

– Конечно, мэм.

Охраняя ее со всех сторон, они сопровождают Диану в гримерку, где перед дверью дежурит еще больше чернорубашечников. Офицеры обмениваются кивками, один из них толкает дверь, Диана заходит внутрь.

Там стоит ее любимый М. Большие пальцы рук заложены за широкий черный пояс, подчеркивающий его мощную грудь, он выглядит именно таким лидером, каким и должен быть. Она добьется, чтобы он стал именно таким лидером. Она бросается в его объятия, утыкается лицом в его шею.

– Дорогая, – говорит он, приподнимая ее подбородок к свету. – Что с твоим лицом? На тебя кто-то напал?

– Ничего страшного, милый. Просто небольшая царапина, которая благодаря твоим людям не оказалась огромной. – Она лучезарно улыбается ему. – Главное, что ты в безопасности.

– Небольшая заварушка не собьет меня с курса, – со смешком отвечает он, но звучит это как-то натянуто. Она отмечает, что его смуглая кожа бледнее обычного. Он испугался, но, конечно, не хочет, чтобы она это обнаружила.

– Я отсиживаюсь здесь, лишь чтобы избежать ненужных разговоров, которые пойдут, если я ввяжусь в драку, – он сжимает кулаки. – Хотя я бы еще как приложил этих крикунов.

– Конечно, М, – шепчет она, придвигаясь к нему еще ближе. – Глупой бы я была, если бы думала, что ты должен рисковать собой.

М обнимает ее, и она ощущает, что он хочет ее. Даже здесь его желание сокрушительно. Но шум под дверями отвлекает его.

– Надеюсь, этот нелепый протест не отвратит публику от БСФ. Нам нужна поддержка, – говорит он.

Диана рада, что пришел момент раскрыть ее план. Вот он, идеальный момент, чтобы М понял, насколько полезна Диана может быть ему и его делу. Какой незаменимой она может стать.

Глава пятнадцатая

Юнити

8 июня 1934 года

Лондон, Англия

Юнити наблюдает столпотворение в Олимпия-холле. Протест кажется ей дерзким, грубым, но сейчас БСФ вызывает у нее отвращение не меньшее, чем демонстранты. Как могла политическая организация, выступающая за порядок и авторитет, допустить протестующих на свой митинг? Гитлер удалил бы несогласных, как хирург – опухоль. Позволив крикунам испортить митинг, Мосли выказал свою слабость.

Куда подевались Нэнси и Питер? Юнити тянется изо всех сил и во весь свой рост, чтобы глянуть поверх обезумевшей толпы, валящей из зала. Но не замечает ничего похожего на приметную шляпку сестры или белокурую голову ее мужа; она оглядывается – невозмутимой Дианы, безмятежно сидевшей, элегантно подобрав ноги и сложив руки на коленях, тоже нет на месте. Слава богу, что сегодня вечером она не взяла с собой Ратулара, его могли и задавить в этом месиве.

И что ей делать теперь, когда сестры испарились? Вряд ли она найдет телефон, чтобы позвонить Муле и Пуле и попросить их о помощи. Они бы с ума сошли, узнав, что она здесь.

Она ищет выход, и человеческая масса наваливается на нее, втягивает в свое движение. Ее руки и ноги переплетаются с ногами и руками мужчин и женщин всех возрастов и положения, даже с детскими, сохранять равновесие почти невозможно, толпа несет ее к ближайшим дверям. Но она знает, что, если упадет, ее не просто ранят – ее затопчут.

Они протискиваются под балконом роскошных лож, и Юнити кажется, что кто-то зовет ее. Она думает, что это, наверное, Диана, и оборачивается к их местам, но сестры по-прежнему нигде не видно. Где же она, черт возьми? Неужели она бросила Юнити и побежала искать своего драгоценного Мосли? Юнити нравится думать о себе как о самодостаточной и сильной, но ей обидно и больно чувствовать себя брошенной.

– Юнити! – теперь уж явственно слышит она. Юнити оглядывает толпу, пытаясь понять, кто же ее окликает. Возможно, это Нэнси и Питер, оказавшиеся впереди? Но затем она слышит: «Сюда, наверх!» Юнити поднимает глаза к балкону и видит силуэт женщины в красном свитере. Может, это та же женщина – с того, другого митинга?

Разумеется, во всей толпе больше нет и намека на красный цвет, это не может быть случайным совпадением.

Женщина с балкона наклоняется вперед, подставляя лицо свету, и это лицо, которое Юнити меньше всего ожидала увидеть здесь. Сверху смотрит Декка, ее семнадцатилетняя сестра.

– Что ты тут делаешь? – кричит ей Юнити, не в силах понять, что младшая Митфорд, коммунистка до мозга костей, делает на фашистском митинге? Она пришла сюда протестовать? Что бы об этом сказали Муля и Пуля?

– Сейчас не время рассуждать, – кричит Декка. – Просто поднимись по лестнице справа, и встретимся наверху. Здесь безопаснее!

Юнити замечает лестницу, спрятанную под правым балконом, – она пуста, все стремятся в противоположном направлении. Выбравшись из толпы, она мчится вверх по ступеням. Сестра ждет ее наверху, и Юнити еще никогда не была так рада видеть ее. Какое облегчение.

– Декка! – почти кричит Юнити, протягивая руки для объятия.

– Бобо, моя драгоценная Буд, – вворачивает та сразу два прозвища Юнити и похлопывает ее по спине. – Ты цела? Похоже, ты попала в серьезную заварушку. Что ты тут делаешь?

– Это я должна задавать тебе подобные вопросы, младшая сестренка. Муля и Пуля умерли бы, если б узнали, что ты здесь, да еще и с протестующими. Да еще и одна!

– Я не одна, Бобо. Я с кузеном Эсмондом, – она указывает на знакомый силуэт, выступающий из темноты коридора на свет. Мать Эсмонда Ромилли, Нелли, приходится Пуле двоюродной сестрой, как и ее сестра Клементина Черчилль, жена политика Уинстона Черчилля. Что делает младших Митфорд и отпрысков Ромилли и Черчиллей троюродными братьями и сестрами.

Юнити и Эсмонд здороваются, а Декка продолжает:

– Родители разозлились бы не меньше, если бы обнаружили, что ты тут.

– Вряд ли. В конце концов, я старше. И я не одна. Я пришла с Нэнси и Дианой.

– Это гораздо хуже, чем пробраться сюда тайком с Эсмондом, – смеется Дэкка. – Нэнси и Диана уже достаточно взрослые, чтобы понимать, что к чему. А нам с Эсмондом пока простительны глупости.

Юнити осознает, что должна злиться на Декку из-за сегодняшней акции, но она не может таить обиду на ту, что зовет ее Буд. Пусть Декка заблуждается, сердце у нее – что надо.

– Даже если вы пришли протестовать? От имени коммунистов? – Как только Юнити увидела Эсмонда рядом с Деккой, она поняла, что происходит. Ни для кого не секрет, что Декка симпатизирует коммунистам («Да у нее полспальни оклеено плакатами с серпом и молотом», – думает Юнити), но еще ни разу родные не видели, чтобы она действовала в соответствии со своими убеждениями. А вот шестнадцатилетний Эсмонд из другого теста. Он провозгласил себя коммунистом в пятнадцать и уже успел выпустить журнал, пропагандирующий его взгляды, написал пару передовиц, сколотил собственную политическую ячейку и провел несколько маршей. И хотя Эсмонд – член семьи, Муля и Пуля пришли бы в ярость, узнав, что Декка была здесь, да еще с ним.

Щеки Декки вспыхивают, и Юнити понимает, что подловила ее. Но, по правде говоря, они обе сели бы в лужу, если бы родители обо всем узнали. Декка парирует:

– А что если они узнают, что твой поход сюда – часть грандиозного плана переехать в Мюнхен и стать нацисткой?

– Хорошо, я не скажу Муле и Пуле, если ты тоже промолчишь, – предлагает Юнити, гораздо больше заинтересованная в том, чтобы ничто не помешало ее планам, чем в том, чтобы отвадить Декку от коммунистов.