Горничная Карнеги

Я вытащила из-под ворота нижней сорочки крошечный серебряный медальон, который прятала на груди. Медальон с изображением агнца, несущего крест. Такой символ Христа носят только католики. Я провела по нему пальцем и задумалась о маминых словах. Может быть, я губила свою душу уже только тем, что жила в постоянном притворстве, выдавая себя за другую Клару Келли? Но если, как писала Элиза, лорд Мартин по-прежнему злился на папу из-за его давних связей с фениями, наша семья могла лишиться земли, а значит, и всяких средств к существованию. И тогда вся надежда останется лишь на меня. Мне придется держаться за свой обман и молить Господа о прощении.

Я решила написать Элизе сейчас же, чтобы успеть до пяти часов вечера, когда из дома Карнеги забирали почту. Мне хотелось как можно скорее отправить слова утешения, в которых сестра так нуждалась. Я достала чернильницу, перо и бумагу, которые заранее припрятала у себя в комнате, и уселась писать:

Моя дорогая Элиза!

Как ты могла предположить, что я вас забыла?! Я каждый день думаю о тебе, о Сесилии, о маме и папе. Воспоминания о доме (даже недавние воспоминания о днях, полных беспокойства из-за того, что лорд Мартин урезал наш земельный надел, который отец столько лет поливал своим потом) придают мне сил и служат опорой в минуты уныния. По вечерам, когда я ложусь спать и долго не могу уснуть в этом чужом доме в чужой стране, я представляю, что мы лежим рядом в нашей общей постели в родительском доме и разговариваем вполголоса, поверяя друг другу свои радости и печали. И тем утешается мое сердце. Но иллюзия длится недолго, и тогда мне приходится поддерживать себя мыслью, что моя работа станет хорошим подспорьем семье, если сбудутся худшие папины страхи и лорд Мартин отберет у него землю из-за этих слухов о его прошлых политических связях.

Элиза, даже не думай винить себя за то, что папа решил отправить в Америку не тебя, а меня. Отец знает, что делает. Как только он передаст право аренды на землю тебе и твоему будущему супругу, лорд Мартин прекратит преследовать нашу семью и грозить отобрать ферму. Твой брак с Дэниелом и переход фермы в ваше владение обеспечит будущее всей семьи – ты, безусловно, понимаешь это. Великий голод показал, что мелким фермам не выжить в годину бедствий, и поэтому папа не может разделить землю между наследниками поровну. Нельзя дробить крупный надел на несколько мелких, и твое замужество – единственный способ сохранить его в целости. Папа рассудил верно. Кого еще выдавать замуж, как не тебя, самую добрую, самую милую из дочерей? Кто, ради Девы Марии, захочет взять в жены такую заумную чудачку, как я? Из меня никогда не получится хорошей фермерской жены. Нет, все сделано правильно. Тебе давно приглянулся Дэниел, а ты приглянулась ему, и ваш брак закрепит наше право на землю.

Моя работа в Америке нужна лишь для того, чтобы мы продержались до твоей свадьбы, а после гнев лорда Мартина утихнет. И тогда я смогу вернуться домой. А пока суд да дело, я выполняю свой долг. Не зря же родители с малых лет прививали нам чувство ответственности и долга! Исполнить долг перед близкими – честь для меня, и лучшей судьбы я не знаю, хотя ты и пишешь, что я достойна чего-то большего. Нет достойней судьбы, чем принести пользу своей семье.

Я постараюсь писать почаще, насколько позволит мой график. Хотя мой труд не такой изнурительный, как у бедных ирландских рабочих в шахтах и на заводах, даже простая домашняя работа отнимает почти все время. Но ты всегда остаешься в моих мыслях.

Твоя любящая сестра,

Клара

Запечатав конверт, я тут же вскочила, чтобы скорее отнести его вниз, тогда письмо заберут уже сегодня с вечерней почтой – и пусть до Ирландии оно доберется не раньше чем через несколько недель. Но, уже почти выйдя из комнаты, я поняла, что совершенно забыла о послании из Дублина. Уголок конверта торчал из складки смявшегося покрывала. Я снова присела на краешек кровати и, обмирая от страха, открыла его.

Письмо оказалось коротким. На полстраницы, не больше. Человеку, писавшему эти строки, не пришлось экономить место на листе, так что слова не лепились вплотную друг к другу, как у Элизы. Почерк был гораздо грубее, чем изящная рукописная вязь, которой отец обучил и меня, и Элизу, и младшую Сесилию. Но достаточно четкие буквы читались легко.

Дорогая Клара!

Ты имеешь полное право покинуть Дублин и начать новую жизнь в Америке, где твои навыки и умения будут, все всяких сомнений, оценены по достоинству. Я должен был сразу признаться, что у меня есть ребенок, который живет в деревне у бабушки. Какие бы сплетни до тебя ни дошли, этот ребенок родился в законном браке. С его матерью я обвенчался, когда сам был еще почти мальчишкой. Моя жена умерла в родах, и ее мать забрала внука к себе, чтобы я мог поступить на службу. Я забочусь о сыне и большую часть заработанных денег передаю на его содержание.

И тем не менее я врал тебе, и к тому же осмелился просить стать моею женой. Я знаю, что недостоин тебя, но если есть хоть малейшая надежда на прощение с твоей стороны, то я немедля отправлюсь в Америку. Прости меня, Клара. Позволь мне присоединиться к тебе и быть рядом, и ты никогда больше не будешь одна в этом мире.

По-прежнему твой,

Томас.

На мои глаза вновь навернулись слезы. Не от страха возможного скорого разоблачения: как я поняла, этот Томас приедет в Питсбург, только если получит ответное письмо с прощением, а этого никогда не случится. Просто я в первый раз по-настоящему осознала, что та, другая Клара Келли была реальным, живым человеком. И ее смерть тоже реальна.

Глава десятая

12 февраля 1864 года

Питсбург, штат Пенсильвания

Я пристегнула золотые часы на цепочке к лифу платья миссис Карнеги – последний штрих в ежедневном ритуале утреннего одевания. Затем, отступив на шаг, оглядела хозяйку и заметила на ее черной юбке серебристый волос. Я взяла специальную щетку для шелковых тканей и аккуратно сняла волосок. Все должно быть безупречно. Перед тем как уйти, мне надлежало убедиться, что у миссис Карнеги нет никаких нареканий. Это был мой первый выходной день за три месяца службы, и я не могла допустить, чтобы в мое отсутствие у строгой хозяйки возникли даже мимолетные сомнения в моей компетентности.

За минувшие три месяца я научилась не только умело прислуживать миссис Карнеги, помогая во всем, что касалось ее личных потребностей, но и выполнять другие обязанности, не требующие моего присутствия при ней, но отнимающие кучу времени. Я чистила ее платья, отмывала до блеска расчески и щетки для волос, крахмалила кружевные воротнички и муслиновые сорочки, мыла тазы, стаканы и кувшины, которые миссис Карнеги использовала в личных покоях; я следила за состоянием предметов ее гардероба и при необходимости штопала и зашивала белье и чулки. Я каждый день проверяла, есть ли у нее свежая питьевая вода, висят ли в ванной чистые полотенца, хорошо ли отглажено постельное белье, не пора ли менять цветы в вазах. Я уже не робела, когда мне приходилось сопровождать миссис Карнеги на ежедневных светских мероприятиях: утренних визитах и вечерних чаепитиях. И самое главное, я расплатилась с миссис Сили за платье и проезд из Филадельфии в Питсбург, и теперь у меня появилась возможность отсылать деньги домой. Мама с папой гордились своей síofra, и я тоже гордилась тем, что хорошо выполняла свой долг.

Поначалу я старалась во всем угодить миссис Карнеги исключительно для того, чтобы упрочить свое положение, но со временем поняла: мне искренне хотелось доставить хозяйке удовольствие. Видимо, это желание родилось из присущего мне от рождения стремления к невозможному – характерного свойства síofra. Мне далеко не всегда удавалось удовлетворить придирчивую миссис Карнеги. И меня постоянно тревожила мысль о том, что мой обман мог раскрыться в любую минуту. Но я старалась.

Миссис Карнеги рассматривала себя в зеркале. Я наблюдала за ней и ждала.

– Я выгляжу безукоризненно, Клара, – сказала она, не отрывая взгляда от зеркала. Услышав столь редкую в ее устах похвалу, я с трудом сдержала довольную улыбку. Миссис Карнеги категорически не приветствовала никаких проявлений эмоций, сопредельных с самолюбием.

– Я могу идти, мэм?

– Да, Клара. Но, пожалуйста, постарайся вернуться вовремя. После ужина ты мне будешь нужна.

– Да, мэм.

Сделав почтительный реверанс, я вышла из хозяйской спальни и поднялась по черной лестнице к себе в комнату, радуясь, что по пути не встретила старшего мистера Карнеги. После нашего странного разговора в библиотеке я видела его несколько раз, поскольку он пребывал в постоянных разъездах. К счастью, это означало, что мое общение с ним было сведено к минимуму и состояло (с моей стороны) исключительно из реверансов в те минуты, когда я провожала хозяйку в столовую на ужин или в гостиную для деловых разговоров с ее сыновьями. В присутствии старшего мистера Карнеги я чувствовала себя неловко и хотела бы видеться с ним как можно реже.

Оглядев свою крошечную каморку с ее скудным убранством – узкой металлической кроватью, комодом на три ящика, умывальником с кувшином и тазом, – я почувствовала искушение забраться под одеяло и проспать до вечера. С моего отъезда из дома прошло почти сто пятьдесят дней, и за все это время мне ни разу не представился случай как следует выспаться – без шума переполненной общей каюты и без довлеющих надо мной обязанностей прислуги. Но письмо Элизы напомнило мне о том, что я все-таки должна повидаться с маминой дальней родней – той самой, которая, собственно, и заманила меня в Питсбург; и я уже договорилась нанести им сегодня визит.

Зевая от соблазнительной мысли о сне, я надела серое твидовое пальто поверх форменного черного платья. Конечно, было бы неплохо переодеться для похода в гости, но из нарядов у меня имелось лишь платье, отданное миссис Сили, и оно практически не отличалось от формы служанки. К тому же после возвращения мне еще предстояло помочь миссис Карнеги подготовиться ко сну, и если я переоденусь сейчас, то придется переодеваться снова. К чему лишние хлопоты? Черное платье служанки вполне подходило и для выхода в люди.

Спускаясь по черной лестнице в кухню, я задумалась о предстоящем визите и сошла с нижней ступеньки с неожиданно громким стуком. Мэри и Хильда, наши посудомойки, оглянулись на звук, увидели, что это я, и, даже не улыбнувшись, сразу вернулись к своему занятию: они резали овощи для рагу на обед. Дистанция между горничной госпожи и остальным штатом прислуги походила на пропасть, которую мне еще предстояло преодолеть, хотя, честно говоря, у меня не было времени этим заняться. Лишь мистер Форд встретил меня дружелюбной улыбкой. Он, как и я, существовал в некоем собственном пространстве, отдельном от двух миров, в которых заправляли мистер Холируд и миссис Стюарт. Я не знала, что являлось причиной: то ли цвет его кожи, то ли положение в доме, – но я была очень признательна ему за маленькие проявления доброты в обстановке, в которой либо не замечали меня, либо (как та же Хильда) питали ко мне явную неприязнь.

– Как я понимаю, у вас выходной, мисс Келли, – сказал он.

– Да, мистер Форд, – ответила я, улыбнувшись. Мне хотелось плясать и кружиться на месте.

– Значит, приятного отдыха. Но возвращайтесь скорее. Не надо, чтобы хозяйка без вас заскучала.

Я вышла на улицу, впервые не обремененная обществом миссис Карнеги или списком поручений, и направилась по Рейнольдс-стрит к остановке конного трамвая, которому предстояло доставить меня в Аллегейни – городок, примыкающий к Питсбургу с западной стороны. Мороз щипал пальцы и щеки – теплые перчатки и шарф я пока не могла себе позволить, – но меня это нисколько не беспокоило. Я ощущала невероятную свободу и легкость.

По пути я с изумлением разглядывала дома, соседствующие с домом Карнеги. Мне уже доводилось бывать в некоторых из них, сопровождая хозяйку на ее утренних и послеобеденных визитах, однако сейчас, когда я шла одна, эти особняки казались еще более величественными и неприступными. Я с трудом верила, что теперь вхожа в такие дома. И не переставала удивляться тому, что моя уловка с подменой Кларой Келли сработала и продолжает работать.

Стоило подумать о той девушке, и мысли сами собой обратились к ее Томасу. Где он сейчас? Что с ним стало? После первого и единственного письма из Дублина он больше не проявлялся, но я часто представляла себе, как он ждет ответа от девушки, которую любит. Ждет с таким же нетерпеливым волнением, с каким я ждала писем из дома. Только Томас не дождется ответного письма. Он всегда будет думать, что Клара отвергла его любовь. Он никогда не узнает, что она умерла по дороге в Америку. Он не сможет оплакать свою потерю.

От этих мыслей я вновь испытала укол вины за свое невероятное везение – и за свою ложь. В качестве горничной в зажиточном доме я зарабатывала много больше, чем заработала бы на фабрике или в должности домашней прислуги низшего ранга вроде нашей посудомойки Хильды. И все же, прилагая массу усилий, чтобы заслужить расположение миссис Карнеги, я попросту не успевала обстоятельно поразмышлять об источнике своей удачи. Иногда я почти забывала, что получила такое хорошее место ценой гибели другой Клары.

От тяжелых мыслей мое замечательное настроение улетучилось. К остановке подъехала конка, и я шагнула с платформы в вагон. В такой час он был почти пустым, и мне одной досталась целая скамья. Как только мы с грохотом тронулись с места, я повернулась к окну и стала смотреть на городские пейзажи, выбеленные свежевыпавшим снегом. Чем дальше мы отъезжали от Хоумвуда, тем беднее становились дома, церкви и магазины, но под снегом город сверкал и искрился. Это волшебное зрелище всегда приводило меня в восторг.

Вскоре мы выехали на окраину Питсбурга – в промышленные районы с многочисленными фабриками и заводами. Опять пошел снег, но здесь он уже еле справлялся с висевшей в воздухе гарью и чернел сразу, как только ложился на землю. Когда конка пересекла подвесной мост между Питсбургом и Аллегейни, снег окончательно проиграл битву со смогом и копотью. Вместо снежинок с неба падали черные хлопья сажи, оседавшей на всех поверхностях вязкой чернильной пленкой.

Я вышла на остановке «Ребекка-стрит», спустилась со станционной платформы и присоединилась к людскому потоку, бурлящему на грязной узенькой улочке. Из-за витавшей в воздухе едкой гари, смешанной с испарениями от близлежащих кожевенных фабрик, у меня сразу же защипало в носу и запершило в горле. В этом удушающем хаосе я не увидела ни единой таблички с названием улицы и номерами домов. Возможно, я вышла не на той остановке? Я решила вернуться на станцию и обратиться за помощью к кондуктору или смотрителю.

Минуя длинную очередь, растянувшуюся по платформе, я подошла к билетному кассиру:

– Прошу прощения, сэр. Я ищу дом номер триста пятьдесят четыре на Ребекка-стрит. Вы не подскажете, в какую сторону мне идти?

– Это вам надо попасть в Закопченный квартал. Придется немного пройтись.

Я совсем растерялась. Я могла бы поклясться, что кондуктор в вагоне объявил остановку «Ребекка-стрит», когда мы подъезжали к станции.

– Это же остановка «Ребекка-стрит»?

– Да, мисс. Но вам нужна не Ридж-авеню, а другой район – Закопченный квартал. Та еще кроличья нора. Я могу подсказать общее направление, но, чтобы найти нужный дом, вам придется спросить у местных.

– Возможно, мне стоит взять кеб?

– Ни один кеб не поедет в Закопченный квартал, мисс. – И он отвернулся к нетерпеливому покупателю.

В точности следуя указаниям кассира, я направилась вниз по Ребекка-стрит, внимательно глядя под ноги, чтобы не наступить в конский навоз или размокшую грязь, однако все равно перепачкала туфли на улице, никогда не видавшей брусчатки. Галдящая стайка пронесшихся мимо уличных мальчишек чуть не сбила меня с ног, и я едва не налетела на группу мужчин, игравших в кости прямо на тротуаре, и на женщину, которая развешивала на веревке белье – только постиранное, но уже сероватое от копоти, пропитавшей всю улицу. Наконец я дошла до той части Ребекка-стрит, где начинались дома с триста тридцатыми номерами, темными силуэтами проступавшие на фоне кроваво-красного зарева от заводов и фабрик, расположенных прямо за ними. Меня поразило, что индустриальные кварталы так близко примыкали к жилым домам, буквально сливаясь с городскими улицами.

Нужный мне дом никак не находился. Немногочисленные угрюмые прохожие выглядели в лучшем случае неприветливо, и я опасалась спрашивать у них дорогу. Наконец мимо проковылял пожилой джентльмен с добродушным лицом, в заметно потрепанной, но безупречно чистой одежде, и я решилась обратиться к нему за помощью.

Он ответил с сильным немецким акцентом:

– Вы не можете найти триста пятьдесят четвертый дом, потому что на нем нет номера. Он между теми двумя домами.

Чувствуя себя нарушительницей границ, вторгшейся на чужую территорию, я подошла к строению, на которое мне указал пожилой джентльмен. Он сказал правду. Этот дом, втиснутый между двумя обветшавшими, но относительно крепкими с виду зданиями, был сбит из металлолома и старых рассохшихся досок; он казался еще более ветхим, чем все остальные, и располагался еще ближе к искрам, летящим от фабрики, гудящей на задах квартала.

То ли из-за своего расположения на склоне холма, то ли из-за собственной хлипкой конструкции, дом моих родственников клонился к соседнему – почти как пристройка с навесом. Никакой краски на стенах, только голые доски. В двух окнах на втором этаже вместо стекол была бумага. Этот бедный домишко стал бы и моим пристанищем, если бы не смерть другой Клары Келли.

Я не сразу решилась постучать в дверь. Больше всего мне хотелось бежать без оглядки из этого мрачного места – бежать от того, что могло бы стать моей судьбой, – но меня остановила мысль, что эти бедные люди ждали меня, готовились и, возможно, потратили все свои скудные сбережения на угощение в мою честь. Лишь обязательство перед родней удержало меня от постыдного бегства.

Стучать, однако, не пришлось. Дверь открылась сама.

– Мы уж думали, ты до нас не доберешься, – улыбнулся мне бородатый мужчина лет тридцати пяти. Это мог быть только мамин троюродный брат, Патрик Лэмб.

Он шагнул мне навстречу и стиснул в объятиях.

– Сразу видно, что ты дочка Элис. У тебя мамины глаза. Давай заходи, ты замерзла.

Щурясь от тусклого света свечей, я вошла в единственную комнату, занимавшую весь первый этаж дома Патрика. Когда глаза привыкли к полумраку, я разглядела беременную женщину с младенцем на руках. За ее юбку цеплялся полуторагодовалый малыш. Еще двое детей – мальчик и девочка лет, наверное, пяти и шести – стеснительно прятались за ее спиной. Все они стояли рядом с прямоугольным деревянным столом, накрытым к ужину, – в пепельно-серой комнате, насквозь пропитанной копотью от близлежащих заводов и фабрик.

– Ну, здравствуй, племянница. Как приятно увидеть родное ирландское лицо среди сплошных тутошних немцев, – сказала Мейв, жена Патрика. Миниатюрная, хоть и с большим животом, она была настоящей красавицей, но ее красоту сильно портили темные круги под глазами.

Глядя на четверых малышей – а ведь скоро появится пятый! – я легко представляла себе, как она уставала.

Патрик указал жестом на стол.

– Садись, не стесняйся. Расскажи, как добралась из Ирландии. Мы думали, ты соберешься к нам раньше. Но лучше поздно, чем никогда.

Я уселась за стол, накрытый, как я и предполагала, к праздничной трапезе блюдами из лучших продуктов, которые могла позволить себе семья моего дяди. Тушеный кролик, вареный картофель, буханка хлеба – сущая малость по сравнению с застольями в доме Карнеги, но все равно славный обед, незамысловатый и сытный. И, судя по состоянию дядиной семьи и их дома, деньги на этот обед были заработаны потом и кровью.

После нескольких месяцев притворного англо-ирландского акцента мой настоящий ирландский говор давался мне с трудом.

– Не стоило так тратиться.

– Вот еще глупости, – сказал Патрик. – Здесь у меня есть работа. Крепкая, постоянная работа на литейном заводе, как я писал твоей матери. Мы можем позволить себе снимать дом на семью. Без соседства с чужими людьми. – Он с гордостью посмотрел на жену. – Наши дети одеты-обуты, мы всегда можем их прокормить. Мы не голодаем, как было в Голуэе.

– А я беру штопку или шью по ночам. Тоже подспорье, – добавила Мейв, гордая своим вкладом в семейный достаток. – Вот сегодня опять буду шить.

Я застыла, не донеся вилку до рта. У меня все перевернулось внутри при одной мысли, что эта усталая хрупкая женщина, которая растила четверых малолетних детей – и ждала пятого, – шила и штопала по ночам при тусклом свете свечи, чтобы заработать лишние гроши и выставить достойное угощение для гостьи. Мне было очень неловко осознавать, что я отбирала еду у этих детишек. Кусок не лез в горло.

Но я не могла отказаться от угощения. Отказ оскорбил бы Лэмбов, а мне совсем не хотелось обижать эту гордую семью. Поэтому я съела все, что лежало в моей тарелке. За столом мы говорили о моей службе в доме Карнеги. Я сказала Патрику и Мейв, что работала посудомойкой. То же самое я написала домой. Ни одной девушке нашего социального происхождения не позволили бы служить личной горничной при хозяйке богатого дома, и никому в целом мире не следовало знать, каким нечестным путем я сумела устроиться на это место. Стыдясь своего вранья, я поспешила перевести разговор на житье-бытье Патрика и Мейв здесь, в Питсбурге. Они рассказали о непростой и опасной работе Патрика на чугунолитейном заводе; о постоянных конфликтах среди групп иммигрантов, стремившихся к более высокому положению в местной иерархии; о непрестанной битве Мейв с сажей и копотью – битве усердной, но заведомо проигрышной; об угрозе холеры из-за отсутствия канализации. Слушать об этом было больно, но я напоминала себе, что Лэмбам не нужна моя жалость. Хотя черная сажа накрепко въелась в их кожу и пропитала весь дом, хотя Патрику приходилось работать на опасном промышленном производстве, здесь они все равно жили лучше, чем в Голуэе, где люди гибли от голода целыми семьями, а многие из уцелевших остались без всяких средств к существованию.

Я тоже должна была жить в Закопченном квартале у Лэмбов, но судьба распорядилась иначе. Чем же я заслужила такое везение? И что еще важнее: как мне распорядиться своей удачей, помимо заботы о благе оставшейся дома семьи?

Глава одиннадцатая

12 февраля 1864 года

Питсбург, штат Пенсильвания

К остановке «Ребекка-стрит» я возвращалась уже в темноте, густой, как черный дым, клубящийся над заводскими трубами. Погруженная в свои беспокойные мысли, я ничего вокруг не замечала и чуть не упала, поскользнувшись в луже помоев у лестницы, ведущей на платформу. Мне хотелось скорее сесть в конку, где случайным попутчикам не было до меня никакого дела. Хотелось хоть ненадолго сбросить все свои маски и просто побыть собой.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Фут – мера длины, равен 30,48 см. Здесь и далее прим. пер., если не указано иное.

2

Желаю удачи (ирл.).

3

Фении – воины легендарной дружины в древних ирландских сказаниях.

4

Перевод С. Маршака.