Из глубины

Не будут русские развеяны

По полю вражеским мечом!

Поэт Рубцов на нашем знамени.

Пусть на народные гроши

Встаёт ему в столице памятник

От всей Руси, от всей души!

Дорог и стран немало пройдено,

Но до могилы, до конца

И в нас любовью к тихой родине

Полны и мысли, и сердца!

Довольно!

Довольно! Хватит богохульствовать!

Устал ругаться и роптать,

Устал в застольях пьяных буйствовать,

На храмы белые плевать.

Довольно! Жажду примирения,

И доброты, и чистоты.

Как будто в жар об исцелении

Молю в песках – воды, воды!

Пустите в церковь ошалевшего

У свечки тихой постоять,

Сыночка вспомнить улетевшего

И об отце погоревать.

Пора на юг

О, пальмы в Гагре! О, пляжи в Крыму!

Без боя, без боя мы сдали страну.

В плену у кого-то гора Аюдаг.

Не так все, ребята, не так все, не так!

Медведь Америку пугал,

Внушал и зависть, и тревогу.

И вот в дремучую берлогу

Коварный Запад нас загнал.

И нам – наследникам Петра,

И нам – Суворова потомкам,

Как исчезающим обломкам,

Остались только Севера.

Но, в дикой тундре, вмерзшим в лед,

Им удержать ли исполина?!

Часам старинным ход дает

Опасно сжатая пружина.

России ведом сей недуг.

Тайга всегда нас выручала.

От заполярного причала

За Северный Полярный круг

Нас новый ждет бросок на юг.

Умерьте вопли и испуг —

Арабам – Нил, индус – на Ганге,

Негр черный где-то на Матанге,

А мне и в Вологду – на юг.

О, пальмы в Гагре! Дунай голубой!

О, мама Одесса, возьми на покой.

Янтарные пляжи ласкает волна…

Другая, чужая, не наша страна.

Все истины проверить на себе

Все истины проверить на себе

И не упасть, не заскулить, не сдаться.

И только это от отца тебе,

Так видно суждено, должно достаться.

Что говорить о горести вина,

Коль все к нему вокруг тебя стремятся?!

В твоем падении есть и моя вина —

Я тоже пил, отметив восемнадцать.

Теперь ты знаешь, как дрожит душа,

Какие ей потом кошмары снятся,

Позорно, как прозванье алкаша,

Как трудно после из дерьма подняться.

Усвоена ли истина, сынок?

Под пробкой красной демоны гнездятся.

Сомнителен напитков этих прок.

И в собутыльники не все друзья годятся.

Все истины проверить на себе!

И не упасть, не заскулить, не сдаться!

Моя рука протянута тебе,

А вместе нам, сынок, чего бояться?!

Телескоп воображения

Я в лунном кратере устроился удобно,

Чтоб дождь метеоритный не пылил.

Над цепью гор красива бесподобно

Взошла Земля среди других светил.

Настроил телескоп воображенья

И вижу вдруг, как будто наяву,

Моря, и реки, и машин движенье,

Существ, которых братьями зову.

Я этику Вселенной не нарушу

И точно запущу метеорит

В того, который на атоллах сушу

Ужасной бомбой испытать велит.

Обилие воды и кислорода,

Сокровища лесов, полей и рек

Тебе вручила щедрая природа,

Так будь же счастлив, брат мой – человек.

Лишь в космосе, на спутнике унылом,

Издалека оценишь и поймешь —

Как сладок дым над родиною милой,

Как дорог дом у сосен и берез.

Легендарный снег

Мы выстоим, дотянемся, ворвёмся!

Мы заслужили двадцать первый век.

Поэтами недаром мы зовёмся,

На рубеже столетий обернёмся,

На сувениры снегом запасёмся.

Ведь под ногами легендарный снег!

Я в той дали, приврав совсем немножко,

Живой легендой к юности приду.

Я расскажу, как снег валил в окошках,

Как он скрипел под вечер на дорожках,

Как таял он у милой на ладошках,

Как он сиял в двухтысячном году.

Грядёт, грядёт алмазный век поэтов.

В прогнозах звёздных очередь его.

В нём будет больше и тепла, и света.

По доброте соскучилась планета.

Но для меня земли милей, чем эта,

Уже в веках не будет ничего.

Пока целует родники поэт

Читзал районный был красив и светел.

Мужчина лысый с сединой в висках

(У местной прессы был он на примете)

Про жизнь свою рассказывал в стихах.

Он тридцать лет отсутствовал в районе —

Служил, учился, бороздил моря…

И никогда не припадал к иконе,

Прости его, родимая земля.

Учителя, работники культуры

Музеев местных и библиотек,

Ревнители родной литературы

Ему внимали – сорок человек.

Двадцатое столетье на исходе,

В России стон, куда ни кинь – тупик.

А он толкует о любви к природе,

А он целует травы и родник…

Про отчий дом, про медленную речку,

Про древний город в северной глуши,

Про кружева, про прясло, про крылечко,

Про снегопад, про васильки во ржи…

Где плавал он и прилетел откуда,

Как блудный сын, он людям рассказал…

И было чудо! Совершилось чудо —

Признал поэта нового читзал.

И все-таки – вначале было слово!

И все-таки – бывает волшебство!

Слова-алмазы засияли ново,

Дух обретя, ликует естество.

И не иссякнет Родина вовеки!

И слову русскому конца и края нет,

Пока текут так плавно наши реки,

Пока целует родники поэт!

Тверской бульвар

Центр Москвы, реклам картины,

Кремль, Манеж, Тверской бульвар.

Все в чаду. Поток машинный.

Давка. Рыночный угар.

Пусть «Макдональдс» жарит, тушит,

Рекламирует еду,

Я иду туда, где Пушкин

У России на виду.

Иностранные закуски,

Панталоны, фрак, жилет

Уважал наш гений русский.

Жаль, сегодня денег нет.

Но зато здесь прорастают

Рифмы стройные во мне,

Как былинки пробивают

Глушь асфальта по весне.

И милей прохожих лица,

И денек как божий дар.

Для кого базар – столица,

Для меня – Тверской бульвар!

Немой заговорил

Немой заговорил!

Да, чудеса бывают.

По прихоти светил

Недуги исчезают.

И мыслям больше нет

Глухого заточенья,

И заливает свет

Восторги и сомненья.

Как ледники вершин

Вдруг лавами грохочут,

Так тайники души

Вдруг плачут и хохочут.

О, слова чудеса!

О, музыки стихия!

Спасибо, небеса!

Пишу стихи я.

Поздно быть мне…

Поздно быть мне

Певцом пламенным.

Мне пора быть

Отцом правильным.

Не борцом, не бойцом,

Человеком с лицом

Собственным.

Оформляю лицо

В собственность.

Никому не отдам —

Ни попам, ни годам,

По наследству его

Сыновьям передам.

Из разгула стихий

Возникайте, стихи,

На страницах баллад

С веком в лад,

С сердцем в лад.

Хоть клянут сыновья

За наследство меня

(В жизни много проблем

Без поэм, до поэм),

Все же верю – поймут,

Не сожгут, дорастут,

Внукам книжки мои

И черты донесут.

И продолжат путем

Пламенным

Эстафету трудов

Праведных.

В полёте

Недавно я, как птица, был в полёте,

Родимый край обозревал с небес.

Вы Вологды прекрасней не найдёте.

Вас очарует первозданный лес.

Неповторим священный град Кириллов,

Его озёр и рек его размах.

Сюда в места глухие уходил он

От смут столичных – зодчий и монах.

Колоколами утвердили слово

Монастыри, раздвинув горизонт.

Но, слышал я, звучат стихи Рубцова,

И внемлют им Кирилл и Ферапонт.

Чем не столица наш Великий Устюг —

Старинный русский северный причал.

В своём дворце у рек могучих в устье

Нас Дед Мороз по-царски привечал.

И оживают бабушкины сказки,

И хороши сметана и блины,

И пляшут ёлки и летят салазки,

И нет новее русской старины.

Как хорошо в парении беспечном

Земли родимой узнавать черты.

И всем желать от всей души, сердечно

Под Новый год тепла и доброты.

Домовёнок

В нашем доме барабашка,

Домовёнок маленький,

Добрый сивый замарашка —

Пёсик захудаленький.

С нами рядом он живёт,

По подъезду носится,

Всех встречает у ворот,

На прогулку просится.

Всех жильцов наперечёт

Барабашка знает,

А чужой в подъезд зайдёт —

Он его облает.

В нужный миг сигнал подаст —

Жди кого-то в гости.

Заслужил малыш у нас

Колбасу и кости.

Добротой на доброту

Отвечают люди

И несут ему еду

Вкусную на блюде.

Над вечным покоем

Заброшенный храм, осеняют кресты

Пространство лесное.

Как будто стоишь у незримой черты

Пред вечным покоем.

Как будто в начале земного пути,

Или видишь цель, до которой идти…

Отсчёт, родовое.

Напуганы мы, и утешены мы

Вечным покоем.

Забудется всё, отойдёт, отболит

Доброе, злое.

Но эта вот церковь пусть вечно стоит

Над вечным покоем!

Марьино

Искусница Марья, наверно,

В долине поречной жила,

Болотной колдуньей и ведьмой

За чудную силу слыла.

А, может быть, помнит долина

Кровавую страшную ночь,

Когда поглотила пучина

Красавицу царскую дочь…

Недаром же в русской столице

Район, где сегодня живём,

Где всюду вода серебрится,

Мы Марьино нежно зовём.

Просторен, как Марья мечтала,

Дома и мосты высоки.

Московской Венецией стала

Убогая пойма реки.

Сквозь корку стекла и бетона

В Москве не шуршат камыши.

Не слышно печального стона

Пропавшей в болотах души.

Лишь нежное женское имя

Огнями горит на стене,

Да юная девушка в синем

Порою приснится во сне.

Моя премия

А. А. Павлову

Стихи мои птицей в окно залетели.

В том домике старый учитель живет.

Его, как всегда, не застанешь в постели,

В заботах с утра: сенокос, огород…

На полках, конечно, и Гоголь, и Пушкин,

Абрамов и Яшин, Есенин и Фет…

Здесь писем гора – от Камчатки до Кушки —

И местной газеты учтивый ответ.

И я – обладатель ценнейшей из премий.

Я горд! Я на взятом стою рубеже!

Мне старый учитель из русской деревни

Сказал о стихах, что пришлись по душе.

Того, что нет, не выплеснешь

Того, что нет, не выплеснешь.

Звенит пустое дно.

Огонь в сердцах не высечешь,

Когда в своем темно.

Кряхтишь, сопишь, пытаешься

О светлом, о большом…

Над рифмой вялой маешься…

Занялся бы трудом,

Тебе доступным более, —

Мог лапти бы плести,

Смирясь с крестьянской долею,

Чем эту чушь нести.

Чтоб лыко к лыку сроблено —

Приятно посмотреть.

Ну сколько можно Родину

С похмелья только петь?!

Мычание – не пение,

Не музыка, а стон.

Поверь чужому мнению —

Душе противен он.

Побег

Даже смерть за мной не угонится!

В монастырь души ухожу.

В дверь мою никто там не вломится,

Сам теперь сужу и ряжу.

Мир озлобленный и воинственный

Закрывается для меня.

В мир своей души – мир таинственный —

Погружаюсь я, возрождаюсь я.

Память в храме том курит ладаном,

В ней сокровища нахожу.

Распылял себя неоправданно.

За собой в себя ухожу.

Образ мира

На этой шкатулочке белого цвета

Ни стрел нет магических и ни колец.

Но все-таки наша большая планета,

Как брошь, помещается в этот ларец

Со всеми морями и странами всеми.

Тут русский и немец, француз и мулат.

Мы все – электронами в нервной системе

Серебряных жил и невидимых плат.

Нас шесть миллиардов, как атомов – много.

И каждый отдельный был сам по себе.

Теперь же короткою стала дорога

К любому селенью и к каждой судьбе.

Теперь по-другому я слышу и вижу

И чувствую даже, наверно, не так.

Касаюсь до клавиш, и вот я в Париже.

Хотите – на матче «Реал» и «Спартак».

Кому-то Земля – это шарик хрустальный.

А мне так вот этот невзрачный на вид,

Простой, как яйцо, как яйцо, гениальный

Компьютер, где мир наш, как в радуге, слит.

«Во многия знаний есть много печали».

Легко ли живется тебе, человек?

О чём там в сети Интернет прокричали?

Куда устремился, компьютерный век?

Туда, где пальмы

Я вырваться хочу за круг проблем,

Туда, где лаской засияют очи,

Где негу дарят звезды южной ночи

И телефон тревожный будет нем.

Мне б разорвать кольцо холодных скал,

Забыть минуты жизненных падений,

Замуровать причины сожалений

И не спускаться в памяти подвал.

Туда, где пальмы, – на Канары, на Таити —

Ты унеси меня, седой волшебник-джин.

Да только знаю, даже кущи эти

От всех проблем не защитят мужчин.

Пусть негу дарят купленный гарем

И золотой песок на берегу,

Но и тогда я весел быть смогу,

Лишь разорвав на горле круг проблем.

Новогоднее

Сердце, сердце,

поплачь, поплачь

У свечи, у огня

новогоднего.

Жизнь под горку

пустилась вскачь —

Сколько прожито!

Сколько пройдено!

О себе и других

поплачь,

Разрыдайся

слезою светлою.

Время, время —

седой палач —

Дожигает

свечу заветную.

А над крышами

Млечный Путь

Украшает

юдоль морозную.

И осталось

совсем чуть-чуть

До прыжка

в эту бездну звездную.

Купавна

Хорошее место Купавна —

И лес, и озера, и пруд,

Поют соловьи, и купавы

На глади зелёной цветут.

А ночью клубятся туманы,

Покой охраняя лесной…

Недаром старинные раны

Здесь лечит бродяга морской.

На праздник Ивана Купалы

Мне жёлтый сплетите венок.

Кувшинка, купавна, купава —

Мне нравится этот цветок!

Как трудно быть трезвым

Как трудно быть трезвым во время чумы,

Свидетелем быть грабежей и войны,

И беженцев слышать голодный укор,

И видеть, как танки стреляют в упор

В столице с моста по советским палатам,

По нашим законным живым депутатам.

Как можно быть трезвым и верить тому,

Что русского флота не будет в Крыму?

И в то, что на ваучер «Волгу» дадут?

И в то, что министры у нас не крадут?

Иль знать, что получку не платят годами,

А нищий народ стали звать господами.

А как не краснеть от стыда до ушей,

Когда из Прибалтики гонят взашей?

Как трезвому знать, что отец свою дочь

За доллар уступит любому на ночь?

Как видеть, что мастер мозолей стыдится?

Когда голубой стал уродством гордиться?

Ну, как же не взвыть, осознав эту жуть?

О, кто б догадался меня ущипнуть?!

Опасно быть трезвым во время чумы,

Свидетелем быть грабежей и войны.

– Так выпей, скорей, и беда – не беда.

– Спасибо, я с вами не пью, господа.

Не нужен билет мне на фабрику грез,

Хоть корчусь от боли у русских берез.

Надеждой живу, что зарок не напрасен,

Ведь каждый, кто трезв, для подонков опасен.

Облака

Ветер времени ощутим

Нам становится к сорока.

И глядим из земных низин

Мы всё пристальней в облака.

Над полями плывут облака,

Словно годы уходят вдаль.

Облака мои, облака,

И надежда вы, и печаль.

Не о том я грущу, что уйду,

Но боюсь, что уже не успеть —

На заветную высоту

Не вскарабкаться, не взлететь.

И надежда моя не там,

Где исчезну, вдали, а тут.

Пусть пройдя по моим следам,

Внук земной продолжает путь.

Ветер времени к сорока

Вечным холодом ощутим.

Но я верую, облака,

Что не всё обратится в дым.

Нельзя писать ни для кого

Нельзя писать ни для кого,

Я должен видеть пламень глаз.

Пишу о Вас.

Пишу для Вас.

Нельзя писать за просто так.

Хочу доверие иметь.

Иначе для чего мне сметь?

Иначе для чего мне петь?

Нельзя писать про все подряд —

Любовью тема рождена.

Пусть неожиданна она,

Пускай причудлива она.

Нельзя писать ни для чего.

И не пытайся. Стих – турель.

Ты видишь цель?

Ты знаешь цель?

И не напишешь ни о ком.

В стихах, лирический герой,

Он вечно – я,

Он вечно мой,

Хоть неприятен мне порой.

И не напишешь стих нигде:

Взлелеян он твоей землей,

Пусть неприветлива порой,

Пусть ты на ней едва живой,

А так, пожалуйста, пиши.

Грызи свои карандаши.

Осень

Темны и бесприютны

И дни, и вечера.

Застыла в лужах мутных

Угрюмая пора.

Завеса дождевая

Туманит даль небес.

Волчицей осень злая

Уходит в дальний лес.

В растерзанном просторе

Зима берёт разбег.

И луг, и лес, и поле

Накроет скоро снег.

Меня, как землю осень,

Изранили года.

Душа участья просит,

Почуяв холода.

Навеки, не до мая

И для меня метель

Уже готовит, знаю,

Пуховую постель.

О, женщина – начало всех начал!

О, женщина – начало всех начал!

Прекрасней слов я в жизни не встречал.

Опасней слова слышать не пришлось.

Ведь сколько бы веков ни пронеслось,

А нет на свете крепости другой,

Сулящей рай, несущей вечный бой.

Но если и жалею я о чем,

Страдая под безжалостным бичом,

Израненный о жала острых пик,

То лишь о том, что в крепость не проник.

Зачем мне жить, любимая, скажи,

Без глаз твоих, без тела, без души?

Я не ропщу, мне не о чем жалеть.

У ног твоих позволь мне умереть.

Свет на пятом этаже

Холодный луч унылого сознанья

Блуждает по безрадостной душе.

Где вы, мои вчерашние желанья?

Где свет в окне на пятом этаже?

Тот, на который в юности часами

Смотрел из мрака ночи под дождём.

Когда любовь завладевает нами,

И тень в окне мы как награду ждём.

И дождь, и ветер, и скамью у клёна,

И жёлтый лист, и лужи, и асфальт…

Счастливый и отчаянно влюблённый

Я был готов обнять и целовать.

Спасибо и на том, моё сознанье.

Пусть мир пустыней кажется уже —

Я помню то безумное желанье

И свет в окне на пятом этаже.

Любимая, в душе под слоем пыли

Лежат прекрасной вазы черепки!

Но всё же хорошо, что в жизни были

И эта ночь, и письма, и звонки.

Акростих

Нежность в чем? Я все гадаю.

Астру белую беру,

Тень сирени вспоминаю,

Арфы звуки на ветру.

Шорох волн в тиши ночной.

Алый парус над волной.

Мех куницы серебрится.

Ил, как пух, на дне морском.

Лель поет. Нектар струится.

Аэлита входит в дом.

Ясной полночью и днем.

Наташе

До чего же ты мне вся мила.

Счастлив воздухом дышать одним.

Как черёмуха белым-бела,

Как осеннего костра дым.

Каблучков твоих ловлю стук.

Мир без музыки твоей пуст.

Счастлив крошке из твоих рук,

Счастлив слову из твоих уст.

Ты же скажешь, сочиняю мол.

– Всё в слова играешь, поэт.

Вот возьму я да и вымою пол.

Вот возьму и приготовлю обед.

Любовь, мечта, Бородино

Была же женщина одна!

О ней не помнят, как ни странно,

Страницы старого романа —

Тучкова верная жена.

Молчит музей про эту быль.

И нет её в парадных рамах,

И не найдёшь на панорамах…

О ней всё знает монастырь!

Где смотрит в душу скорбный лик,

Горят по келиям лампады,

И две плиты могильных рядом

Венчают с вечностию миг.

Там предстаёт святая Русь!

В день Бородинской годовщины,

Как у сияющей вершины,

Ей до земли я поклонюсь!

Следы стирает время. Но

Горит свечой живая память,

И навсегда пребудут с нами

Любовь, мечта, Бородино!

На Сретенском бульваре мы не встретились

На Сретенском бульваре мы не встретились.

Он зря манил волшебною листвой.

Там есть в метро из мрамора отметины —

Сюжеты нашей жизни городской.

Пречистенка, Волхонка, Патриаршие,

Неглинная, Никитская, Страстной…

Мы, пьяные, счастливые, пропащие,

В обнимку на мозаиках с тобой.

Так почему бы нам не встретиться на Сретенском?!

Не пошуршать опавшею листвой?!

Чтоб стал и он любимою отметинкой

На перекрёстке жизни скоростной!

Пречистенка, Волхонка, Патриаршие,

Неглинная, Никитская, Страстной…

И Сретенский, где навсегда, пропащий, я

В обнимку на мозаиках с тобой!

О, любви волшебный дар

О, любви волшебный дар —

Поздней осенью цветы,

Яркой молнии удар

В лабиринтах темноты.

Я тебя не удержу —

Слишком много нужно сил.

Только глупое твержу:

– Чашу эту пронеси!

Сам же залпом осушить

Расписное серебро,

Петь, пьянеть, любить и жить

Я хочу всему назло.

На денёчек удержать

Птицу счастья хватит сил!

– От себя куда бежать? —

Голос внутренний спросил.

Ведь любовь – волшебный дар,

Поздней осенью цветы,

Яркой молнии удар

В лабиринтах темноты.

Только я себя сдержу.

Лишь на это хватит сил.

Слово горькое твержу:

– Чашу эту пронеси!

Липа на Воздвиженке

Липа на Воздвиженке вековая.

Осень у меня в окне золотая.

Дотянулся к липушке из-за туч

И целует кудри ей светлый луч.

И ласкает ей ветерок

Каждый золотой волосок.

Одного сегодня я не пойму —

Не целую я любимую почему?!

Брошу скучные дела поскорей

И уйду гулять в сон аллей.

Виртуальная любовь

Ни шляп, ни перьев, ни очей, ни стана…

Она меня, незримая, влечёт!

Идёт к тому, что в бездну за экраном

Остаток дней по проводу стечёт.

Куда б ни шло – влюбляются в картины

Иль в Галатею, как Пигмалион…

Но чтобы так вот – призрак паутины

Завлёк мужчину в нездоровый сон…

Наивные слова имеют силу

Лесного беззащитного цветка.

Но чую, мышь за снадобьем водила

Холодная умелая рука!

Что из того? Я тоже в рифмах дока.

Да будут дни и стих её легки!

А там глядишь, и два системных блока

Окажутся не так и далеки…

А там, глядишь, свои произведенья

Мы, как сердца, в одно соединим…

И повторится чудо воскрешенья.

И буду я бесплотен, но любим!

Признание

Люблю я Светлану Светланову!

Не знаю поэта нежней.

Вот если бы можно всё заново

Начать, то с единственной – с ней!

Ел кашу б её пригорелую,

Ласкал бы чумазых детей…

И вечность бы, вечность бы целую

Счастливейшим был из людей!

И в дождь, и в погоду хорошую

Не раз за собой замечал —

Ищу на неё я похожую.

Пока никого не встречал.

Ах, бедное сердце – не надо бы…

Тернист этот путь и непрост.

Но радуга, сочная радуга

Легла между нами, как мост!

Прости мне «материю низкую»,

Мой гений, преданье, мечта!

Родную, далёкую, близкую

Целую не в губы – в уста!

И только так!

Такого нет, не может быть,

чтоб вдруг Она

Была глупа, уродлива, больна…

Она прекрасна, как её творенья!

Поэту недостаточно уменья.

Наверняка умна, добра, красива,

Приветлива, надёжна, терпелива…

И у неё хорошая семья —

Достойный муж и в маму сыновья.

И только так! Я смею утверждать!

Любовь в стихи ещё откуда взять?!

А без любви поэзия мертва —

Докучный спам, ненужные слова.

Травинка, одолевшая гранит

Засушили, затоптали душу живу,

Не пробиться ей, ответа не найти!

Пляшут вздыбленные кони над обрывом

На краю Земли у Млечного пути.

Бьются души, словно в клетке-одиночке.

Магмой дух под коркой мёртвою кипит.

И, о, чудо, возникает в виде строчки,

Как травинка, одолевшая гранит.