Маскарад

Сделав все необходимое, я вынырнул из толкающегося сборища соболезнующих, наткнувшись на Гиро, беседующего чуть в стороне с нынешней пассией Вэлла, часто находящейся в статусе бывшей, но каждый раз возвращающейся к нему как бумеранг. Что-то в ней было мне непривычно, ее внешний вид претерпел изменения не в лучшую сторону. Постаравшись получше разглядеть ее, я заметил, что ее мимике не хватает былой подвижности, а виной тому были филлеры, которыми она, по-видимому, злоупотребляла, не оставив на своем лице и миллиметра, не подвергшемуся вмешательству инородного геля.

– Я так рада, что ты пришел поддержать Вэлла хотя бы сегодня.

Отношения у нас всегда были натянуты – я прекрасно знал, что она представляла из себя эгоцентричного манипулятора, не так давно затянувшая Вэлла в наркотическую пропасть, из которой ему помогла выбраться уголовная статья, настигнувшая его при очередных вылазках за заказом. В чем-то они были созданы друг для друга – Вэлл, ревнивый инфантил, нуждающийся в человеке, который возьмет его за руку и покажет, как именно ему нужно просуществовать, с удовольствием переложил на нее всю ответственность за свои действия, поступки и слова. А кто я такой, чтобы вмешиваться в чужие дела? Да и выбор он все же хотя бы раз, но совершил, пускай это и выбор того, чтобы не иметь права голоса до конца своих дней, положив свою жизнь на службу человеку, который использовал его как самозаполняющийся кошелек и грушу для битья в моменты своих истерик, постепенно привив ему стойкие проявления стокгольмского синдрома. Быть может, это и есть истинное счастье, ведь связь между ними укреплялась с каждым годом все сильнее, несмотря на постоянные скандалы и имевшее место быть рукоприкладство с обеих сторон, а я просто брезжу слюной, неосознанно завидуя рабству, позволяющему сменить боль от внутренних комплексов на блаженное удовольствие идиота.

Трезво оценив ситуацию и решив не плеваться желчным ядом в ответ в столь неуместных для этого декорациях, я проигнорировал ее слова, завязав диалог с Гиро, делая вид, что не замечаю ее присутствия, в связи с чем она молча развернулась и направилась к Вэллу, находившемуся в самом эпицентре мероприятия. Решив отойти подальше от суеты захоронения, мы двинулись в сторону покоя могильных памятников, обсуждая предыдущий опыт Гиро на точно таком же действии.

– Нельзя слишком часто посещать похороны, это будто превращается в работу, за которую тебе еще и не платят, – достав из кармана систему нагревания табака с пачкой стиков, он оглянулся. – Обесценивается это все.

Гиро и вправду являл собой похоронного завсегдатая – за последние несколько лет он успел лишиться отца, деда, а также побывать гостем еще нескольких похоронных процессий, в которых он стал случайным соучастником, решив ответить согласием на приглашения от толком незнакомых ему людей.

– Знаешь, Мэри Шелли лишилась невинности на могиле матери. Можно найти ценность в этих местах, просто посмотрев под другим углом.

Гиро негромко хмыкнул, достав использованный стик и бросив его себе под ноги. Пройдя кругом, мы возвращались к месту действия, где уже успели достать бутылки водки, хлеб и мясные нарезки.

– Ну а кто-то видит здесь отличную полянку для пикника.

Мой собеседник ткнул меня под ребра локтем, на этот раз уже не сдержавшись и рассмеявшись звучным смехом. Не присоединяясь к поминальному обеду на свежем воздухе, мы дошли до автомобиля, хозяином которого был Кедо, находившийся внутри салона.

– Парни, у меня дела появились, поэтому если вы не планируете тут задерживаться, могу добросить до дома.

Я оглянулся. Пир, с которого доносились довольные голоса, шел чуть в стороне от свежей могилы, возле которой оставался стоять один человек. Поднялся ветер, взъерошивший волосы и вырвавший платок из его бокового кармана вельветовой куртки, наброшенной поверх черной рубашки, но он продолжал стоять как вкопанный. Его взгляд был обращен на фотографию в рамке, приложенной к восьмиконечному кресту, с которой на него взирал улыбающийся смуглый мужчина. Я не видел лица Вэлла в эти минуты, и мне сложно утверждать, какие чувства одолевали его душу. Но, приглядевшись и заметив, что его плечи медленно вздымаются и сотрясаются от бесшумных слез, не видимых никому, кроме фотографии почившего отца, да и, будем честны, безразличных большинству из присутствующих, мне стало по-доброму жаль Вэлла. Ведь только сейчас, с утратой единственного близкого родственника, он начал осознавать, насколько он одинок. Насколько его будут изъедать изнутри оставшиеся недоговоренности с отцом, прерванное из-за детских обид общение с матерью, окружение из фальшивых друзей, не оставляющих за собой ничего, кроме вакантного места на свою былую должность, которая каждому вновь прибывшему успеет осточертеть в течении полугода.

Быть может, я бы и подошел приободрить его, похлопать по плечу, сказать, что все не так плохо и нужно продолжать жить, ведь его отец, несмотря на все их недопонимая и ссоры, желал ему только лучшего… но я не решался нарушить его уединения, ведь возможно именно сейчас он впервые нащупал канал полного взаимопонимания со своим родителем – язык тишины, который чаще всего куда более информативен, чем бесконечный поток слов.

– Я поеду, Кедо. У меня голова разболелась от громкой голодной своры.

V

Земля вибрирует под щекой от проносящегося возле моей макушки желтого трамвайного вагона. С резонирующим скрежетом колес, перемешивающимся с людскими голосами, ритмичными ударами в атабаке и далекими мелодиями духового оркестра, он будит меня звенящим гудком. Переползя чуть подальше от трамвайных путей, я начинаю рассматривать яркий праздник, в эпицентре которого, не помня как, мне удосужилось очутиться. Не замечая меня, сидящего на кривой каменной кладке, сквозь которую пробиваются ростки травы, передо мной проходят люди, одетые в пестрые карнавальные наряды, украшенные камнями, фольгой и бисером всевозможных оттенков. Возле меня останавливается одинокая женщина, чье лицо скрыто за венецианской маской, а за спиной красуются широкие крылья, прикрепленные между лопатками к короткому летнему платью и украшенные узорами из разноцветных стекляшек, придающих им вид витражных окон собора. Она молча ставит передо мной пустую бутылку от рома, в которой лежит перевязанное тонкой нитью послание на бумаге, после чего уходит восвояси, присоединяясь к группе девушек, танцующих самбо и чьи головы покрыты громоздкими перьями желтых и синих цветов. Вытряхиваю бумагу и разворачиваю ее, силясь разобрать размазанные буквы.

siga o homem mascarado.

Язык мне незнаком. Перечитав это вслух, делаю вывод, что звучание выдает португальский. От разгадки тайны мне не становится легче, ведь я по-прежнему не могу узнать смысл адресованного мне письма от таинственной незнакомки, чей след, пока я разглядывал послание, уже успел простыть.

Свист откуда-то сзади. Оборачиваясь, я стараюсь найти источник звука. Из толпы выныривает чернокожий низкорослый мужчина, одетый в широкие классические брюки и белую рубашку с коротким рукавом, расстегнутую до середины груди. Сначала мне показалось, что это такой же горемыка, как и я, ведь его наряд говорил о том, что он странник, случайно попавший в это радужное место, но по его приближению, я замечаю, что его личина скрыта за маской птицы, от чего рефлекторно трогаю себя за лицо, но нащупываю только ничем не прикрытую кожу.

– Olá!

Расценивая это как приветствие, я машу ему рукой. Появление человека, судя по голосу добро ко мне расположенного, придает мне спокойствия и веры, что он окажет мне необходимую помощь и отведет туда, где мне смогут объяснить, как меня сюда занесло.

– Você precisar dele, levá-la.

Он присаживается на корточки и подает мне маску Баута, разделенную на четыре части от кончика носа – две по бокам расписаны стихами, а на лбу и в районе губ красовались нотные станы, заполненные по всей своей длине нотами. Я приложил ее к своему лицу, закрепив на затылке белыми лентами, после чего мой спутник помог мне подняться на ноги и отряхнуться. Завершив наводить марафет, я вопросительно взглянул на него.

– Vamos, precisamos nos apressar.

Он жестом поманил меня за собой, и мы отправились меж бесконечных потоков людей, весело поющих и заходящихся в пьяном танце. Ступая по земле, усыпанной конфетти и серпантином, мой спутник, ведущий меня в неизвестность, часто оборачивался и что-то кричал, по-видимому прося меня не отставать и не теряться в цветистой толпе. Поравнялся я с ним лишь на подступе к широкой дороге, перекрытой длинной платформой, которую тянули, обмотав лямками свои плечи, несколько человек. На ней расположилась титанических размеров пустующая лодка, чьи деревянные доски были украшены сапфирами и рубинами, переливающимися в свете огней уличных фонарей. На периметре платформы сидели музыканты, играющие на золотых тромбонах, трубах, тубах и валторнах. Один из них стоял возле ростры лодки, которая представляла из себя фигуру дочери Океана и Тефиды с раскинутыми руками, будто разрезающими невидимые волны. Изредка он ударял по треугольнику, меняя направление общей мелодии.

– Entre neste barco.

Мой поводырь указал мне пальцем на судно, после чего, взяв под руку, подвел меня к нему и помог залезть на медленно двигающуюся вперед платформу.

– Meu trabalho está feito. Adeus meu amigo!

Помахав мне на прощание, он растворился в подступающем народе, облепившем платформу, но не решающимся на нее залезать, а лишь внимающим переливам музыки оркестра, что, не обращая на меня внимания, продолжал играть, гипнотизируя толпу под нами.

Обойдя помост, замечаю, что с другой стороны в основании лодки есть углубление с лестницей, ведущей наверх. Поднявшись по скрипучим деревянным доскам, украшенным рисунками переплетенных рук, я оперся на бортик, разглядывая медленно пролетающие огни карнавала, распадающиеся на мириады бликов, и которые, подобно великому лондонскому пожару, охватили собой весь город, заражая каждого жителя лихорадкой безумного танца. Оркестр, находившийся на уровень ниже меня, после удара в металлический прут, заиграл знакомую мне гармонию, сменив ритмы босановы на неторопливые меланхоличные созвучия, в которых появилась партия ксилофона. Рассмотрев музыкантов и не заметив среди них пополнения новыми кадрами или же смены инструментария, я обращаю внимание на движение в деревьях, которые стройными рядами начали шествие по обеим сторонам чуть поодаль дороги. Усеянные голубыми колокольчиками, которые влились в мелодию ансамбля отрывистым звоном, деревья кренили свои ветви вниз, будто в поклоне приветствуя наше судно.

Платформа остановилась, прозвучал финальный удар по треугольнику, завершивший эклектичный концерт. Музыканты, оставив свои инструменты возле лодки, аккуратно спрыгнули с подиума, неспешно отправившись назад в город. Толпа, окружавшая нас во время нашего странствия, незаметно для меня исчезла, оставшись позади единым слепящим пятном, напоминающим диско-шар, на который направлен луч прожектора. Представители артели, тянущие эту махину, также начал стягивать с себя бечеву, молча покидая место прибытия.

Оставшись наедине с самим собой, погрузившись в тишину, я не решался сойти с лодки. Я не знал куда мне идти. Стоит ли мне на примере своих попутчиков возвращаться назад той же дорогой, или же попытаться пройти дальше в темень, которая здесь забрала борозды властвования у яркого городского праздника. Ответ пришел в виде загоревшейся вдали неоновой вывески «ENTRADA».

Спустившись, я покинул судно, направившись в сторону источника света. Подойдя ближе, я различаю человека, чьи руки убраны за спину, а лицо прикрыто маской пса. Крупный мужчина, облаченный во все черное, я, еще не видя его глаз, чувствую пронзительный взгляд, что досконально изучает меня. Приблизившись на расстояние вытянутой руки, я останавливаюсь, не смея посмотреть на незнакомца. Осмотрев меня еще в течение какого-то времени, он без лишних слов достает из моего нагрудного кармана фото, о владении которым я даже не подозревал. Окинув взглядом фотографию, незнакомец рывком снимает с меня маску, кидает ее себе под ногу и разламывает под тяжестью своего тяжелого ботинка. После этого он просовывает снимок в отверстие в двери, которую, по-видимому, охраняет. С силой взяв мою руку, страж поднимает перо из баночки чернил, что стоит на маленьком столе справа от него, и начинает вырисовывать каллиграфическим почерком надпись «ENTRADA PERMITIDA» на внутренней стороне моего предплечья. Закончив свою работу, он стучит в дверь, находящуюся за его спиной. В ответ на это изнутри доносится громкий удар колокола, после которого слышится звук открытия щеколды. Дверь распахивается, за ней непроглядная тьма. Охранник, сев за стол и включив лампу, начинает заполнять бумаги, будто забыв про мое присутствие. Я захожу внутрь.

* * *

Дверь затворяется за мной со скрипом выдвигающегося ригеля. Флуоресцентные лампы, прикрепленные к кирпичным стенам, зажигаются синим светом, обрисовывая длинный туннель впереди. Здесь, в сравнении с улицей, намного прохладнее, от чего я поднимаю воротник пиджака и начинаю свой путь, цель которого для меня по-прежнему остается загадкой. Проходя под широкими сводами, украшенными сюжетами незнакомых мне мифов, выполненных масляными красками, мои глаза различают вдали свет, отличный от синего зарева, заливающего собой все пространство вокруг. Идя к нему, я чувствую, что воздух становится свежее, приобретая нотки весеннего цветения. Приободренный чарующим ароматом, я ускоряю свой шаг. Передо мной открывается россыпь одуванчиков, из которой возвышается Роденовская «Вечная весна», освещенная луной, что как прожектор высвечивает мраморную скульптуру потоком света, пробивающемся лучом через дыру в кирпичной кладке над моей головой. Подойдя к изваянию, я прикасаюсь ладонью к ледяному белоснежному камню и закрываю глаза. В моей голове начинает играть музыка. Потерявшись в мелодии, я чувствую тепло кожи, сменившее собой холод гладкой горной породы. Простояв в наслаждении момента, я не решаюсь открывать своих глаз до последней ноты произведения, слышимого лишь мной, боясь потерять связь с благозвучно звучащим инструментом.

– Мне эта песня всегда нравилась.

Я распахиваю свои веки. Моя ладонь переместилась со статуи, оказавшись взятой в замок небольшими пальцами. Передо мной девушка, чья верхняя половина лица прикрыта белой маской, на которую нанесены рисунки маленьких разноцветных анемонов.

– Здорово я придумала с этим, да? – она указывает на маску кончиком пальца.

Не успев ничего ответить, я слышу ее звонкий смех, после которого она разворачивается и убегает от меня дальше по туннелю. Семена одуванчиков срываются со стеблей и начинают полет, окружая меня в пушистой воронке-завесе. Не имея возможности выйти, я смотрю вслед девушке, чьи щиколотки временами выглядывают из-под подола полупрозрачного кружевного платья, пока она совсем не теряется из виду. Вихрь семян взмывает ввысь, после чего волной опускается на уровень моих колен, медленно продолжив свой путь дальше по кирпичному коридору.

Срываюсь с места, с трудом переставляя ноги в одуванчиковом левитирующем одеяле. Издалека эхом доносится имя, которым меня нарекли при рождении. Я знаю этот голос, я знаком с его обладательницей, что вздумала сейчас играть со мной в прятки, зная, что я бессилен отказать ее прихотям. Под моими подошвами слышится хруст разламываемого камня. Остановившись, я опускаю руки в непроглядную пелену и достаю из нее осколки мраморной работы. Две руки, ранее соединенные воедино на маленьком постаменте в едва видимом касании, которые я своей неосторожностью разломил, оставив разделенными навеки. Тщетно стараясь найти наощупь все осколки, выкладывая их сбоку от семенной поволоки, я бросаю эту затею, когда до меня вновь доносится мое имя, произнесенное уже в разы тише, будто нашептанное мне на ухо. Коридор расширяется, лампы начинают мерцать, создавая на стенах причудливые тени, словно немыми свидетелями путешествия наблюдающие за моими движениями. Иногда мне казалось, что я вижу их горящие глаза, лица, окрашенные скорбью и протянутые кисти рук, то ли пытающиеся остановить меня, то ли молящие о помощи в вырывании их из заточения в темнице из обожжённой глины. Я не обращал на это внимания, мой шаг становился увереннее, в какой-то момент я перешел на бег, заприметив вдали игру лунного света, с которой мне уже посчастливилось встретится ранее, и которая сулила мне встречу с Ви.

Не заметив обрыва, я кувырком падаю из тоннеля в просторное помещение, залитое живым свечением ночной царицы. Семена одуванчиков разлетаются друг от друга по доступному простору помещения, будто наслаждаясь свободным полетом после коридорной толчеи. Изрезав ладони об мелкие камни, я поднимаюсь на ноги, оглядываясь вокруг себя. Стены древней полуразрушенной готической капеллы-реликвария, чьи оставшиеся балки от прежних сводов свисают высоко в небе, покачиваясь от прохладного ветра. На оставшихся фрагментах витражей – фабулы, узнать которые полностью не представляется возможным из-за лишенности целых кусков повествования. Змеи, водящие хороводы нимфы, юноша, сидящий подле дерева с опущенной головой, которая в следующей арке оказывается оторванной от тела и плывущей по реке с одинокой слезой под глазом.

В конце зала – исполинская скульптура Родена «Поэт и муза», освещенная калейдоскопически-разноцветным светом, проходящим сквозь витраж, находящийся позади статуи. На его стеклах изображен юноша, ведущий за руку девушку, чье платье до мельчайших узоров совпадает с тем, что я только что видел на Ви. Чуть выше картины, созданной из скопления радужных стеклышек, расположился циферблат, стрелки которого, выполненные из хрусталя, шли в обратном направлении. У постамента скульптуры – открытый бархатный гроб, возле которого по одну сторону покоится мандолина, а по другую – Ви, все также в маске, сидящая поджав ноги под себя.

Подойдя к ней, я дотрагиваюсь до медальона в форме птичьей клетки, свисающего с белого кружевного чокера под стать ее платью. Она поднимает лицо ко мне, на нем – умиротворенная улыбка. Во мне зреет желание вывести ее отсюда, я предполагаю, что это и есть цель моих скитаний, из-за чего я беру ее за руку и тяну за собой, воспроизводя картину, что высится над нами. Но, дойдя до входа в туннель, мы, будто поставленные на перемотку, возвращаемся вспять на прежнее место, повторяя свои действия в обратной последовательности. Предприняв несколько безуспешных попыток, я присаживаюсь возле Ви, осторожно дотрагиваясь до ее колена, пытаясь обратить на себя внимание. Реакции нет, все та же улыбка. Опустив голову на ее ноги, во мне закипает злоба от своей беспомощности. Может быть от этого, или же от долгой разлуки с Ви, из моих глаз начинают течь слезы, падающие на ткань, прикрывающую светлую кожу узницы этой сюрреалистичной тюрьмы. Это возымело свое действие – выйдя из транса, она начала ласково гладить мои волосы, перебирая между ними своими пальцами.