Маскарад

Меня всегда забавляло, насколько храм был ухоженнее прочих зданий вокруг, особенно с ним контрастировал театр и дворец культуры, находящиеся чуть поодаль и находившиеся в плачевном состоянии. Если кирпичная кладь церковного сооружения была насыщенна яркими оттенками, будто в ней каждый день заменяли по кирпичику на новый, по подобию корабля Тесея, то здания, построенные для любителей искусства были блеклыми, грязными, с наплевательски нанесенной краской на фасад и полустертыми барельефами. Божья помощь, не иначе.

Двери церкви открылись и во внутренний двор вывалилась толпа черного цвета с белыми проплешинами, образованными из платков под носами каждого второго участника прощания с почившим. Скопище плыло волной многочисленных вздрагивающих плеч к широко раскрытым воротам. Из вороной субстанции отделился Кедо, бегущий в мою сторону.

– Сейчас поедем на кладбище, ты со мной, только сначала отвезем мать Вэлла до дома.

Я кивнул. Кедо сел за руль и подъехал поближе к толпе, успевшей выйти за изгородь церкви и бесконечно тянувшейся вереницей безрадостных лиц. Я неспешно последовал за ним, вглядываясь в мимо проходящие фигуры, рассчитывая встретить знакомых. Я не остался разочарованным своей дедукцией, ведь спустя мгновение среди мрака показалось яркое пятно, наплевавшее на все правила и обычаи, вследствие чего мне стало в разы радостнее от возможности скооперироваться с человеком, видевшим на своем веку столько закапываемых покойников в землю, что для него это стало обыденностью, иногда перерастающей в цирковое представление. Я пощелкал пальцами для привлечения внимания, от чего Гиро уставился на меня, сменив вектор своего направления в мою сторону.

– Ну что, выходишь из дома лишь по зову усопших?

Гиро прыснул, после чего мы обменялись новостями о событиях, произошедших с нашей последней встречи. В его жизни особо ничего не поменялось, как, в принципе, и в моей. Безработный, бодрствующий лишь ночью и оставивший все мысли о самореализации в далеком прошлом, он заслуживал моего глубокого уважения тем, что полностью принял свою философию мироустройства, от чего в нем не было унылости, подавленности и ненависти к себе. Это был его собственный выбор – возможность, дозволенная лишь избранному кругу человеческого социума, отвергнувшему общепринятые ценности и заскорузлые идеалы.

К моменту, когда к нашей беседе присоединился Кедо, пару самых активных представителей из траурного сборища начали зазывать людей рассаживаться по автобусам, от чего народ, напоминающий огромную стаю ворон, докуривая и выбрасывая бычки возле церковной ограды, повалил обратно, стуча бесчисленным количеством каблуков по тротуарной плитке. Незнакомая старуха, подхватив Гиро под локоть, унесла его за собой, чему он не стал противиться, на прощание помахав нам рукой. По мере рассасывания человеческой массы, во внутреннем дворе осталось всего два создания, медленно плетущихся к нам с Кедо.

Вэлл, поддерживая свою мать за руку, о чем-то с ней тихо перешептывался. Я не видел эту женщину несколько лет, и метаморфоза, произошедшая с ней за это время, изумила меня. Из самой обычной женщины средних лет она превратилась в болезненно-истощенную оболочку от былого тела, еле шаркающую своими ногами. До меня доносились обрывки информации о том, что у нее обнаружили серьезное заболевание – рассеянный склероз, но увидеть последствия разрушающего диагноза воочию стало опытом иного толка, дающим пищу для размышлений.

Молча поздоровавшись глазами с Вэллом, я и Кедо высказали свои соболезнования давней пассии виновника сегодняшних событий, после чего помогли усадить ее на заднее сидение, сами отправившись на передние кресла. Пока Вэлл выслушивал наставления на будущее от нашего новоиспеченного пассажира через приоткрытое окно автомобиля, Кедо запускал двигатель, попутно перебив слезливый диалог для того, чтобы узнать адреса, в которые нам необходимо прибыть. Получив нужные координаты обиталища бывшей супруги покойного и примерное расположение необходимого нам кладбища, мы отправились в путь, сговорившись с Вэллом о том, что встретимся мы уже на месте будущего захоронения его отца.

Ехали мы в тишине, которую нарушали редкие всхлипы с пассажирского сидения позади нас. Путь оказался недолгим и вот мы уже заезжаем в неухоженные дворы на своем похоронном такси к подъезду, возле которого красноречиво лежит груда мусора из перевернутой урны. Взяв под руки женщину, которая по ощущениям могла бы быть поднята в воздух вечерним бризом, мы донесли ее до двери, покрытой успевшим прохудиться дерматином. Пытаясь открыть трясущимися руками замок, она, словно читая мантру, просила нас не оставлять ее сына одного, ведь, как ей казалось, осталось ей недолго. Что мы могли на это ответить? Бесконечные кивки и россыпь уверений, что все будет именно так, а ее отпрыск не потеряет себя в этом мире под нашим чутким надзором. Конечно же это была ложь, но это был не тот момент и не тот человек, которого хотелось бы убеждать в его неправоте. Услышав, как замок с кряхтением закрылся с внутренний стороны, что стало для нас печатью снятия обязательной ноши с наших плеч, мы отправились обратно к автомобилю, проходя по лестнице мимо голубых стен, исписанных нецензурной бранью и адресами наркомагазинов.

Дорога обещала быть долгой, и мы пустились в пространные обсуждения наших общих знакомых, о которых Кедо получил известия от Вэлла во время церковного отпевания. Многие из них уже заводили семьи, кто-то успел обзавестись детьми, – думаю, такими темпами кто-нибудь из них через пару лет сможет стать частью генеалогического древа, насчитывающего десятки ветвей, отсчет в котором пойдет со знакомых нам лиц. Кедо вывел умозаключение, что виной всему низкий уровень жизни в совокупности со столь же невеликим развитием интеллектуальным, спустя секунду добавив, что его планы на Геллу он рассматривает в иной плоскости, не пересекающейся с предметом нашей дискуссии, от чего я заливисто рассмеялся. В чем-то он был, конечно, прав. Как минимум его брак не был вынужденной мерой, принимаемой при незапланированной беременности, что уже возвышало его над большой частью бедолаг, заключенных в парные кандалы в ЗАГСе. Жить на пособия, со временем влезая в кредиты и долги, он также не планировал, – на ногах он стоял уже твердо, в этом я был уверен, а значит и шанс превращения его супружества в типичную клоаку, в которой через пару лет сожительства единственно возможным взаимодействием партнеров становятся взаимные оскорбления и рукоприкладство, был практически нулевым.

Архитектура за окнами автомобиля сменилась, мы въехали в спальный район, имевший славу розовой мечты поколения X этого города. Дороги стали шире, по обе стороны их облепили однотипные длинные панельные дома, выцветшие на солнце, от чего былые яркие цвета стали лишь тенью напущенной когда-то беззаботности и светлой веры в прекрасное будущее, а сейчас являли собой меланхоличное бледное напоминание о разбитых надеждах. В особенности меня забавляло то, что райский уголок в прошлом, в нынешнее время был захвачен властью Анубиса, что чуть поодаль от бесконечных бетонных блоков без стеснений расширял свой монструозный некрополь, куда мы и держали путь.

Здания начали редеть, уступая место растительности, неминуемо наступающей зелеными массивами деревьев. Проезжая между мельтешащей листвы и тополиного пуха, разлетающегося в стороны от машины, несущейся по прямой дороге в горку, перед моими глазами возникает карьер, каменоломни которого были давно заброшены и затоплены, постепенно образовав живописные водоемы.

* * *

Кидаю камешки в асфальт, в ожидании Хеллы. Живет она в здании бывшего общежития, что находится чуть поодаль от моего дома. Забавляет, насколько явственно чувствуется незримая черта, проведенная между жителями двух разных социальных классов, сосуществующих лицом к лицу. Тут же на ум приходят обрывочные речи матери из детства с наставлениями «ни в коем случае не заходить на территорию страшных людей в жутких домах». Если рассматривать эти два граничащих мира как стороны конфликта, то сейчас они находятся в натужном перемирии, которое я, явившись чужаком без предупреждений в стан врага, могу разрушить при одном неверном движении или жесте. Краем глаза я вижу, как на меня смотрят местные, выжидая малейшего повода наброситься, разорвать на куски и выбросить их за границы своих владений. Из-за этого у меня есть лишь два выхода – либо стойко дождаться Хеллы, надеясь, что она соизволит выйти в назначенное время, либо медленно отходить спиной вперед, не упуская из виду ни одного коренного жителя, дабы не получить удар заточкой в спину.

Хелла, зевая, открывает подъездную дверь и плетется ко мне, осматривая мой внешний вид, попутно кусая яблоко, что было ее типичным завтраком.

– Ты намеренно вырядился так, чтобы шансов добраться живым до дома у тебя практически не было?

Я с показушным удовольствием киваю и отдаю ей фотографии три на четыре, которые девушка просила меня распечатать для документов, необходимых при поступлении в университет. Она была чуть старше меня, но на этот момент возраст был штукой крайне чувствительной, от чего разница в один год ощущалась как пропасть.

История моего знакомства с Хеллой неординарна, но очень показательна для обрисовывания ее портрета. За несколько месяцев до вышеописанных событий, я плелся в сторону своего двора. Хелла, заплаканная ибившаяся в истерике, подбежала ко мне с просьбами довести ее до дома. Идя к намеченной цели в роли рыцаря в блестящих латах, спустившегося к Хелле как подарок небес, я услышал рассказ о том, как ее пару минут назад попытались изнасиловать в плохо освещенном коридоре, прижав лицом к громадной железной двери, за которой располагались ее апартаменты. На мой логичный вопрос о том, почему никто не вышел на ее крики, она посмотрела на меня взглядом, с которым обычно осматривают тяжело душевнобольных. Оставив мой вопрос без ответа, она продолжила, не скупясь на мельчайшие детали. Я слушаю о том, как ей задирают юбку, как она безуспешно пытается вырваться из лап насильника, умоляя его отпустить ее, просто поживившись сумкой. Во мне начинают закрадываться сомнения о достоверности сказанного, но, подрядившись выполнять роль защитника, я смиренно иду вперед, иногда предпринимая попытки выпячивания своей хилой груди вперед.

Дойдя до обшарпанного общежития, она открывает подъездную дверь, попутно крепко обхватывая мою ладонь и прижимаясь своим телом к моей руке, тем самым делегировав мне роль ведущего. Не зная, куда нам нужно двигаться, я постоянно останавливаюсь и спрашиваю, какой из неисчислимых проходов верный. Дождавшись ответа от Хеллы, которая с виду уже и забыла о страшном происшествии, что развернулось с ней менее часа назад, я настороженно продолжаю путь. С виду мы больше напоминали прогуливающуюся юную пару с очень странным выбором места для романтической прогулки, нежели жертву несостоявшегося изнасилования и ее неравнодушного заступника. Дойдя до злополучной двери, у которой никого не оказалось, мы еще немного пообщались и, после моего отказа от причитающегося мне чая за помощь и проявленное переживание, разошлись.

Вечером того же дня мне пришло сообщение от Хеллы, уведомляющее меня о том, что с ней все хорошо. Также она поинтересовалась, как у меня дела. После этого наше общение перешло на постоянную основу, поддерживаемое частыми прогулками и переписками бессонными ночами.

Сейчас, глядя на Хеллу, пересчитывающую фотографии, я по-прежнему не мог понять, что она нашла во мне. Она представляла из себя женщину, уже созревшую и прошедшую путь принятия себя, в то время как я по-прежнему плелся в районе старта, не до конца понимая, как переставлять ноги. Быть может, ей казалось, что я носил в себе хаос, способный родить танцующую звезду, о которой писал Ницше. Если это так, то перерождения в ребенка не произошло, – спустя годы я лишь дошел до ступени льва, законсервировавшись в своем отрицании любых ориентиров, а канат, ведущий к финальной форме, без зазрений совести собственноручно перерезал ножницами, которыми я уже успел искромсать все, что мне было когда-то дорого и до чего дотягивались мои руки.

Удостоверившись, что я не нарушил указаний и выполненная мной работа полностью соответствовала ее требованиям, она, отдав мне объеденный плод яблони, интересуется, какие у меня планы на сегодня. Услышав, что я планирую дойти до книжного и забрать свой заказ, Хелла тоном, понятно сообщающим, что прений с моей стороны она слышать не намерена, сообщает, что пойдет со мной. Договорившись о времени, мы разбредаемся в разные стороны, чтобы встретиться на том же месте вновь спустя несколько часов.

* * *

Я, резко проснувшись от звонка Хеллы, которая, ожидая меня, уже успела дойти до моего дома, спешно натягиваю на себя первое попавшееся из барахла, раскиданного по комнате. Увидев в приоткрытое окно, что за время, пока я находился в отключке, небо сменило свою кристально-голубую безоблачную блузку на темно-серый дождевик, нахожу зонт и покидаю стены родительской квартиры.

– Ну и сколько бы я тебя ждала, если бы не стала звонить? Мы ведь договорились, нет?

Извиняюсь перед Хеллой, оправдывая себя тем, что моя прошлая ночь прошла без сна. Она же в ответ язвительно спрашивает, что, а скорее кто был причиной моего столь удручающего недосыпа, спустя секунду добавляя, что это не ее дело, да и вообще подобное ее не интересует. Эти слова вызывают у меня приступ смеха, от чего к прищуру на лице Хеллы добавляются прижатые губы, превратившиеся в тонкую дрожащую нить.

Проходя пешим шагом по длинному проспекту, я слушал Хеллу, начавшую повествовать о том, куда она планирует поступать, постепенно уходя в своем рассказе в далекое распланированное будущее, где у нее будет идеальная семья, несколько запланированных детей и работа, связанная с языками, либо с высоким искусством. Я слышал это уже десятки раз. Слышал, но никогда не слушал, к своему стыду, и сегодняшние фантазии не стали исключением. Находясь глубоко в себе, временами я выныривал, улавливая обрывки фраз, с которыми вновь погружался на дно свое разума, досконально изучая их, будто реликвии давно сгинувшего народа, найденные при раскопах пустынного песка. На тот момент меня поражали ее уверенность в себе и понимание того, что ей нужно от жизни. Все разложено по полочкам, отсортировано и расписано до гробовой доски. Я немного завидовал этому, даже не предполагая, что моя спутница не хвастала передо мной, а исходилась в словесных слезах, мечтая не о размеренности покоя, а хотя бы толики безрассудности хаоса, манившей ее, но недоступной и чуждой ее природе, и которую она увидела в моем естестве.

Зайдя в книжный, я расплачиваюсь со скучающим продавцом и забираю кипу книг, завернутых в оберточную бумагу. Хелла, отправившись бродить меж длинных стеллажей, заваленных литературой на любой вкус, пропала с моих радаров, от чего я отправляюсь на ее поиски, совмещая это с разглядыванием корешков книг. Замечаю ее стоящей в отделе авторской прозы. Помахав мне, она рукой подзывает меня подойти к ней и показать, что я приобрел. Небрежно разрывая бумагу, Хелла начинает разглядывать издания.

– Так… «Антихрист» Ницше, «Так говорил Заратустра» все того же Ницше… – она поднимает на меня глаза. – так ты у нас юный философ! А это… – Хелла незнакома с творчеством этого бит-писателя, что уже расценивается мной как маленькая победа над ее начитанностью. – «Города красной ночи» Уильяма Берроуза. Знаешь, чем займемся сегодня? Пойдем на карьер, и ты почитаешь мне своего Берроуза. Хоть узнаю, что за зверь такой.

Мои попытки несогласия с этим (а на тот момент я уже был знаком с несколькими романами Берроуза и прекрасно понимал, что это не тот автор, чьи рукописи располагают к милому чтению на природе) она обрывает своим указательным пальцем, который оказывается приложенным к моим губам.

Выйдя из магазина, мы отправились в сторону парка, за которым находился нужный нам карьер. По пути Хелла купила себе яблоко в карамели, начав обсуждение идеи Сверхчеловека, спрашивая у меня, как я понимаю этот термин. Худо-бедно, из обрывков информации, которую я вычитал, изучая биографию Ницше, мне удается примерно обрисовать образ. На середине Хелла меня обрывает.

– Ничего ты не понимаешь в Ницше… – проведя подушечкой пальца по яблоку, она прикасается к моей щеке, оставляя на ней ярко-красную полоску. – но тебе это и не нужно. Философия тебя испортит, твой крест – это быть меланхоличным романтиком.

Ветер усилился, от чего тополиный пух, поднятый природной стихией, летел нам навстречу. Хелла цепко ловила хлопья, скатывала их пальцами и выбрасывала себе под ноги, будто черная вдова, тренирующаяся в охоте. На деле же это выдавало ее шалящие нервы, правда, для меня оставалось загадкой, с чем это было связано. Не став ее мучать расспросами, я принял на веру самосочиненную версию о том, что причиной являлось маячащее в будущем поступление в высшее учебное заведение.

Оставив бетонный город позади, пройдя памятник отцу атомной бомбы, мы вышли на широкую тропу, по левую сторону от которой тянулись высокие опоры линий электропередач, служившие путеводителем для заблудших посетителей леса, мреющие стальными верхушками и возвышающимися над густой непроглядной растительностью. Дорога была протяженной, изредка наш покой нарушали проносившиеся на скорости велосипедисты и пары пенсионеров, совершающие оздоровительные пробежки на свежем воздухе. Ветер крепчал, становясь прохладнее, из-за чего я снял и отдал Хелле свою толстовку, на что она в благодарность взяла мою правую ладонь в свои руки, нежно ее растирая, видимо, боясь, что без своего тканевого панциря я околею и умру от переохлаждения за считанные секунды, оставив ее без запланированных чтений.

Дорога резко оканчивается, теряясь в траве, а перед нами открывается обрыв, на дне которого покоится водная гладь. Пушинки пролетают над водоемом, некоторые из которых плавно ложатся на поверхность воды, что больше напоминает зеркало, нежели собственность Посейдона. Хелла пальцем указывает на огромную гладкую каменную глыбу, выступающую над пропастью с другой стороны карьера, словно оставленную здесь выполнять функцию трамплина для прыжков в воду. Ни единой души вокруг нас, лишь шум листьев, с которыми играется притаившийся в зелени Эол. Пройдя по уступам, мы ступаем на мини-утес, присаживаясь на прохладное каменное изваяние, которое Хелла накрыла под нами простыней, что все это время находилась в ее сумке. Тогда, не придававший этому особого значения, сейчас я понимаю, что все было прописано по ее сценарию. Я бы не удивился, если бы ей были подвластны природные стихии, а карьер, который она незаметно для меня выбрала местом нашего первого поцелуя, был воздвигнут ей в тот же день за несколько часов до оного события. И все лишь для того, чтобы создать картину из ее фантазий – без единой помарки, идеальную и совершенную до мелочей, доступных лишь ее взору.

Устроившись, я открываю роман Берроуза и начинаю чтение вслух. Окончив вступление, посвященное капитану Миссьону и его утопичной колонии, я принялся за «книгу первую», но Хелла оборвала меня на полуслове.

– Нет, тебе эта писанина совершенно не к лицу. – достав из сумки электронную книгу, которая была там постоянным жителем, она протянула ее в мои руки. – я купила сборник стихов Уильяма Блейка, – улыбнувшись, она добавила. – я знаю, что он тебе нравится. И чего ты такой ретроград? Тащились с этой бумажной грудой…

Я, ничего не отвечая, водил пальцем по экрану, перелистывая неосязаемые страницы. Мои глаза зацепились за двустишие «Эпитафия». Зачитав его, я продолжил всматриваться в строки, занимающие малую часть экрана, и от чего казавшиеся потерянными в окружающем их белом пространстве.

Редкие капли с серого неба коснулись моей макушки, что побудило меня раскрыть над нами зонт, который я так удачно захватил с собой. Я поставил его ручкой на землю, после чего Хелла пододвинулась ко мне, прижавшись к моей руке точь-в-точь как в день нашего знакомства.

– А какую бы эпитафию ты написал для себя?

Я всмотрелся в воду под нами, которая из-за капель дождя, нарушившим былое спокойствие водоема, шла широкими кругами. Из моих уст, после непродолжительного молчания, вылетело несколько отрывистых строк:

Не лейте слез, смотря на тело

Поэта, что затих в ночи.

Ведь жизнь была ему как бремя,

Сжигающее изнутри.

Губы Хеллы коснулись моих в момент, когда с них слетали последние слова, пришедшие ко мне из подсознания и рожденные чем-то, что было мне неподконтрольным и чье существование чаще всего давало о себе знать в ночные часы бодрствования. Оторвавшись от меня и оставив тепло от своего дыхания на моем лице, Хелла взяла меня за подбородок, рассматривая мои глаза.

– Не дай этому миру изменить или сломать тебя.

Ее голова плавно упала на мое плечо, а я, подняв рядом лежащий камень, бросил его в пропасть, которая со звуком удара тела о водную гладь навсегда поглотила небольшой голыш.

* * *

Милая Хелла, где она сейчас? Те события стали определяющими в наших дальнейших взаимоотношениях, поставив на них размашистый крест. Я не видел в ней желанную женщину, и, переступив черту, после которой уже не было дороги назад, мы отдалились, пока со временем не потеряли друг друга из виду, оставшись лишь приятными напоминаниями из прошлого.

В момент, когда наш автомобиль въехал на землю, укрывавшую в себе россыпь покойников, постепенно обращающихся в пыль, карьер начал растворяться, словно капля чернил, упавшая в воду, уступая место актуальной картине, открывающейся из окон автомобиля. Жужжащий рой мух, вылетевший из припаркованных микроавтобусов, толпился в ожидании прибытия последних приглашенных, дабы дать старт финальной церемонии захоронения. Кедо попросил сигарету, после чего, воспользовавшись прикуривателем, завел монолог об отличиях в погребении в разных культурах и религиях, взяв за пример своего давно умершего отца, исповедовавшего ислам. Ушел из жизни он еще в раннем детстве Кедо и, возможно, благодаря этому дал ему куда больше, чем смог бы, будь он и поныне живым и здравствующим.

Возле автобусов началось движение, люди вновь погрузились в ржавые драндулеты, которые медленно поползли в сторону скопления деревянных крестов. Первым в транспортном шествии шел полупустой катафалк, в котором лежал гроб, окруженный немногочисленными ближайшими родственниками. Мы же с Кедо плелись в самом конце, проезжая мимо надгробных памятников, с которых на нас мирно взирали улыбающиеся незнакомцы. Разглядывая их лица, попутно высчитывая по высеченным датам на камнях, на сколь долгое время им удалось отсрочить неизбежное превращение в трапезу для червей, я замечаю, что самый популярный возраст отправления в мир иной едва ли превышает пятьдесят лет. И кто после этого посмеет сказать, что этот город отвергает молодую кровь, распахивая свои объятия лишь перед стариками? Нет, он просто любит питаться нежным мясом в самом соку, не давая ему приобрести неприятный душок преклонных лет, а если дичи таки удалось скрыться от чутких органов чувств этого вечно голодного пульсирующего организма, то он крайне любезно оставляет ее в покое, позволяя доживать отведенные ей природой дни и заживо гнить прямо на своем огромном теле.

Держась за автомобилем, за рулем которого находился дородный мужчина средних лет, протирающий свой лоб от ручьев пота платком из нагрудного кармана, мы свернули с главной дороги, оставив памятники позади, и въехали на территорию православных крестов, возвышающихся над не так давно закопанными телами. Горка земли, расположившаяся перед уже выкопанной ямой, попав в поле зрения Кедо, стала его ориентиром и позволила нашей машине выйти из развернувшегося на длинную дистанцию кортежа отца Вэлла. Остановившись поодаль, мы покинули наш транспорт, выйдя под безоблачное небо.

Катафалк остановился в двадцати-тридцати метрах от выкопанной могилы, после чего команда из четырех человек открыла заднюю дверь автомобиля и вытащила носилки, на которых располагался ценный груз. Толпа, облепившая со всех сторон место, где происходили главные события, являвшие собой кульминацию сегодняшнего представления, больше напоминала театральных зрителей, забывших свои бинокли-лорнеты дома и наблюдающих драматическую пьесу в нескольких актах, нежели людей в глубочайшей скорби. Если возле храма они строили из себя праведников, то сейчас, то ли разморившись в духоте салона, то ли просто решив, что на сегодня игры в сострадание достаточно, их маски были окончательно сброшены. До нас с Кедо доносились слова о том, что кто-то голоден, кому-то хотелось уже поскорее выпить, а редко видящиеся родственники и друзья, забыв про покойника, хвастались достижениями, которые им покорились с их последней встречи.

Дождавшись, пока работники похоронного бюро опустят гроб в траншею, провожающие усопшего в последний путь начали посыпать лакированный ящик горстями земли. Незнакомая женщина развернулась к нам, активно жестикулируя и подзывая нас присоединиться к обряду, чему мы не стали противиться. Подойдя, мы выслушали от нее наставления и правила, необходимые соблюдать, а также ответили на расспросы о том, кем мы приходимся покойнику, крещены ли в церкви и миллион иных вопросов, никак не связанных с процессией. Если бы очередь возле могилы растянулась на чуть большее время, то я уверен, что она, войдя во вкус, начала бы интересоваться нашими последними сексуальными партнерами и фетишами, но, благо, мужчина, стоящий перед ней, не стал мешкать и, кинув три горсти, что со звуком ударились о деревянную крышку, освободил место для говорливой старухи, нехотя оставившей нас.