Маскарад

Локоны свисающих русых волос прикрывали ее правую часть лица, от чего и без того небольшой кончик носа становился совсем крохотным, теряясь на ее чистом светлом лице. Приоткрытые от юбки колени, находящиеся на уровне моих глаз, медленно очерчивали круги, что действовало на меня как гипноз. Уголки ее губ все также томно приподняты, а во мне начало зреть желание прильнуть к ее груди и забыться тут же на месте, прислушиваясь с закрытыми глазами к сердцебиению, что всегда действовало на меня как колыбельная из музыкальной шкатулки.

Подав вино, я привстал и положил свои предплечья на ее ноги, от чего они покрылись мурашками. Сделав глоток, Ви опустила пальцы в мои волосы, неспешно пробегая ими по копне шевелюры. Припав к моему затылку своей щекой, моя избранница начала вести нить истории, слова из которой утопали, не добираясь до меня на полпути. Что-то о свадьбе, на которой она была гостьей пару дней назад, о неудачах, с которыми она сталкивалась на протяжении последних лет, о том, как она сгорала в болезненном ожидании нашей встречи. Я не мог быть собеседником, ведь сейчас ее голос был сродни музыке, что, звуча на фоне, уносила меня своей мелодией из объективных реалий. Я не видел в этом проблемы – ей нужно было выговориться, а я был не прочь побыть тетрадью, которую заливают чернилами чужих мыслей и воспоминаний, переплетая два разума воедино и преобразовывая уже исписанные листы в нечто большее, нежели сухая хроника единолично прожитых дней.

Ви поставила точку в своем монологе нежным поцелуем в мое темя. Спустившись со своего металлического трона, она взяла меня за руку, поведя во внутренние дворы старых домов, в которых средний возраст квартиранта был близок к моменту отправления на смертный одр, благодаря чему количество самодельных блюдец с молоком, стоящих у подъездов и привлекающих окрестных котов, было столь велико, что создавалось впечатление, словно эти места принадлежат в первую очередь пушистым созданиям, позволяющим старикам доживать свои последние дни за небольшую дань.

Мы опустились на лавочку, стоящую возле подъездной двери, за которой находились пенаты Ви. В мгновение ока на ее колени запрыгнул ласкающийся кот, чью шерсть она начала старательно причесывать свободной рукой, получая за это довольное мурлыканье четвероногого жителя ближайшего подвала. Я, так и не проронив и слова, глядел на эту умиротворяющую картину, большим пальцем поглаживая кисть Ви. В голове проносились мысли, но я не задерживал своего внимания ни на одной из них, на этот раз предпочтя фокус на действительности – видимое мною было слишком прелестным, чтобы предаваться раздумьям.

Кот, охладев к ласкам и оставив на Ви рыжий шерстяной ковер, спрыгнул наземь и отправился в сторону налитого в миску молочного лакомства. Отряхнувшись, она пересела с деревянных дощечек на мои брюки, обхватив меня руками за шеей. Мы молча смотрели друг на друга, будто стараясь лучше запомнить мельчайшие детали и боясь, что с минуты на минуту явятся сверхъестественные силы, не приветствующие и сурово осуждающие наш союз, после чего нас разделят, навсегда оставив порознь друг от друга.

Время потеряло свое привычное течение. В какой-то момент мы нарушили тишину и принялись взахлеб говорить, иногда прерываясь на страстные поцелуи, во время которых на телах остаются следы от пальцев, сдавливающих плоть в тщетных попытках слияния воедино. Начинало смеркаться.

Ви, оторвавшись от моих губ, открыла ключом подъездную дверь и повела меня за собой по лестнице, стараясь не отходить слишком далеко, от чего постоянно наступала на носки моей обуви. Пройдя в ее обитель, я осмотрелся – никаких изменений с моего прошлого посещения. Небольшая квартира, подобных которой миллионы. Для меня эти апартаменты были сродни древнегреческому адитону, где вместо статуи божества проживала Ви.

Отдав последние поцелуи в щеки, мы смогли впервые отпустить друг друга, разойдясь по разным комнатам – Ви отправилась в спальню, по пути допивая последние капли белого полусладкого, я же захотел хотя бы немного отрезветь и привести себя в форму, из-за чего пошел в ванную. Открыв кран с холодной водой, я подставил ладони под струю и оросил свое лицо. Посмотрев в зеркало, я увидел перед собой молодого человека с горяще-пьяным взглядом. Заслуги вина в этом не было, да и сделал я за несколько часов всего пару глотков. Я осматривал себя, нервно поправляя непослушную челку, но в голове моей были совсем иные думы, далекие от моего внешнего вида. Я знал, что меня ждет в спальне, и мне было боязно от того, что я могу все испортить неверным движением, разочаровать как Ви, так и себя. Меня успокаивала лишь твердая уверенность в том, что мою возлюбленную прямо сейчас одолевают абсолютно такие же мысли и точно такие же страхи. Выдохнув, будто актер, впервые выходящий на сцену престижного театра в главной роли, я покинул ванную комнату и легко толкнул дверь, за которой находилась Ви.

Ви, возвышающаяся на кровати и обращенная ко мне спиной, была обнажена, ее ягодицы обрамлены тонким пледом, который она небрежно подложила под себя. Я замер от растерянности. Мне уже было знакомо ее тело тактильно, но с удостаиванием чести увидеть его полностью открытым, освобожденным от оков одежды, я столкнулся впервые. Немного помешкав, я сел на край кровати, молча спускаясь глазами по траектории ее позвоночника. Волосы были перекинуты на левую сторону, оголяя на правой лопатке тату с маленькой черной птицей. Ниже находилась родинка, которой она всегда стеснялась, но для меня являющейся интересной деталью, дополняющей ее во многом нестандартную красоту, доступную лишь людям, умеющим созерцать, познавать и в последствии созидать, а не просто быть сторонним наблюдателем, видящим лишь общие черты предоставленной картины, но не улавливающим ее истинной сути. У меня часто появлялись опасения, что она до конца не осознает свой потенциал музы и энергетического соавтора, способной одним движением глаз возводить величественные статуи с помощью чужих рук. Попади она не в то общество, не к тому человеку, ее яркая звезда, пульсирующая в груди, тут же начнет процесс распада и за несколько лет от былого сгустка живой энергии останется лишь сухой пепел, раздуваемый вокруг нее как прах усопшего.

Стянув с меня футболку, Ви посадила меня прямо за собой, полностью облокотившись на мой торс. Покусывая ее шею, я начинал терять контроль над собой. По телу разливалось тепло, наши запахи начали смешиваться, создавая новый единый аромат, которым наполнялась комната. Постепенно интерьеры терялись в черной материи, заливающей собой все вокруг, оставляя нас с Ви наедине друг с другом. Былые рамки, которые все еще оставались между нами, с дребезгом рухнули, а каркас, сдерживающий нас в разных телах, был окончательно уничтожен при моем вхождении в нее. Ви, схватив меня намертво в своем нутре, раздирала мою спину в кровь, пока я оставлял кровоподтеки на ее коже, искусывая нежную плоть, до которой мне удавалось дотянуться.

Grand Finale наступил, результатом которого стал наш самозабвенный отказ от существования в обособленных оболочках, вместо чего мы выбрали жизнь единым переродившимся существом. Не было больше меня, не было Ви, не было ничего вне наших тел. Лишь подвешенная в невесомости окутавшей нас тьмы новая форма жизни, за одним из ушей которой все также покоился сорванный цветок ромашки.

Часть III

I

Мое лицо накрыто собственной ладонью. Пальцы сжаты между собой, из-за чего кончик носа до боли сдавлен, затрудняя дыхание. Пытаюсь убрать руку, но чуть не падаю вслед за ней со своего насеста. По ощущениям, я водружен на бархатный трон, под ногами изредка издается хруст сухих ветвей. Правая рука плотно примотана обрывком ткани к подлокотнику – я чувствую, как под покровом жесткого материала, напоминающего марлю, моя кожа содрана до мяса, от чего перевязка намертво прилипла к поврежденному предплечью. При малейшей попытке привести конечность в движение, я ощущаю острую боль, отдающуюся столпом искр в глазах. Левая рука закреплена на лице с помощью точно такого же клочка, туго перевязанного узлом на затылке.

Слышу чьи-то шаги, эхом отдающиеся по просторному помещению. Не могу распознать в каком направлении от меня исходит звук, но холодные отзвуки поступи выдают под ногами незнакомца пол, выполненный из мрамора. По приближению шаги замедляются, теперь я могу определить, что таинственный гость находится справа от меня. Его кончики пальцев робко касаются повязки на моем предплечье, что, к моему удивлению, не вызывает мучительно-болезненных прострелов. Давление на правой руке ослабевает, спустя несколько секунд она полностью освобождена от оков. Незнакомец, взяв меня за нее, помогает мне покинуть трон.

Я еле держусь на онемевших ногах. Спаситель оказывается за моей спиной, его ладони легко поддерживают меня за лопатки, чего хватает, чтобы я не упал навзничь. Придя в себя, силюсь снять повязку с головы, но чувствую прикосновение к моей длани, останавливающее меня от этого действия.

– Рано.

Незнакомцем оказалась женщина. Она отводит меня чуть поодаль, после чего отходит от моего ослабшего тела. До меня доносится тихое шуршание ветвей, а спустя мгновение раздается хруст ломающегося дерева. Понимая, что сопротивляться для меня не имеет особого смысла, покорно ожидаю, пока она вернется, – в этом я почему-то непоколебимо уверен. Так и происходит. Уже знакомые пальцы мягко берут меня за кисть и отводят к месту, где, должно быть, стоял мой престол, который, судя по шуму, был вероломно разрушен моей спасительницей.

Она снова разворачивает меня, теперь уже лицом к себе. Мимолетное прикосновение губ к моей впалой щеке, после которого, взяв мой подбородок большим и указательным пальцами, спасительница аккуратно, будто боясь разбить мою голову вдребезги, прислоняет меня затылком к чему-то шершавому. Она вновь оказывается за моей спиной. Я чувствую касание ткани на своем предплечье, от чего мое дыхание ускоряется, а правая рука подергивается в вялых попытках сбросить ее. Незнакомка тихо шикает мне на ухо, призывая не сопротивляться. Я поддаюсь, как только чувствую на своем оголенном мясе ее теплую кожу. Связав свое запястье с моим предплечьем воедино, свободной рукой девушка начинает распутывать узел на моем затылке. Повязка слетает, я убираю затекшую ладонь с лица, от чего на долю секунды меня ослепляет свет, который впервые смог дойти до моих глаз, освобожденных от марлевой заплаты. Проморгавшись, я оглядываю помещение. Передо мной открывается белоснежный зал, чей потолок уходит ввысь на десятки метров. Полностью выполненный из белого мрамора, он совершенно пуст, не считая нас двоих и стоящей на постаменте к нам лицом статуи. Я узнал ее – произведение Родена «Орфей и Эвридика», так же, как и помещение выполнено из мрамора, на котором играют огни близстоящих канделябров с зажжёнными свечами.

Подле монумента лежат десятки исписанных листов, на всех одни и те же строки.

Белые стены; белый пол.

Время занять пустующий трон.

Забудь об эмоциях, терзающих сердце,

Теперь ты король своего королевства.

Изоляция душит. Власть развращает.

Ошибок твоих никогда не прощают…

И после скитаний по водам канав,

Вернулся в родную лагуну стремглав

Длинношеий посланец со словом в устах:

«Предайте анафеме того, кто создал

При жизни себе лжепъедестал,

Жертва амбиций, как низко ты пал».

…И царство пылает, донжон догорает.

Стихия отечески бунт порождает.

Зачинщики – мысли – народ,

большинство из них сброд,

Ведущий царя на гнилой эшафот.

Топор занесен над твоей головой.

Крики в толпе; Диктатор идет на покой.

Вновь хруст под ногами. Замечаю, что под моими стопами – хворост из лавровых ветвей, перемешанных с различными цветами и уже виденными мной листами со стихотворением. Постепенно приходит осознание, что мы с незнакомкой зеркально воспроизводим картину, открывающуюся нашим глазам. Осматриваюсь позади себя и вижу босые женские ступни, балансирующие на горке из обломков древесины, которые прежде были моим недолговечным троном. Мой затылок опирается на столб, также возведенный из разломанных досок, на которых свисают остатки оборванного бархата, скреплённые между собой затянутыми лавровыми венками.

Девушка позади меня просит поднять жирандоль, стоящий чуть поодаль от нас, и мы вместе начинаем тянуться в сторону свечей скрепленными руками, образовавшими союз, узами которого выступил обрывок ткани. Сгорбившись, нам все же удается подцепить подсвечник кончиками моих пальцев. Подтянув канделябр к себе, я крепко сжимаю его металлическую ножку. Девушка кладет свой подбородок мне на плечо, после чего нежно проводит пальцами по моему предплечью. Это прикосновение вызывает в моей руке судорогу, ладонь резко разжимается, а светильник отправляется в свободное падение.

Пожар. Языки пламени, разрастаясь от пожираемых ими бумаг и хвороста, касаются моих ног, но я не чувствую боли и мучительного жара; наоборот, мое тело будто поместили в бочку, заполненную кубиками льда. Скульптура также вспыхивает, начиная таять, словно ее материал незаметно для меня был заменен с метаморфической горной породы на воск. По столбу, к которому я был прислонен, проходит струя огня, от чего он растворяется, словно подожжённый фитиль. Наши тела с незнакомкой соприкасаются, слипаясь друг с другом воедино благодаря пламени, что довело кожу до карамельной консистенции. Я слышу позади треск, после которого следует оглушительный обвал деревянной рухляди, служившей до этого момента подножием для моей спутницы. Она не падает вниз, оставаясь висеть в воздухе, удерживаемая на своей правой руке, которая в прочном слиянии с моим предплечьем после сгорания тканевой оковы начинает обращаться в мрамор. «Орфей и Эвридика» Родена к этому времени уже представляют из себя горящую лужу молочного цвета, огонь над которой и не думает прекращаться.

– Разве ты не этого хотел?

Я поворачиваюсь к незнакомой мне девушке и впервые вижу ее лицо. Это Ви, она спокойна и безмятежна, на ее волосах играют переливы пожара, устроенного нами же и поедающего наши тела заживо.

Я отворачиваюсь и накрываю свое лицо левой ладонью, претворяющейся в белый камень.

II

Заночевал я у Вивэ, так как наши полуночные разговоры затянулись, а к моему удобству его семья в очередной раз отправилась с отдыхом на юг в своем полном составе, оставив моего друга следить за небольшой жилплощадью. Сам он обосновался в родительских покоях, освободив для меня собственную постель.

Потянувшись, я открыл глаза, а до моих ушей донеслось шипение масла на раскаленной сковороде. Ностальгические звуки, вызывающие в памяти летние недели, проведенные у бабушки, где вместо завтраков меня изо дня в день ожидал шведский стол. Своей обширностью он всегда заставлял меня задумываться, спала ли моя милая бабуля, или же, как только удостоверившись, что я провалился в небытие, она отправлялась усердно работать на кухню, а сон ей, неведомым мне образом, заменял аппетит внука, нагулянный в фантасмагоричных сновидениях.

Пройдя на кухню, я уселся за стол, на котором были разложены приборы и закуски в виде тостов, обмазанных толстым слоем плавленого сыра со столь же широкими ломтями колбасы. Вивэ, разложив яичницу с беконом и помидорами по тарелкам, поставил одну из порций передо мной, после чего отправился разливать свежесваренный кофе. Закончив со всеми приготовлениями, он, преподнеся мне кружку с ароматным зерновым напитком, наконец-таки уселся на соседнее от меня место.

– Чтобы все съел.

Я и не собирался спорить, потому что знал, что по итогу это выйдет себе дороже. С каждым годом в Вивэ все больше начинал играть родительский инстинкт, сильнее всего это проявлялось, когда он был либо в слегка подпитом состоянии, либо же когда ты оказывался гостем в его доме. Я никогда не видел в нем хорошего мужа, но во многом благодаря этому, из него бы вышел отличный отец. Женщина для него была в первую очередь инкубатором, принимающим его семя, дабы спустя время выпустить из себя результат переработки, носящий его генетический код. Не найдя себя подходящей избранницы, думаю, он бы обратился в суррогатству и с огромным удовольствием взял бы на себя все хлопоты молодой мамочки, меняя пеленки, следя за тем, как его чадо дышит по ночам и кормя его из бутылочки. Согласно Фрейду, женщины завидуют мужскому пенису. Согласно мне, Вивэ завидовал тому, что по анатомическим причинам ему недоступно вынашивание и рождение собственного отпрыска.

Пока мы совершали утреннюю трапезу, мой телефон завибрировал в спальне Вивэ. Выругавшись, я отправился на его поиски. Найдя нарушителя спокойствия у ножки кровати, я ответил на звонок. На другом конце провода меня встретил опустошенный голос Кедо. Отец Вэлла скончался, я приглашен на сегодняшнее отпевание и дальнейшее захоронение. Согласившись присутствовать только на последнем, я узнаю время начала церемонии и вешаю трубку.

Возвратившись к своему завтраку, я сообщил печальную новость Вивэ. Тон моего голоса оказался настолько будничен, что меня это даже немного удивило. Ни одной излишней эмоции, в голове мысли, максимально далекие от переживаний за Вэлла и горьких воспоминаний о том, каким хорошим был человеком его отец. Когда я успел настолько зачерстветь?

Рефлекторно благодаря за еду, отправляюсь на балкон, попутно закуривая сигарету. Открываю шпингалеты пыльных окон, стараясь не опрокинуть рассаду, оккупировавшую собой внутренние подоконники. Небо безоблачно, дворы еще не заполнены бесконечными потоками жизнерадостных детей.

Мы не общались с Вэллом как минимум год. Для меня это был человек из прошлого, во многом проблемный. Раньше я любил оправдывать окружающих меня людей неполными семьями, денежными неурядицами и ворохом иных причин, позволяющих закрывать глаза на лицемерное поведение и потребительское отношение по отношению ко мне. Со временем мне удалось открыть для себя простую истину, сформулировать которую можно в нескольких словах: "Сердобольность – это порок, гадящий тебе под ноги". Придя к этому умозаключению, я тут же запустил последовательный процесс отчистки своей телефонной книги от персонажей, вызывающих хотя бы малейший дискомфорт для моего пребывания в этом мире. Процедура заняла несколько месяцев.

Я не могу сказать, что между нами с Вэллом произошел обличительный разговор на повышенных тонах. Общение само собой постепенно сошло на нет, как и с большинством людей, которых угораздило заплыть в воды моего существования. Оснований для того, чтобы обрубить каналы связи с кем-то, кто когда-то был в твоем ближайшем кругу может быть столь много, и они могут так розниться, что найти первопричину не представляется возможным. Быть может она заложена изначально, при первой встрече, кто знает?

Бросив окурок в пепельницу, я начал сборы до дома с целью привести себя в порядок, переодевшись во что-то более подходящее для столь трагичного события.

Обувшись в прихожей, я пожал руку Вивэ и покинул его хоромы, оставив его наедине с грязной посудой, оставленной нами после сытного застолья.

III

Доехав до дома на такси, я уже на лестничной площадке заслышал голос матери, пробивающийся через входную дверь. Пока ключ прокручивался в замке, в своей голове я делал ставки, кто из домочадцев решил вступить в дебаты с хранительницей очага, которые стопроцентно ни к чему не приведут. Я бы не удивился, увидев, что моя мать с серьезным лицом отчитывает кошку за неподобающее поведение, ожидая от нее весомых контраргументов, которые бы помогли четвероногой сожительнице смягчить неотвратимую кару, правда, измеряемую не в словесно-суровых конструкциях, а по шкале уровня шума в децибелах.

Туфли отца покоятся на своем месте – значит, сегодня он выходной. Из комнаты слева, далее по коридору, до меня доносится диалог на повышенных тонах. Сестра с матерью снова конфликтуют на пустом месте, это как пить дать. Раньше я мог вставлять свои реплики, стараясь успокоить их, но теперь мне было глубоко наплевать, – это не затрагивает меня, зачем мне самостоятельно лезть на оглушительный рожон? К тому же для них это являлось нормой – своего рода выпуск накопившегося пара, за которым следует чинное чаепитие, словно никаких криков пару минут назад не было и в помине.

Пройдя в гостиную, я застаю отца, лежащего на диване и сладко посапывающего во сне на манер младенца. Колыбелью для него выступали женские криков вперемешку с программой об автомобилях, шедшей на включенном телевизоре. Я бы многое отдал за то, чтобы иметь способность останавливать работу своих барабанных перепонок в нужный момент, отключаясь от внешних раздражителей, но, видимо, подобное приходит с возрастом, когда подступающая дряхлость начинает маячить на горизонте. Делать мне нечего, в любом случае придется заходить в самое жерло выяснения отношений женской половины этого дома, от чего я неспешно бреду в комнату, по пути почесав питомца за ухом, проходящего мимо меня и следующего во спасение своих чувствительных кошачьих ушей по примеру отца в максимально отдаленную комнату от высокочастотных взвизгов.

В комнате две женщины: одна из них сидит на моей заправленной постели, другая же восседает на кресле у письменного стола; обе перекидываются как бронебойными снарядами язвительными выражениями. Вместо того, чтобы вслушаться в доводы оппонента и проанализировать их, они из раза в раз предпочитали цепляться за обрывки колких фраз в свои адреса, упуская главную суть высказанного и горячась от этого пуще прежнего. По итогу все эти склоки сводились к бессмысленному метанию мелкого гороха в стену с обеих ее сторон.

«Прямо как те десять тысяч людей, о которых пели Саймон и Гарфанкел» – пронеслось в моей голове. Столь удачное сравнение вызывает у меня довольную ухмылку, пока я ищу, что из моего гардероба больше всего подходит под понятие траурной одежды. Откопав из груды вещей брюки темного тона и подобрав к ним сочетающийся пиджак, выбранный мною образ практически один в один повторял мое облачение на школьный выпускной, от чего улыбка на моем лице расползлась еще шире.

Взяв обновки c собой в ванную комнату, я переоделся, оставив прошлое одеяние на стиральной машине. Окинул себя взглядом в зеркале – не так уж и плохо для человека, проведшего ночь вне своей родной постели. Звонок от Кедо. Сообщает, что могу не торопиться с выходом, ведь отпевание будет идти примерно тридцать минут. Я не горю желанием находиться в ожидании окончания обряда дома, из-за чего, напоследок окатив свое лицо водой, выхожу в прихожую и начинаю натягивать обувь. Из гостиной доносится троекратный приступ храпа, напоминающий залпы на военных похоронах. Нахожу для себя в этом интересный символизм, который займет мои мысли на ближайшие пару минут. Выйдя на подъездную клетку, я аккуратно закрываю входную дверь с внешней стороны.

Словно Арсен Люпен после очередного успешного дела с переоблачением и последующим побегом, я, незамеченный и довольный, спускаюсь в кабине лифта, которая своей тряской заглушает удаляющийся поток громких голосов моих родственников.

IV

Церковь, окруженная высоким железным забором, где прямо сейчас происходит богослужение, находится через узкую дорогу от моего дома. Во время утренних служб на протяжении всей своей сознательной жизни моя ненависть к ней возрастала в процентной прогрессии равной числу, кратному ударам в колокол, которые пробуждали меня лучше всякого будильника. Сегодняшний обряд я пропускаю по совокупности миллионов факторов, начиная с того, что встречать утро четверга видом гримированного трупа мне не кажется отличной идеей, заканчивая тем, что слушание бесконечных псалмов, икосов и прокимнов, декларируемых безучастным священником, вынужденным приехать из собственных элитных покоев на машине S-класса, явно вызовет на моем лице усмешку, непонятую большинством из присутствующих. Поэтому, найдя возле огороженного храма автомобиль Кедо, я присел на его капот, глядя на переливающиеся купола, с виду сделанные из чистого золота.

За очерчивающим территорию церковных владений ограждением, возле калитки которого сидят несколько нищих, побирающихся у прихожан, рассчитывая на их православную мораль и добродетель, находятся несколько арендованных желтых микроавтобусов. Это окончательно вынуждает меня примерить амплуа антихриста, отказавшегося хотя бы попытаться ступить на священные владения. Я не боялся ни кары божьей, ни гиены огненной, меня до чертиков страшила планида оказаться одной из сардин в железной четырехколесной банке. Уж лучше я побуду приспешником дьявола, заплатив за это своей участью в будущем, но побываю в комфорте проветриваемого автомобиля уже сейчас.