скачать книгу бесплатно
– Нет, я купил, чтобы изучить механизм этих бомб немецкого производства.
– Сколько их у вас?
– Две, – отвечал Берар.
– Извините, их три, – вежливо заметил Корбин.
– Неправда? Неправда! – заспорил Берар.
– Вы говорите, что их три? – обратился комиссар к Корбину.
– В шкафу сыро, и эти бомбы могли заржаветь, мы их покрыли слоем масла.
– Отвечайте на мой вопрос!
– Прошу прощения. На доске шкафа виден маслянистый отпечаток третьей бомбы.
– Нет ничего удивительного: мы могли переложить одну из бомб с одного места на другое, – возразила Жанна.
– Извините, – сказал Корбин. – След от третьей бомбы гораздо меньше, оставленных двумя другими.
Комиссар встал. Он казался уже другим человеком. Очарование исчезло.
– Я сейчас сам все там осмотрю, – сказал он тихо, и, сопровождаемый Бераром, пошел в переднюю.
Несколько минут было достаточно, чтобы увериться в словах своего помощника. Он отдал приказание запереть шкаф и чемоданы, полные книг и химических материалов. В то же время секретарь собирал бумаги и письма Берара, вместе с черновиком письма, адресованного князю Лавизину. А затем запечатал этот пакет, предназначенный для следователя, чтобы передать ему документы в целости и сохранности.
Жанна стояла молча, обняв отца, смотрела на то, что происходит. Когда она заметила, что комиссар делает какой-то знак Корбину, подошла к комиссару и сказала ему:
– Если вы отправляете моего отца в тюрьму, умоляю вас, позвольте мне последовать за ним.
– Успокойтесь сударыня, ваш отец проведет остаток ночи у себя, возле вас, но за ним будут присматривать агенты.
– А завтра? – спросила Жанна.
– Завтра правосудие исполнит свой долг, как я выполнил свой.
– И я исполню свой, защищая его до конца моей жизни! – вскрикнула Жанна, обняв убитого горем отца.
Глава XVIII
Немногие помнят эту историю, хотя она в свое время наделала много шума. Париж забывчив: уже завтра он забудет то, что творилось сегодня. Он спокойно переходит от одной новости к другой и не может надолго сосредоточиться на одной теме.
Со своей стороны, мы считаем, что должны напомнить, насколько это возможно, об этой истории. Поскольку она основана на реальных фактах, измените имена главных героев, измените некоторые детали, и те, у кого будет соблазн вспомнить, найдут эти факты. Мы не сожалеем об этом, ведь нас вынуждают так поступать чувство приличия и уважение к некоторым трагедиям.
Уж слишком необыкновенная была эта история, и слишком долго она занимала внимание общественности. На протяжении целой недели, во всех слоях общества только и говорили, что об убийстве князя Лавизина. Имя жертвы, хорошо известное в высшем обществе, таинственный мотив преступления, необычный характер обвиняемого, в котором сочетались мечтатель и ученый, наконец, слухи о поразительной красоте Жанны возбуждали всеобщее любопытство и удивление.
Многие видели в этом убийстве нечто политическое, потому что князь Лавизин, в бытность свою в России жестоко преследовал анархистов. Связанные с этим угрозы и отъезд князя из Санкт-Петербурга, где он опасался за свою жизнь. Но следственный пристав, которому было поручено это дело, видел в нем самое обыкновенное убийство, личную месть. Он сразу отказался от версии по политическим мотивам.
Между тем, Жанна энергично защищала отца. В эту защиту она вложила свое сердце, ум и душу. Ее несколько раз выслушивал судебный следователь и позволил ей оспаривать все пункты обвинения. Но ни ее красноречие, ни ум, ни поразительная красота не принесли никакой пользы обвиняемому. В глазах судей Берар – неудачник, которому в жизни ничего не удалось добиться, больной, раздраженный своей бедностью и несчастьем, ревнующий к счастью и богатству других, в минуту раздражительности убил князя Лавизина. Они не хотели рассматривать это дело в политической плоскости и переносили его в социальную сферу. Также отказывались видеть в Бераре анархиста, зато делали из него своего рода социалиста, еще более опасного, поскольку он замкнулся в себе.
В то же время обвинение намекало на то, что месть, возможно, была не единственным мотивом преступления, смерть князя избавила Берара от преследований, от строгих взысканий, по крайней мере, на тот момент. Он оставался в своем доме, и на следующий день его мебель не продали, у него было время расплатиться а, возможно, никогда не выплачивать долг, если наследники проявят снисхождение.
Это было настолько очевидно, что сомневаться или подозревать кого-либо другого, было бы даже безрассудно. Только один человек в Париже имел основание смотреть на убийство князя Лавизина с другой точки зрения, – этот человек был барон де Мерье. Он также верил в виновность Берара, но вместе с тем ему приходила в голову мысль, не был ли Берар только слепым орудием для совершения преступления в руках других. Эта мысль так занимала его, что он даже нанес визит князю Орсилову, к тому моменту уже вернувшемуся в Париж.
– Не правду ли я говорил вам, что князь Лавизин проживет не долго? – встретил Орсилов барона подобным вопросом.
– Его убили политические враги? Как вы думаете?
– Не думаю, – отвечал князь Орсилов. – Их опередил этот безумный Берар, доведенный до отчаяния его суровостью. Князь проявил такую же неумолимость, строгость и жестокость в частном деле, какую выказывал занимаясь политическими делами в России. Да что вам за дело до того, как и кем убит князь. Он умер, княгиня вдова, и через год-два вы женитесь на ней.
– А вы думаете это так просто?
– Для вас – да. Она способна на любую глупость ради любви к вам.
– Что вы об этом знаете?
– Я знаю все. Благодаря этой смерти, – продолжал князь с невозмутимым хладнокровием, – наше «общее» дело пойдет отлично. Пятьдесят миллионов почти в наших руках, поэтому я считаю необходимым вручить вам завтра новую ссуду.
Князь и барон учтиво раскланялись.
Глава XIX
С самого утра, в судебной палате шло разбирательство дела Берара.
Но сейчас уже восемь часов вечера. Прикрепленная к потолку бронзовая люстра, слабо освещает большой зал. Воздух тяжелый и удушливый от тесноты в зале. Публике было почти невозможно проникнуть в зал заседаний, но никакие полицейские заграждения не могли остановить ее. Места брались с бою. Кресла отведенные для свидетелей, для нескольких привилегированных лиц, были заняты простой публикой. На скамье адвокатов, на скамье журналистов сидели незнакомые люди. На возвышении, позади председателя и членов суда разместилось порядка пятидесяти человек из числа депутатов, сенаторов. Дамы высшего круга, преимущественно русские, едва могли добраться до решетки, отделяющей публику от свидетелей. Многие разместились возле адвоката, и эта толпа, состоящая из разнородных элементов, утомленная долгими дебатами, раздраженная, взволнованная, находится в крайней степени возбуждения. Она внимательно ждет последнего слова председателя. Адвокат говорит свою последнюю речь горячо и красноречиво. Он изыскивает малейшие обстоятельства, чтобы доказать невиновность своего клиента, убеждает судей обратить внимание на его возраст и семейное положение… Подсудимый, бледный, измученный, очевидно сильно страдая и тщетно старается избежать любопытных взглядов публики. Но он – центр, около которого вращались не только взгляды, но даже мысли и чувства толпы… Разбитый, уничтоженный несчастьем, он находил единственную отраду, взглянув на дочь. Полная энергии Жанна, беспрестанно напоминала ему по ходу процесса: «Отвечай! Протестуй! Защищайся!» Эта молодая девушка, несмотря ни на что, сохранила присутствие духа, энергию и хладнокровие. Она искала факты, давала советы адвокату и ободряла отца, не редко позволяла перечить даже прокурору республики. Публика, присяжные, свидетели, судьи, все восхищались ее красотой, и еще больше удивлялись ее энергии и уму.
Наконец закончив свою речь, председатель обратился к присяжным и предложил им вопрос: «виновен ли Жан Берар, пятидесяти двух лет, в преднамеренном убийстве русского подданного, князя Лавизина». Напоминая о необходимости соблюдать клятву, не предавать интересы общества или обвиняемого и свободно высказывать свое мнение.
Присяжные удалились в совещательную комнату. Прошло полчаса, час… наконец, раздался звон колокольчика. В зале воцарилась мертвая тишина… Председатель спросил присяжных о результатах их совещания. Старшина присяжных встал и, положа руку на сердце, сказал взволнованным голосом: «Да, виновен, но заслуживает снисхождения». По залу пробежала волна ропота. Публика явно волновалась. Взволнованная Жанна хотела что-то сказать, но защитник взял ее за руку и умолял успокоиться. Ввели подсудимого. Один взгляд, брошенный на дочь, позволил ему догадаться о своей грустной участи. Председатель предоставил подсудимому последнее слово, но Берар молчал. Тогда председатель встал и громко объявил приговор. «На каторжные работы, пожизненно». Бледная, со сверкающими глазами Жанна поднялась со своего места и, обращаясь к присутствующим, сказала дрожащим голосом:
– Господа, вы обвинили невинного!
Глава XX
Судебные прения окончились так поздно, что Жанна не могла получить разрешение повидаться с отцом в тот вечер. Тем не менее она отправилась в Консьержери, и попытался договориться. Только тюремные правила не допускают посещение в ночное время. Измученная физически и нравственно, она вернулась в свою новую квартиру, на улице Сент-Оноре.
После ареста ее отца у нее не хватило смелости вернуться в дом на бульваре Курсель. Одна, лишенная отца, она ушла, оставив мебель и другие предметы, которые напоминали ей о более счастливом времени в ее жизни на усмотрение правосудия, полиции и судебных приставов, забрав с собой только несколько портретов, несколько памятных и бесполезных сувениров, на которые люди закона не обратили внимания.
Несколько последних месяцев она буквально жила в здании суда, в доме адвоката, а затем в Консьержери. Девушка полностью посвятила себя защите своего отца, с одной мыслью: доказать невиновность, спасти.
Увы! Все ее усилия привели к ужасному приговору.
А потому она не смогла уснуть той ночью. Успех, радость, возможно, тоже не давали бы ей заснуть, но боль уничтожала ее. Она упала побежденная, разбитая на кровать и пыталась заснуть и забыться на несколько часов, получить несколько часов отдыха, о котором она давно забыла, но не могла… не давали ее растревоженные нервы, ее мучительное воображение, лихорадка мыслей, которая пожирала ее, на протяжении трех последних месяцев.
Какой ужасный финал! Все было кончено, отец был обречен, его должны отправить за океан, подальше от нее! Он обречен на самую убийственную, бесконечную работу, ученый человек! Обречен жить с преступниками, несчастный, такой добрый, такой застенчивый, такой нежный! Приговорен к тому, чтобы его заживо похоронили в могиле!
А какое будущее ее ждет! Осталась одна на свете. Потому что она не знала ни родственников, ни подруг. Ее отец жил очень уединенно, и она всегда жила с ним, рядом и благодаря ему!
А материальная жизнь, хлеб насущный – как его обеспечить, когда ее последние запасы, сто франков закончатся?
Она надеялась найти работу, давать уроки, или устроиться, например, учительницей? Но кто осмелится доверить своих детей Жанне Берар, дочери убийцы, каторжника?
Сидя на стуле посреди комнаты, скрестив руки на груди, неподвижно вперив взгляд в одну точку, она размышляла об этом и на мгновение мелькнула мысль о самоубийстве… Но нет! Нет! Она не имеет на это права! Ей все еще нужно защищать его, попытаться смягчить его положение, помочь ему перенести его несчастье. Она не могла отказаться от того, кого ей доверила мать, от того, кого ей нравилось называть своим большим ребенком. Ей нужно было победить свои слабости, стряхнуть с себя оцепенение, вернуть себе энергию, жить для него.
Наступало утро. Она вдруг встала, стремительно оделась. Ей захотелось увидеть его, увидеть немедленно, у тюремщиков не хватило бы жестокости снова закрыть перед ней дверь тюрьмы. Неожиданный звонок в дверь заставил ее остановиться. Может быть адвокат, который, из милосердия, пришел, чтобы принести ей несколько слов утешения.
Она открыла дверь.
На пороге стоял незнакомый мужчина лет тридцати двух-тридцати пяти, высокий, стройный, элегантно одетый, с отличными манерами и прямым взглядом.
– Кто вы и что вам угодно? – спросила она гостя.
– Я, сэр Уильям Хэнли Гардинер, – робко и почтительно ответил незнакомец с легким английским акцентом.
– Я не имею удовольствия быть знакомой…
– Вы не знаете Уильяма Гардинера из Нью-Йорка?
Повторенное дважды, это имя поразило ее. Жанна вспомнила, что кто-то произносил при ней это имя, но ей было не до гостей.
– Простите, ваше имя мне не известно, и я очень спешу…
– Вы, наверное, собираетесь повидаться с вашим отцом?
– Да!
– Что ж, это в его же интересах, отложите на несколько минут, ваш визит… я хочу поговорить с вами о нем.
– О нем?
– Да, предложить вам спасти его.
Глава XXI
Жанна, в изумлении провела гостя в крошечную комнату, служившую одновременно столовой, прихожей и гостиной, и, указав ему на единственный свободный стул, просила назвать причину его визита. Сэр Хэнли Гардинер сел, вытянул свои длинные ноги, которые он, видимо, не знал куда девать, и ответил:
– Понимаю, сударыня, ваше нетерпение, и очень хочу поскорее удовлетворить его. Но предложение не имеет никакой ценности и не внушало бы вам ни малейшего доверия, если я сперва не расскажу о себе.
– Я слушаю вас
– Я имею счастье или несчастье быть одним из самых богатых людей во всем мире. Я точно не знаю, какова цифра моего состояния, но один из Ротшильдов, недавно сказал мне: «Сэр Хэнли Гардинер, я полагаю, что вы богаче нас».
– Зачем вы мне это говорите? – прервала его Жанна.
– Не подумайте, что я говорю об этом из хвастовства. Но если вы узнаете обо мне подробнее, то убедитесь, что я не только не горжусь моим состоянием, напротив, это сильно стесняет меня, и самое ужасное, что мое состояние растет с каждым днем. Я издаю три больших журнала в Соединенных Штатах. Издание дает мне от двенадцати до пятнадцати тысяч франков ежедневно… я не могу их даже потратить, а они ежегодно увеличивают и без того гротескный капитал.
Ей не терпелось повидаться со своим отцом, а потому она явно нервничала, и наконец прервала его, словами:
– Понимаю, – вы богаты, очень богаты… умоляю, что дальше?
– Дальше, – продолжал гость, собираясь скрестить ноги. – Вчера мне пришла в голову идея, отправиться в судебную палату, чтобы присутствовать во время суда над вашим отцом. Я был заинтересован когда случайно увидел у своих редакторов материал, хотел выяснить, как они работают, хорошо ли они делают свое дело и готовят для отправки в Америку сенсационный материал… а также я надеялся немного развлечься… мне ведь нужно развлекаться, особенно когда одолевает скука.
– Вы называете это развлечением? – сказала она. – Смотреть, как судят несчастного!
– Я не знал вашего отца раньше и просто отправился в суд посмотреть на осуждение обыкновенного убийцы… Я приехал довольно рано, хотя у здания суда была уже огромная толпа, но передав свою карточку председателю присяжных, смог занять место как раз против обвиняемого.
– И вы развлеклись? – с горечью заметила Жанна.
– Нет, мадемуазель, нет! Сначала я заинтересовался процессом, но потом был тронут до глубины души. Когда я вгляделся в лицо вашего отца, услышал его голос, то сказал себе: «французское правосудие думает, что оно лучшее в мире и часто смеется над американским, но сегодня оно совершает непростительную ошибку. Этот человек невиновен!»
– Не правда ли? – вскричала Жанна, подвигаясь к сэру Гардинеру.
– Затем вас вызывают, как свидетельницу и… не хмурьтесь, я не намерен говорить комплименты, я вижу в вас только убитую горем дочь, достойную всякого уважения… Слушая вас, наблюдая за вами, думаю: «Она искренна. Она знает, что ее отец невиновен и хочет спасти его, любой ценой».
– Это правда? Если бы он был виновен, я бы защищала его, наверное, но совсем другим образом.
– Вы не вложили бы в защиту всю вашу душу, – подхватил он, – вы нашли акценты, которые взволновали меня до глубины души. Судьи не поняли этого… присяжные, публика.
– А вы? Вы поняли?
– Конечно.
– Благодарю вас, – сказала молодая девушка. – Если бы вы пришли сюда только ради того, чтобы сказать мне об этом, я вам очень благодарна.
– Но я пришел по другому поводу!
Глава XXII
Сэр Хэнли Гардинер снова подобрал свои длинные разъезжающиеся ноги и продолжил английским акцентом, который не имел ничего неприятного, но только увеличивал оригинальность американского Ротшильда.
– Из всего, слышанного на суде, я сделал заключение, что свидетели ошибались. Я твердил себе: «Они ошибаются, они сошли с ума». Вскоре выступил генеральный прокурор, но обвинительная речь превратила честного труженика в ленивца и негодяя, и наконец, в преступника. Я все время следил за вами и видел, чего вам стоило выслушивать подобную несправедливость. Я не спускал с вас глаз, я читал все ваши мыли на вашем лице: кровь то приливала к вашим щекам, а затем вы внезапно бледнели, а по телу пробежала дрожь… я видел момент, когда ваше возмущение вот-вот вспыхнет… мне кажется, я с трудом сдерживал свое.
– Спасибо, сэр.
– Когда заговорил адвокат, его слова проникли мне в душу, так они были теплы и искренни. Какие хорошие вещи он им сказал! … казалось он открыл им глаза!.. храбрый человек, отличный человек!.. Я с удовольствием пожал ему руку во время перерыва и сказал: «до сих пор, я избегал процессов, но теперь если буду вести их, хотел бы, чтобы вы защищали мои интересы…»
– Продолжайте, продолжайте, – нетерпеливо сказала Жанна, внимательно вглядываяс на него возможно впервые, с тех пор, как он появился здесь.
– С каким нетерпением ждал я и приговора присяжных… и жестокий вердикт поразил меня. Я готов был закричать вместе с вами: « Господа! Вы осудили невинного!» Я не закричал это на суде, но голос мой услышит целый континент. Вы читаете по-английски?
– Читаю.
– Вот копия с депеши, посланной вчера вечером в Соединенные штаты.
Жанна прочла:
«Жан Берар, обвиняемый в убийстве русского подданного князя Лавизина, приговорен к каторжным работам без срока. Жан Берар „не виновен“. Это очевидно».
