Журнал «Парус» №81, 2020 г.

Ирина Калус, Тамара Пирогова, Валентина Донскова, Анвар Касимов, Николай Смирнов, Дмитрий Кузнецов, Евгений Чеканов, Юлия Сытина, Алексей Котов, Наталья Кравцова, Александр Савельев, Татьяна Ливанова, Василий Басалаев, Наталия Матлина, Михаил Назаров, Вячеслав Александров, Василий Костерин, Борис Колесов, Виктор Сбитнев, Геннадий Гусаченко, Иван Марковский, Дмитрий Беличенко, Иван Жилкин

Журнал «Парус» №81, 2020 г.

Цитата

Константин ПАУСТОВСКИЙ

Есть много признаков весны, но один из самых верных – это пристальное и радостное внимание, пробуждающееся в человеке к каждой лопнувшей почке, к каждому еще бледному и сморщенному листку, к каждой капле воды, слетевшей наискось с крыши и на мгновение блеснувшей в глазах, как маленькое белое солнце.

Вешние воды. 1953.

Художественное слово: поэзия

Тамара ПИРОГОВА. Весны веселые капризы

***

Зима уставшая уходит.

Прощай, студеная пора.

Как смело солнце колобродит! —

Вовсю капель звенит с утра.

И до весны всего неделя,

И светом полнится земля,

И призрак юного апреля

Обходит снежные поля…

***

Как сегодня Сретенье сияет!

Солнышко на небе и в душе.

Этот день так много обещает…

Дух Воскресный царствует уже!

***

Морозит и ночью, и днем,

Как будто весне не до марта.

Туманом закрыт окоем…

Весне не хватает азарта!

И мне не хватает тепла

И песенок милой пичуги,

Что время свое проспала…

Опять загостилась на юге?

***

Печальная, холодная весна:

И снег, и дождь, и слякоть по колено…

Что дальше – перспектива неясна.

Так будет ли в природе перемена?

Раскроются ли почки, наконец,

Наденут ли сады наряд свой пышный

И запищит ли в гнездышке птенец?

О том молчит пока и сам Всевышний…

***

Весны веселые капризы

Нам снова надо пережить.

В слезах сосулек – крыш карнизы…

Но вьюгам хочется кружить!

Температурные качели

Бросают всех в озноб и в жар.

Зато какая легкость в теле!

Зато какой в душе пожар!

Сверкают наледи и лужи…

Весне простим лукавый ход.

Пускай и ежится от стужи,

Но всё бодрей глядит народ!

***

Природу март морочит —

Морозец ей послал,

И весело хохочет,

Напорист и удал.

Пускай озорничает —

Его привычен нрав!

Ведь каждый понимает:

Весенний месяц прав!

***

Ручьев бурливых суматоха

И ливней теплых суета…

Как будто новая эпоха,

Весна капризна и крута.

Но пятна темные проталин

Уже украсил первоцвет.

И вновь подснежники привстали,

Встречая смело белый свет…

***

Природа еще неказиста:

Буянит порою метель.

Но хор на деревьях неистов —

Все птахи вернулись в апрель.

Ликуют их звонкие трели

И будят листву и цветы.

Те песенки душу согрели —

И в сердце запели мечты…

***

Весна – мое желание.

Весна – мое прощение.

Весна – мое прощание.

Весна – мое стремление.

Весна – мое гадание.

Весна – мое терпение.

Весна – мое свидание.

Весна – мое смятение.

Весна – миг ожидания

И песенка сердечная.

Весна – мои страдания

И юность моя вечная.

***

Весна, открой свои шкатулки,

Достань сокровища свои:

И теплый день, и гомон гулкий,

И запах солнечной хвои!

Достань все россыпи сережек

И раздари березам их,

И вдоль оттаявших дорожек

Строкой ручья пиши свой стих!..

***

Дождем весенним

Земля омыта.

Он стал спасеньем:

Зима забыта!

В истоме нежной

Раскрыты почки,

И пьют безгрешно

Их запах строчки.

***

Весной усталый взгляд

Лукавей, веселее.

И лица все подряд

Становятся светлее.

Ушла эпоха вьюг,

Мы будем жить иначе!

Блестит капель вокруг

И мир от счастья плачет.

НА ПАСХУ

Таинственная ночь

И чудо Воскресенья…

Гоню сомненья прочь:

Он здесь, мой Дух спасенья!

В душе моей светло —

Звезда над ней сияет…

Две тыщи лет прошло,

А Бог не оставляет!

О ЖИЗНИ

Лишь попади в водоворот —

И грязь мгновенно засосет.

Лишь угоди в потоки лжи —

Попробуй имя удержи!

Споткнись нечаянно в дверях —

И за порогом встретишь страх…

Но чуть припомнишь слово Бога —

Придет счастливая подмога.

***

И снова наш мир удивился,

Очнувшись от зимнего сна!

На яблони снег опустился,

Нежна лепестков белизна.

И теплой метели кипенье —

Как Божье дыханье в садах…

Растает земное мгновенье,

Но вызреет вечность в плодах.

ЛИСТЬЯ

Вновь вырвались листья на волю,

Шумят на весеннем ветру.

И каждый вещает раздолью:

– Нет, я никогда не умру!

В прожилках – бурлящие соки

Разбуженной солнцем земли.

Недолги их летние сроки,

Но веру они – принесли.

***

Одуванчик приютился у дороги. —

И вот-вот его растопчут чьи-то ноги.

Но цветок сияет, не боится,

И лучатся золотистые ресницы.

Словно путника приветствует: «Потрогай,

А потом и уходи своей дорогой,

Уноси в душе по белу свету

Светлой радости весеннюю примету!»

***

В зеленой дымке тонут города,

Весна туманит улицы и души.

Дождей прозрачных светится вода

И полнятся величественно лужи.

И радуется каменная плоть

Тепла и ветра солнечным потокам.

Видать, не забывает нас Господь,

Коль зрит на землю просветлевшим оком!

Дмитрий КУЗНЕЦОВ. В России когда-то жил маленький ангел

WINTER LOVE

Беспечные песни о детстве, о девстве

Уже не звучат по окрестным лугам.

Зима в королевстве, зима в королевстве,

Всё отдано стуже и белым снегам.

Но снова в чертоги волшебного леса

По хрупкому мостику сказочных дней

Из замковой башни выходит принцесса,

И мех горностая искрится на ней.

В чудесных глазах оживают баллады,

Легенды и были минувших времён,

Пиры и турниры, балы и парады,

Стихи менестрелей и шелест знамён.

О, эти глаза, это светлое пламя! —

В них радость и тайна, надежда и боль.

И зимнее небо, как белое знамя,

Сжигает фатально огонь голубой.

***

Аддис-Абеба, Эзбекие,

Чужого неба пёстрый зонт…

Мне с детства трубы заводские

Перекрывали горизонт.

Малометражная квартира,

Крупнопанельные дома.

Но – оставалась карта мира

И мир волшебный синема,

Но Пушкин был и был Дюма,

В томах Брет Гарта и Шекспира

Жила Романтика сама!

Звучали музыка и слово,

Вскипали радость и беда,

И лишь героев Гумилёва

Не знал я в детские года.

До них бесчисленные мили

Легли в столетии моём.

А трубы чёрные дымили,

Темнел свинцовый окоём.

И только в девятнадцать лет,

Сломав запреты и границы,

У горизонта дымный след

Стал следом Божьей колесницы.

Я это видел наяву,

Когда, – до шага помню это! —

Через дождливую Москву

Нёс, словно шпагу, том поэта,

Приобретённый в три цены

На месте явно незаконном…

О, детства радужные сны,

Дым в перекрестии оконном!

О, жизни будущий экспромт,

Где встретят новые, другие,

Чужого неба пёстрый зонт,

Аддис-Абебу, Эзбекие!

Без хлеба можно жить и без

Чудес искусственных и вздорных,

Но – невозможно без небес

Божественных и стихотворных.

***

Всё начиналось, как страшная сказка,

Как роковое пари.

Мы уходили из Новочеркасска

В саване бледной зари.

Русской Вандеи победная воля,

Мести разящая сталь,

Шли мы, зверея от ветра и боли,

В злую, слепящую даль.

Шли сквозь пургу, но к весне уносили

В год восемнадцатый свой

Веру России, надежду России…

И в белизне снеговой

Гибельный вихорь вселенского гона

Нас закружил навсегда,

Призрачный блеск золотого погона

Слился с сиянием льда.

Солнце Империи кануло где-то

В дикой метельной пыли,

И по щекам у мальчишки кадета

Взрослые слёзы текли.

Только, как вспышка мятежного блица,

Грезились нам в синеве

Питерских барышень нежные лица,

Яхты на сонной Неве.

С грёзою той мы теперь умираем.

Рока печать тяжела!

Грозной чертой между адом и раем

Наша дорога легла.

Но у предела невидимой грани,

В тихом, небесном краю,

Те, кто упал, застывая в буране,

Молят о тех, кто в строю.

Пламя над Курском, бои за Ростовом.

В зареве колокол бьёт.

Знаменем русским в походе крестовом

Молодость наша встаёт.

Кто же твердит, что, утратив победу,

Мы опустили штыки?

Век пролетит – и по прежнему следу

Новые выйдут полки.

Так же к затворам потянутся пальцы,

Хрипло зальется труба,

Двинется в такт пулеметного вальса

Странная дама Судьба.

И на столетья останутся с нами,

В вечность врезаясь свинцом —

Белая гвардия, русское знамя,

Меч под терновым венцом.

БАЛЛАДА О РУССКОЙ СУДЬБЕ

Светлой памяти В.В. Звегинцова

Солдатики и пушки,

Обломок палаша…

Военные игрушки

В руках у малыша.

И сам-то он упрямо

Лишь учится ходить,

Но если рядом мама,

Его не победить.

А где-то за Двиною —

Окопы и пурга,

Там тешится войною

Безносая карга,

Грозя косой и ямой,

Не ведая, что тут

Её – Прекрасной дамой

Уже полвека ждут.

Она ворвётся зверем,

Растлением дыша,

И выкинет за двери

Из дома малыша,

Чтоб вечным эмигрантом

Он помнил даму ту

В шинели с красным бантом,

С цигаркою во рту.

С тех пор промчались годы,

Сменились времена,

Но призраком свободы

Чужая сторона

Его не обольстила.

В реальности иной,

Все помыслы и силы

Отдав земле родной, —

В Стокгольме и Стамбуле,

В сумятице людей,

В разноголосом гуле

Парижских площадей

Он верил, что найдётся,

Пусть очень далеко,

Тот дом, где сердце бьётся

Младенчески легко.

…А те, кто жить решили

Без Бога и Царя,

Себя передушили,

Построив лагеря.

Такие жизни, право,

Не стоят и грошей,

Из них – одна отрава

Для новых малышей…

***

В России когда-то жил маленький ангел,

Растерзанный силами слуг сатаны, —

С той страшной поры лишь ракеты и танки

Хранители нашей бескрылой страны.

КАЖДОМУ СВОЁ

Я пью за здоровье немногих…

П. Вяземский

Да, все мы, право, не герои.

Но что поделать, век такой.

Я на друзей смотрю порою

И с удивленьем, и с тоской.

Они теперь не те, что раньше,

Пришли к иному рубежу,

И что-то с ними будет дальше…

А что? – ума не приложу.

Подобно мякоти в арбузе

Один в писательском союзе

Уж покраснел: сей цвет зари —

Надёжный путь в секретари.

Другой, зелёный от запоя,

Уже ни мёртвый, ни живой,

Ушёл с безликою толпою,

Качнув упрямой головой.

А третий, злой и закалённый

В житейской мелочной борьбе, —

Нет, он не красный, не зелёный,

Он никакой, сам по себе.

И вот в сознанье оробелом

Сжигаю прошлое дотла:

Неужто я остался белым

Один из общего числа?

Да нет, я вовсе не святой.

Во мне морали пуританской —

Как у гусарского рубаки.

А не меняюсь потому,

Что до сих пор живу на той,

На той единственной, гражданской,

И, кроме белого, во мраке

Иного цвета не приму.

Иной судьбы, иного цвета

Мне в смутном мире не дано.

Друзья мои, конечно, это

Для вас и глупо, и смешно.

Но, отвергая ваши тропы,

Своей тропой пойду и я.

В расстрельном рву, у Перекопа,

Ещё хрипит душа моя.

***

Я помню старый барский дом,

В России их уже немного,

Хранивший меж столетних лип

И женский смех, и детский страх.

За ржавым, высохшим прудом

Лежала пыльная дорога,

И слышался скрипучий всхлип

Дверей на темных этажах.

Мне было грустно в этот час

И от увиденного больно,

И чудилось, как будто я,

Птенец, упавший из гнезда,

Душою в прошлое умчась,

Ищу потерянный невольно

Свой кров, где дружная семья

Живёт счастливые года.

Не оттого ли я люблю

Следы имперского величья,

Что красота дворянских гнёзд

В них так печальна и тиха?

Я боль свою не утолю,

Поскольку боль моя – не птичья,

Но в прошлое построю мост

Из строк прощального стиха.

***

Восторгом разливая

Победный полонез,

Музыка полковая

Взлетает до небес.

Имперская столица

Вся в золоте икон.

И матушка Царица

Выходит на балкон:

Узоры позумента,

Алмазы и парча,

Андреевская лента

Струится от плеча,

Взор, холоден и важен,

Решимостью горит…

Не зря обескуражен

Вчерашний фаворит:

Властительные очи

Пощады не дают,

Бежать бы что есть мочи

В спасительный приют,

Где блеском фейерверка

Расцвечена река,

Цыганская венгерка

Беспечна и легка…

Но не уйти из ряда

Камзолов и ливрей

От царственного взгляда,

Что лезвия острей.

***

Безнадёжно любя, я вздохну поутру,

Как бывалый поручик в отставке:

– Целовать бы тебя на балтийском ветру

Где-нибудь у Лебяжьей канавки!

Только ты от меня далека, далека…

И летят в заоконном дожде

Петербургского дня корабли-облака,

Будто яхты по сонной воде.

Петербургского дня голубые струи

Прожигают туман над Невой…

Но тревожат меня – нет, не губы твои —

Просто капли воды дождевой.

Я мгновенную боль доверяю перу,

Составляя любви логарифм:

Целоваться с тобой на балтийском ветру

Можно только в сплетении рифм.

Валентина ДОНСКОВА. Соловьиная песнь в судьбе

ДЕРЕЗА

Неба пурпур и бирюза,

Рыжий плёс, ивняка кусты…

Желтоглазая дереза,

Пахнут мёдом твои цветы!

Из-под тёмных витых корней

Родничок-непоседа бьёт,

Средь колючих твоих ветвей

Соловьиная песнь живёт.

Шелестящей стеной камыш,

Страстной неги полна земля,

Что ж ты, сердце моё, болишь,

Что ж ты плачешь, душа моя?!

Тёмной ночью в моём саду

Плакал сыч, как дитя, навзрыд,

Замутилась вода в пруду,

Жаба гулко в камнях кричит.

С золотым хохолком удод

Свил гнездо под стрехой в углу.

Говорит хуторской народ:

Это, в общем-то, не к добру…

Говорят, опустеет дом,

Зарастёт, одичает сад,

Все, один за одним, уйдём

И никто не придёт назад…

Наваждение злых примет

Отряхну и приду к тебе.

Цвет листвы – серебристый свет.

Стойкость в бурях минувших лет —

Соловьиная песнь в судьбе.

Солнце бьёт сквозь листву в глаза,

Ветерок теребит кусты,

Желтоглазая дереза,

Пахнут мёдом твои цветы…

***

О, этот чудный миг,

Когда в руке рука,

Когда к губам прильну

Горячими губами —

Как будто упадут

Под ноги облака,

И далеко земля —

Внизу – под облаками…

***

Ночь. Луна. Безбрежно небо.

Я иду к тебе.

Перепутал быль и небыль

Ты в моей судьбе.

Некрасива, недостойна —

Знаю, повезло.

Совесть спит во мне спокойно,

Разуму назло.

В лунном призрачном сиянье

Я иду спеша.

Замирает в ожиданье

Трепетном душа.

Ночь встречает звездопадом

Зарожденье дня,

Даже здесь, когда ты рядом,

Я ищу тебя.

***

Не знаешь ты, как я тебя люблю.

Как жадно взгляд случайный твой ловлю.

Как больно мне, и горько, и обидно,

Что всё тебя ищу, да всё тебя не видно.

И кажется, уж лучше б не родиться,

Чем этой горькою любовью отравиться.

НЕУДАЧА

Говоришь: «Не отступлюсь!

Не оставлю! Не отстану!»

Только я ведь не боюсь

Ни обиды, ни обмана.

Чтобы жажду утолить,

Лишь прильну к губам губами,

Не стараюсь угодить

Ни словами, ни делами.

Слышишь? В роще соловьи…

Помолчи…. Не то заплачу…

Быть неравною в любви —

Горше нету неудачи…

КАЗАКИ

Совесть – побудка. Время – горнист.

В грозных зарницах небо.

Ржанье коней, голоса и свист.

Запах ржаного хлеба.

Племя казачье! Сары-азман!

Племя отваги редкой!

В Старой степи спят по холмам

Кости далеких предков.

Родина наша – вольная степь,

В алых тюльпанах поле.

Принципы – выстоять и суметь,

Верность, отвага, воля!

Ветер веков не разметал

Сердце казачье (в битве – металл!).

Вечный попутчик – время,

Сердце казачье – пламя в любви.

Вера – казачье знамя!

Племя казачье, вечно живи,

Сил не теряй с годами.

Совесть – побудка! Время – горнист!

Звездный колючий ветер.

Племя казачье, крепко держись

В слове – в седле – на свете!

***

Не сказал ты мне «люблю»,

Только – «нравишься» и «тянет».

Что ж! И это я стерплю,

Только чуть больнее станет.

Мне больней, зато тебе

Легче сладить с наважденьем,

Страсти лёгким отраженьем

Я мелькну в твоей судьбе…

СЧАСТЬЕ

Жаркий полдень. В глуши сосняка

Терпко пахнет от хвои нависшей.

Тишина как печаль глубока —

Даже птичьего пенья не слышно.

С загорелых, упругих стволов

Не слетит чешуя золотая,

Лес молчит, а над ним облаков

Златоверхая, лёгкая стая

Плавно кружится в небе пустом,

Подставляя бока освещенью.

Столько жизни в пейзаже простом!

Сколько красок! Какое мученье!

Я почти не могу говорить

О живой красоте поднебесья…

Если б птицею к облаку взмыть

С искрометною звонкою песней!

Но тогда бы, пожалуй, опять

Оказалось, что этого мало.

Если б вдруг научилась летать,

Мне б чего-то опять не хватало.

Счастье с поиском век сплетено,

А иначе и не было б счастья.

Надоело бы людям оно,

Новизну потеряв, в одночасье.

ВДОВА

Лишь утро займётся,

Забрезжит едва,

В постели проснётся

Седая вдова.

Начистит картошки,

Накрошит капусту,

И печь, как машину,

В работу запустит.

Поставит кастрюлю

И чайник на печь

И примется булочки

В коробе печь.

Нажарит картошки

Наварит компот,

А белое утро

Стоит у ворот.

Вот кур накормила,

И выгнала уток,

И вынесла пойло

Свинушке в закуток.

Потом разбудила

Трёх школьниц-девчонок,

Ворчала, что те

Непроворны спросонок.

Кормила и в школу

Девчат провожала.

На сердце печаль,

Словно морось, лежала.

Своих не случилось:

Не знает сама —

Жена иль невеста,

Но, в общем, вдова.

Ивана на фронт

После свадьбы призвали.

Ждала всю войну —

Похоронку прислали.

***

Средь голых опечаленных ветвей

Поёт сегодня птица – птица-ветер.

Закат в полнеба ярко-ал и светел —

Пой песню, ветер, ветер-снеговей.

Пусть снег засыплет мокрые поля,

Пусть белым пухом на леса осядет,

Устала жить у осени в осаде

Без ярких красок стылая земля.

***

Пахло сиренью утро,

Ветер шумел беспутный,

Пели всю ночь в округе

Шалые соловьи.

Встретились мы случайно,

И унесла я тайну:

Взгляд твой влюблённый, жаркий,

Клятву, слова любви.

В небе пылали зори,

В поле цвели зарницы.

Смолкли и улетели

За море соловьи.

Нет ни тоски, ни боли…

Лишь по ночам не спится,

Лишь не могу поверить

Больше словам любви.

***

Снова утро,

Снова солнце,

Снова ветви,

Снова ветер,

Снова звёзды на рассвете,

Снова счастье и весна,

Снова жёлтая луна,

Снова моря глубина…

…………………………

Снова сложены, как руки,

Нашей лодки два весла!

Художественное слово: проза

Анвар КАСИМОВ. Силуэт в окне

Рассказ

Не нужен нам берег турецкий,

Не нужен нам Франкфурт-на Майне.

Мы едем, мы едем, мы едем,

Едем, Jedem das Seine.

По мотивам Елизарова

В Казани я долго обитал в стандартной хрущевке-пятиэтажке, в доме номер 10 по улице 50 лет Октября. Мой сверстник, друг по двору и школе Рауль жил на пятом этаже того же дома. В мае 1969-го я, второклассник 72-й школы Казани, забежал в квартиру Рауля за одолженной тетрадкой (с детсадовских горшков мы с Раулем взаимоплагиатили домашние работы). Рауль еще сидел за столом, скрипел пером. Дело было вечером, делать было нечего, я подошел к окну. И обомлел.

Напротив нашего дома номер 10, параллельно ему, в полусотне метров, лицом к лицу стояла такая же пятиэтажка – дом номер 12. И в окне этого дома я увидел Ее Силуэт за тюлевой занавеской.

Прекрасная Незнакомка! Дары речи и соображения, и так-то скудные у меня тогда, мгновенно пропали. Потерял я и механическую мобильность. Кинк!

Рауль закончил передирание задания и затеребил меня: чего, мол, ты застыл, как столб? Я только промычал что-то, кивнув на Ее Силуэт.

Рауль мгновенно выдал:

– Энже Саттарова. Восьмой «бэ». Отличница. Этим летом едет в ГДР по обмену как лучший ученик Советского района Казани. КМС по фехтованию. Юношеская сборная Татарии. Папа – майор, летчик-испытатель. Не изъянься попусту, чушкарь.

«Чушкарь» – это была моя дворовая кличка такая. Я слушал вводную Рауля, но, ударенный током Ее очарования, эманациями из проема Ее окна, лишь болванно кивал головой.

На следующий день, после уроков, я дожидался Ее во дворе возле подъезда. Она бежала вприпрыжку из школы, перескакивая квадраты «классиков», расчерченные на чистом весеннем асфальте. Вблизи Она оказалась Ангелом, Кипридой, Грацией. Над белым бантом и колыхаемыми свежим бризом уголками красного галстука сияла аура Пуруши.

Я не доставал ей даже до плеча. Поднял к Ней свое прыщавое лицо и промычал:

– Э-э-э…

Она посмотрела сверху вниз, улыбнулась:

– Чего тебе, мальчик?

Я показал пальцем куда-то вверх и пробормотал:

– Я из десятого д-дома, тоже с п-пятого этажа…

Она взглянула на окна квартиры Рауля, снова на меня. Мягко улыбнулась и промолвила:

– Смотри окно, шкет…

И упорхнула в свой подъезд.

Несколько ночей я горько рыдал под одеялом, повторяя:

– Я тоже в-вырасту! И п-перестану заикаться!

Прошло ровно пятьдесят лет. В мае 2019-го я прихромал в «Пятерочку» и на сэкономленные пару сотен взял там по пенсионерской акции палку белорусской ливерной (той самой, которая в СССР стоила 47 коп. за кило), банку кильки в томате, пару баллонов «Раифской» и с одышкой, с передышками, стуча клюкой, потащился к Раулю.

Он уже лежал парализованный, дверь в его квартиру открыла мне сердобольная соседка по «клетке», тетя Аня. Древняя пенсионерка запричитала:

– Ты сам-то, Анвар, совсем худой да убогий! Сущий оборванец…

Протискиваясь заваленным хламом коридорчиком, я просипел в ответ:

– Тетя Аня, с моим Альцгеймером и шизофренией, по моим-то эпикризам на жальнике давно уж водворятися пора…

Вообще-то, в эту пору с Раулем мы встречались-перетирались часто, каждое лето. Дружно плелись в местную поликлинику, где молоденькая медсестра на регистратуре встречала нас весело-ободряющим: «Вы чье, старичье?». А потом растрюхивались по своим «диспансерам»: Рауль – в неврологию, я – в психиатрию (это были наши перевалочные на пути к Самосырову, к последнему приюту).