скачать книгу бесплатно
– Ну вот и здорово, вот и молодец, – приобняла она меня, после чего встала и вернулась на свой диван.
Марк смотрел на меня, а затем, раздражаясь, сказал:
– Ну и? Неужели было так трудно сразу согласиться?
– Тихо! – сказала ему Саша. – Успокойся. Для этого он и согласился. Так что всё, давай, расслабься.
– Ладно! – сказал он, вздохнул и направил свой взгляд в окно.
Я хотел направить свой туда же, но раз оно уже занято, то делить один вид с Марком мне было мерзко, как было бы мерзко делить одну женщину.
– И что теперь? – спросила Света.
– Ждём минут сорок, потом всё будет, – ответил Марк ей.
– Опять ждать? Да ебать… – расстроилась она.
Мы сидели молча. Я закрыл глаза и пытался отстраниться от факта, что сейчас я почти добровольно принял говно. Ну, почти добровольно за добровольно не считается. Какое-никакое сопротивление было. Так что, если б дело было не в употреблении говна, а в изнасиловании, то это бы, наверное, считалось бы изнасилованием. Я был почти насильно накормлен тем, чем быть накормлен не хотел. Почти насильно считается за насильно. Мой организм и мой дух был изнасилован двумя таблетками говна.
– Если что, то Игорь ещё дохуя этой штуки Мише скинул, так что потом можно будет ещё взять, если понравится настолько, – внезапно сказал Марк.
– Хорошо, – сказала Света и улыбнулась: – Ну, надеюсь, что понравится.
Они говорили ещё какой-то пустой разговор, на который я не обратил внимания. Я был погружён в себя, стараясь сдержать гнев, искрящийся в затылке. Гнев от всей этой ситуации. Я не думал типичный бред в духе «Как я мог это допустить?!», «Как такое могло случиться?!», не испытывал ненависти к себе, не злился на себя. Гнев мой был направлен на них, и я старался его подавить, но в то же время понимал, что он вполне оправдан.
– А когда твои родители возвращаются? Не боишься, что батя тебя застанет за организацией притона в их хате? – спросил я Марка.
Он посмотрел на меня, слегка занервничал, и сказал:
– Тебя это волновать не должно. Вернутся, когда вернутся. Я знаю, когда, поэтому не боюсь. Да и чего бояться? Они сами не прочь кокса бахнуть наверняка. А если и будут злиться… Я скажу: «Полусгнившие корни дают гнилые плоды», и всё.
– И после этого… Саша, сообщишь мне, когда похороны организуются, хорошо? – я посмотрел на неё.
– Да хватит уже! – крикнула она.
Мы замолчали, я перевёл взгляд на освободившийся вид окна, и мне было всё равно, если туда же будет смотреть Марк. Я тут первый. И это не изменится, пока я смотрю туда и считаю так.
И я смотрел так долго, слушая на фоне старые мультики о добрых вещах. Кто бы что ни говорил, но в советских мультиках есть какая-то атмосфера. Когда смотришь их, то, думая об их создателях, воспринимаешь их как людей, со всей душой подходящих к своей работе, и работой её не считающих. Что они с добрыми намерениями и помыслами, не тая в себе никакого зла, создавали эти мультики, вкладывая в них всю свою доброту и надежду, что дети и взрослые будут смотреть их с радостью и переймут всё тепло и добрый посыл. Возможно, это потому, что я смотрел их в детстве и поэтому они запомнились мне как что-то особенное. Не исключено. Но я так же не исключаю, что это мой подход к вещам, говорящий не исключать доброе намерение, а считать его всегда присутствующим и главенствующим в процессе производства чего угодно. Как тот мишка на обёртке конфеты. Я верю в добрую натуру людей, и что даже самые плохие вещи в истории людей, скорее всего, были сделаны по велению изначального благого намерения. Оружие? Ядерная бомба? Благое намерение иметь средство защиты. Наркотики? Благое намерение найти новые виды лекарств. Холокост? Тут сложнее… Благое намерение… спасти свою расу?.. Допустим. Просто потом часто всё идёт по пизде. Но изначально намерение благое. Даже в действиях моих друзей было благое намерение, когда они делали интереснее мой чай и давали мне таблетки. Но, как я уже сказал, изначально благое намерение часто идёт по пизде, особенно, когда оно касается взаимоотношений людей. Холокост, опять же, тому пример. Но мультики к этому не относятся. Добрые мультики всегда добрые.
Пока я думал обо всём этом и смотрел в окно, Марк, тем временем, уже сидел на диване со своей гитарой.
– Что сыграть? – спрашивал он у девочек, потому что мой ответ известен заранее: «Ничего».
– Что-нибудь интересное давай, – сказала Саша.
Он задумался на минуту-другую, потом сказал:
– Вот друг отца из Америки же привозит нам всякие нишятки?
– Ага, – Саша кивнула.
– Ну и музыку тоже привозит, диски там, пластинки?
– Так…
– И вот, может, помнишь, привёз когда-то диск с песнями Чарльза Мэнсона.
– Не помню.
– Как не помнишь? Я ж тебе тогда все уши прожужжал об этом!
– А-а-а… Да, ага, вспомнила, – махнула она рукой. – Ты тогда вообще не умолкал об этом.
– Я диск этот заслушал тогда до дыр. Несколько песен даже выучил. Ну и что думаешь? Достаточно интересная музыка? Песни сумасшедшего сектанта!
– Света, ты хочешь послушать их?
Света повернулась к ним:
– А они на английском?
– Ну да. Отчего бы Чарльз Мэнсон в Америке запел на русском?
«Если он настолько сумасшедший, то никого бы не удивило, если бы он запел в Америке на русском», – подумал я.
– Ну я не пойму ничего тогда, так что мне без разницы.
– Ну тебе понравится, я думаю. Просто хотя бы как звучит, – уверил её Марк и взялся за гитару.
Подрочив на ней всякие настроечные хуйни, он обхватился за неё, как, наверняка, Сашу никогда не обхватывал, – кажется, я уже шутил про это, – и начал что-то бряцать, напевая: «Претти гёрл, претти гёрл… Си-и-из ту экзист… Джаст… Кам эн сэй ю лав ми…».
Я смотрел на это, и я слушал это, пытаясь, наконец, найти музыку в этом… звучании. Но рваные судорожные звуки всё никак не могли соединиться в неё, оставляя меня с ощущением, что вот-вот, вот сейчас… И никогда. Слова же, сопутствующие этой музыке, тоже не объединялись в одну целую композицию, и каждая строка, предполагаемо выделяемая мной, как будто была обижена на остальные строки и отказывалась с ними работать. Как из разбитой кружки не попьёшь нормально чаю, а только заебёшься хлебать его из осколков маленькими порциями, так и из этой песни трудно было нормально услышать музыку, а только заебёшься пытаться выслушать её из осколков слов и аккордов маленькими отрывками.
Когда Марк закончил играть, девочки зааплодировали ему. Я не нашёл причин для аплодировать: ни исполнителю, ни оригинальному автору.
– Прикольно! Только представь, что он так же играл эту же песню своей секте… – сказала Саша.
– Да, интересно, – поддержала её Света.
– Ну, мы тоже можем организовать свою «Семью», и я тоже буду играть вам её, повторим их опыт, – засмеялся Марк.
Я смотрел на это, и я слушал это, поджав нижнюю губу и подняв брови, ощущая, что хочу сказать усталое «Бля…» и тяжело выдохнуть.
– Давай ещё какую-нибудь, – Света обратилась к Марку. – Интересно, что ещё есть.
– Сейчас, вспомню только…
Он посидел молча секунд тридцать, потом снова заиграл на гитаре бодрым темпом, и начал петь: «Фа-ар, фа-ар даун ин Арканзас… Зэрэ ливс э скуотер виз э стабборн джау… Хис ноуз вос дриппин рэд и хис вискерс грэй… Хи кулд фидл ол зэ найт энд дэй…».
Эта песня мне понравилась больше. Она была более… целостной. И представив старого сквоттера, – кажется, это те, кто поселяются в заброшенных домах, – живущего далеко в зелёных лесах Арканзаса, я действительно увлёкся данной картинкой. А нескучный темп музыки поддерживал какой-то… Дорожный настрой. Дорожный и ясно-денный, может быть даже утренний, с тёплым солнцем и голубым небом, фоном летающие над удивительно светло-зелёными деревьями в прохладном ветре. Я заинтересовался этой песней, и мне даже захотелось её послушать в исполнении, собственно, самого Чарльза Мэнсона, ибо он, наверняка, сделал бы её ещё лучше. А Марк… Будем считать, что он приложил все свои усилия по максимуму, чтобы хорошо исполнить песню чуть ли не главного человека в его жизни…
Они продолжили что-то играть и петь. Я смотрел на его гитару, и я слушал её музыку, которая не всегда мне нравилась, вызывая во мне раздражённую неприязнь, но мне было комфортно смотреть в одну точку. В какой-то момент он начал раздражающе хорошо играть. И вообще он был раздражающе хорош. Не обделён внешностью, деньгами, и имя у него как у всех самодовольных и самовлюблённых уебанов… И этим он меня раздражал. Я не завидовал ему. Потому что не хочу быть на его месте. Я хочу быть лучше него. Он – мой противник…
В какой-то момент из или из-за гитары раздалось:
– Ты смотришь на меня так, будто бы готов убить меня…
На секунду я замешкался, а затем чуть двинулся корпусом вперёд и холодно и угрожающе сказал:
– Поверь мне… Если бы я начал убивать людей…
– То вас бы не осталось! – с громкой радостью и улыбкой от угаданной фразы сказала она.
Я молча повернулся к ней:
– …Тупая ты сука… Если бы, блять, я хотел, чтобы ты это сказала, то я бы, блять, дал тебе знать, нахуй! – крикнул я ей.
Она резко отвернулась, обдав меня своими мерзкими рыжими волосами, а я закрыл глаза и начал слушать треск саранчи. На их фоне работал телевизор, по которому тоже трещали кузнечики. Я открыл глаза, потому что они всё равно ничего не закрывали.
Большая чёрная обезьянья горилла сидела в углу, ехидно улыбаясь и кивая мне головой. «ХА-ХА-ХА-ХА!» – я ощутил, что в моей голове очень смешно, и оно проявляется чувством очень смешного смеха, и с небольшой задержкой я выпустил его наружу, сидя у этой обезьяны на руках, выдув весь свой смех в её шерсть. Она продолжала улыбаться и качать головой.
– Как её зовут?! Я помню, как её зовут, но не помню! – нервно мой палец указывал обезьяне на диван. Туда же я повернулся и сам, чуть не упав на столик с ключами в углу.
– Возьмите баклажан, – сказал приятный мужик в самом расцвете сил и зелёновом свитере, поправляя очки и кабачок в своих руках из телевизора.
Я внимал его доброму лицу и чёрным волосам, хотя и трудно было поспевать взглядом за неугомонным телевизором. Я кинул в него тапок, чтобы он остановился. Тапок никогда не долетел.
– Отрежьте ему попку. Ножом сделайте глубокое ромбовое отверстие вглубь. Достаньте сердцевину с семенами. Закруглите ромб в более натуральную форму. Расширьте отверстие, поскоблив ножом содержимое кабачкового тоннеля. Расширьте до комфортного размера. На стенках останутся рельефы и семена. Кому-то это может понравиться. Другим же я рекомендую взять твёрдый огурец и немного поработать им внутри для смягчения стенок. После этого можно приступать. Кабачок дарит прохладу и интересные ощущения. И звук. А после этого можно его промыть, порезать, приготовить и съесть! – весело закончил он, но, после небольшой паузы, дополнил: – Но, всё-таки, попробуйте ещё и дыню.
– И ВОТ ПРЕДСТАВЛЯЕШЬ?! – обернулся я, не увидев больше Максима за спиной. Где я был? В парке? В… В… Где?
Видимо, моя долгая прогулка уже завершилась, раз я снова дома. В квартире. У друга дома. В квартире дома друга.
Внезапно оказавшийся перед моим лицом краМ, пылая что-то рассказывал, напугав меня:
– И вот представляешь?! Чарльз Мэнсон читал Пушкина! Знаешь, как я это понял? Это всё на поверхности буквально. «Сказка о царе Салтане». Там была фраза, типа, «А во лбу звезда горит»! Ну? Улавливаешь? Свастика – это солнце. Солнце – это звезда. Звезда во лбу – это свастика во лбу. Третий глаз! Бля-я, как же никто не догадался ещё, а? – он довольно откинулся на спинку дивана он.
«Что же я наделал? – взволновался я. – Я, – русский, российский, русскоговорящий, знающий Пушкина, читавший Пушкина, родившийся на родине рядом с его родиной, родом своим относящийся, причастен к серийному убийце, восвхв… восхвавляемыймым тем, кого я знаю, с кем знаком, причастен к серийнмо убийце…».
В машине Андрея я чувствовал себя в безопасности. Мы ехали ночью. Я думал, что мы уже давно приехали. Видимо, заснул, пока ехали. Я посмотрел на него и сказал:
– Ты должен говорить или ты не должен говорить.
Не отвлекаясь от дороги, он слегка повернул радио громкостью, откуда раздался его голос, паузищийся без помех:
– С твоими проблемами… С твоим потенциалом… С потенциалом твоих проблем глубоких… Есть не стоит. Когда твоя норма была нормальной? Она же и так искажена постоянно естественным путём. А теперь… Нельзя забывать про пагубное влияние пагубных личных качеств на пагубные условия… Как говорил великий физик, чью фамилию я не помню… «Минус на минус даёт плюс»!
– Я не страдаю от лишнего веса, – ответил ему я. – И вообще. Ты такую тупость сказал. Такая тупая тупость… тупая! Ты вообще не умный человек. Ты… Полу… Умный! Иди еби… Беспризорниц.
– Не обижай меня, я же ничего плохого тебе не сделал, – сказал он уже вживую.
– Затокакоесообщениенарадиоотправил! – мои губы еле двигались.
– Так ты ж… У тебя твоя хуйня накладывается на не-твою хуйню, понимаешь?
– Понимаю.
– Ну и по итогу получается…
– Хуёвая хуйня! – вскрикнул я и почувствовал себя неловко, ведь мы, вроде, до этого минут двадцать разговаривали о режиме работы гирлянды на новогодней ёлке на центральной площади.
– Ну и зачем ты так? Совсем себя не контролируешь? Возьми себя в руки, и будет всё нормально говориться, – покачал головой Андрей.
– Спасибо, – протянул я ему руку, которую он пожал, улыбнувшись.
По ощущениям, мы ехали уже второй день. Машина как будто не двигалась с места. Я оглянулся в окна и увидел Автозавод.
– Ну и что? – спросил я?
– Как что? Пошли работать, смена начинается! – сказал он, заглушил машину и вышел из неё.
– Я постарался поймать волнующуюся ручку двери, поймал, открыл дверь, но ощутил, что мои глаза как-то слабо держатся на своих местах, и, перестраховываясь, закрыл их, и мои ноги запутались на выходе и я ёбнулся на холодную землю, которая по ощущениям как ковёр, с которого я так не хотел вставать, видя в его ворсинках целый мир.
Света меня внимательно слушала, кивая и поддакивая.
– Ты, Света, блять… – начал я. – Ай, да ну тебя. Похуй.
– Нет-нет, стой! Что ты до этого рассказывал? – потрясла она меня за руки.
– Знаешь, что заставляет меня по-настоящему грустить? Раковина в ванной комнате. Знаешь, почему? Потому что это пиздец как грустно. Вот смотри. Есть раковина, а есть ванна. В ванной тоже есть кран, в ней тоже течёт вода. По сути, в ванной можно сделать всё, что можно сделать в раковине, и даже больше. Можно помыть лицо, руки, зубы почистить, а можно и всему помыться. А в раковине только помыть лицо и руки и зубы почистить. И вот она стоит там такая, как будто к месту, но как будто и нет. И мне её очень жаль, потому что кажется, будто раковины в ванных комнатах при наличии ванны ставят просто для галочки. Нет, ей, конечно, пользуются, но, как я уже сказал, в ванной можно сделать всё то же самое и даже больше. И раковина, обладай она душой, наверное, ощущала бы себя не очень хорошо.
Света заплакала, захныкала, а солнце за окном моргнуло яркой вспышкой. И, сидя на кухне, я так и не пришёл к выводу о том, как съесть кактус, не уколовшись, не доставая при этом иголок из него. Наверное, пришлось бы позаимствовать рот жирафа.
Из туалета вышел Мрак, задорно восклицая:
– БЛЛя-я-а-а! Если бы я каждый раз так сцал, то я бы все унитазы мира обоссал, и никакая женщина мне бы была не нужна!
Саша обижено цыкнула. Стена, рядом с которой она стидела… Стояла… Сидела… Стена закачалась и затряслась, и я, испуганный, подбежал к ней, чтобы оттолкнуть от падающих кирпичей, которые стал собирать, чтобы вставить обратно в стену, но случайно провалился в образовавшуюся дыру, ну или она упала на меня, и я обнаружил, что всё это время я собирал не кирпичики, а клавиатуры на крыше дома.
От увиденной халявы, жадность и жажда наживы захватили меня, и я постарался запихнуть в охапку подмышкой как можно больше, чтобы потом их продать. Предвкушая кучу денег, я был так рад, что… Что не знаю. Насобирав гору клавиатур, я вдруг осознал, что они, наверняка, чьи-то, и мне теперь пизда за то, что я их пизжу. Я ринулся к двери с крыши, но она оказалась закрытой.
«Хорошо, – подумал я, – хотя бы уебаны за мной не придут. БЛЯТЬ! А если у них есть ключи? У них наверняка в сговоре с ними главная по дому или ещё кто с ключами?!».
Я выкинул клавиатуры, распутал их провода и скорее начал их связывать между собой в длинную проводочно-клавиатурную верёвку, чтобы спустится со крыши. Руки меня не слушались, провода еле связывались и выскальзывали друг из друга на холоде…
Наконец, связав достаточно длинную, на мой взгляд, верёвку из них, привязал один её конец к какой-то хуйне, торчащей из пола крыши, а другой выкинул за борт. Дёрнул за верёвку, клавиатуры зажурчали между собой и по снегу на крыше, но провода не порвались.
Я подошёл к краю крыши и, схватившись мёртвой хваткой за ограждение, еле-еле слегка высунулся за него, увидав внизу огромную высоту и крыши крытых балконов.
