Триптих откровения

Так я негодовал, когда вспоминал о его злодеянии на фронтах войны. А если честно-честно, я бы не хотел вообще знать то, что он мне рассказал. И лучше бы такого «героизма» в биографии моего отца не было.

…Господи! Ну, причём здесь я? Я видел-то его три месяца, ведь он не жил с нами, не воспитывал нас, не помогал, и даже уклонялся от алиментов. Купил мне костюм, свозил во Владивосток, дал немного денег, и всё. Но почему я всю жизнь должен нести его крест – его грехи, и каяться за него? Как будто у меня своих грехов мало. Почему же его грех не даёт мне покоя?..

А впрочем, можно рассуждать и по-другому. Ну, какой же это «грех»? Да это же образцово-показательный процесс. Кто более ненавистен во время войны? – Враг и Предатель! А здесь, казалось бы, всё налицо – и тот и другой. Да, он расстрелял их из пушки, преподал урок другим. Иногда смертная казнь совершается публично, чтоб другим было неповадно. Правда, для этого должен быть суд. А суд в данном случае – сама война, которая «всё спишет». Существует и принцип войны: смерть врагу и предателю! Немец, конечно, враг, а Она – кто скажет, что предатель? Она же только Себя отдала Ему, а Родина здесь не причём.

Или когда идёт война, то тот, кто находится на территории Отечества, непременно должен убивать того, кто ступил на его землю? А как же тогда Вселенская Любовь? Ведь для Бога все эти войны – человеческая Глупость. А Любовь есть Всепрощение, не взирая на границы, которые чья-то рука провела между местами расселения разных групп людей. А государства кто придумал? Для Бога нет государств, территорий, разделённых линиями границ. Есть земля для всех – место обетования Человечества.

«И сотворил Бог человека по образу Своему… мужчину и женщину сотворил…

И благословил их Бог, и сказал им Бог: плодитесь и размножайтесь. И наполняйте землю, и обладайте ею…»

(Бытие, гл.1, ст.27, 28)

Бог есть Любовь. Пора людям смотреть на жизнь и строить её по Вселенским законам.

…Какая глупость, какое ужасное непонимание того, что если два человека взялись за руки и предстали перед миром, то это ли не Любовь? Что же может этому противостоять? Какая сила? А сила нашлась – пушка и мой отец-наводчик. Эта сила, казалась бы, и убила, расстреляла Любовь. Но это только казалось, а на самом деле, как оказалось, не смогла убить.

Война завершилась, и наступила пора отрезвления от военного психоза и эйфории. И то, что считалось «героизмом» или даже обыденным явлением в военное время, подверглось переоценки с точки зрения общечеловеческих ценностей. Началось осмысление содеянного. И это, видимо, незаметно вкралось в сознание моего отца. А может, только-только начало его беспокоить, пробуждая нравственные струны. Поэтому-то он, особо не задумываясь, просто так, мимоходом рассказал мне о военном «эпизоде». А уже я, отдалённый временем от событий, взглянув непредвзято на происшедшее, вдруг ужаснулся тому, что наделал мой отец. Как же так, почему он даже не подумал о том, что этого нельзя было делать, а сделал?.. Но, как видим, удовлетворения не получил, а напротив даже, во вред себе (мог бы и помалкивать, мало ли что происходит на войне?), поведал мне, сыну своему, ещё невинному агнцу, о том, что совершил. Таким образом, он не поставил точку на том деянии, а наоборот, отверг возможность исчезновения Любви. Может, он, бессознательно, рассказав мне о невероятном уничтожении лучшего человеческого чувства, и доказал то, что Любовь не уничтожаема, неистребима, а является основой всей жизни человека – Обожествлённой жизни.

…А ещё… может, он поднялся над всей этой закодированной в ложном патриотизме системой, потому и рассказал мне, молодому парню, о содеянном?.. Ведь если бы он гордился этим, он говорил бы совсем другим тоном.

Тогда что же остаётся мне?.. Ну, конечно же, покаяться за него, иначе такие явления

могут превратиться в порядок вещей, стать обыденностью. И человек, если не будет хоть иногда «спохватываться» и останавливать в себе непредсказуемые инстинкты, превратится в мракобеса.

«Вождям народов, – рассуждал я, – присуще каяться за огромное количество жертв войны, а рядовым её – за грешную личную инициативу в этой смертоносной трагедии. Что я и сделаю за своего отца, если расскажу обо всём этом и совершу молитву покаяния».

С такими мыслями я пошёл к настоятелю церкви, потому что угрызения совести за поступок отца не оставляли меня; всё казалось, что это я его совершил, и должен непременно покаяться. Однако, встретившись со священником и поведав ему обо всём, услышал от него следующее: «Никто не может каяться за другого человека, кроме его самого. Молитв покаяния вообще нет. Для этого существует Исповедь».

– Не знаю, – ответил я батюшке, – исповедовался он или нет, не было разговора об этом, но я чувствую, что стал причастен к его греху.

– Бывали и такие случаи на войне, – продолжил священник, – когда перед боем солдаты рассказывали друг другу о том, что их мучило. Это равносильно исповеди. Но вы говорите, что он поведал без видимого сожаления…

– Не сожалел и не гордился, – пояснил я, – но тот факт, что он рассказал об этом мне, убеждает в том, что это его мучило. И, видимо, передалось мне, и я хочу «покаяться» за него.

– Я уже сказал, что это невозможно. Нет таких молитв. Единственно, что можно сделать – это просить Господа, чтобы Он простил его прегрешения. А если его уже нет в живых, поставьте свечку и прочтите молитву «За упокой».

На этом наш разговор был завершён. И я пошёл в храм Святых Первоверховных апостолов Петра и Павла, что возле нас, поставил свечку перед иконой и произнёс молитву: «Упокой Господи душу усопшего раба твоего – моего родителя Андрея и прости ему вся согрешения вольная и невольная, и даруй ему Царствие Небесное». Аминь.

60+

ДИВНАЯ ЕВА И ОТРОК АДАМ

«И были оба наги, Адам и жена его,

и не стыдились».

(Ветхий завет, глава 2. ст. 25)

Он и Она

Однажды Лина сказала ему: – Тебе 77 лет, а мне 75. Ты – Адам, а я – Ева. Думаю, Бог посмотрел на то, как тебе неуютно в Эдемском саду одному, и сотворил меня. Возможно, он размышлял над этим два года, этого было достаточно, чтобы появилась идея создать первочеловеку спутницу. И когда ты заснул, из твоего ребра появилась я.

– А причём здесь Адам, его жена и мы с тобой? – удивился Игорь.

– Видишь ли, Адам прожил 930 лет и Ева не меньше. А если сопоставить их конечный возраст с нашим настоящим, то мы сейчас пребываем в отроческом возрасте, как когда-то они; представь себе, мы юны и целомудренны – не стали ещё грешниками. Ева ещё не пообщалась со Змеем-искусителем. Вот как об этом сказано в Библии:

«21. И навёл Господь Бог на человека крепкий сон; и, когда он заснул, взял одно из ребер его, и закрыл то место плотию.

22. И создал Господь Бог из ребра, взятого у человека, жену, и привёл её к человеку.

25. И были оба наги, Адам и жена его, и не стыдились».

Из записей Игоря Юльевича:

«Тогда я был Адамом с тобой, а сейчас… лишь мысленно обнимаю тебя, моя дивная Ева, и ласкаю. Ты же знаешь, как мне нравятся твои ножки выше колен. Я целую твои трепетные бёдра, и поднимаюсь выше и выше к изголовью. «Ой, ой, ой», – кокетливо реагируешь ты, а мои губы ласкают и ласкают. И вот я уже касаюсь волосиков твоей промежности. Язык мой раздвигает твои внутренние губки, и я окунаю его вглубь тебя, и осязаю заветный влажный бугорок. Это самое чувственное место твоей плоти. Бугорок от ласки набухает и вытягивается вдоль щелочки. Всё это внутри тебя. Я знаю этот вытянутый холмик, не раз прикасался к нему пальцем и беспокоил его, сначала нежно поглаживал, а потом нажимал сильней и сильней. Это уже по твоему желанию, так как лёгкие усилия возбуждали тебя всё более. Отчего ты начинала сладострастно извиваться и постанывать. А сейчас язык мой прощупывает далее твою внутреннюю плоть, где, кроме бугорка, ощущает что-то похожее на мелкие зёрнышки. Наверное, это нервные окончания, при соприкосновении они ещё сильнее воспламеняют тебя. А язык уже проникает глубже в некое «помещение», куда всегда стремится «нетерпеливый посланник», чтобы одарить нектаром поджидающую его с трепетом «незабудку». Здесь-то и перевоплощается взаимная страсть в божественное чудодейство, которое является основой зарождения нового существа…

Но в ласках я сейчас поднимаюсь выше. Руками ощупываю твои груди, прикасаюсь к сосочкам, а потом опять же языком трогаю их, и всасываю ртом, насколько это возможно, твои некогда молочные полушария. Тебе щекотно, и ты это выражаешь вслух, игриво вздрагивая, будто вырываясь. Но я продвигаюсь выше – целую шею и ланиты, а потом мы встречаемся устами и целуемся долго, взахлёб. «Никогда так страстно не целовался», – шепчу я. Нам приятно и совсем не противно, как бывает иногда, когда видишь подобную ласку других. И это потому, что мы, наконец, нашли друг друга. Я заметил, что и пот у нас одинаков. Может, поэтому мы и сблизились. Ничто нас не отторгает друг от друга.

…И всё-таки, когда я обнимаю тебя и ласкаю, мне этого мало. Я готов войти в тебя не только нижней плотью, что вполне естественно, но и грудью в грудь. Вспоминаю, как в мистических фильмах автомобили проносятся сквозь призраки бывших людей, и мне хочется, чтобы мы также проникали друг в друга, превращаясь, хотя бы на миг, в единое целое».

* * *

…С Игорем Юльевичем мы впервые встретились на буровой у Шахлара. Дело в том, что на участке в подземных водах, вскрытых ранее пробуренными скважинами, было обнаружено аномальное содержание золота. И специалисты партии, где я тогда работал, решили, что вполне возможно в недрах данного района наличие ценного рудопроявления. С невероятным трудом были выбиты в министерстве деньги на бурение этой скважины. И я был рад, что бурить её будет бригада Шахлара, которого я давно знал как надёжного работника. К тому же у меня появилась возможность не только воочию узреть породу с ценным металлом, но и написать статью в газету о бригаде лучшего мастера. Я даже сделал предварительно кое-какие наброски о том, как «четверть века трудится в экспедиции буровой мастер Шахлар», и как «из года в год его бригада коммунистического труда перевыполняет планы пятилеток, опережая время». Словом, я был доволен ситуацией.

Игорь Юльевич тоже оказался в бригаде Шахлара, только с иными целями. Он работал в партии, которая занималась внедрением «новой техники». И должен был проследить, как поведёт себя разработанная ими коронка при бурении пород пневмо-ударным способом.

Мы были с ним почти одного возраста, а когда он узнал, что я параллельно занимаюсь журналистикой, его интерес ко мне заметно возрос. Нам было о чём поговорить, тем более что, по его словам, его мать была газетным публицистом, а сам он пописывал стихи. Но самое, по-моему, главное было то, что он великолепно играл в шахматы. И сразу же предложил мне сыграть партию. Я редко играл, но иногда, особенно когда оставался один в отряде, то охотно разыгрывал комбинации. И всё-таки это было, как говориться, «не моё», и я чувствовал здесь предел своих возможностей. Однако в тот раз, видимо, от непредвиденного волнения, Игорь Юльевич проиграл партию. Мне кажется, я тогда просто заморочил ему голову. Потому что, сколько бы партий мы не играли в дальнейшем, ни разу я не был даже близок к победе.

Из записей Игоря Юльевича:

«Странно то, что с ней я не стесняюсь своих гениталий, словно всё время остаюсь Адамом, ещё не познавшим первородного греха. До встречи с ней – моей мнимой Евой, я обычно избегал полностью обнажаться перед любовницами, хотя с их стороны зачастую не было стеснений. Помню, однажды купался в проточной речке, струя воды сорвала с меня плавки (резинка оказалась слабой), обнажая ниже пояса. Я тотчас спохватился – натянул плавки, пряча свои интимные «доспехи». При этом успел заметить любопытный взгляд своей зазнобы.

Одно время стало модным даже мужикам-сослуживцам ходить коллективно в баню. Кроме веников, они брали с собой пиво и другие горячительные напитки. Меня тоже приглашали. «Что за радость напиваться в голом виде с мужиками?» – негодовал я. Мне даже на армейских сборах не совсем удобно было ходить строем в общую баню и мыться там гуртом, хотя вынуждала необходимость.

Однако с Евой я потерял всякое смущение и стыд, как Адам до того, как отведал злосчастного яблока. Мы будто сами стали первочеловеками, вернулись в то время, когда не было стеснения, а было лишь умиление друг другом и взаимное любопытство. Я расхаживал совершенно голый перед ней и чувствовал, что люб ей весь, включая пенис, который она поначалу с любопытством разглядывала, будто и не была замужем более сорока лет, и до этого не имела утех с любовниками. Иногда она даже играла с ним, натягивая необрезанную шкурку плоти на головку. «Что ты, что ты?» – удивлялся я. На что она с улыбкой отвечала: « Глупенький мальчик мой, неужели ты не чувствуешь, как приятен мне?» А когда взяла его в рот и утолила мою страсть, мне действительно поверилось, что провидение вернуло нас во времена наших далёких прародителей.

Любознательности моей тоже не было предела. Однажды я подложил ей под бёдра подушку, раздвинул коленки и, осветив настольной лампой, стал рассматривать внутренности заветного лона… «Неугомонный ты мой мальчишка, – доверяясь мне, молвила Ева, – всё тебе интересно».

– Да разве может не быть интересным место, откуда мы все вышли. Это же святая святых – наше ложе, где мы развивались и росли внутри чрева целых девять месяцев, как у Христа за пазухой? Это же самое таинственное место».

Он и Она

Они неожиданно встретились на остановке около базара, и Игорь сказал ей:

– Слушай, Лина, я хочу показать тебе свои новые стихи.

– Ты всё ещё пишешь стихи? – удивилась она. – Слышала, что ты писал их, когда ещё работала в объединении. Правда, они почему-то не доходили до меня.

– Как они дойдут, если мы не общались? Кстати, ты помнишь момент, когда мы ехали в автобусе, было много народу, я взял твою кисть руки, которая была в перчатке, и крепко пожал.

– Кажется, вспоминаю. Но это же было так давно. Наверное, прошло лет тридцать, не менее.

– Какая разница, сколько лет прошло. Главное, я тогда пожал твою руку, которая была в перчатке, и ты ответила мне тоже рукопожатием. Мы стояли почти вплотную – так много было народу. Я тогда понял, что ты всё помнишь…

– Что ты имеешь в виду?

– Ничего себе, она ещё спрашивает? Я имею в виду нашу работу в небольшом посёлке, где мы бурили скважину рядом с озером, в котором купались. Там ещё проходила железная дорога, а за ней возвышались трубы цементного завода.

– Вспоминаю, вспоминаю. Это было недалеко от Тюлькубаса.

– Ты тогда была замужем, – напомнил Игорь. – У тебя было двое маленьких детей. Мы случайно остались в камералке вдвоём. Все ушли на обед. Я прислонил тебя к косяку двери. Мы обнялись, и ты тихо сказала: «где, где?». Тогда мы прижимались друг к другу и целовались. Всё это происходило в спешке, и быстро закончилось. Скрипнула в прихожей дверь, и мы разъединились. На другой день всё повторилось почти точь-в-точь. И главное, ты снова сказала: «где, где?» Признаюсь, после первого раза я не придал значения этим словам. Но, когда они вновь были произнесены, – я растерялся.

– О чём ты говоришь, Игорёк? – удивилась Лина. – Я не могла этого делать. Ты, наверное, путаешь меня с кем-то? Ведь это было более пятидесяти лет назад.

– Ровно пятьдесят два года, – уточнил он. – Я тогда был совсем молод, и, конечно же, не задумывался о том, «где» можно было продолжить наши встречи. Ведь я был беспардонный холостяк, для меня это было легкомысленное увлечение – не более. И когда ты неожиданно появилась в конторе с синяками на лице, я, узнав, что их подсадил тебе твой муж, набросился на него: «Как ты можешь обижать женщину? Какое ты имеешь на то право?» – вызывающе возмущался я, глядя ему прямо в глаза. Еле удалось избежать скандала. Правда, после этих слов я запретил себе с тобой встречаться. И наш роман оборвался.

И всё-таки, какой же я был глупец, не сумел тогда сориентироваться. А ведь можно было затащить тебя туда, где я проживал, и где как раз в обеденный перерыв не было дома ни хозяйки, ни её дочки-школьницы. Ведь я тогда впервые мог ощутить тебя, мою первую зрелую женщину, которая уже имела детей и любовников. До того все мои отношения с девушками были «впопыхах», не было полноценной зримой ласки, когда ощущаешь по- настоящему женщину, и сам отдаёшься весь, утоляя страсть. Твои слова «где?» и ещё раз «где?» не раз возвращали меня мысленно в то время.

– Слушай, ты не выдумал всё это? – вновь усомнилась Лина. – Почему я-то не помню? Знаю, что ты мне нравился, и всё. А тут такие детали. Неужели так всё и было?

– Конечно, было. Ведь я и руку тебе жал в автобусе, потому что вспомнил тот далёкий эпизод. Думал, что и у тебя пробудилась память.

* * *

…На буровой мы каждый занимались своим делом: буровики бурили, Игорь Юльевич следил за работой коронки, а я наблюдал и записывал в журнал изменение породы. Пока проходка совершалась по рыхлым отложениям, проблем не было. И мы с Игорем Юльевичем играли в шахматы, и вели умные разговоры о поэзии. Мы сдружились, и стали называть друг друга по имени, без отчеств. Ему захотелось узнать моё мнение о сочинённых им стихах. Я обратил внимание, что стихи его представляют собой в основном философское осмысление жизни. По крайней мере, те, которые он мне доверил. Наиболее ярко выделялось стихотворение «Исповедь «мизантропа». Слово «мизантроп» он взял в кавычки, как бы отвергая на самом деле своё «человеконенавистничество». Стихи таили не добрую иронию:

Многослойной живой начинкой

Переполнились этажи -

Недоношенные личинки

Строят новую, светлую жизнь.

Разлохмаченные бытом женщины

И плешивые их мужья -

Обездаренная поденщиной

Толчея, толчея, толчея.

И заключает стихотворение совсем недружелюбный вывод:

…Тени гениев – людские толпы:

Массы, винтики, штабеля…

Околпаченных, перемолотых

Ждёт земля, ждёт земля, ждёт земля.

Я сказал Игорю своё мнение о стихах. А чтобы он знал вообще о моём подходе к оценке качества поэтических опусов, пообещал дать ему для прочтения свои две статьи – «Пегас бывает строптивым» и «Где искать мне лиры звуки?..», опубликованные в газете «Вечерняя столица».

– Когда ты прочтёшь эти обзоры поэтической почты, – сказал тогда я, – то и сам сможешь объективно оценить свои творения. Там мои взгляды на поэзию вообще, и доскональные разборки стихов респондентов.

Из записей Игоря Юльевича:

«Я не отношусь к детородным органам как к «сраму». Напротив, эти святые места достойны особого ухода и уважения. Не в пример нам животные «целуют» их друг у друга, обнюхивая и лаская. Это же очаги зарождения всего живого. У животных, как принято считать, нет рассудка, поэтому такое «уважение» дано им от природы, то есть от Бога. А мы, люди, своё невежество и неуважение к природе не должны допускать – напротив, должны одуматься, и вернуться к истоку – изменить отношение к «интимным» местам. Должны их просто содержать в идеальной чистоте и любоваться ими.

У Достоевского было что-то «желательно с грязнатцой», кажется, из рациона извращений Свидригайлова. Но я за то, чтобы не было этой «грязнатцы», да ещё «желательной». Я за чистую духовно-плотскую любовь, за то, чтобы пары радовали друг друга всецело, любовались и восхищались друг другом по-детски чисто, и ласкали непосредственно.

Александр Блок никак не мог согласиться с «плотской» любовью. Говорят, целый год не касался своей жены после венчания. Боготворил, не хотел осквернять, любил духовно. Хотя сам пользовался услугами жриц с панели. Наверное, его поэтическое сердце не чувствовало, каково его жёнушке наблюдать со стороны за его «плотскими» утехами, а самой при этом находиться на «сухом» пайке».

Он и Она

Туманная полоса, вытянутая параллельно простиранию гор, разделила их пополам: верхняя часть, состоящая из горных пиков, словно повисла в воздухе, сверкая на солнце своими снежными вершинами, а нижняя – утопала в изумрудной зелени разлапистых елей, слившихся посредством кустарника с берёзами, боярышником и ярко-красными осинами.

Игорь и Лина сидели на лавочке, на берегу обустроенной горной речки. Приятно пахло только что скошенной травой. День был светлый, солнце ещё не достаточно высоко поднялось над горами, чтобы наступила полуденная жара. Рядом с лавочкой длиннохвостая сорока прыгала под кустом, облепленным белыми цветами. «От чего это она так скачет? – удивился вслух Игорь. И тут сорока, подпрыгнув, схватила клювом белый цветок, потрепала его, но неожиданно отвлеклась, оставила цветок и пошагала прочь от куста. А потом стала выклёвывать что-то из почвы.

– Ты говоришь, что живёшь по линии наименьшего сопротивления, а ты любила кого-нибудь по-настоящему? – спросил Игорь.

– Не знаю, – ответила Лина.

– Чего же ты тогда отдавалась первому-встречному?

– Сама не пойму.

– Ну, значит, ради сиюминутного удовольствия, – заключил Игорь.

– Я думала: раз он хочет – пусть получает, и отдавалась. А насчёт удовольствия не помню.

– Была просто давалкой, что ли?

– Выходит так, а потом – аборты… даже не предохранялась. Ну, глупая была.

– Удивительно.

– Сама поражаюсь.

– И всё-таки я не пойму, – не отступался Игорь, – что тобой двигало: любопытство, страсть, желание пополнить коллекцию соитий и новизны ощущений? Меня, например, обуяла страсть. Она не давала мне сосредоточиться, отвлекала, как мне казалось, от серьёзных дел. Помню (давно это было), я иду по тротуару, передо мной шагает женщина лет сорока, обычная, заурядная, с хозяйственной сумкой. Оглядываю её, и думаю: «вот ведь шагает к себе домой, дома займётся повседневной суетой, а ночью ляжет под мужа, и как всегда (всё равно, что съесть похлёбку) получит свою дозу секса. И опять пойдёт себе со своей сумкой. А мне ох как охота соития! Это желание мешает мне готовиться к экзамену, который будет послезавтра».

– Или вот ещё вспомнился случай. Один беглый водитель-москвич (скрывался, наверное, от правосудия – уж очень он был интеллигентного вида, мы тогда работали в безлюдных Кызылкумах) рассказывал, как однажды он вышел из метро, «народ, по его словам, буквально валил из подземки, гляжу, впереди бежит девушка лет тридцати. Поравнялся я с ней, и тихо говорю: «Так хочется секса, сил моих нет», она от неожиданности дёрнулась, глянула на меня, и тоже тихо так молвит: «А мне-то как хочется, знал бы ты?» Приостановились мы, переглянулись; «Ну, так давай соединимся», – говорю ей. «Давай», – соглашается она. «А где?» – спрашиваю. «Да я тут рядом живу». «Так пойдём, чего раздумывать-то?». И мы зашли к ней, и так слились в экстазе, что до сих пор помню. Вот и рассказываю тебе».

– Именно такая страсть побуждала меня сближаться с любовницами, – завершил разговор Игорь. А вот тебя я не пойму: быть просто давалкой, это что-то новое и трудно объяснимое.

* * *

С появлением на забое скальных пород, в которых должно было находиться золото, беспечности нашей наступил конец. Шахматы и стихи отодвинулись в сторону.

После нескольких спусков снаряда в скважину с применением разных режимов проходки, было установлено, что коронка, вращаясь на забое, одновременно наносила частые удары по породе, дробила её, разрушая керн.

Игорь Юльевич понял, что «новая» коронка – всего лишь пустая задумка, и не может соответствовать тому, что от неё требовалось. «По-другому и не может быть, – размышлял он вслух. – Не знаю, кому могла прийти в голову идея извлечения полноценного керна при пневмоударном бурении? Для этой цели существует колонковое бурение с алмазными и победитовыми коронками».

– О чём ты говоришь?! – возмутился я. – Экспедиция давно занимается поисками подземных вод и керн не требуется, вернее не обязателен, поэтому таких станков давно уже нет. Вам не надо было соглашаться бурить эту скважину, тогда нашли бы нам станок подходящий.

– Кто-то меня спрашивал, – с досадой огрызнулся Игорь Юльевич, – послали и всё. – Забирай, говорят, коронку и поезжай в бригаду Шахлара – опробуй её на предмет внедрения в производство. Наверное, надеялись на положительный результат.

– И что теперь делать, ведь мне нужен керн?..

Бурение скважины остановили. Надо было что-то предпринимать. Озабоченный Игорь Юльевич сначала ходил вокруг скважины, потом зашёл в подсобку и внимательно осмотрел оборудование, обычно перевозимое на всякий случай с точки на точку.

– Юра, – наконец, обратился он ко мне, – с коронкой получился явный облом, но выход есть, только не знаю, устроит ли он тебя? Я тут нашёл старую шламовку – трубу диаметром 108 миллиметров, правда, она длинновата, но если её укоротить, то можно извлекать породу с забоя. Конечно, порода будет не столь полноценная, какая тебе нужна, но спасти положение можно.