скачать книгу бесплатно
– Видимо, мало. Надо организовать это дело.
– А как узнать, кому надо деньги выдавать, кому нет?
– Составить список с адресами. По телефону всех оповестить. Деньги допечатать и построить очередь, – быстро думал Володя. – Люди, такие как твоя мама, мои мама и папа будут подходить в своё время, расписываться, получать пачку. И всем будет хватать. Мы печатать будем, бумагу только надо подкопить. У тебя бумага дома есть?
– Есть. Ты молодец! – я просияла от гордости за своего умного друга, способного решать проблемы государственной важности. – А я бы, знаешь, ещё что предложила?! Праздники отменить! Например, на Новый год была ёлка. Мы с мамой ходили. Я как посмотрела – там же, наверное, сколько денег вбухали! На эту… иллюминацию всю, фейерверки…
Вовка покачал головой:
– Нет, Лена, здесь ты не права. Народу праздник нужен. Времена тяжёлые, как же без праздника?
Вздохнув, я согласилась, но в глубине души денег на народные развлечения мне было всё-таки жаль. Привыкнув к постоянной маминой экономии, да ещё постоянно слыша о трудностях в стране из телевизора, я вправду начала ворчать напропалую, когда мама притащила меня на главную городскую ёлку и вздумала угостить шашлыком.
– Побереги деньги-то, не лишние будут, – осадила я её бабушкиными словами. – Какие шашлыки, вон вчера в новостях говорили: ни мяса, ни молочных продуктов люди скоро не смогут купить… Будем работать в две смены…
Мама предложила мне ещё какую-то вкусность или игрушку, но я, держа в уме, что семейные деньги надо беречь, упрямо отказалась, и она с досадой воскликнула:
– Что это за ребёнок! Никакой радости у неё нет!
Радости у меня, конечно, были, только больше тайные. Никогда не прося у мамы лакомств, чтобы не заставлять её тратиться, я с удовольствием брала их из рук Володи и его весёлой бабушки. Если же мама давала мне с собой в дополнение к школьному супу слойку с повидлом, пару бананов или вафлю «Виспа», всё это богатство я делила с Вовкой и его приятелями Стружкиным и Котляренко. Продлёнка у нас к середине второго класса была уже какая-то невнятная, мы, кажется, были почти всё время предоставлены сами себе. Мальчишки забирались на рукоход, помогали подняться мне и слушали мои сказки, крутились на турниках, бегали друг за другом. Я вместе со всеми играла в снежки, и это было очень весело. Девчонки, наверное, устав меня дразнить, более или менее отстали. Ближе к весне в нашем классе появилась чернявая долговязая Катя Мустяца. Только увидев её, Вика брезгливо отвернулась. Диана с Сонькой тоже демонстративно обходили её стороной и шёпотом обзывали «нерусью». Раиса Ивановна радушно встретила Катьку: она неплохо соображала в математике и с воодушевлением читала стихи, а кроме того, с первых дней предложила Раисе Ивановне свою помощь в уборке, сказав, что очень чисто умеет мыть доску и окна.
Мне полюбилась эта девочка, мы стали меняться с ней вкладышами от жвачки Love is, показывать друг другу альбомы с наклейками. Катька стала сидеть с моей старой знакомой Дашей. У той не заладились отношения с нашей классной «элитой», и скоро она примкнула к нам, а вместе с ней в нашу небольшую компанию включилась ещё одна девочка по имени Оля. Ольга приехала с Камчатки и удивляла нас рассказами о своей родной земле, где были вулканы, сопки, бирюзовые озёра и огромный магазин «Холкам», в котором продаётся всё-всё-всё. Причин, почему Олина семья решила уехать из этого сказочного края, насчитывалось много, однако главной было отсутствие света – опять постарался Чубайс. С большими перебоями в Петропавловск-Камчатский привозили танкеры с мазутом для ТЭЦ, и электричество каждый день включали не больше чем на двенадцать часов. Оля с затаённым восхищением рассказывала, как они выходили зимним вечером во двор разводить костёр в мангале, жарили хлеб и сосиски. Я зауважала её за то, что ей пришлось пережить приключения и она многое умела – готовить, стирать, разводить огонь.
Но больше мне всё-таки нравилось играть с мальчишками, а лучшим другом я, конечно, продолжала считать Володю. У нас с ним не было секретов – мы рассказывали друг другу всё.
* * *
Однажды я спросила у него:
– Расскажи, как это вы живёте с папой? Что он делает?
– Что и все, – пожал плечами Вовка. – У тебя же когда-то раньше тоже был папа?
– Он только успел меня родить, и больше ничего. Он ушёл, когда ушли большевики и плохие люди забрали завод. Теперь делает где-то далеко телевизоры. Оставил нам один телевизор, называется «Рассвет», и ушёл, – объяснила я.
– Понятно, – кивнул Вовка. – Значит, так. Утром папа собирается на работу. Деньги зарабатывать. Сейчас он как мы, в семь встаёт, а когда на маршрутке работал, то вставал в четыре. Мама ему завтрак оставляла и сама спать. Потом он целый день на маршрутке ездил. В одиннадцать придёт и скажет: «Всё! Вернулся с каторги». Бух – и спать! Один раз он у нас даже на кухне уснул.
– Бедный! – пожалела я Вовкиного папу, мельком подумав, что ему приходилось даже хуже, чем моей матери: моя хотя бы приходила домой в седьмом часу.
– Четыре дня он так работал, потом один день спал, а ещё один день просто отдыхал. Сейчас вот сахар да куриц ездит продавать. Всё равно иногда рано встаёт. Но уже поменьше катается.
– А когда он дома, то что делает?
– Спит. Телек смотрит, новости, сериал про королей сыска. С мамой ругается. Всё говорит ей, что она жизни не знает. Она обижается. Мне так тоже за неё обидно, – Вовка вздохнул и внезапно перешёл к другому. – А когда он отдохнёт, так мы ездим в лес сосиски жарить!
– Ого! Сами? – поразилась я.
– Конечно, сами. Даже иногда бабушку берём. Бабушка любит нас. Один раз она сказала: «Вот умру я, и Вовке квартира моя достанется, он там будет жить».
– Не надо ей умирать! – испугалась я. – Ты уж где-нибудь в другом месте проживёшь.
– Не надо, – согласился Вовка. – Это так просто она говорит, чтобы знали мы про любовь её. Она у нас ночует иногда. А если её нет, то у папы с мамой ночью интересное бывает.
– Что интересное? – полюбопытствовала я.
– Секс называется, – просветил меня Вовка. – Это, понимаешь, лучше показать, чем объяснить… Один сверху ложится, другой внизу. И с виду похоже, что как будто балуются. Толкаются. Только раздеваться надо обязательно.
Я задумалась, пытаясь представить себе, как это может быть:
– Странно что-то…
– Надо бы попробовать! – предложил Вовка. – Мои думают, что я сплю, а я вижу. У них кровать возле окна стоит, а я за шторкой возле двери.
Я всё ещё не могла понять, в чём смысл этого причудливого занятия:
– И твои спали бы лучше… Устают же с работы-то.
– Да им весело, – сказал Вовка и озоровато подмигнул мне. – Как-нибудь и мы попробуем, хотя бы немножко, а? Я никому потом не скажу.
Мне было немного страшно, однако я верила ему, как себе, и пообещала, что когда-нибудь – обязательно.
Спустя некоторое время мальчишки стали говорить, что Вовка влюблён в меня, и я с неудовольствием думала, что Володька, пожалуй, растрепал что-то лишнее болтливому Котляренко. Вот уж кто не умеет держать язык за зубами!
* * *
Мы залезали с мальчишками на гаражи, крыши которых вплотную примыкали к забору школы, прятали и искали сокровища, играли в «Утиные истории» (я, конечно, была Понкой), иногда – в космических разведчиков и захватчиков. Однажды мне пришло в голову сказать Володе, что я на самом деле волшебная принцесса из другого мира, которая родилась на далёкой планете и была отправлена сюда на Землю в секретном звездолёте, чтобы посмотреть, какая тут жизнь и, если получится, помочь людям сделать её лучше.
– Только пока никому не говори, – попросила я его.
И он не говорил – наверное, поверил, да и сама я иногда верила в эту придуманную мною же сказку.
В конце второго класса произошёл один неприятный случай. Моя мама, уж не знаю, из каких побуждений – то ли потому, что больше никто не соглашался, то ли из желания завязать дружбу с председателем родительского комитета, нашей соседкой – согласилась быть казначеем. По большей части она сама брала деньги у родителей, но иногда некоторую сумму приходилось передавать через меня. Я складывала деньги в пакет из-под молока.
Однажды этого пакета в моём портфеле не оказалось. Я вытряхнула на парту все учебники, заглянула в один карман, в другой – пакета не было. Полыхая от страха и чувства, близкого к отчаянию, я проверила полочку внизу парты, шкафчик, сумку для физкультуры.
Деньги не нашлись.
Цены тогда, в девяносто шестом году, измерялись тысячами и миллионами. Хлеб, как и молоко, стоил три тысячи, килограмм сосисок – двадцать три, проезд в автобусе – тысячу. На одну бумажку с надписью «100000 рублей» можно было купить комплект постельного белья, а за четыре таких бумажки отдавали велосипед. Средняя зарплата была примерно два с половиной миллиона. Мама получала в поликлинике всего один. И как раз столько я потеряла.
Я пришла со своим горем к Раисе Ивановне. У нас оставался последний урок – труды. Она сказала мне, что надо надеяться, и, немного успокоившись, я села за парту, дрожащими руками приготовив всё нужное для урока.
Когда до звонка оставалось, наверное, минут десять, Раиса Ивановна сказала:
– Дети, у меня есть неприятная новость. У нашей Лены пропали деньги. Эти деньги ваши родители собирали для класса. Лена должна была отдать их своей маме, а теперь они пропали. Кто-нибудь видел их?
Все молчали. Я робко добавила:
– Они были в таком белом пакетике, с надписью «Молоко».
Раиса Ивановна молча оглядывала всех. Кто-то сидел не шевелясь, кто-то поправлял на себе рубашку или свитер.
– Дети… – выдохнула Раиса Ивановна. – Думаю, эти деньги взял кто-то из вас. Может быть, не посмотрел, что это такое, а потом… ну, почему-то не стал рассказывать. Так вот, это не чьи-то чужие деньги, это деньги всех вас, ваших родителей. Если кто-то видел, вы обязаны вернуть.
Никто по-прежнему не сказал ни слова. Только несколько человек покрутили головами. Сердце во мне ухало и готово было сорваться в пропасть.
Раиса Ивановна отвернулась к окну и помолчала несколько долгих секунд, а потом сказала:
– У Лениной мамы даже миллиона нет. Если мы не найдём эти деньги, ей придётся отдавать свои. Так что я очень жду того, кто их видел. Не обязательно говорить при всех, подойдите ко мне и скажите. И если вы знаете, кто это сделал, тоже надо сказать. Потому что тот, кто знает и молчит, тоже виноват – он помогает сделать плохой поступок.
И вдруг Стружкин выкрикнул с места:
– Я знаю, кто это! Это Вовка Шевырёв, больше некому!
Класс загалдел, как стая ворон:
– Точно! Шевырёв спёр! Больше и некому!
– Ленка, он возле твоего портфеля крутился! – кричал Стружкин.
Вовка вскочил:
– Кто, я? Отвечаешь?!
– В натуре отвечаю! – не унимался Стружкин. – Ты после физры тут сидел, а она ещё не пришла.
Вовка махом схватил портфель и уже ринулся в драку. Их остановила только Раиса Ивановна – впрочем, кажется, только до тех пор, пока они не оделись и не вышла во двор.
Убитая горем, я поплелась навстречу маме. Я искала глазами Вовку, чтобы найти в нём поддержку, но Вовка был на улице. Раиса Ивановна сама подошла к маме. Я наблюдала за их разговором из коридора, видя, как учительница разводит руками, а мама быстро кивает.
Вечер был ужасным. Мама кричала за ужином так, что мне кусок в горло не лез. Я бросила ложку и выскользнула в комнату, разложив все книжки и надеясь спастись от её гнева за уроками. Это, однако, не удалось. Наказав меня, она опустилась на диван, закрыла лицо руками и зарыдала. Бабушка молча смотрела на неё какое-то время, потом пальцем поманила меня к себе:
– Эдак она тебе все волосья выдерет. Садись, почешу.
Руки у бабушки пахли каким-то вонючим лекарством, расчёска была грязной, но я была рада посидеть немного под её защитой.
– Что за деньги-то пропали? – осторожно спросила она.
Я объяснила.
– Эх, девка, – вздохнула бабушка. – Казённые, значит. Ну, щас положим зубы на полку.
Скоро я узнала значение этого выражения. Мама отдала взамен потерянных денег чуть не всю свою зарплату, заняла у своих подруг и председателя родительского комитета. Мы стали печь пироги. Мама заводила тесто в громадной пятилитровой кастрюле, велела мне резать капусту, варёные яйца и репчатый лук. На ужин у нас были пироги, а к ним – отварная или жареная картошка, на завтрак – пироги с чаем, и с собой в школу мне тоже давался пирог. Не было никаких конфет, ни фруктов, ни настоящего масла, ни даже сосисок – одни пироги, маргарин «Рама» с пластилиновым вкусом, да ещё макароны.
Я делилась этими пирогами с Вовкой, но уже не давала ничего Стружкину и Котляренко: между нами пробежала чёрная кошка.
Я верила, что деньги украл не Вовка. Он тоже знал, что я верю ему, и поэтому не оправдывался. Но всё же мне было горько из-за павших на него подозрений. К тому же после этого случая мне стали приходить мысли: что, если бы я попала в настоящую беду – не мама, а именно я? Не отвернулся бы тогда от меня Вовка? Остался бы другом? У меня появились какие-то сомнения в нём.
В апреле, просыпаясь в школу, я почувствовала, что еле могу встать с кровати. Ноги были будто ватные, в голове стоял шум. Есть совершенно не хотелось и даже немного подташнивало. Но мама стала поторапливать меня, и я пришла на уроки.
Сидя на первом уроке, я чувствовала, что тошнота усиливается. Я стала дышать глубже, закрыла глаза и подумала, что со звонком выйду в туалет, чтоб освежиться холодной водой. Но вдруг резкая судорожная волна сжала мой желудок, и всё его содержимое выплеснулось на парту. После первой волны последовала вторая. Все мои и Вовкины вещи – всё, что лежало на столе, оказалось загаженным и мокрым.
Ребята испуганно заахали и стали брезгливо морщиться. Я растерянно посмотрела на Вовку. Он, ничего не говоря, протягивал мне кусок бумажного полотенца.
После болезни я вернулась в класс притихшая и уже приготовилась сесть за последнюю, свободную парту. Но Вовка взял меня за руку:
– Ты куда?
И сам повесил мой рюкзак на привычное место.
* * *
Осенью в третьем классе мы праздновали день рождения Раисы Ивановны. На уроке труда каждый рисовал то, что хотел подарить ей. Дима Юмашев рисовал шестисотый «Мерседес», Котляренко – набор модных кастрюль компании «Цептер», Вовка – настоящий деревянный дом.
Я же нарисовала розу.
Я хотела нарисовать любимой учительнице что-нибудь очень красивое, а в моём представлении ничего красивее роз на свете не было. Вначале я думала изобразить кусты роз, поле роз, россыпи этих дивных цветов, чтобы от их изобилия не осталось свободного места на листке. Но потом я подумала, что, если уж хочешь создать совершенство, не надо гнаться за количеством.
Мне уже приходилось рисовать розы раньше, они получались неплохо, но тут я расстаралась так, что Вовка выхватил у меня рисунок и гордо начал показывать его всем одноклассникам. Моя красная роза и впрямь получилась дивно красивой, но она выглядела на листе так одиноко, что я решила нарисовать рядом с ней ещё кое-что: книгу.
Книга без надписи выглядела странно, и, немного поколебавшись, я аккуратно вывела на ней: «Сказки».
Раиса Ивановна была довольна всеми подарками и показала большой конверт, в котором собиралась хранить их. После уроков она пригласила нас на чаепитие. Мы с Володей, разумеется, сидели рядом, ели разноцветные безе, похожие на ёлочные игрушки, угощались домашним пирогом и ароматным чаем.
– Как хорошо с Раисой Ивановной! – шепнула я другу.
Он согласился:
– У нас самый лучший учитель. Знаешь, я боюсь, что закончится третий класс и мы попадём совсем к новым учителям. Неизвестно, какими они будут.
Я попыталась успокоить его:
– Может быть, и нормальные попадутся.
– Но не такие, как Раиса Ивановна. Знаешь, чего бы я хотел? Чтобы третий класс никогда не кончался и Раиса Ивановна всегда была с нами. Вот было бы классно, а, Лена?!
Я кивнула.
– Хорошо бы она жила в доме рядом со школой. Мама сказала, что она живёт в общежитии… А я ей свой дом нарисовал.
На одном из ближайших уроков мы с Раисой Ивановной читали рассказ про трёх мальчиков, которые очень хотели иметь воздушного змея. Но у одного из них были только рейки и рыболовная леска, у другого – только мочало, а у третьего – ничего, кроме ленточек. Однако, собравшись вместе, эти мальчики всё-таки соорудили змея и договорились пользоваться им сообща.
– Хороший рассказ? – спросила Раиса Ивановна.
Мы закивали.
– А вообще, дети, всё это неправда, – неожиданно сказала учительница. – Вот сделали они змея – у кого он будет храниться? Всё равно у кого-то одного. Общего больше нет. Раньше говорили: «Всё вокруг колхозное, всё вокруг моё». Считалось, люди вместе могут за что-то отвечать. И жили ведь! А нынче что нам Ельцин говорит? «Обогащайтесь!» Значит, каждый сам себе… змея делает.
Я не поняла всех слов Раисы Ивановны, но вместо слов говорили её карие глаза, в которых отразились боль и растерянность. Похоже, она сама не знала, как следует жить: по-старому или по-новому?
