Кто? «Генсек вождя» Александр Поскребышев

Записка Н.И. Ежова И.В. Сталину об имеющихся в НКВД компрометирующих материалах на некоторых партийных работников, в том числе А.Н. Поскребышева. 3 декабря 1938 Подлинник. Рукописный текст. Подпись – автограф Н.И. Ежова. [РГАСПИ. Ф. 558. Оп.11. Д. 196. Л. 1–3]

Письмо И. Ицкова И.В. Сталину о связях А.Н. Поскребышева с троцкистами с сопроводительной запиской И. Ицкова Н.И. Ежову. Не позднее 17 октября 1937

Подлинник. Машинописный текст. Подпись – автограф И. Ицкова. [РГАСПИ. Ф. 558. Оп.11. Д. 196. Л. 88, 89–91]

Письмо И. Ицкова Н.И. Ежову о беседе А.Н. Поскребышева с М.Ф. Шкирятовым о его связях с троцкистами. 3 ноября 1937.

Подлинник. Машинописный текст. Подпись – автограф И. Ицкова. [РГАСПИ. Ф. 558. Оп.11. Д. 196. Л. 95–96]

В июне 1937-го Металликова все же арестовали. А спустя четыре месяца в дом на набережной пришли и за его женой Асей. Бронислава писала письма Берии с просьбами разобраться в их деле. Ей удалось добиться, чтобы племянников Марину и Сергея не отправляли в детский дом, а отдали на воспитание бабушке, которой она затем постоянно помогала. Александр Николаевич умолял жену быть осторожнее. Но увы!

Поскребышев позже узнал, что в 1939-м, когда Броня поехала к Берии, ее брат уже был расстрелян. А вот она сама домой больше не вернулась. Автомобиль, который привез ее на Лубянку, отправили обратно сотрудники НКВД. На звонки Поскребышева Берия поначалу отвечал, что ничего не знает, мол, жену твою увезли домой, ищи сам.

Но на следующий день прислал на квартиру Поскребышеву большую корзину с фруктами и сладостями для дочерей, сопроводив все это запиской: «Маленьким хозяйкам большого дома». «Хозяйкам» тогда было: одной семь лет, а второй всего год. До боли сжались челюсти и кулаки Александра Николаевича при виде этой корзины. В глазах все потемнело.

А еще через день среди бумаг, предназначенных на доклад Сталину, он обнаружил ордер на арест своей жены. Может, и хотел резво проявить себя Берия в новой должности наркома, а заодно и подставить Поскребышева, поколебать доверие к нему Хозяина, постепенно заменить его на какого-нибудь «своего человечка». Может… Но без предварительной санкции Самого Лаврентий не рискнул, не отважился бы. Хотя все знали – стоило только как-нибудь примешать к любому делу страстно ненавидимое Сталиным имя Троцкого, как пощады уже не жди.

Александр Николаевич это понимал, но все же отчаянно надеялся. Со слезами на глазах, дрожащей рукой подал он этот ордер Хозяину, умолял отпустить жену, которая ни в чем не виновата, заговорил о дочках.

На что надеялся? На возможное сомнение, колебание? На любимое сталинское «Па-думаем…»? Да, пожалуй… Хотя всего за полгода перед этим мимо Поскребышева с совершенно убитым лицом выходил из этого кабинета Михаил Иванович Калинин, старый соратник, «всесоюзный староста», глава нашего советского государства. Даже ему жену не вернули. Но его Екатерине Иоганновне было далеко за пятьдесят. И дети у него куда как старше. Да и сама эта эстонка, говорят, была как кремень, работала в Специальной коллегии Верховного суда, через ее руки прошло столько суровых приговоров, она даже донесла на собственного брата, которого вскоре после этого расстреляли.

А.Н. Поскребышев. 1930-е. [РГАКФД]

Берия по ее поводу прислал Сталину специальную докладную записку, которая прошла через руки Поскребышева: «Калинина с 1929 года была организационно связана с участниками антисоветской вредительской и террористической организации правых и содействовала им в их антисоветской деятельности. Сблизившись с рядом враждебных ВКП(б) лиц, осужденных впоследствии за правотроцкистскую деятельность, Калинина предоставляла им свою квартиру для контрреволюционных сборищ, на которых обсуждались вопросы антисоветской деятельности организации, направленные против политики и руководства ВКП(б) и Советского правительства. В предъявленных обвинениях Калинина Е.И. виновной себя признала. Осуждена Военной коллегией Верховного суда СССР 22 апреля 1939 года по статьям 17-58-6, 17-58-8 и 58–11 УК РСФСР к заключению в исправительно-трудовом лагере сроком на 15 лет с поражением в правах на 5 лет».

А.Н. Поскребышев с дочерьми Галей и Наташей. 1940-е.

[Из открытых источников]

Через семь лет Поскребышев увидит на ее просьбе о помиловании резолюцию Хозяина: «т. Горкину. Нужно помиловать и немедля освободить, обеспечив помилованной проезд в Москву». Супругу Калинина освободили, она выжила.

Екатерина Калинина и его Броня… Всего двадцать семь годков… Лучезарная чистота и в глазах, и на душе… Врач… Вся в семье, в работе, в своих пациентах… Сталин ведь сам знает ее… И всего месяц назад торжественно вручили Поскребышеву орден Ленина «за продолжительную и самоотверженную работу в аппарате руководящих органов ВКП(б)». Значит, доволен Хозяин его работой. Хотя расстрелянному два года назад герою Мадрида комбригу Гореву точно такой же орден Калинин вручил всего за пару дней до ареста. Берию не перебороть.

«А вдруг, вдруг все же сумею добиться хотя бы маленькой надежды, хотя бы того самого “Па-думаем…”?»

Сталин выдержал паузу, слегка наклонил голову, тронул пальцами усы, чуть поморщился и тихо, но уверенно, не глядя на своего секретаря, произнес:

– Товарищ Поскребышев! Если органы НКВД считают необходимым арест вашей жены, то так и должно быть. Не будем им мешать. Они делают серьезное, государственное дело. А дочек можно отдать в приют… – И затем, чуть прищурившись, вскинул на него холодный, изучающий взгляд. – Хотя зачем? Мы поможем их воспитать.

А.Н. Поскребышев с младшей дочерью Еленой на даче. 1944.

[Из открытых источников]

Это прозвучало окончательным приговором. Поскребышев все понял. Броню не отпустят. А Сталин вдруг рассмеялся. Подмигнул как бы по-свойски:

– В чем дело? Тебе нужна баба? Мы тебе найдем.

И действительно, вскоре в просторной квартире Поскребышева на улице Грановского появилась миловидная, круглолицая и статная женщина, сказала, что зовут ее Екатериной, фамилия – Зимина, и ей предписано вести его хозяйство.

Надо признаться, она вела его очень хорошо. Была скромна, опрятна, домовита. Но главное, чем она приглянулась Поскребышеву, чем заслужила его благодарность – это тем, что с первого же дня очень внимательно и ласково стала относиться к самому дорогому, что осталось у него, – его дочуркам. Поскребышев вскоре заметил, что и девочки к ней привязались, да и самому ему она всегда старалась угодить. Независимо от времени суток встречала и провожала, потчевала вкусной едой, стремилась окружить теплотой и уютом. О большем он как-то и не помышлял. Не мог и не хотел забыть Броню. Жалел, что так мало времени за шесть лет совместной жизни удавалось скоротать вместе. Он поздно возвращался с Кунцевской дачи, она рано уходила на прием к своим больным.

Отношения с Екатериной складывались совсем по-другому. Не от влюбленности, а, скорее, от привычки, не от огня в сердце, но от тепла в душе. Складывались медленно, настороженно. Не сам ведь выбирал. Кто-то предварительно проверил, подготовил ее. Да и разница в возрасте – ни много ни мало, а четверть века.

Хотя, чего скрывать, порой насилу сдерживался, когда под утро, в неизбежно изрядном подпитии, приезжал с дачи Хозяина и заваливался в свою белоснежную и обжигающе холодную, как сугроб, постель. Да, крепился, крепился… Но терпению мужика, его нервному напряжению все же есть какой-то предел.

Еще один сильный удар пережил позже, когда в самом начале войны в очередной раз попытался вызволить жену и вдруг узнал о ее расстреле. Вернувшись домой с «самоотверженной» работы, заплакал, выпил водки, глубоко вдохнул и выдохнул, расстегнул кобуру…

Но в воспаленной, пульсирующей голове в последний момент прозвучало: «А дочек можно отдать в приют… Поможем воспитать».

Нет, вот это как раз и будет предательством по отношению и к Броне, и к старшей Галине, которую он удочерил еще младенцем, к их общей малышке Наталье. Это и будет предательством! Любовь? Любовь – это ответственность. Не уберег жену, должен уберечь детей! Они не могут его потерять. Он – их единственная опора. Без него они сгинут. Ему живо представилось, как Лаврентий с удовольствием пришлет им напоследок еще одну корзину сладких подарков… До боли сжал зубы и вновь застегнул кобуру.

Пожалуй, именно с той минуты он понял, что станет еще более аккуратен и безупречен в выполнении всех поручений Хозяина, предельно осторожен в разговорах, в выражении своего мнения, в защите знакомых ему людей. Старший после него в секретариате Сталина Владимир Наумович Чернуха был человеком надежным – сибиряк, член партии с 1918 года, активный участник Гражданской войны. Вместе с ним Поскребышев начал свою большевистскую карьеру в Уфе и потом, еще в двадцатых, перетянул за собой в ЦК. И ни разу не пожалел. Чернуха делал свою работу четко и надежно, ни в какие аппаратные игры не играл. Был замкнут и верен.

А друзья нередко удивлялись Поскребышеву, который, по должности первым узнавая о подписанном наградном указе, обязательно звонил из своего кремлевского кабинета, но при этом ни в коем случае не поздравлял, а просто советовал почитать завтрашний номер «Правды». Да и вообще по личным делам Поскребышев из Кремля предпочитал не телефонировать и в кабинете о них не говорить. Так и закрепилось за ним звание «великого молчальника». Эдак надежнее – болтливый от немого устает.

Впрочем, кто нынче не молчальник? Или где они, те, что были «немолчальниками»?

Даже сам Хозяин все наиболее важные совещания, например по тому же атомному проекту, проводит не в Кремле, а исключительно на даче, где хлопотливый и всеведущий Власик гарантирует полную секретность.

В Кремле уже который век гадают, где хранится ценная библиотека Ивана Грозного, а вот где хранится нынешняя ценная фонотека кремлевских разговоров, можно догадаться легко.

Нередко собирались у Поскребышева на даче тесной компанией и адмирал флота Кузнецов, и герой Севера Папанин, и начальник тыла Советской армии Хрулев, и тот же Бакулев, актер Ливанов или знаменитый бас Михайлов, которого очень любил Сталин, особенно в опере «Иван Сусанин». Однако тот, будучи в прошлом протодьяконом, порой не осмеливался дать волю голосу. И как-то признался в этом вождю. А в ответ услышал:

– Максим Дормидонтович, не стесняйтесь, пойте в полную силу. Я тоже учился в духовной семинарии. И если бы не избрал путь революционера, кто знает, кем бы я стал. Возможно, священнослужителем.

Вот такая компания собиралась. Пили, пели, шутили, играли на бильярде. Но никогда не вели никаких серьезных и тем паче политических разговоров. В лесу или на рыбалке еще куда ни шло. И то лучше поостеречься. Просто брать пример с пойманных карпов, щук и плотвичек – тяжело дышать, выпучивать глаза, поводя ими в разные стороны, но при этом не издавать ни звука. Хотя участь рыб это все равно никак не меняло.

А.Н. Поскребышев за столом в гостях на даче у М.И. Калинина. Московская область. 1930-е.

[РГАСПИ. Ф. 558. Оп.11. Д. 1656. Л. 14]

Чуть позже ему в руки попала книга английского писателя Бернарда Шоу, еще до войны приезжавшего в СССР, чьи пьесы с успехом пошли на советской сцене. Там он наткнулся на совет: «Научитесь никому ничего не рассказывать. Вот тогда все будет хорошо». И с грустным удовлетворением отметил, что обогнал в этом знаменитого британского мудреца.

А как иначе? Берия не уймется, ему ведь не жены нужны, а мужья. Недавно доложил Хозяину, что супруги ряда руководителей бесплатно пользуются ателье и магазином Управления охраны. Знает, что к шмоткам у Сталина отношение пренебрежительное, сам ходит в стоптанных башмаках, потертом пальто и расточительства за государственный счет не терпит. А тут у Берии присутствовал еще и коварный расчет на восприятие подобной информации вдовцом, дважды трагически лишившимся своих любимых супруг.

Микоян, тот сразу прибежал к вождю с кипой квитанций об оплате покупок своей жены. Как же иначе? Ведь сам Анастас Иванович на двадцатилетии органов ВЧК – ОГПУ – НКВД провозгласил замечательный лозунг: «Каждый гражданин СССР – сотрудник НКВД».

Наверняка Анастас Иванович, как и Поскребышев, помнил совсем давнее замечание Сталина Луначарскому по поводу его жены, актрисы Малого театра Натальи Сац-Розенель, крайне самоуверенной, избалованной и амбициозной женщины, своим поведением постоянно ставившей в неловкое положение мужа-наркома. В артистической среде тогда напевали куплеты: «Вот идет походкой барской и ступает на панель Анатолий Луначарский вместе с леди Розенель…» Рассказывали, что однажды перед поездкой в Ленинград Луначарский своим распоряжением задержал отправление поезда, потому что жена еще не вернулась от портнихи. Вся Москва повторяла эпиграмму Демьяна Бедного, написанную после того, как она сыграла в пьесе мужа «Бархат и лохмотья»:

Ценя в искусстве рублики,Нарком наш видит цель:Лохмотья дарит публике,А бархат – Розенель.

Луначарский ответил в том же духе:

Демьян, ты мнишь себя ужеПочти советским Беранже.Ты, правда, «б», ты, правда, «ж».Но все же ты – не Беранже.

А Сталин все-таки не выдержал, сделал Луначарскому замечание насчет поведения его жены.

– Я люблю эту женщину, товарищ Сталин, – решительно возразил тот. И тут же получил суровый ответ:

– Любите дома. А в казенной машине чтоб не смела разъезжать по магазинам и портнихам.

Но это старая история, а в данном случае не только Поскребышев понимал, в кого на самом деле целился Лаврентий. Многие обращали внимание на нарочитую роскошь и дороговизну нарядов супруги Молотова Полины Жемчужиной, ее аристократические замашки, будто не дочерью портного она была, а столбовой дворянкой.

А.Н. Поскребышев.

Ноябрь 1947. [РГАКФД]

«Пролетарские барыни» из числа номенклатурных жен становились приметой времени уже не только в столице. Но все же в Кремле, на правительственных приемах, в присутствии Сталина они не рисковали откровенничать в своих нарядах. А вот Полина Семеновна, взявшая себе когда-то столь скромный революционный псевдоним «Жемчужина» и превратившая его в фамилию, всегда вела себя достаточно самоуверенно и независимо. Она ведь раньше была ближайшей подругой жены Сталина Надежды Аллилуевой, последней разговаривала с ней, а после ее самоубийства сочла себя вправе слыть первой леди – в качестве супруги председателя правительства, а затем министра иностранных дел.

Что же касается ателье – многие жены и так побаивались заезжать в него с тех пор, как именно туда приглашена была якобы на примерку жена Калинина. Поехала, но не вернулась. Как выяснилось, там ждали ее совсем другие «закройщики». И нечего удивляться – главный спец по нарядам в этом ателье, Абрам Исаевич Легнер, тоже как-никак был в чине полковника. Уже после войны, совсем незадолго до кончины «всероссийского старосты», его супругу все-таки освободили…

Но подобные похищения вовсе не прекратились. Совсем недавно за советом к Поскребышеву обратился Иван Папанин. Рассказал, что на дачу к его другу-полярнику, министру морского флота, Герою Советского Союза Петру Ширшову вдруг приехал зам Берии Абакумов и увез его жену актрису Евгению Гаркушу как бы по срочному делу в театр.

С того дня она пропала. Поговаривали, что это из-за пощечины, которую получил от нее Берия за неприличное предложение на одном из кремлевских приемов. Ширшов полгода пытался что-то сделать сам. Не получилось. Поехал к Микояну, который всегда его поддерживал. Тот сказал, что соболезнует, но это не в его силах. Тогда бросился к Папанину, считавшемуся любимчиком Сталина. Папанин на дачу к Поскребышеву. Встреча со Сталиным состоялась. А итог? «Передайте товарищу Ширшову, чтобы забыл и искал себе другую жену».

У Ширшова, как когда-то и у Поскребышева, на руках осталась маленькая полуторагодовалая дочурка. Александр Николаевич за пределами Кремля, конечно, постарался поддержать, обнадежить Ширшова. Но как тут обнадежишь? Это было слишком похоже. Слишком… Он уже знал, что останки его ненайденной Брониславы покоились где-то в общей могиле под Коммунаркой.

Поскребышев вздохнул, отгоняя от себя тяжелые воспоминания. Надел приготовленную Екатериной воскресную летнюю пижаму в полоску, наскоро умылся, побрился и, щурясь от солнца, вышел на веранду.

Там за столом младшие дочери уже что-то рисовали акварельными красками. Увидев отца, они тут же радостно бросились к нему. По очереди он обнял, поцеловал, подбросил вверх и поймал пятилетнюю Леночку, а затем и девятилетнюю Наташку. Это была его традиционная утренняя гимнастика – подбрасывать и ловить хохочущих дочурок. Что может быть лучше и для мышц, и для настроения?!

На их смех, тоже как всегда, в двери показалась улыбающаяся Екатерина. Как ему не хватало такой зарядки, когда во время войны полгода он оставался в столице один, а они, кстати вместе с семьей Бакулева, были в эвакуации на Волге.

– Девчонки, дайте папе спокойно позавтракать!

– Сейчас! Мы только покажем ему наши подарки!

И сестры за обе руки потянули его к столу. Александр Николаевич и сам не хотел расставаться с ними, а потому попросил:

– Катя! Давай я здесь, на веранде перекушу. А где у нас Галина?

– Она уже давно встала, взяла книгу и пошла в беседку, – отвечала жена откуда-то из кухни. – Позвать?

– Да нет, не надо. Время еще есть. Пусть читает.

Старшая дочь внешне была почти точной копией матери – темные, густые, чуть вьющиеся волосы, тонкие красивые черты лица, большие карие глаза. Хотя вот в них-то и главное отличие. Нет веселых Брониных солнечных зайчиков, игривого прищура, доверчивой радости. Это всегда беспокоило Поскребышева. В глазах Галины он читал постоянный немой упрек за ложные объяснения о том, что маме срочно пришлось уехать, но она вернется, обязательно вернется. А что, что еще он мог говорить тогда семилетней дочери? С Натальей было уже проще. Она быстро приняла за мать Екатерину, особенно когда на второй год войны появилась и сестренка Лена. Новая супруга пришлась по душе всем Поскребышевым – часто гостившим у них матери Александра Николаевича Надежде Ефимовне, сестрам Ольге и Сане, младшему брату, военному летчику Ивану, и его семье.

– Папа, посмотри, что мы тебе нарисовали! Возьмешь это с собой?

– Ну конечно, мои дорогие!

На листе была изображена большая черная машина, в окне которой махал рукой круглолицый, радостно улыбающийся папа! И солнце, и облака, и море с чайками… Почему-то вспомнились давние революционные речи жены Зиновьева, Златы Лилиной: «Мы должны изъять детей из-под грубого влияния семьи!» Чаще это проходило иначе – изымали родителей.

Глава вторая

Когда Иосиф Виссарионович вышел на крыльцо в сопровождении Микояна, Поскребышева и Власика, уже давно стемнело. Сталин был одет как обычно – светло-серый френч, серые брюки заправлены в мягкие короткие сапоги и непременная фуражка. Микоян в костюме с галстуком и в модной фетровой шляпе с шелковой лентой, ну а Поскребышев и Власик соответственно в генеральской форме.

Любимый И.В. Сталиным бронированный «Паккард».

[Из открытых источников]

Ночь была не только безветренная, но и безлунная, что, казалось, особенно радовало Власика. В тусклом свете низко повешенных на столбы фонарей поблескивали четыре черных автомобиля – любимый Сталиным двенадцатицилиндровый бронированный «Паккард-180», за ним резервный, тоже бронированный ЗИС-110, а впереди и сзади них две машины охраны. Рядом застыли прикрепленные офицеры в фетровых шляпах и синих костюмах, с кожаными футлярами для скрипок в руках. В этих футлярах удобно и неприметно помещались легкие и компактные пистолеты-пулеметы системы Судаева с боекомплектом.

– Ну что, оркестранты, смички не забыли? – глядя на них, пошутил Сталин. И под общий робкий смех, повернувшись к генералу Власику, добавил: – Хотя вот наш генерал-капельмейстер обещал, что никакого концерта не будет. Так ведь?

– Так точно, Иосиф Виссарионович! Не будет! Не беспокойтесь! – с готовностью подтвердил внушительный своими размерами начальник Главного управления охраны. Хотя, конечно, будь его воля, он все же выбрал бы более безопасный и привычный железнодорожный маршрут. На поезде ведь тоже можно многое посмотреть, остановиться и в той же Туле, и в Орле, и в Курске, и в Харькове.

Ближняя дача В.И. Сталина в Кунцево.

[Из открытых источников]

Особенно смущала всех Орловщина. Там еще во время фашистской оккупации наряду с нашими партизанами действовала так называемая самоуправляемая антисоветская «Локотская республика», включавшая в себя целых восемь районов. Немцы всячески покровительствовали ей, рекламировали в качестве «модельной» для всех оккупированных русских областей.

Сообщения тогдашнего руководителя Главного штаба партизанского движения, а ныне уже секретаря ЦК Пантелеймона Кондратьевича Пономаренко о сотрудничестве орловских жителей с немцами и о борьбе этих предателей с партизанами, естественно, доходили до Сталина. Знал он и то, что вместе с фашистами ушло оттуда на Запад аж несколько десятков тысяч человек. Многие из них составили отдельное формирование СС и запомнились как кровавые каратели. При соприкосновении с регулярными частями Красной армии большинство было уничтожено. Но часть все же ушла в леса и до сих пор еще совершала оттуда отдельные вооруженные вылазки.

У Сталина во время войны вообще не раз возникало желание упразднить эту область, но потом все же решили ее просто разукрупнить. Был отделен промышленно развитый Брянск и с ним двадцать восемь районов. Еще четыре перешли в Калужскую область. Поскребышев знал, что Орловский обком уже не раз просил разрешения установить в центре города памятник Сталину, но постоянно получал отказ. «Пусть лучше эти деньги на восстановление города потратят», – пробурчал однажды Хозяин.

И вот сейчас он хотел воочию оценить, что там происходит. Решил взять с собой Микояна, который хорошо знал ситуацию, причем специально инспектировал все эти места сразу после освобождения в 1943 году. Кому, как не ему, было легко определить, что и как сделано за эти годы.

При посадке в лимузин Сталин пропустил на мягкий задний диванчик и Микояна, и Поскребышева, а сам сел перед ними на откидное кресло у дверцы, так называемый страной – тен. Те, кто ездил с ним впервые, всегда удивлялись такому предпочтению. На просторном и мягком заднем сиденье куда как комфортнее, особенно если поездка, как сейчас, предполагалась совсем не ближняя. Однако это было его привычное место – он считал, что броня броней, а в середине и одновременно ближе к дверке все же надежней. Впереди него, рядом с шофером, занял место широкоплечий Николай Сидорович Власик.

Поскребышев в силу своего малого роста с удовольствием бы поменялся местами с Хозяином, на заднем диване он чувствовал себя неудобно. Откинешься на мягкую спинку – ноги повиснут в воздухе. Зацепишься сапогами за пол – не достанешь плечами до спинки. Каждый раз приходилось ерзать, искать максимально приемлемую позу и, не поднимая головы, представлять уже однажды замеченную при этих движениях усмешку вождя.

Раньше Сталин со своей компанией не раз грубовато подшучивал над маленьким и тихим Поскребышевым. Например, столкнут его в небольшой пруд, чтобы своей бритой головой изображал рыбацкий поплавок. А однажды Хозяин заставил его играть роль новогодней елки – на пальцы рук накрутил бумажки и поджег. Все это кончилось только тогда, когда Александр Николаевич стал ходить в генеральском кителе при погонах. Оскорбление армии уже никак не позволялось. Но насмешливые взгляды он по-прежнему замечал.