скачать книгу бесплатно
– Нет, должно быть, кто-то потяжелее…
Хасим достал из кармана фонарь и выхватил лучом из темноты убегающую через кусты мужскую фигуру в черном. Лицо бежавшего было предусмотрительно прикрыто воротником или шарфом, так что оставались видны только глаза. Фигура поспешно двигалась в сторону выхода.
– Как же они мне надоели! – бросил в мою сторону Хасим и пустился за ним вдогонку. А я так и остался стоять посреди мусульманских обелисков, совершенно не понимая, что происходит вокруг меня.
Через несколько минут Хасим вернулся запыхавшийся и перепачканный грязью.
– Ну вот, придется сдавать в химчистку… – Он переводил дыхание от быстрого бега. – А химчистки тут не очень… Ну да ладно…
Он вытащил из кармана свой неизменный белый платок и привычным жестом промокнул лоб.
– Кто это был? – поинтересовался я.
– Не знаю, Леон, – устало произнес он.
Внезапно до меня начало доходить, что Хасим позвал меня для разговора вовсе не о последнем Османе, а о чем-то совершенно другом…
– Он что, следил за тобой?
– Вроде того… – проговорил он каким-то совершенно не своим голосом. – Они преследуют меня уже черт знает сколько времени…
– Но… в чем причина? Ты что, важная шишка?
– Видимо, важная, – ухмыльнулся Хасим. – Об этом-то я как раз и хотел с тобой поговорить, но вначале надо было устранить свидетеля. – Он кивнул в сторону выхода. – Пойдем-ка выкурим по кальяну, аркадаш!
С этими словами он быстро направился к выходу с кладбища, стараясь не наткнуться в темноте на очередную кладбищенскую кошку. Я последовал за ним, хотя решительно ничего не понимал в происходящем.
По мере нашего приближения к матерчатому пологу, служившему кальянной дверью, меня начал обволакивать аромат яблочного чая с примесью какого-то, вероятно секретного, компонента жидкости для курения. О, этот запах! Особенный, тонкий, пряный и сладковатый! Будто бы веками мастера дистиллировали этот аромат из сотен и тысяч специй, обитающих на Египетском базаре, из двадцати видов кардамона, корицы, мускатного ореха, перца и шафрана, подбирая то удивительное сочетание, которое сводит с ума, заманивая зайти внутрь. Этот пряный аромат, как ненавязчивый официант-зазывала, берет тебя за рукав и тянет туда, в отсвет тусклых ламп, к старым жестким диванам, обтянутым пестрыми коврами. Зайти в тепло с промозглого ветра, тайком подслушать, о чем, перебивая друг друга, говорят мужчины за столиками, потягивая кофе и кружащий голову дымок наргиле, сесть неподалеку от них в углу, будто бы становясь частью их круга, одним с ними целым… И вдруг, совершенно внезапно, обнаружить, что ты совершенно спятил, потому что вся эта восточная культура, пять минут назад казавшаяся тебе чужой, принимает тебя с распростертыми объятиями. Будто бы и ты, и твои предки вот так же всю жизнь сидели по вечерам на кладбище и курили кальян со сладковато-пряным запахом. И он кого угодно из врага превращал в друга, заставляя забыть все на свете ради приятной, уютной и неспешной мужской беседы…
Хасим вошел внутрь и сразу начал оглядываться по сторонам. Видимо, убедившись, что ему больше ничего не угрожает, он жестом пригласил меня следовать за ним вглубь кафе, где на традиционном матерчатом диване лежал, поджав лапы, черный кот, сонно прикрывший зеленые глаза и медленно уходящий в свою кошачью нирвану.
Мы уселись за столик, и кот, разбуженный нашим не слишком вежливым шумом, недовольно встал, потянулся, выгнув спину дугой и скользнул через окно в кладбищенскую темноту. Хасим подозвал официанта и заказал наргиле и две чашки яблочного чая, который был теперь очень кстати.
– Замерз, небось? Ветер сегодня на редкость жестокий, – протяжно сказал Хасим. Я кивнул головой, не зная, что еще сказать. Я и вправду порядком продрог. – Ну ничего, сейчас принесут горячего чая, и он приведет тебя в чувства.
– Хасим, а кого мы все-таки видели там?.. – кивнул я в сторону кладбища.
– А… Да ничего особенного. Какой-то сумасшедший гоняется за мной вот так уже несколько недель… Наверное, чего-то хочет от меня, вот только я никак не возьму в толк, чего именно…
Принесли заказанное. Официант предложил раскурить наргиле, но Хасим с видом профессионала в кальянных делах отрицательно покачал головой. От расписанных турецкими тюльпанами чашек шел заманчивый яблочный аромат. После нескольких глотков тепло начало разливаться по моему телу и дрожь стала понемногу отступать.
Хасим принялся раскуривать кальян привычными движениями, внезапно обнаружившими в нем восточного человека. Внутри кальяна уютно забулькала пахучая мутноватая жидкость, и от дыма приятно защекотало в носу.
Он протянул трубку мне. Я задумчиво распаковал пластиковый наконечник, надел его на кальян, неумело глубоко затянулся крепким ароматным дымом, и в голове тут же поплыло. Предметы вокруг меня, турецкие фонари, Хасим и булькающий сосуд с трубками – все пустилось в хоровод в моей голове, и спустя несколько кругов этой, казалось, неугомонной канители я наконец-то почувствовал долгожданное расслабление.
Хасим вел себя уютно и по-домашнему, будто бы в этой кальянной он проводил чуть ли не каждый свой вечер. Задумчиво попивал чай из своей чашки, словно несколько минут назад ни за кем и не гнался по вечернему кладбищу.
– У тебя есть хоть какие-нибудь идеи насчет того, кто бы это мог быть и что ему нужно?
– Идеи-то, конечно, есть… Но зачем этому человеку могла понадобиться… – Тут он будто бы сам прервал себя, отпил глоток яблочного чая и поставил чашку на стол. – Послушай, Леон, прежде чем я расскажу тебе, из-за чего, по моей версии, гоняется за мной этот сумасшедший, я должен поведать тебе кое о чем другом… Рассказ мой будет весьма долгим, так что садись-ка поудобнее.
– О чем другом? – взволнованно спросил я.
Вместо ответа он улыбнулся, потом снова взял трубку кальяна, выпустил из ноздрей струйку дыма и начал рассказывать.
– Думаю, тебе хорошо известно, что издревле в Константинополе было туго с питьевой водой. Оттого еще во времена первых византийских императоров здесь были построены огромные акведуки, в том числе и тот, что теперь проходит практически по центру города, – акведук императора Валента. А он, между прочим, обслуживал город до конца Османской империи. С незапамятных, античных еще времен, когда город не был даже Константинополем, а был маленькой деревушкой Бизантиумом, в нем строили огромные подземные водохранилища, поскольку никакой пресной воды на небольшом полуострове у самой восточной границы Европы не было. Позже Бизантиум стал частью Римской империи, и нужда в пресной воде только росла год от года. Изобретательные римские инженеры придумали целую систему акведуков и водохранилищ, чтобы утолить жажду ненасытного города, и цистерн в нем появилось столько, будто под землей возник еще один город – для воды. Первые христиане использовали для строительства то, что оказалось под рукой, – обломки античных статуй и колонн. Так и появились своего рода новые языческие подземные храмы – храмы воды, обраставшие со временем легендами и мифами, как некогда и сами античные божества.
В одном средневековом источнике встречается свидетельство путешественника о том, что под Святой Софией будто бы есть настолько же большая цистерна, насколько велик и сам храм, и якобы в ней даже могут плавать корабли и разворачиваться водные бои; будто в Большом Императорском дворце есть секретное водохранилище и император может запереться внутри и сидеть там несколько месяцев, пользуясь только своей водой. Словом, под Стамбулом существует еще один город, состоящий из цистерн, и в некоторых даже по-прежнему имеется вода. Они прекрасно сохранились, в них благодаря хорошей акустике проводят концерты и берут неплохие деньги за вход…
Хасим снова выпустил струйку кальянного дыма.
– Но иным цистернам, Леон, повезло гораздо меньше. Остатки некоторых из них можно найти в подвалах современных зданий, в какие-то даже пускают… ну, если очень хорошо попросить… Но есть и жутко древние цистерны, судьба которых находится в руках совершенно недобросовестных строителей…
Хасим ненадолго умолк. Мне вдруг стало окончательно ясно, что, водя меня по кладбищу, Хасим просто хотел увериться, что эта высокая мужская фигура не пойдет за нами в кальянную. Я спохватился и спросил его:
– Постой-постой, но как эти твои цистерны связаны с человеком, за которым ты сегодня гонялся?
– Вот то-то и оно, Леон, – сказал Хасим, вновь затягиваясь. – Здесь я должен посвятить тебя в одну тайну, о которой пока не слишком-то хочу распространяться…
Откуда-то из-за спины Хасима появился трехцветный кот, по всей видимости нырнувший в кальянную через матерчатый полог за его спиной. Хасим взглянул на кота, потом как можно ближе наклонился ко мне и произнес настолько тихо, насколько мог, будто бы кот пришел его подслушивать:
– Две недели назад я обследовал одну полуразрушенную цистерну, которой уготована участь стать котлованом для здания автосервиса… И, представь себе, я нашел в ней клад, относящийся, по моим предположениям, к XV веку!
От волнения у меня перехватило дыхание.
– Нет, ты не думай! Это не какие-то там монеты, которые периодически находят россыпями то здесь, то там. Я обнаружил кое-что поинтереснее: запечатанная бутыль из-под вина, в которой был рукописный текст… манускрипт.
– Манускрипт?.. – В голове у меня все куда-то поплыло.
– Ну да… рукопись…
Пожилые мужчины, что-то живо обсуждавшие за соседним столом, громко рассмеялись, и смех их, казалось, тут же растаял в повисшем над нашим столом облаке кальянного дыма.
– Я был страшно удивлен, что этот пергамент так хорошо сохранился в глиняном сосуде, запечатанном сургучом. Это, по всей видимости, как и многое в Константинополе, чистая случайность.
– Но что же? Что это за рукопись? Что в ней?
Хасим вместо ответа сделал еще несколько затяжек, выпустив из ноздрей кальянный дым.
– Я пока не знаю, Леон. Ее предстоит расшифровать и провести ряд исследований… Но вот что меня крайне настораживает: похоже, в Стамбуле эта рукопись может кое-кому очень не понравиться… Кое-кому особенно религиозному…
– Религиозному? – растерянно переспросил я.
– Да, – кивнул Хасим. – Хотя до конца я ни в чем не уверен…
– И ты думаешь, что этот человек, – кивнул я в сторону кладбища, – особенно религиозен?
– Не знаю, Леон… Есть такая вероятность… Однако пару дней назад он, или, может статься, кто-то другой, перевернул мой номер в гостинице вверх дном…
Я испуганно посмотрел на него. Темным пятном последние его слова начали расползаться поверх всех остальных судорожно всплывающих в моей голове мыслей…
– Кто-то искал эту рукопись у тебя в номере? Религиозные фанатики?
– Откуда мне знать – визитки они не оставили… – Он опять задумчиво затянулся. – Я не склонен думать, что какие-то люди перерыли мой номер из религиозных соображений… Но я совершенно уверен, что они искали рукопись.
– Почему?
– Потому что в номере имелись ценности, но все они остались на месте, а рукопись я там не держу. И если быть честным, то я начинаю побаиваться этих людей: не исключено, что они ни перед чем не остановятся…
– Но почему ты решил, что это может быть связано с религией?
– Пока не хочу тебе говорить, но у меня есть опасения на этот счет…
Было уже очень поздно, и мы оба устали от затянувшегося разговора. Глаза воспалились от тяжелого воздуха, наполненного дымом, голова болела. Мы расплатились с официантом и вышли из кальянной в прохладный, но уже совсем не такой ветреный весенний вечер, медленно становящийся ночью.
– Ты думаешь, тебе действительно стоит опасаться этого человека? – спросил я. – Но ведь должны же быть цивилизованные способы прекратить все это… Может быть, тебе стоит заявить в полицию?
– Черта с два, Леон! Что я скажу стамбульской полиции? Что занимался незаконной археологией и нашел несусветную древность, которую не собираюсь оставлять в Турции из соображений ее же сохранности?.. Знаешь, это только поначалу Стамбул кажется заманчивым и прекрасным городом, но увы, при ближайшем знакомстве он весьма опасен и местами даже отвратителен… Ладно, поздно уже, Леон, завтра созвонимся, – оборвал он сам себя.
Мы наскоро попрощались и разошлись, но потом, когда я прошел всего несколько шагов, мне вдруг нестерпимо захотелось обернуться и проводить взглядом Хасима в его модном черном тренче с испачканным грязью рукавом… Я все представлял себе, как в этом же модном плаще он проникает на едва охраняемую стамбульскую стройку, чтобы побывать в цистерне и найти в ней клад…
«А откуда он вообще знал, что там клад?» – пронеслось у меня в голове, и я собирался уже догнать его, чтобы задать этот вопрос, но Хасим завернул за угол, и я решил, что спрошу об этом завтра. И что-то недосказанное так и повисло между нами в холодном вечернем воздухе…
Я побрел в сторону своей квартиры, и шагам моим аккомпанировали рольставни и составляемые друг на друга стулья последних закрывающихся магазинов и кафе, а на душе между тем было совсем не весело. Отчего-то я все время оборачивался, проверяя, не следит ли за мной та самая высокая мужская фигура, что выскочила из кустов на кладбище.
Весь тот вечер и все следующее утро тревожные мысли не давали мне покоя, да и обещанного звонка от Хасима все не было…
Ближе к полудню я уже забеспокоился и позвонил ему сам. Напряженная тишина в трубке сменилась протяжными гудками, после которых знакомый насмешливый голос произнес записанное приветствие: «Вы позвонили Хасиму Рахману, но в данный момент он, скорее всего, вбивает основы греческой филологии в головы сотни несчастных оболтусов. Пожалуйста, оставьте после гудка свое сообщение, и он обязательно с вами свяжется».
Если бы не вчерашний разговор, я бы посмеялся над его шутливым сообщением и оставил что-нибудь в том же духе в ответ. Но теперь, после всего того, что Хасим рассказал мне, я не мог найти себе места.
Экскурсии я провел в тот день скомканно и едва дождавшись конца работы, решил сам дойти до маленького отеля в двух шагах от Святой Софии, где всегда останавливался, по его словам, Хасим. Погода стояла ясная, и тут бы радоваться долгожданному теплу после вчерашнего промозглого ветра, но по дороге в гостиницу к горлу моему то и дело подступал ком сомнений, в голове вертелись дурные мысли, и в каждом прохожем, в каждом продавце каштанов и жареной рыбы я стал видеть нечто враждебное и недоброе, чего раньше не замечал.
Средней руки отель, каких в туристическом Стамбуле великое множество, находился в угловом здании почти напротив цистерны Базилики. Стеклянные двери, вестибюль с претензией, неизменный хаммам с услугами массажа где-нибудь в подвале, а внутри, должно быть, тесные дешевые номера, где, кроме тебя и твоего чемодана, вряд ли что-то поместится.
Увидев, как от входа в отель отъезжает полицейская машина, я начал волноваться еще больше. Меня пробрала мелкая и неприятная дрожь: неужели все, о чем мне вчера рассказал Хасим, надо было принять всерьез и сообщить обо всем в полицию? Неужели ирония, свойственная нам обоим, и мне, и Хасиму, помешала разглядеть реальную опасность?
И вот, смутно предчувствуя беду, я в нерешительности толкнул стеклянную дверь. Заходя с залитой солнечным светом улицы в вестибюль, я случайно столкнулся с горничной. И лишь чуть привыкнув к более тусклому, чем на улице, свету, когда она смущенно отошла в сторону, я увидел ее бледное лицо, заплаканные глаза и отчаянный жест рукой. Она кинула мне поспешное «pardon» и быстро скрылась в подсобном помещении, как будто бы с трудом сдерживая плач.
Сердце мое колотилось слишком сильно: неужели действительно произошло непоправимое? Я подошел к стойке регистрации и увидел, что у мужчины-служащего лицо было едва ли не бледнее, чем у горничной. Я поздоровался и сказал, что ищу Хасима Рахмана, но не знаю, в каком номере он остановился. Я ожидал, что служащий начнет искать в своем компьютере его номер, но вместо этого он еще больше побледнел, глаза его суетливо забегали, он сперва в растерянности застыл, а потом, как будто собрав все силы, выпалил:
– Его нашли мертвым час назад… Только что увезли тело…
– Как мертвым?.. – оторопел я, хотя на самом деле уже был готов к этой страшной новости.
– Похоже на убийство, но полиция все еще будет проверять, вести расследование… – добавил служащий.
– Убийство?..
В голове у меня снова завертелся хоровод образов минувшего вечера: мужская фигура в черном, испачканный грязью тренч Хасима и его манжеты с запонками, наш разговор, кладбищенские коты, яблочный чай и кальянный дым, от которого у меня нестерпимо кружилась голова… Я пытался примирить живого, насмешливого, ироничного Хасима, только что говорившего мне в телефонной трубке про сотню оболтусов, не выносящего уличных торговцев, стамбульской грязи и собиравшегося сдать в местную химчистку свой испачканный кладбищенской грязью тренч, с этим жутким словом «убийство», но перед глазами все окончательно поплыло, губы пересохли, а ноги стали подкашиваться.
– Хотите воды? – участливо спросил меня служащий отеля.
– Да, пожалуй, – ответил я, бессильно опускаясь на диван. Голова кружилась, мысли путались.
Выпив воды, я кое-как поднялся и сказал:
– Спасибо, я, пожалуй, пойду.
Но служащий спохватился и обратился ко мне:
– Постойте, я совсем забыл: меня попросили записывать имена всех, кто может спрашивать вашего знакомого. И… – он помедлил, – я обязан записать ваше имя.
Соображал я плохо. Мысли так беспорядочно сменяли друг друга у меня в голове, что я не знал, за какую из них ухватиться. Но я вдруг понял, что, вполне возможно, именно я был последним человеком, видевшим Хасима живым. И, возможно, поэтому меня могут заподозрить в причастности к его убийству… В голове моей тревожно замелькали образы полицейских допросов… Но все же мысль, что бояться мне вообще-то нечего, постепенно одержала верх. Ведь, попрощавшись с Хасимом, я пришел домой и лег спать. И меня входящим в здание, где я живу, видели несколько человек. Хотя с другой стороны, я мог быть ценным свидетелем и рассказать полиции о том, что Хасима преследовали. Потому я, почти не сомневаясь, назвал свое имя и даже помог служащему записать его правильно, показав ему бывший у меня с собой паспорт.
Потом я побрел домой. По пятницам у меня была всего одна утренняя экскурсия, после которой я был свободен. Но если бы была еще одна, я бы, наверное, отпросился, сказавшись больным, поскольку сознание мое наотрез отказывалось понимать происходящее.
Я машинально поднялся к себе, заперся в своей комнате, не раздеваясь, прямо в одежде повалился на кровать и, должно быть, несколько часов провел в попытках осознать все то, что мне только что сообщили.
Осознать, однако, совершенно не получалось. Тем не менее лежать и смотреть в одну невидимую точку где-то в темноте было куда проще, чем заниматься какими-то делами там, на свету. В голове мало что помещалось, все пространство занимал кальянный дым да мелькали по очереди обрывки вчерашнего вечера: мусульманские обелиски, кладбищенские коты, темная фигура, метнувшаяся к выходу, и снова кальянный дым… А еще всплывали обрывки разговора:
– Он что, следил за тобой?
– Вроде того… Ничего особенного, какой-то сумасшедший гоняется за мной вот так уже несколько недель.
– Что ты там нашел?
– Это рукопись, достаточно древняя… Позавчера они перевернули мой номер…
– Кто они?
– Я не знаю, визитки они не оставили…
А самое большое недоумение вызывал во мне тот факт, что мы с Хасимом разговаривали всего лишь несколько часов назад, он шутил насчет своего преследователя, а теперь вот лежит в одном из стамбульских моргов… Это в голове никак не укладывалось.
Я провалялся так достаточно долго, и вырвал меня из оцепенения только стук в дверь. Стучали спокойно и настойчиво. Я к тому времени провел в своей комнате без движения уже, должно быть, несколько часов: на улице успело стемнеть, и моя комната погрузилась в полумрак. Наступившие сумерки будто бы укрывали меня от беды, которая была теперь повсюду, куда ни глянь. И потому настойчивый и аккуратный стук в дверь мне совсем не нравился. Он как будто нашел меня в моем укрытии и пытался из него вытащить наружу, на свет, к людям и к тем неприглядным событиям, которые там происходили…
Кто бы ни был там, за дверью, я почти наверняка знал, что этот визит связан с произошедшим, и, если честно, немного побаивался, что это полицейские пришли меня допросить. И мне, в общем, было что им рассказать, хотя с чего начать, я не знал. Стоит ли рассказывать про найденную Хасимом рукопись? Верно ли это будет истолковано? А если рассказывать не все, то о чем именно умолчать? Об этом стоило еще поразмыслить, а мысли расползались в разные стороны, и мое состояние едва ли располагало к общению. То обстоятельство, что человек, с которым я едва начал общаться и с которым у меня сложились дружеские отношения, вот так взял и умер совершенно выбило меня из колеи…
Вряд ли я кого-то удивлю, если скажу, что слово «убили» я до этого произносил, разве что когда пересказывал сюжет какого-нибудь детектива. Да что там говорить, гораздо чаще я употреблял его применительно ко времени, нежели к человеку, и оттого не воспринимал его всерьез. А тут это словцо вдруг материализовалось во всем своем пугающем первом значении, да еще и применительно к знакомому, близкому по духу человеку…
Убили. Следовательно, он убит… Убит! И не в каком-то переносном смысле, а вполне реально, физически. До смерти! Пулей, ядом или ножом – не столь важно, но убит именно в том самом, криминальном смысле этого слова. Вот так просто! Еще вчера он, живой и здоровый, завернул за угол, собираясь с утра сходить в химчистку, чтобы отдать свой тренч, а вместо этого угодил в черный мешок для перевозки трупов…
Моя слишком богатая фантазия рисовала мне ужасающе подробные картины: пулю, дробящую кость и разрывающую внутренние органы, разбрызгивая их содержимое по отвратительно белой, как будто нарочно для этого случая отбеленной гостиничной постели… Хотя я ведь совершенно не знал, каким способом он был умерщвлен. Но нечто страшное и холодящее кровь становилось очевидным: Средневековье действительно никуда не делось. Оно не осталось в книгах, как мне казалось до этого, оно чудовищным образом врывалось в мою реальность, обнаруживая давнюю непреложную истину: человек человеку волк.
Нет, конечно, нельзя не согласиться: способы убийства стали куда более гуманными. (Ох уж эта гуманность…) Но сама мысль о том, что одно человеческое существо может хладнокровно лишить жизни другое, руководствуясь одному ему понятными мотивами…. Разве не веет Средневековьем от самой этой мысли? Неужели даже весь двадцатый век не вытравил саму эту идею из наших душ, не сделал ее отвратительной и мерзкой? Выходит, что нет. Убийство остается вполне обычным способом решения чьих-то проблем. А Хасим стал для кого-то проблемой несмотря на всю кажущуюся безопасность, миролюбие и даже местами доводящую студентов до зевоты скуку своей профессии.
Но страшнее всего было то, что я теперь знал нечто, что Хасим хотел сохранить в секрете. И, вполне возможно, такой же мерзкий способ решения чьих-то проблем подстерегал теперь где-нибудь и меня…
