Незаконные похождения Max'a и Дамы в Розовых Очках. Книга 2

“Проклятье! Воистину – адское наказание! Играть в эту дебильную игру – всё равно, что класть кирпичи или красить забор! Но, ведь, всему есть мера! А я вынужден, вместе с этим призраком белокурого денди, участвовать в рутинном перемещении нарисованного на экране образа с места на место вот уже десятый час! Что может быть глупее? Когда же, наконец, этот идиот остановится?! Когда выключит на хрен свою грёбанную игру?!” – неистовствовал майор, совершенно спекшись своим сознанием в отсутствии нормальных человеческих чувств, мыслей и впечатлений.

Но, стоило минуть дню и обозначиться полуночи, как мучитель усатого воина вдруг остановил игру сам, переключив компьютер на программу, передающую зафиксированное в реальности видеоизображение. И только в этот миг майор, наконец, понял, что за таинственный предмет лелеял белокурый юноша, пряча его под замком в своем секретере, держа близ сердца под пиджаком, а после, усердно запрятал в комнате-музее, потому что на экране появились те самые деревянные изваяния, с мастерски вырезанной обнажённой плотью.

Относительно того, что съемка ведётся именно испод плинтуса, тем самым, похожим на портсигар предметом, сомнений не возникало, так как ракурс фиксируемого изображения представлял собой запечатлённую откуда-то снизу, а точнее – с самого пола, разделённую на правую и левую стороны, панораму всей комнаты целиком.

“Так вот зачем на этом плинтусе дырки! А я, то было подумал – разгильдяйство…” – шокированный предусмотрительностью и хитрой смекалкой юноши, воскликнул в своей душе майор, с интересом наблюдая за появившимся в кадре, вошедшим в комнату-музей старшим братом Александра, представленным Велгой как Пушкин, но живым ныне, в этом причудливом мире фантастической реальности простых на вид людей.

Закрыв за собой дверь, тезка великого поэта тут же принялся раздеваться, смущая нашего майора невозможностью оторвать от обнаженной его фигуры взгляд, так как брат его – белокурый Александр смотрел на транслируемое через монитор изображение со стоической прямотой, сходной с зазорным пристрастием. “Так ведь он же – его родной брат! Какого чёрта он пялится на него с эдакой непреклонностью? Неужели – гей? Чего только не насмотришься, копаясь в дерьме чужих интимностей! И угораздило же мне вселиться в эдакого чудака, чтобы, будто бы в наказание, смотреть на объекты его вожделений, глазами, полученными напрокат!” – негодуя заточённой в чужой плоти душой, ругался про себя майор, параллельно пытаясь придумать какой-нибудь способ повлиять на заключившее его дух в себе тело юноши или выбраться из него вон.

Но, несмотря на все его попытки что-либо изменить, юный Александр упорно продолжал пялиться в экран, шокируя майора, открывающимися в тайне и предполагаемом уединении, подробностями личной и интимной жизни старшего брата.

Майор увидел, как, полностью обнажившись, Пушкин зажёг красный ночник, а тот следом озарил деревянные скульптуры откровенно жутким и порочным мистическим светом, после чего включил в сеть старый и громоздкий компьютер, стоящий в углу вместе с таким же громоздким и старым монитором, и прикрытый сверху какими-то декоративными ковриками. От засветившегося синим монитора распространилось волнообразное гало, и снимаемое на камеру изображение комнаты задрожало в переливах радужных линий, придавая сей картине подобие чародейского балагана.

Напротив монитора, посреди устланного пёстрым ковром пола, в той странной комнате был установлен некий низкий, но громоздкий на вид постамент, так же как и прочие заметные предметы, застланный сверху какими-то узорчатыми тряпками; скинув которые прочь, Пушкин обнажил внушительного вида чугунную наковальню, из рода тех, что служили непременным атрибутом в старых деревенских кузнях, но установленную не на возвышении из чурбаков или кирпичей, как положено, а прямо на пол, вероятно, на толстой резиновой подкладке. К наковальне он придвинул низенький табурет без ножек, сделанный, видать, из цельного куска дерева – вероятно бывшего пня, после чего принялся ходить по комнате, собирая с полок и шкафов инструмент, который аккуратно раскладывал среди гладкой и тёмной поверхности импровизированного верстака.

Когда весь необходимый для работы инвентарь был собран, Пушкин направился в противоположный от компьютера угол комнаты, где, накрытой красной материей, виднелась, скрытая от наглядной демонстрации, форма одного из изваяний, в силуэте обозначавшая человеческую фигуру, воспроизведённую стоящей прямо, во весь рост, по высоте своей возвышающейся над Пушкиным на добрую голову, скульптура.

Обхватив её, словно живого человека с особой бережностью за талию, Александр-старший пронёс статую через комнату, появившись вначале на одном, а после – на втором участке, разделённого поровну видеоизображения, а оказавшись возле наковальни, водрузил изваяние на платформу, и, устроившись с подогнутыми коленями напротив, скинул чёрную материю прочь, обнажив перед видео-оком недоделанную до конца фигуру, очаровательной в своей первозданной красоте женщины, недвусмысленным жестом прикасающейся к собственному лону.

“Красиво, но чересчур эротично…” – подумал про себя майор, с почтением рассматривая деревянное тело через бесстрастные зрачки юноши.

Сам же Пушкин, тем временем, продолжил свои приготовления к работе, натерев искусственную красотку какой-то пастой из банки, после чего поклонился ей в ноги, словно совершая классический молебен древних язычников-идолопоклонников.

“Удивительное дело: если один брат – особенный чудак тем, что прагматик и реалист, то другой – напротив – какой-то блаженный оккультист…” – подумал внутри себя майор, немного завидуя странной неординарности старшего брата Александра, и жалея о том, что не оказался заточённым в плоть подобного фантазёра, верно имеющего намного более богатый внутренний мир: “Хоть и явно сумасшедший, а всё же – живой – с чувствами, с фантазией!” – раздражённо причитал о такой несправедливости майор.

Меж тем, старший брат юного Александра, беззастенчиво наблюдающего, в сей миг, за его частной стороной жизни, к самой работе приступать явно не спешил и продолжал свои ритуальные приготовления, в череде которых, прямо на макушке деревянной женщины, была установлена большая восковая свеча; а по углам комнаты, следом, разожжены были благовонные палочки, от которых, спустя несколько минут, помутнело даже изображение транслируемой панорамы, в мутном облаке коей засветился и экран, настроенного на видеоизображение, старенького компьютера.

Внимательно вглядевшись в мерцающий за дымом монитор компьютера из комнаты-мастерской, майор узнал и сам сюжет транслируемого для Пушкина изображения: то был классический порнофильм студии “Маx’s”, из репертуара видеотеки 90-х годов XX века, с участием легендарного Рокко Сиффреди и, бесподобной в своих очаровательных ласках Ванессы Чейз.

“Хорошо, что хоть этот имеет обыкновенные пристрастия!” – с умиляющим сочувствием обрадовался пороку Пушкина майор, жалея о том, что юный его телесный сообитатель не курит, подобной его собственной, вишнёвой трубки, а лишь травится лёгкими сигаретами среднего класса.

“Всё бы отдал за затяжку “Borkum Riff” или “Amfora” из душистой люльки!” – ругался на юношу майор, а увидав, как транслируемый на монитор Пушкин раскочегарил резную самодельную трубку с головой козы на месте чашечки и длинным белым мундштуком из кости или рога, вовсе взвыл, завидуя бытию старшего брата своего нового тела с яростным отчаянием. Но на этом зависть его к тезке великого поэта потухла, а на смену ей пришло ещё большее недоумение, вскоре дошедшее до состояния откровенного шока, потому что наблюдаемый им из чужого тела человек начал делать вдруг что-то чрезвычайное, выходящее за рамки нравственных норм самого майора.

Выбрав себе среди разложенных на верстаке инструментов миниатюрный резак с кривым хромированным лезвием и алой ручкой из инкрустированного дерева, по форме отдалённо схожей с, налившимся кровью возбуждения, мужским членом, Пушкин припал пред установленной на кузню скульптурой на колени и приступил к резьбе самых тонких деталей гениталий изваяния, за каждым искусным штрихом резца равняя и полируя поверхность, живописно и натуралистично изображённой, вагины статуи, тут же подпитывая внимание из экрана, зафиксированной ещё в 90-х, любовью Рокко. И тут же, вдыхая из трубки дым, окружил своё рукотворное творение собственной, вполне натуральной, в плотском исполнении, любовью, целуя дерево в искусственные губы, соски грудей, гладкие ягодицы, колени, промежность, а в довершение своих страстных притязаний, засунув в деревянную женщину и сам свой, восставший от такого ритуала, громадный уд.

“Кто же из них двоих больший извращенец – тот, который мастурбирует себя с помощью деревянной куклы, или этот, заставляющий меня, против собственной воли, смотреть на чуждые нормальному человеку забавы?!…” – с мысленным возмущением задал вопрос судьбе майор, жалея о том, что Дама в Розовых Очках куда-то исчезла в момент перехода из одного мира в другой.

Пушкин, меж тем, делал своё дело, и, через добрых пол часа, доведя себя и статую до сладострастного изнеможения, вытащил из зада деревянной женщины свой порочный жезл, облив поруганное им самодельное отверстие красным вином из откупоренной с праздничным задором бутылки.

“Наполнись жизнию, творенье!” – громко и торжественно воскликнул с экрана Пушкин, окончательно убеждая майора в своём изысканном сумасшествии.

Спектакль сей длился всю ночь напролёт, и майор наш отдыхал душой, наблюдая за странной работой Александра-старшего, тогда как сам юный брат Пушкина саркастично похихикивал и смотрел с особой внимательностью именно на сцены разврата, повторявшиеся несколько раз в перерывах от ваяния деревянной женщины.

Когда всё это безобразие закончилось, и майор было понадеялся на заслуженный от нравственных мук отдых, Александр-младший, вместо того чтобы лечь спать или заняться какой-нибудь отвлекающей от сего паскудства деятельностью, деловито переключился на другой сайт, задав в поисковике пароль из набора бессловесных цифр.

“Неужели всех этих эмоций ему мало, и он ищет партнёров для игры?! Такую пытку я выдержу вряд ли!” – с отчаянием возмутился на юное своё нынешнее тело майор, но был приятно умиротворён, когда увидал, как Александр сбросил на “мыло” зашифрованного абонента записанные только что файлы, моментально выбравшись после того из “сети” и заглушив жужжащий моторчик перегревшегося “железа”.

“Наверняка забросил сам себе на ноутбук или на параллельный блок эти срамные видео трипы… Ещё бы: если старший брат его случайно залезет в этот компьютер, разумеется, будет скандал! Хотя, с точки зрения дисциплины и этики – записи эти следовало бы тут же уничтожить, а ещё правильнее – не записывать их вовсе… Хотя, о чём я здесь могу рассуждать, когда нахожусь в теле доморощенного шпиона?!… Что теперь-то лукавить? Он уже сделал весьма неправильную вещь, и за одним поступком, как правило, следует другой… Что остановит этого парня? Именно сейчас ему следовало бы остановиться! Именно сейчас, покуда развлечения его – всего лишь странные забавы из ряда юношеских потех… – хмуро думал себе майор, ворочаясь в молодом теле Александра-младшего с боку на бок. Сам юноша, блаженно засыпая, думал лишь о каких-то пустяках, как будто бы намеренно отгораживаясь от нравственных мыслительных шумов майора, как часто делают подростки, отвергающие любое воспитание их нравов.

11. Зловещее застолье

Ранним утром на мобильный телефон Александра-младшего поступило многословное и помпезное в своей выразительности sms-сообщение, содержание коего заставило нашего майора буквально возмутиться: “Ув. Александр! Наша организация благодарит Вас за проделанный Вами добросовестный и необходимый объем работы! Учитывая Ваши текущие расходы и необходимость жертвовать личным временем, наша организация перечисляет на Ваш персональный банковский счёт сумму, рассчитанных нами Ваших издержек – итого: 30 тыс. бурлей*.”

В смятении чувств, и даже чувствуя лёгкую зависть к беспечному образу жизни юноши, умудряющемуся как-то играючи участвовать в общественном процессе фискальных взаимных услуг, майор подумал: “Что за времена?! Что за нравы?! Эта странная современная молодежь делает бизнес нажатием нескольких клавиш! Ведь этот парень, хлипкие кисти коего я сейчас чувствую как свои, настоящий компьютерный вассал! Пальцами этими, я уверен, он не держал ни отвёртки, ни молотка, ни нагана… даже для делового рукопожатия кисть его недостаточно гожа! Зато, облачившись в накрахмаленный костюмчик, он, не поднимая зада с кресла перед компом, запросто стрижёт по штуке баксов за раз! Да что там деньги!… Неужели, работая таким образом, небрежно шевеля пальцами по клавиатуре, можно заслужить такую похвалу? И чего ради, сам я двадцать лет кряду пачкался в крови и порохе, рискуя жизнью и здоровьем?! Знал бы, что можно жить так просто, давно бы бросил всё на хрен и засел бы за интернет, как он! В этом моём приключении, определённо, есть образовательное, рациональное зерно… как не чужд мне этот парень, а узнать тайну его лёгких беззаботных заработков я бы не отказался! Ведь сколько раз слышал истории о каких-то мифических юных гениях, способных грести бабло, не выходя из сети, сидя на диване в домашних тапочках. Верно – этот парень, несмотря на странные наклонности к соглядатайству, тот самый гений! О… Это рука благодарственного провидения для моего познания! Эта рука самой Велги благосклонно знакомит меня с тайнами, ради развития собственных возможностей! Хочется верить в хорошее… Ну, не насмехается же она надо мной, чёрт возьми?! Ведь, все эти переживания вряд ли ради того, чтобы устыдиться в недостатке прозорливости… ведь должен во всем этом быть какой-то смысл, а не только ущербное ощущение своей не современности и глупости!” – так думал на всё это майор, тогда как правящий его закабалённой в своём теле душой Александр отправился на кухню, набросив на себя небрежную для чистюли спортивную майку, да длинные шорты с тапочками.

Плоть юноши давно уж истосковалась по естественной пище, и он, пряча глаза от утреннего летнего света, лезущего с пола уже на стены восточной стороны квартиры, тенью собственных ночных тайн и пороков, незаметно пристроился за столом, в самом углу благоухающей бесчисленными домашними растениями кухни. Торжественно водружённый в центре композиции из роз и фруктов, пышный торт, улыбнулся ему и майору с сочувствием, текущим кремом и воском догорающих свечей, как будто соболезнуя необходимости прятаться от самого себя.

Натянув на лицо пресную улыбку безразличного ко всему дипломата, Александр-младший взялся за протянутый сияющим от радости Пушкиным бокал. Следом за пролившимся на его дно вином, последовала и братская речь.

– Предлагаю выпить за грядущий успех детищ моих кропотливых трудов! – доставая из кожаного портфеля бутылку укреплённого в сургуче дорогого вина, поприветствовал появление младшего брата Пушкин.

– Если б это был успех состоявшийся, то повод выглядел бы более оправданным… – с вежливым осуждением поглядывая на очередную, разливаемую по большим бокалам бутылку, саркастично намекнула сыну о скромности мать.

– Что ж? Раз слова моего мало, то вот и карты, господа! Хотите видеть состоявшийся успех? Смотрите: вот на успех тот и документ! – ничуть не смутившись материнской саркастичности, парировал её нападение Пушкин, и, следом за бутылкой, извлёк из того же портфеля ворох ламинированных, затисканных печатями и штампами бумаг.

– Неужели, контракт с “Кокус-Тити”*? – приподняв бровь и ничуть не изменившись в лице, небрежно уточнил суть демонстрируемого документа Александр-младший, вновь озадачивая и раздражая томящегося в его теле майора собственной чёрствостью и равнодушным хладнокровием.

– Верно! Это – контракт на ближайшее полугодие! Мои передачи включены в ночной эфир! Отныне, каждый вторник и пятницу, с полуночи до двух, кропотливо записанные мной прежде монологи, сопровождаемые собственноручно подобранным музыкальным аккомпанементом, будут развеивать печаль и тоску страдающих бессонницей столичных граждан и гражданок! Виват контракт! Виват выдержке, труду и победе над несговорчивой судьбой! Вместе с этим, вчера я закончил ваять одну из лучших своих скульптур… я дерзнул извлечь из древесных узоров отражение лика языческой богини! Я попытался сделать то, что почиталось в древности за особую честь – я посягнул на предмет культа! – раскладывая гербовые листы пасьянсом прямо посреди стола, бросая их на фрукты и сам торт, возбуждённо выплёскивал накопившуюся в нём радость победы Пушкин, и, не заметив бокала младшего брата под собственным локтем, нечаянно разлил вино поверх бумаги.

– Ой, Саша! Ну разве можно хоть что-то не испохабить? Ведь это – документы! Опять ты всё испортил! Надеюсь, хоть на скульптуру свою ты ничего не прольешь… – возмутилась на эту небрежность мать, а задав следом и тот странный, двусмысленный для майора, Александра-младшего и самого Пушкина намёк, своим паролевым словом обездвижила вокруг стола жизнь и заглушила все звуки.

Через по-летнему раскрытое окно к сидящим за этим столом докатился, взбеленивший их внезапную тишину, назойливый гул утреннего колокольного перезвона от виднеющейся за вершинами парковых лип церквушки.

– Будем считать, что и сами бумаги, и стол, захотели отведать угощение из моего праздничного кубка! – усилием воли стряхнув с себя прохладу налетевшей из окна тревоги, небрежно махнул на замаранные бумаги Пушкин.

– Это был кубок Александра, Саша… – мерцая уничтожающим задорные порывы светом из своих серых надменных глаз, уточнила для старшего сына мать.

– Разлившийся вдруг кубок Александра, залитые вином бумаги торжества, да колокольный звон заутренней молитвы… Не правда ли, в том действе существует тайна, таится мистика, с её злодейским фейерверком, мраком? Душа моя предчует бурю, и чем она предстанет – неизвестно… иль радостью предчувствия во плоти – свершением молитвенных желаний, иль шквалом грозовым – игрой стихии, положенной свергать свои творенья? Любому проявленью повинуюсь волнения живой, духовной плоти! Пускай меня коснётся, что судьбою предписано скорей, и буду счастлив! – закатив глаза под белки, отозвался вдруг накопившимся и, наконец, вырвавшимся в отголосках мудрёных рифм, томлением души своей Пушкин.

– Уж лучше бы какая-нибудь твоя прабабка поменяла бы фамилию для себя и мальчика… Порой ты начинаешь себя вести как взбеленившийся психопат или наркоман! И если б я не знала, что ты пытаешься писать стихи и занимаешься ещё каким-то непонятным творчеством, давно свихнулась бы с тобой! Решил, раз называешься Пушкиным, то и вести себя позволено как угодно, выражаться так, что собеседнику ничего не понятно, шутить над религией, называть себя язычником, говорить о магии? Саша, ты, мягко говоря, не совсем прав! – отчитала за мудреный слог его мать; но возразить ей Пушкин не успел, отвлекшись на зазвонивший некстати для беседы телефон.

Взяв телефон в одну руку, а недопитый бокал в другую, он вышел в коридор, приветствуя собеседника в трубке бодрым, радостным голосом.

– Судя по числам на часах, восторг его на этом завершится… – мрачно глядя на электронный циферблат над стоящим в углу телевизором, комментировал произошедшее младший Александр и, презрительно хмыкнув, осушил свой бокал.

– Что ты такое говоришь, Александр? При чём здесь числа на часах? – обеспокоенно забегав глазами, обратилась к младшему сыну мать, сменив интонацию высокомерной иронии, удерживаемою в разговоре со старшим сыном, на благочестивое подобострастие, гожее на обращение к благородной персоне.

– Сорок две минуты… – ставя пустой бокал посреди стола, выразительно распахнув глаза, ответил юноша, и, выбрав от торта самый красивый кусок, положил на маленькую тарелку, чтоб, захватив лакомство на ладонь, покинуть кухню.

– Александр, подожди! Объясни хоть, что ты подразумеваешь… – чувствуя какую-то зловещую недоговорённость, поднялась следом за младшим сыном мать, и раздражённо захлопнула окно, предательски впустившее с улицы налетевший вдруг холодный ветер.

– Число смерти – 42… Разве ты не помнишь, что говорил об этом Сашка? – задержавшись на миг, снизошёл до скупого ответа Александр-младший, кивая в сторону холла, где скрылся Пушкин.

– Ах! Опять эта глупая Пушкинская магия! Что Сашка, что отец его, упокойник, понавыдумывали чепухи какой-то! Какие-то числа у них удачи, какие-то – неудачи… Даже смерти, и той, значение выдумали! – ворчливо разругалась мать, услышав такой ответ, и, подобрав возле себя салфетки, чтобы вытереть пролитое на бумаги вино, крикнула в пустой уже коридор, вдогонку младшему сыну: “А ты-то, Александр, ты-то, – что слушаешь бредни старшего братца? У тебя-то ум должен быть!”

Но раздражение её тут же и прошло, превратившись сначала в отчаянную печаль узнавшего дурную весть человека, а потом и вовсе – перекатилось в ярость проклинателя, потому что, вернувшись назад с крайне обескураженным видом, старший её сын вымолвил с порога: “Отменили… отменили мой контракт… Не знаю и почему даже… Сказали, чтобы я к ним больше не ходил и не связывался с ними по телефону и через интернет, потому что я сделал, мол, что-то выходящее за их рамки понимания… И теперь я для них – враг! Почему – они мне не говорят… происходит что-то странное!”

Эти слова, произнесённые Пушкиным на пороге кухни, майор наш отчётливо слышал через уши притаившегося в коридоре, возле зеркала, юного Александра, улыбающегося своему отражению на вспотевшем от жаркого выдоха пятне, с нарисованным посреди него числом – числом 42.

“Улыбается видать тому, что угадал магическое значение цифры… А так – чему здесь улыбаться?” – жалея, что не может почесать от недоумения хотя бы нос, не говоря уж о курении спасительной трубки с приличным табаком, думал себе майор, глядя через голубые глаза юноши и на число это, в запотевшем от выдоха пятне, и на странную улыбку заточившего его в себе тела, вспоминая о том, что так улыбались победившие его в детстве в какую-то игру мальчишки.

Но вечер тот лишь только начинался, и Александр-младший, верный собственным предпочтениям, беспечно отправился в свою комнату, где привычным движением рук и пальцев скоро настроил компьютер на игру, вновь потопив майора во внутреннем безмолвии двигательных рефлекторных команд, посылаемых от мозга к оцифрованному изображению бегающего и стреляющего виртуального человечка.

Неизбежно ощущая настроение и чувства того юношеского тела, где был ныне заключен, майор проникся неким торжеством, неким празднеством, которое обыкновенно испытывают по воскресным дням получившие свою зарплату работники. И если вчера игра юноши велась почти рутинно, то сегодня явно доставляла ему особую радость; и Александр, сотрясая белокурую чёлку на модной своей причёске, ликовал, бросая джойстик из угла в угол, щёлкая клавишей мыши с беспечным неистовством, будто даже не боясь разбить её об стол вдребезги.

12. Психоделическая вакханалия

Ближе к ночи, убедившись в том, что мать со старшим братом уже спят, Александр при помощи верного своего компьютера ловко осуществил финансовую манипуляцию, а именно: убедившись в том, что денег в виртуальном кошельке в достатке, перевёл около полутора тысяч бурлей на счёт какого-то парня, чья фотография на сайте контактов заставила майора и вздрогнуть и рассмеяться, поражая тем причудливым образом, который научилась принимать в эту эпоху молодежь. Но, несмотря на откровенно клоунскую внешность сего виртуального контактёра, несмотря на изобилие дредов, фенечек и растушек, как называл свои уродливые татуировки и пирсинг сей юный представитель поколения «Ке»*, не умеющий, к тому же, связать пару слов в осмысленную фразу, впечатывая скупые обрывки слов в диалоговое окно, Александр-младший обращался к нему с явным уважением, почитая, как минимум, за равного себе.

Перечисленная сумма очевидно явилась достаточным основанием для того, чтобы клоун из “сокурсников”* явился во плоти на пороге квартиры через какие-то двадцать минут после запроса Александра.

– Есть порох, кувалда, допчики и плюшки!* – снимая розовые кеды с вышитыми на мысах фиолетовыми черепами, заявил явившийся из цифровой реальности парень, и Александр приложил к губам указательный палец, кивая на двери комнат матери и брата.

“Фу-ты – барыга!” – тут же идентифицировал вошедшего клоуна майор, перебирая в своей памяти встречи с подобными типами при самых неблагоприятных для тех обстоятельствах1.

Запершись в комнате белокурого Александра, ребята мигом устроили наркотическую вакханалию, обсыпав поверхность уложенного посреди стола настенного зеркала белым порошком и дюжиной разноцветных таблеток, приспособив, вместе с тем, пустую бутыль испод “Coca-Cola” для вдыхания дыма вещества через прожжённое у основания отверстие.

Ловко употребив часть из приготовленного арсенала химикатов, смешанных с растительными компонентами, юноши принялись наперебой обсуждать каких-то общих знакомых, обвиняя кого-то в простодушии, а кого-то – в пристрастии к нетрадиционным способам сексуального удовлетворения. После чего, окатив разум майора, словно помоями из туалетного ведра, несколькими гнусными историями о похождениях компьютеризированных мальчиков и не достигших половой зрелости бесшабашных модных девочек, Александр с барыжным клоуном засели за игру, напоминая майору о том, что плоть есть истинная темница для души человеческой.