Cпасая рыбу из воды

Мальчишка все сильнее распалялся, он говорил все сбивчивее, фразы становились все короче, слова все злее, и вот он выхватил какой-то серый предмет из-за пазухи. Больше всего это походило на брикет пластмассы, но держал он «Это» на вытянутых урках, словно оружие.

– Я не дам тебе отравить жизни других людей! Ты убил меня! Отнял все! Умри! Умри, как умер я! Полтора годна назад! Ты даже не представляешь, что это такое, прожить полтора года, не понимая зачем. Не зная, что можно, и что нужно. Зачем все это? Почему нельзя было просто оставить все как есть?

Назвавшийся Сергеем несколько раз дернулся в сторону Анатолия. Но ничего не произошло, в глазах мальчишки сначала проблеснуло удивление, потом страх.

– О нет! – С угрозой прорычал парень. – О, даже не думайте, что заставите меня вернуться в это!

Он прислонил серый предмет в руках к собственному подбородку:

– Наслаждайся! Изверг! Это салют в честь твою.

Я не уловил что произошло, просто в какой-то момент парень стоял, прижимая серую коробочку к своему подбородку, и вот в следующий момент он уже заваливается, а в воздухе висит запах озона и мелка водянистая аэрозоль. Облако аэрозоли взмывает вверх и вот оно обретает алые оттенки, ветерком его относит в сторону, но часть этой взвеси оседает на моем рукаве, тот покрывается алыми капельками. Анатолия же накрывает с головой. Нет, это аэрозольное облако – как я с запозданием понимаю – кровавое облако, разносит на десяток метров вокруг, но на лице воспитателя оседают микроскопические кровавые капли, волосы пропитываются тем, что секундой ранее как будто бы находилось внутри черепной коробки мальчишки.

Если это облако – результат какого-то выстрела, то в нем должна быть не только кровь. Мальчишка прижимал «Эту» штуку к подбородку, направляя в центр черепа. Скорее всего, на нас сейчас оседало содержимое головы Сергея Шапкина. Мелко аэрозольные мозги. Облако оседало, окрашивая одежду, машину, асфальт в буро-алые тона. Хотя, на асфальте этого было почти не заметно.

Труп Сергея мирно лежал у обочины, а Анатолий рефлекторно облизнул губы.

Это последнее, что я увидел. Потом меня долго и упорно рвало. Помню, какие-то крепкие руки, которые поднимали меня с мостовой, помню лицо девушки в белом. Помню поездку в каком-то фургоне. Все какими-то кадрами. Воспоминания, сбоили, выдавали искаженные картинки. Но картинка, которая не покидала меня в этот вечер ни на секунду – это алое аэрозольное облако, оседающее на лицо мужчины. Наивное непонимание глаза этого мужчины, и рефлекторное облизывание покрытых мелкими капельками крови губ.

Кажется, я тоже ощущал вкус мозгов Сергея. Вкус мозгов на моих губах. Вкус содержимого головы, мальчишки, который пару лет назад попал в реабилитационный цент. Но реабилитационный центр слишком хорошо справился со своей задачей, в плане убивания привязанности к квази. Но…

Но у Сергея так и не появилось связей с прото. Неужели в РЦКДП не знают, о том, что если у человека отобрать смысл жизни, то надо дать другой. Неужели, они выкидывают детей на обочину, как только убедятся, что те не проявляют интерес к квази? Это слишком жестоко!

– Он хотел убить Анатоиля, – услышал Лекса свои же слова.

Стоп! Лекса – это я. Я услышал свои слова. Надо взять себя в руки. Надо понять, на какой вопрос я отвечаю, что-то я совсем расклеился.

– Не получилось. – Согласился я с кем-то. – Тогда он наставил эту штуку себе на подбородок…

Я почувствовал, как мои руки уперлись мне же в шею, выше, в подбородок.

Руки молоденькой женщины обняли мои. Они плавно отвели мои трясущиеся кисти от лица, прерывая тот убийственный жесть.

– Кто ты?

– Она медсестра. Вы готовы отвечать на наши вопросы? – Грубый мужской голос.

– Он не в себе. Шок. – Девушка открывает рот, шевелит губами, но я не слышу ее голос. Но я понимаю, что она говорит. Кажется, меня снова сейчас вырвет. Но я с благодарностью смотрю в глаза медсестре:

– Мозги человека, солоноватые на вкус.

Кто это сказал? Я? Медсестра? Допрашивающий меня мужик?

. . .

– А, Лекса. Проходи. – В глазах наставника потерянность, он в домашнем халате, который так естественно смотрится на нем. Он делает шаг назад, чтобы пропустить меня в свою квартиру, но я не спешу входить.

– Арина Петровна велела проверить Вас. – От смущения, мои уши пылают, но отступать нельзя. Или можно? Но не сейчас. Звонок директора застал врасплох. Я то надеялся, что раз меня отстранили от дел на день, то и делать нечего не придется. А вот те раз – езжай на квартиру к наставнику, и убедись, что с ним все в порядке. К малознакомому человеку, в его собственную квартиру, да и еще после таких приключений.

Меня-то вчера порядком помучили, сначала психологи, потом дознаватели. В общем, отпустили меня только поздним вечером. А уж самому Анатолию, думаю, досталось еще больше. Могли бы и дать денек отдышаться, осознать случившееся, привести мысли в порядок. Но нет. Надо ехать, надо звонить в дверь, надо разговаривать.

– Лекс, входи. Давай я тебе чаю что ли погрею. – С некоторым замешательством произносит хозяин квартиры, а я как дурак топчусь у порога, не решаясь его переступить. – Я понимаю, что это не твоя прихоть. Но не стоять же в дверях. Проходи, я живу один, мы никому не помешаем.

Как под гипнозом я делаю этот единственный шаг и оказываюсь в чужой квартире. Я вторгся в чужое пространство, обжитое и имеющее свой запах. Прихожая. Что же, если человек хочет тратить метры жилого пространства на ненужные комнаты, то кто я такой чтобы осуждать. У нас-то нормальная квартира-студия. Сейчас уже никто не делает отдельную прихожую.

Просторная прихожая меня поражает еще больше. У Анатолия вся верхняя одежда висела на крючках, а обувь на специально отведенном сетчатом стеллаже. Огромное ростовое зеркало, на стенах бумажные обои, а на полу коврик.

– Анатолий Григорьевич, я…

– Куртку повесь сюда… Тапочки… Вот, у меня есть тапочки, сейчас.

В шкафчике обнаружилась россыпь этой нехитрой домашней обуви. Что же? Он считает, что я боюсь испачкаться об его пол, что ли?

Пришлось разуваться, пришлось вдевать ноги в тапки не по размеру, пришлось волочиться за хозяином на кухню. Пришлось ждать пока Анатолий включит чайник, пришлось ждать пока вода в нем закипит, пришлось ждать пока он достанет чашки, наполнит их сначала бурой жидкостью, потом вольет в нее кипящую воду.

Передо мной были выставлены две стеклянные посудинки, одна с конфетами, другая с печеньем.

– Как ты себя чувствуешь? – Задал наконец-то этот вопрос Анатолий.

– Я-то… Нормально, наверное. – Мой ответ, и снова гнетущая тишина. Хозяин первым касается губами своего напитка, разворачивает конфету и откусывает от нее кусочек.

– А у Вас? – Выдавливаю я из себя.

– И у меня все нормально. Что же. Молодой человек, спасибо, что проведали старого бездельника. Можете передать Арине Петровне, что я в полном порядке.

Разговор не складывается. Все слишком странно и неправильно. Я не должен сейчас находиться здесь.

– Тогда я, неверное, пойду? – Предполагаю я.

– Наверное. – Вздох Анатолия заставляет меня съежиться. Он чувствует себя столь же неуютно, что и я. – Я ожидал, что кто-то из центра ко мне заявится с проверкой. Впрочем, даже хорошо, что это Вы, Лекс. Попробуйте чай, он не отравлен, честное слово.

Под гнетущим взглядом мужчины пне приходится сделать несколько глотков слегка горького на вкус горячего напитка.

– Вас не сильно мучали вчера вечером? – Как будто извиняясь спрашивает он. Но я только неопределенно пожимаю плечами.

– Понимаешь, это был мой выпускник, – продолжает Анатолий, – и я, наверное, должен гордиться своей работой. Мальчик нашел для себя цель в жизни. Видел, каким он был целеустремленным? Не каждый квази-зависимый может строить такие сложные планы, если речь идет о прото. Мы ведь и правда, даем только базовые навыки, прививаем примитивные потребности и на этом выписываем их. Утром встать и умыться, сделать заказ продуктов, поесть, когда голодны, помыться, если испачкались. Я и не знаю, сколько из моих выпускников потом возвращается в квази, сколько живет полноценно, сколько остается овощем на попечении родных, а сколько вот так… Расстаются с жизнью, так и не приняв протожизнь, как единственно возможную.

– Сергей сказал, что вы заставили его потерять интерес к квази, как это? – Мысль, мучавшая меня всю ночь. Как это возможно, взять и заставить человека перестать любить, то, чему он посвятил всю свою жизнь. Неужели это так легко – перекроить сознание человека?

– Бедный мальчик. Да, это не так сложно, как тебе кажется. Манипуляция сознанием – не так сложна, как мы все думаем. Ну… Вот представь. Перед тобой стоят два человека, один одет в обычную одежду, а у другого форма, военная или полицейская. Даже какие-то нашивки есть. И вот первый говорит, что на улице вот-вот пойдет радиоактивный дождь, а второй, что в здании начался пожар и надо срочно эвакуироваться. Что будешь делать?

Я пожал плечами:

– То же что и все, наверное. Если все побегут на улицу, то и я за ними.

– А они побегут. Поверь мне, побегут. Потому, что если хоть один человек побежит, то за ним побегут еще двое-трое. А тут уж и все остальные тоже кинуться под радиоактивный дождь, спасаясь от пожара.

– А как правильно?

– Как правильно? Я же не про это говорю. Подсознательно мы доверяем людям в форме, людям, наделенным властью и знаками отличия. Если на улицу выйдет человек и всем начнет кричать, что проход закрыт, его мало кто послушает, но если этот же человек будет в форме строителя или сапера? Вот!

– Анатолий Григорьевич, но это же не манипуляция сознанием. Это просто конкретные примеры, конечно же люди будут делать, что им говорят полицейские!

– Лекс. Люди решат делать, что им скажут. Не будут делать, а будут думать, что это правильное решение. Это и есть манипуляция сознанием. Чтобы нам навязать какую-то мысль, нам не свойственную можно использовать множество приемов и техник. Это все уже хорошо изучено и используется. Давно известно, что, выбирая товар в магазине, человек чаще предпочитает известную марку, даже если рядом лежат вещи лучшего качества. Думаешь, почему у нас все улицы обвешаны лейблами, брендами, логотипами? Они же ничего не рекламируют, он ведь не убеждают нас в том, что их товар лучше других! Нет, они должны нам просто мозолить глаза.

– И вы поступаете так же с детьми? Вы им мозолите глаза.

Анатолий недовольно постучал пальцами по столу.

– Знаешь, почему я не ношу халат в клинике? А постоянно нахожусь в обычной, повседневной одежде? Хотя все остальные работники носят халаты или мундиры? Санитары в голубых, реабилитологи в золотистых, а обслуживающий персонал в комбинезонах?

– Нет, я на это не обратил внимания. Арина Петровна тоже была в повседневной одежде.

– Арина Петровна – дело другое. Она с пациентами не работает. Ладно… Смотри. Откуда к нам в центр поступают дети? Из клиник. Верно. Там все в медицинских халатах. Здесь все санитары тоже в халатах. Как думаешь, что по мнению квази-зависимых делают эти люди в халатах?

– Помогают им? – Предположил я, уже зная, что это не верный ответ, но для того, чтобы дать возможность наставнику с ним поспорить. И не нужен мне был этот ответ, этот разговор. Самое главное, что я стал замечать в глазах Анатолий Григорьевича робкий огонек. Он словно оживал. Эта метаморфоза меня завораживала. Вот передо мной был смирившийся с тленом бытия мужик, и вот уже восхищенный исследователь. Нет, не правда. Анатолий пока не горел, от пока что робко тлел.

– Нет, Лекс, нет. Они уверены, что мы их отрываем от важных дел, от развлечений, от настоящей жизни. Ведь для них квази – это жизнь. И вот скажи, зачем мне эта ассоциация? Зачем мне начинать знакомство с такого к себе отношения? Я же по этому поводу писал методичку! Понимаешь! Но нет, видите ли, в медицинской организации обязательно должна быть форма. Тфу! Мы же не хирурги! Хорошо, я просил разработать для нас новую форму, которая бы разительно отличалась от принятых в других организациях. Но нет! А потом они удивляются, почему дети не идут на контакт с санитарами и реабилитологами. Да они их просто боятся! Только из-за формы, только из-за ассоциации.

Анатолий на пол минуты замолчал, отпил чая, а потом продолжил:

– Знаешь, что такое сказка?

– Что? – Искренне изумился я внезапному переходу. – Сказка? Ну, это история такая.

– Не просто история – это жанр устного народного творчества… был… Но и это не важно. Это иносказательная установка. Люди всегда манипулировали сознанием других людей, понимаешь. Вот возьмем сказки. У любой сказки есть мораль, то есть идея, которую надо внедрить в сознание ребенка. Как внедрит? Если сказать – надо здороваться при встрече, то толку будет мало. Но вот мы берем героя, лучше симпатичного, скажем, кролика. И наделяем его деструктивным качеством – неумение здороваться. Рассказываем, как ему плохо живется, а потом наш кролик каким-то образом понимает, что надо здороваться, и вот в его жизни происходят разительные изменения! Вот он уже душа компании! Если сказка будет достаточно интересная, то и подрастающее поколение исподволь научится здороваться. Но так и не догадается, что ими манипулировали. А раньше ведь сказки были очень популярны, их мудрые праматери рассказывали чадам. И не по одному разу! Каждый день! Каждый!

Анатолий снова прервал свой монолог, взглянул на меня смущенно и продолжил:

– Потом появились книги, которые заменили сказки. Вот только сказки рассказывали бабушки своим внукам, они точно знали, какие качества надо прививать детям. А книги… Их ведь писали сразу для всех. И хорошо, если в них была заложена хоть какая-то идея, какая-то наука. Сказки всегда были бесплатными, их целью было научить. Книги же производить дорого, они должны окупаться, их печатали ради прибыли. А потом и вообще телевидение появилось! Интернет! Теперь вот квази.

– Сколько же Вам лет! – Не выдержал я. В моей голове стихийно сложилось понимание, что Анатолий застал все эти времена, о которых говорит.

– Не пугайся, я не умертвите. Я родился в эру сети Интернет, тогда телевидение уже отмирало, а сказок никто не рассказывал. Про сказки я узнал уже гораздо позже.

– Позвольте, но ведь квази тоже бесплатен. – Наверное невпопад возразил я. – Значит он несет добро?

– Может и несет. Только… Смотри. Что меня пугает больше всего. Это ведь даже не то, что люди стали терять связь с реальностью, а то, что большинство наших современников не живут своими жизнями. Они постоянно находятся в созданных кем-то историях. У них нет самоидентификации, как таковой. Сегодня они вампир в Бостоне, завтра киборг в Афганистане, послезавтра русалочка Ариэль, выращивающая огурцы на дне морском. Их захватывают ситуационные ценности. Если им не сказать, что делать, для чего и как, то они будут просто медленно увядать. И я не про квазанутых говорю, я говорю о подавляющем большинстве.

– Вы говорите о суб-мирах! – Я даже не заметил, как вскочил в запале. – Да, квази позволяет погрузится в созданные другими людьми ситуации истории, суены. Но сам квази – это не набор суб-миров. Он фактически, повторяет прото! Вернее, общественное бессознательное представление о прото. Там есть обычные города, есть обычные леса, парки, музеи. Если это хоть для кого-то важно, и хоть кому-то известно, то это есть в прото.

– Постарайся не спорить со мной. А понять, что я имею в виду. – Устало махнул рукой Анатолий. – Я ведь не про это.

– А про что?

– Лекс. Я смотрю тебе тоже нравится квази. Можешь мне объяснить, как ты сумел сохранить интерес к жизни? Почему ты сейчас здесь, а не в нем?

Я запнулся. Даже слегка поперхнулся глотком чая. Черт! Не хотел я этого рассказывать. Но оставить вопрос без ответа – не красиво. Наверное.

– Я не бываю в квази. Мне он не понравился.

– Почему?

Мысленно я кричал: «Анатолий Григорьевич, пожалуйста, прекратите допрос. Не хочу я об этом говорить. В конце концов, может у меня быть хоть одна слабость?». Но вслух я ответил:

– Так вышло.

– И ты там не бываешь?

– Иногда. Редко. – Я уже отставил свою чашку с остывшим чаем и уперся взглядом в свои колени. Но на этот раз решил не заставлять себя усилием воли сесть ровно. Все. Проходили. Это не закончится. Раз зашел этот разговор, то из меня выпытают все до мелочей. И я решился: – Я химеройд. В просто я химеройд. В квази – химера. И не могу менять внешность. Не могу! Зеленая кожа, раздвоенный язык, лысый, чешуйчатый монстр.

– И ты стесняешься своего вида? Там же много таких… Тех, кто меняет свой внешний вид, чтобы походить на животного.

– Вот именно. Тошно. Каждый второй с кошачьими ушками, хвостами или крыльями. А каждый третий андройд с антенной на голове. Они просто не знают, каково это на самом деле. Позеры.

И я сам услышал свой голос. Столько презрения и брезгливости в нем в этот момент было. Вот, сейчас Анатолий решит, что я презираю людей. Назовет меня мизантропом. И… И запретит даже рядом со своим центром реабилитации появляться. А может…

А может быть оно и к лучшему.

Глава 6

– Этот котенок жил в удивительно красивом и хорошем мире, – начал читать я, написанную на кануне вместе с наставником сказку. Эта работа мне скорее понравилась, хоть и приходилось много спорить и выслушивать внезапные лекции от Анатолий Григорьевича. Практически каждую мою идею, мысль или желание опытный воспитатель мог характеризовал с точки зрения психоанализа или педагогики. Вот почему нельзя было взять героем сказки человека? Так нет же! Главный герой сказки должен быть не только симпатичным и вызывать чувство сопереживания, но и соответствовать каким-то психотипам и «фундаментальным архетипам».

По словам Анатолия в сказке очень важно, чтобы образ главного героя соответствовал его архетипу и явно читался. Ведь чтобы посыл сказки был интуитивно понятен, в ней не должно быть сложных для восприятия и осознания «ключей». В пику сказанному, он же утверждал, что основной посыл, так сказать, сюжетная арка, должна быть до самой развязки неизвестна, чтобы слушающий сказку не смог рационально понять посыл, а усвоил его подсознательно. В общем, писали мы очень простенькую историю, но при этом разговаривали такими сложными терминами, что уже через пол часа я перестал понимать, чем мы занимаемся, и лишь прилежно выписывал повествовательную канву по указки мастера. Почему я вдруг назвал Анатолия мастером? Да он просто подавил меня своей высокомерной манерой речи.

Зато вот сейчас он сидел напротив и с интересом наблюдал за тем, как я мучаюсь, пытаясь прочитать текст, повешенный перед лицом с помощью нейро-интерфейса. И если Вы считаете, что мы не репетировали – то зря. Сейчас я в текст посматривал только изредка, почти все воспроизводя по памяти.

– Гаф залез на дерево и стал следить за тем, как играют его друзья, – завязка сказки заключалась в том, что котенок Гаф очень весело проводил время со своими друзьями. Удивительно, но нашего главного героя звали Гаф. А вот его друзья были «Хомяк», «Лягушка» и «Щенок». Вот честно, я так и не понял, почему котенку Анатолий решил дать имя, а вот остальным зверятам запретил придумывать клички.

Около десяти минут я вещал о совершенно счастливой жизни зверят. При этом, как и было велено посматривал на безучастных детей. Девочка, кстати, вроде бы внимательно слушала, на ее лице даже пару раз удалось разглядеть осмысленно выражение лица, может быть улыбку. Остальные дети оставались безучастны.

По сюжету сказки идиллия мира рушилась внезапно. Сначала пропадала еда, потом начинали чахнуть растения и даже краски мира становились тусклыми.

В этот момент появлялся «Крыс». Но что самое удивительно, у крыса было имя. И это имя было «Филин». Ну, спорить с маэстро я не стал. Хотя так и не понял, почему у крысы должно быть имя птицы.

– Филин с насмешкой возразил: «Но тогда вы все просто умрете с голоду». – Крыс по имени Филин был очень язвительным и постоянно дразнил зверят. Когда все стало плохо, он прогрыз небо и проник к ним в мирок. Сначала зверята подумали, что все их беды из-за крыса и начали ему всячески мешать. И вот наконец они изловили Филина и затолкали его в яму.

– Я хочу сказать вам по секрету, – когда мне приходилось читать слова Филина, я делал голос сварливым и слегка хрипел, поэтому в горле постоянно першило. И как назло, у крыса в нашей сказке было очень много реплик. – Что ваша клетка очень маленькая. У вас тут было тепло и сытно потому, что за вами постоянно присматривали. Они. Но сейчас вы им надоели, и они вас бросили. Я могу научить вас жить в настоящем мире.

Вот эта фраза Анатолию больше всего не нравилась. Он уверял, что крыс не должен уговаривать зверят, напротив, сами зверята должны просить о помощи Филина. Но я не мог понять, с какой стати котенок, щенок, хомяк и лягушка решат просить противную крысу помогать им, тем более, что они уверены, что все их беды именно из-за него.

Поэтому, сейчас Анатолий недовольно посмотрел мне в глаза. По его выражению лица я очень четко понял, что меня ждет серьезный разговор после этого сеанса.

Что же. Котенок помог крысу сбежать, крыс показал ему как можно хорошо устроится и где можно найти жилье и еду. Еще минут двадцать зверята выживали в чужом агрессивном мире, который оказался обычной лужайкой на заднем дворе загородного дома. Им пришлось сражаться с ежиком, спасаться от ужа и курицы. И только благодаря подсказкам, которые им дал Филин, они смогли остаться в живых.

В сказке мы так и на рассказали, что случилось с хозяевами зверят, почему они покинули дом и бросили своих домашних любимцев.

Но наши дети, наши подопечные все так же лежали на своих кроватях и смотрели перед собой. Нет, они не смотрели, просто оставались в этом положении. Видели ли они что-то сейчас. Слышали ли они что…

– Вот так и работаем. – Вздохнул Анатолий.

– Но что мы делаем? Они же в полной отключке. – Растерянно возразил я.

– Может быть. А может быть они нас прекрасно слышат. Лекс. Они нас слышат и понимают. Нужно в это верить. Только так. Иначе… Знаешь… Эта группа… Арина Петровна сделала большую ошибку. Нельзя было брать девяток. Пусть это дети. Но мы им уже не сможем помочь. Посмотри, они ведь не хотят быть в этом мире. Они не стараются, для них прото – совершенно чуждое место.

– А зачем я тогда читал им эту сказку?

– Это наша работа. Надо что-то делать. Смотри. Вот это Оксана. Восемь лет. Она меня даже от смерти спасла. Правда, не смотри так. Я… Не хочу об этом говорить, но она встала и помогла мне. Она здесь, с нами. Она слышит и видит нас. Но она не понимает и не знает, зачем ей что-то делать. Она будет испытывать голод, но даже не подумает, что можно засунуть вот эту кашу себе в рот. Ее кормят с ложечки, но она даже не жуют пищу. Знаешь почему? А потому, что ни в прото ни в квази они никогда не ела ртом. В квази еда не нужна. Там нет голода. Там есть рестораны, но они для антуража, для понта. Но не для питания. А вот это Павел. Очень открытый парень, в квази он проявляет интерес почти ко всему, любит исследовать мир. Но здесь, прото… Он даже не моргнет, если я ему в глаз пальцем ткну. И я не знаю, то ли у мозга нет связи с телом, то ли ему это просто настолько неинтересно. Хотя ведь моргание – это безусловный рефлекс. Как это могло получиться? Последнее время я думаю, а ради чего это все? Может быть это и вправду следующий шаг эволюции. Не знаю, помнишь ли ты, но когда появился нейро-интерфейс, то с ним боролись почти точно так же, как сейчас борются с квази. Были такие-же нервные срывы, были жертвы и смерти. Просто еще один виток эволюции.

– Вы так говорите только из-за этого случая! – Выкрикнул я, не обращая внимания на то, что нас окружали безучастные дети.

– И это тоже. Тот мальчишка. Что он сказал? Наша терапия оказалась слишком эффективной. Так вот посмотри на них, – Анатолий развел руками, указывая на своих подопечных, – не так уж она и эффективна.

– Но у Вас есть другие группы! Другие дети! Вы им помогли. Они теперь могут жить полноценно. Они теперь могут жить! – Мой голос вибрировал как струна. Я сам не мог понять почему, но испытывал страх, которого не чувствовал никогда в жизни. И вопреки себе от этого страха мне не хотелось убегать или прятаться. Из-за испытываемого сейчас ужаса я хотел только громче кричать.

– Мы сейчас пытаемся спасти рыбу у воды! Мы выдернули их из их мира. Из квази. Они там живут. Там, а не здесь. Сколько они уже оторваны от своей реальности? Неделю? Или больше? Представь, если бы тебя заперли на это время в черный ящик без звуков и событий! Я бы точно свихнулся. Думаешь, они еще не свихнулись? Думаешь, они в коме? Нет, они не в коме. Они отрезаны от квази, но их нет и в прото!

Анатолий сел на кровать, рядом с одним из мальчиков и закрыл глаза руками. Я не мог понять, плачет они или просто…

– Вся эта работа…