Дума про Опанаса; Поэзия

Полководец

1За пыльным золотом тяжелых колесниц,Летящих к пурпуру слепительных подножий,Курчавые рабы с натертой салом кожейПроводят под уздцы нубийских кобылиц.И там, где бронзовым закатом сожженыКроваво-красных гор обрывистые склоны,Проходят медленно тяжелые слоны,Влача в седой пыли расшитые попоны.2Свирепых воинов сзывают в бой рога;И вот они ползут, прикрыв щитами спины,По выжженному дну заброшенной стремниныК раскинутым шатрам – становищу врага.Но в тихом лагере им слышен хрип трубы,Им видно, как орлы взнеслись над легионом,Как пурпурный закат на бронзовые лбыЛьет медь и киноварь потоком раскаленным.3Ржавеет густо кровь на лезвиях мечей,Стекает каплями со стрел, пронзивших спины,И трупы бледные сжимают комья глиныКривыми пальцами с огрызками ногтей.Но молча он застыл на выжженной горе,Как на воздвигнутом веками пьедестале,И профиль сумрачный сияет на заре,Как будто выбитый на огненной медали.

1916

О, скромная любовь весенних вечеров

О, скромная любовь весенних вечеров!Далекий лай собак… Свист сторожа за домом…И веет в сердце тихим и знакомымС балконов узеньких и грустных парников.Как сладостно впивать такой любви угар —И видеть вечером, в какой-то тусклой сетке,Угрюмого кота и канарейку в клетке,И стены белые, и золотистый пар!..

1916

О кобольде

Фарфоровые коровы недаром мычали,Шерстяной попугай недаром о клетку бился, —В темном уголке, в старинной заброшенной зале,В конфетной коробке кобольд родился.Прилетели эльфы к матери кобольда,Зашуршали перепонками прозрачных крылий;Два бумажных раскрашенных герольда,Надувши щеки, в трубы трубили.Длинноносый маг в колпаке зеленомК яслям на картонном гусе приехал;Восковая пастушка посмотрела изумленноИ чуть не растаяла от тихого смеха.Кобольд был сделан из гуттаперчи,Вместо короны ему приклеили золотую бумажку;Суровая матушка наклонила чепчикИ поднесла к губам его манную кашку.За печкой очень удивлялись тараканы,Почему такой шум в старой зале, —Сегодня нет гостей, не шуршат юбки и кафтаны,Напудренный мальчик не играет на рояли.Восковая пастушка ушла на поклоненье,А оловянный гусар по ней страстью томился:Он не знал, что в гостиной, где синие тени,В конфетной коробке кобольд родился.

1915

Я отыскал сокровища на дне

Я отыскал сокровища на дне —Глухое серебро таинственного груза,И вот из глубины прозрачная медузаПротягивает щупальцы ко мне!Скользящей липкостью сожми мою печаль,С зеленым хрусталем позволь теснее слиться……В раскрывшихся глазах мелькают только птицы,И пена облаков, и золотая даль.

1916

«О Полдень, ты идешь в мучительной тоске…»

О Полдень, ты идешь в мучительной тоскеБлагословить огнем те берега пустые,Где лодки белые и сети золотыеЛениво светятся на солнечном песке.Но в синих сумерках ты душен и тяжел —За голубую соль уходишь дымной глыбой,Чтоб ветер, пахнувший смолой и свежей рыбой,Ладонью влажною по берегу провел.

1916

Движеньем несмелым

Движеньем несмелымНочь кутает комнату пряжей,В окне потускнеломМелькают огни экипажей…И вот из-под сталиЗмеею излиться готовоВ бумажные далиВнезапно расцветшее слово.

1916

О, кофе сладостный, и ты, миндаль сухой

О, кофе сладостный, и ты, миндаль сухой!На белых столиках расставленные чашки…Клетчатая доска, и круглые костяшкиПостроены в ряды внимательной рукой.Бог шашечной игры спокоен и угрюм, —На локти опершись, за стойкой дремлет немо…Какой возвышенной и строгой теоремойВ табачной радуге занялся вещий ум!..Смотри внимательней, задумчивый игрок,Куда направилась рассыпанная стая…И вот, коричневый квадрат освобождая,Передвигается слепительный кружок!..

1916

Осень

Я целый день шатаюсь по дорогам,Хожу в деревни и сижу в корчмах.В мою суму дорожную бросаютПотертый грош, творожную лепешкуИли кусок соленой ветчины.Я вижу, как пирожница-ЗимаМуку и сахар на дороги сыплет,Развешивает леденцы на елках,И пачкает лицо свое мукой,И в нос украдкой песню напевает.Но вот – задумается хлопотунья,Забудет печь закрыть засовом плотным,И теплый дух, откуда ни возьмись,Повеет вдруг, и леденцы растают,И почернеет рыхлая мука.И вот по кочкам, по буграм и тропамСначала робко, а потом смелее,Подняв рукою платье до коленИ розовые ноги обнажив,Вприпрыжку, брызгая водой из луж,Уже спешит к нам девушка-Весна.Тогда на холм зеленый я взбираюсь,Гляжу из-под ладони в даль сухую —И вижу, как развалистой походкой,На лоб надвинув вязаный колпакИ потный лоб рукою отирая,К нам Лето добродушное плетется.Оно придет и сядет у дороги,Раскинет ноги в башмаках тяжелых,Закурит трубку и заснет на солнце.Но и над ним склоняется лицоРаботницы, и сумрачная ОсеньДремотное расталкивает Лето.И, пробужденное, оно встает,Зевает и бранится потихоньку,Чтобы, избави бог, не услыхалаРаботница печальной воркотни;И медленно, через леса и долы,Оно бредет развалистой походкойВ неведомый никем простор. А ОсеньСпешит в сады, где соком благодатнымНаполнены тяжелые плоды.Она весь день работает. В корзиныНавалены и яблоки и груши.Из ячменя варят по селам пиво.От мертвых туш струится дым веселый,И пахнут воском ульи на припеке.Привет тебе, о благостная Осень,Питательница сирых и убогих,Склонившаяся над корзиной тяжкой,Откуда мерно падают на землюТо рыжий колос, то созревший плод.И мы, бродяги, подбираем жадноВ свои подолы сладкие подарки.Когда ж окончится страда степнаяИ над скрипящими в полях возамиКурлыканье раздастся журавлей, —Я, бедный странник, подымаю рукиИ говорю: иди, иди, родная,Святая из святых. Да путь твой будетДушист и ясен. Да не тяготятТебя плодов тяжелые корзины.И ты идешь, ведомая станицейЛетящих журавлей. Идешь и таешь.И только плащ твой треплет на ветру.Еще мгновенье – и за поворотомИсчез и он. Кружится пыль, и листьяВзлетают над холодною землей.

1916

Эклога миру

…И грозные полки свой ток остановили…В садах Кампании, меж роз и нежных лилий,В дар богу мирному напевов и страстейСыны Авзонии, устав от тяжкой брани,С молитвой сладостной, с восторгом упованийНесли на жертвенник ягнят и голубей…Но грозный Рим кипел: в огне всемирной славыСверкали воинов щиты и латиклавы,И там, где тихий луч струился горячо,Хламиды пыльной край закинув на плечо,У мраморных колонн философ бородатыйКровавый близил час безумья и расплаты.Был тяжек стук мечей, и бронзы грозен звон,И в тирском пурпуре, склонив свой череп голый,С толпою ликторов, разгульной и веселой,Направил Цезарь шаг коня чрез Рубикон…Но брошены войны кровавые забавы,И сладостно цветут в сияньи мирной славыИ мудрость дивная, и радостный покой —Под сенью мраморной, от солнца золотой.О, мир! Тебе певцы слагают громко оды,Рокочут струны лир, гласят хвалу народы…Ты нежным отроком, торжественен и прост,С улыбкой тихою, неслышною стопоюПроходишь по полям… И сладко над тобоюСтруится зарево дрожащих в небе звезд.…Но бурные века стремятся за веками!Я вижу, как бегут пред грозными полкамиРяды испуганных, разбитых сарацин…Я вижу легкий бег испанских бригантин,Несущих свет креста к Америке далекой…Я слышу вой рогов в ночи, как сон, глубокой,И топот бешеных, неслыханных охот…Так мерен и жесток столетний чуткий ход!..И вот в тумане, злом и солнцем обагренном,От душных пирамид до голубых снегов,От Тибра пенного до рейнских берегов —Ведомые Наполеоном,С орлами галльскими идут в простор полки!Но грозны россиян трехгранные штыки,И падают, шурша, всемирные знаменаНа снег, серебряной луною озаренный…И ты приходишь вновь под страстный рокот лир,С оливою в руке, прекрасный отрок-мир,И тихий льешь елей – блаженный дар покоя —На волны пенные, взметенные грозою……Суровый гнев богов вновь взволновал Россию,Вновь на снега ее прозрачно-голубыеГустыми каплями течет глухая кровь…И встало медленно над черными лесами,В кровавой радуге, бушующее пламя,И жуток в сумерках протяжный вой рогов…И звезды мертвые плывут холодным клиромНад обезумевшим от жаркой крови миром,И вороны кричат на сломанных крестах…Но тихо к нам идет, с улыбкой на устах,Веселый отрок-мир в лазурном одеянье,Суля покой, и страсть, и мудрые желанья…

1917

Осенняя ловля

Осенней ловли началась пора,Смолистый дым повиснул над котлами,И сети, вывешенные на сваях,Колышутся от стука молотков.И мы следим за утреннею ловлей,Мы видим, как уходят в море шхуны,Как рыбаков тяжелые баркасыСоленою нагружены треской.Кто б ни был ты: охотник ли воскресный,Или конторщик с пальцами в чернилах,Или рыбак, или боец кулачный,В осенний день, в час утреннего лова,Когда уходят парусные шхуны,Когда смолистый дым прохладно таетИ пахнет вываленная треска,Ты чувствуешь, как начинает битьсяПирата сердце под рубахой прежней.Хвала тебе! Ты челюсти сжимаешь,Чтоб не ругаться боцманскою бранью,И на ладонях, не привыкших к соли,Мозоли крепкие находишь ты.Где б ни был ты: на берегу Аляски,Закутанный в топорщащийся мех,На жарких островах АрхипелагаСтоишь ли ты в фланелевой рубахе,Или у Клязьмы с удочкой сидишь ты,На волны глядя и следя качаньеВнезапно дрогнувшего поплавка, —Хвала тебе! Простое сердце древнихВошло в тебя и расправляет крылья,И ты заводишь боевую песню, —Где грохот ветра и прибой морей.

1918

Кошки

Ал. Соколовскому

Уже на крыше, за трубой,Под благосклонною луноюОни сбираются толпой,Подняв хвосты свои трубою.Где сладким пахнет молокомИ нежное белеет сало,Свернувшись бархатным клубком,Они в углу ворчат устало.И возбужденные жарой,Они пресыщены едою,Их не тревожит запах твой,Благословенное жаркое.Как сладок им весенний жарНа кухне, где плита пылает,И супа благовонный парТам благостно благоухает.О черных лестниц тишина,Чердак, пропахнувший мышами,Где из разбитого окнаЛегко следить за голубями.Когда ж над домом стынет тишьВолной вечернего угара,Тогда, скользя по краю крыш,Влюбленные проходят пары.Ведь ты, любовь, для всех одна,Ты всех страстей нежней и выше,И благосклонная лунаЗовет их на ночные крыши.

1919

«Я сладко изнемог от тишины и снов…»

Я сладко изнемог от тишины и снов,От скуки медленной и песен неумелых,Мне любы петухи на полотенцах белыхИ копоть древняя суровых образов.Под жаркий шорох мух проходит день за днем,Благочестивейшим исполненный смиреньем,Бормочет перепел под низким потолком,Да пахнет в праздники малиновым вареньем.А по ночам томит гусиный нежный пух,Лампада душная мучительно мигает,И, шею вытянув, протяжно запеваетНа полотенце вышитый петух.Так мне, о Господи, ты скромный дал приютПод кровом благостным, не знающим волненья,Где дни тяжелые, как с ложечки варенье,Густыми каплями текут, текут, текут.

1919

Баллада о нежной даме

Зачем читаешь ты страницыУнылых, плачущих газет?Там утки и иные птицыВ тебя вселяют ужас. – Нет,Внемли мой дружеский совет:Возьми ты объявлений пачку,Читай, – в них жизнь, в них яркий свет:«Куплю японскую собачку!»О дама нежная! СтолицыТебя взлелеяли! КорнетИменовал тебя царицей,Бела ты, как вишневый цвет.Что для тебя кровавый бредИ в горле пушек мяса жвачка, —Твоя мечта светлей планет:«Куплю японскую собачку».Смеживши черные ресницы,Ты сладко кушаешь шербет.Твоя улыбка как зарница,И содержатель твой одетВ тончайший шелковый жилет,И нанимает третью прачку, —А ты мечтаешь, как поэт:«Куплю японскую собачку».Когда от голода в скелетТы превратишься и в болячку,Пусть приготовят на обедТвою японскую собачку.

1919

Трактир

Посвящение 1 (ироническое)Всем неудачникам хвала и слава!Хвала тому, кто, в жажде быть свободным,Как дар, хранит свое дневное право —Три раза есть и трижды быть голодным.Он слеп, он натыкается на стены.Он одинок. Он ковыляет робко.Зато ему пребудут драгоценныПшеничный хлеб и жирная похлебка.Когда ж, овеяно предсмертной ленью,Его дыханье вылетит из мира,Он сытое найдет успокоеньеВ тени обетованного трактира.Посвящение 2 (романтическое)Увы, мой друг, мы рано постарелиИ счастьем не насытились вполне.Припомним же попойки и дуэли,Любовные прогулки при луне.Сырая ночь окутана туманом…Что из того? Наш голос не умолкВ тех погребах, где юношам и пьянымНе отпускают вдохновенья в долг.Женаты мы. Любовь нас не волнует.Домашней лирики приходит срок.Пора! Пора! Уже нам в лица дуетВоспоминаний слабый ветерок.И у сосновой струганой постелиМы вспомним вновь в предсмертной тишинеВеселые попойки и дуэли,Любовные прогулки при луне.

Сцена изображает чердак в разрезе. От чердака к низким и рыхлым облакам подымается витая лестница и теряется в небе. Поэт облокотился о стол, опустив голову. На авансцену выходит Чтец.

Чтец

Для тех, кто бродит по дворам пустымС гитарой и ученою собакой,Чей голос дребезжит у черных лестниц,Близ чадных кухонь, у помойных ям,Для тех неунывающих бродяг,Чья жизнь, как немощеная дорога,Лишь лужами и кочками покрыта,Чье достоянье – посох пилигримаИли дырявая сума певца, —Для вас, о неудачники мои,Пройдет нравоучительная повестьО жизни и о гибели певца.О вы, имеющие теплый угол,Постель и стеганое одеяло,Вы, греющие руки над огнем,Прислушиваясь к нежному ворчаньюПохлебки в разогретом котелке, —Внемлите этой повести печальнойО жизни и о гибели певца.

Певец

Окончен день, и труд дневной окончен.Башмачник, позабывший вколотитьПоследний гвоздь в широкую подошву,Встречает ночь, удобно завалившисьС женою спать. Портной, мясник и поварКончают день в корчме гостеприимнойИ пивом, и сосисками с капустойВстречают наступающую ночь.Десятый час. Теперь на скользких крышахКошачьи начинаются свиданья.Час воровской работы и любви,Час вдохновения и час разбоя,Час, возвещающий о жарком кофе,О булках с маслом, о вишневой трубке,Об ужине и о грядущем сне.И только я, бездельник, не узнаюЧудесных благ твоих, десятый час.И сон идет и пухом задуваетГлаза, но только веки опущу,И улица плывет передо мноюВ сиянии разубранных витрин.Там розовая стынет ветчина,Подобная прохладному рассвету,И жир, что обволакивает мясо,Как облак, проплывающий в заре.О пирожки, обваренные маслом,От жара раскаленной духовойКоричневым покрытые загаром,Вас нежный сахар инеем покрыл,И вы лежите маслянистой грудойСредь ржавых груш и яблок восковых.И в темных лавках, среди туш, висящихМеж ящиков и бочек солонины,Я вижу краснощеких мясников,Колбасников в передниках зеленых.Я вижу, как шатаются весыПод тягой гирь, как нож блестит и сало,Свистя, разрезывает на куски.И мнится мне, что голод скользкой мышьюПо горлу пробирается в желудок,Царапается лапками тугими,Барахтается, ноет и грызет.О Господи, ты дал мне голос птицы,Ты языка коснулся моего,Глаза открыл, чтобы сокрытое узреть,Дал слух совы и сердце научилЛад отбивать слагающейся песни.Но, господи, ты подарить забылМне сытое и сладкое безделье,Очаг, где влажные трещат дрова,И лампу, чтоб мой вечер осветить.И вот глаза я подымаю к небуИ руки складываю на груди —И говорю: «О Боже, может быть,В каком-нибудь неведомом кварталеЕще живет мясник сентиментальный,Бормочущий возлюбленной стихиВ горячее и розовое ухо.Я научу его язык словам,Как мед тяжелый, сладким и душистым,Я дам ему свой взор, и слух, и голос, —А сам – под мышки фартук подвяжу,Нож наточу, лоснящийся от жира,И молча стану за дубовой стойкойМедлительным и важным продавцом».Но ни один из мясников не сменитСвой нож и фартук на судьбу певца.И жалкой я брожу теперь дорогой,И жалкий вечер без огня встречаю —Осенний вечер, поздний и сырой.

Чтец

Так, что ни вечер, сетует певецНа Господа и Промысел небесный.И вот сквозь пенье скрипок и фанфар,Сквозь ангельское чинное хваленье,Господь, сидящий на высоком троне,Услышал скорбную мольбу певцаИ так сказал:

Голос

Сойди, гонец послушный,С небес на землю. Там, в пыли и прахе,Измученного отыщи певца.И за руку возьми и приведиЕго ко мне – в мой край обетованный.Дай хлеб ему небесный преломитьИ омочи его гортань сухуюВином из виноградников моих.Дай теплоту ему, и тишину,И ложе жаркое приуготовь,Чтоб он вкусил безделие и отдых.Сойди, гонец!

Чтец

И уж бежит к землеПо лестнице высокой и скрипучейГонец ширококрылый. И к немуВсё ближе придвигается земля:Уже он смутно различает крыши,Верхи деревьев, купола соборов,Он видит свет из-за прикрытых ставень.И в уличном сиянье фонарейВечерний город – смутен и спокоен.По лестнице бежит гонец послушный,Распугивая голубей земных,Заснувших под застрехами собора.И грузный разговор колоколовГонец впивает слухом непривычным…Всё ниже, ниже в царство чердаков,В мир черных лестниц, средь стропил гниющих,Бежит гонец, и в паутине пыльнойЛегко мелькает ясная одеждаИ крылья распростертые его.О, как близка голодная обитель,Где изможденный молится певец!Так поспеши ж, гонец ширококрылый,Сильней стучи в незапертую дверь,Чтоб он услышал голос избавленья!От голода и от скорбей земных.Стук в дверь

Певец

Кто в этот час ко мне стучит!.. Сосед ли,Пришедший за огнем, чтоб раскуритьПогаснувшую трубку, иль, быть может,Товарищ мой, голодный как и я?Войди, пришелец!

Чтец

И в комнату идетВеснушчатый, и красный, и румяныйРассыльный из трактира, и певецГлядит на бойкое его лицо,На руки красные, как сок морковный,На ясные лукавые глаза,Сияющие светом неземным.

Певец

О, посещенье странное. ЗачемПришел ко мне рассыльный из трактира?Давно таких гостей я не встречалС румянцем жарким и веселым взглядом.ГонецХозяин мой вас приглашает нынчеОтужинать и выпить у него.

Певец

Но кто же ваш хозяин и откудаОн знает обо мне?

Гонец

Хозяин мойВсе песни ваши помнит наизусть.Хоть и трактирщик он, но всё же музаПоэзии ему близка, и вотОн нынче приглашает вас к себе.Скорее собирайтесь. Долог путь —Остынет ужин, прежде чем дойдем,И зачерствеет нежный хлеб пшеничный.Быстрее собирайтесь.

Певец

Только в плащЗакутаюсь и шапку нахлобучу.

Гонец

Пора идти, хозяин ждать не любит.ПевецСейчас иду. Где мой дорожный шарф?

Чтец

Они идут от чердаков сырых,От влажных крыш, от труб, покрытых сажей,От визга кошек, карканья воронИ звона колокольного, всё вышеПо лестнице опасной и крутой.Шатаются истертые ступениПод шагом их. И ухватился крепкоЗа пальцы провожатого певец.Всё выше, выше, к низким облакам,Сырым и рыхлым, сквозь дождливый сумрак;Раскачиваема упорным ветром,Крутая лестница ведет гонца.И падая, и оступаясь вниз,И за руку вожатого хватаясь,Певец идет всё выше, выше, выше,От въедливого холода дрожа.

Певец

Опасен путь, и неизвестно мне,Куда ведет он.

Гонец

Не волнуйся. ТыСейчас найдешь приют обетованный…

Певец

Но я боюсь, от сырости ночнойСкользит нога и лестница трещит…

Гонец

Будь стойким, не гляди через перила,Держись упорней, вот моя рука —Она крепка и удержать сумеет.

Чтец

Конец дороги скользкой и крутой.Раздергиваются облака, треща,Как занавес из коленкора. СветОт фонаря, повисшего над дверью,Слепящей пылью дунул им в глаза.И вывеску огромную певецРазглядывает с жадным любопытством:Там кисть широкая намалевалаОранжевую сельдь на блюде синем,Малиновую колбасу и чашкиЗеленые с разводом золотым.И надпись неуклюжая гласит:«Заезжий двор – спокойствие сердец».О, вечно восхваляемый трактир,О, запах пива, пар, плывущий тихоИз широко распахнутых дверей,У твоего заветного порогаПерекрестились все пути земные,И вот сюда пришел певец и жадноГлядит в незапертую дверь твою.Да, лучшего он пожелать не смел:Под потолком, где сырость разросласьПятном широким, на крюках повислиОгромные окорока, и жирС них каплет мерно на столы и стулья.У стен, покрытых краскою сырой,Большие бочки сбиты обручами,И медленно за досками гудит,Шипит и бродит хмель пивной. А там,На низких стойках, жареные рыбыС куском салата, воткнутым во рты,Коричневой залитые подливой,Распластаны на длинных блюдах. ТамДырявый сыр, пропахший нежной гнилью,Там сало мраморным лежит пластом,Там яблок груды, и загар медовыйПокрыл их щеки пылью золотой.А за столом, довольные, сидятНа стульях гости. Чайники кругом,Как голуби ленивые, порхают,И чай, журча, струится в чашки. ВотКуда пришел певец изнеможденный.И ангел говорит ему:«ИдиИ за столом усядься. Ты обрелСтоль долгожданное успокоенье —Хозяин всё тебе дарует».

Певец

НоЧем расплачусь я?

Гонец

Это только мздаЗа песни, что слагал ты на земле…

Чтец

С утра до вечера – еда, и только…Певец толстеет. Вместо глаз ужеКакие-то гляделки. Вместо рук —Колбасы. А стихи давным-давноЗабыл он. Только напевает в носПохабщину какую-то. НеделиПроходят за неделями. И вотЕда ему противной стала. ОнМечтает о работе, о веселыхЗемных дорогах, о земной любви,О голоде, который обучилЕго стихам, о чердаке пустом,О каплях стеарина на бумаге…Он говорит:

Певец

Ну, хватит, погулял!Теперь пора домой. Моя работаЗаброшена. Пусти меня. Пора!

Чтец

Но тот, кто пригласил его к себе,Не отпускает бедного поэта…Он лучшее питье ему несет,Он лучшие подсовывает блюда:Пусть ест! Пусть поправляется! ЗачемПевцу земля, где голод и убийства:Сиди и ешь! Чего тебе еще?

Певец

Пусти меня. Не то я перебьюПосуду в этой комнате постылой.Я крепок. Я отъелся, и теперьЯ буду драться, как последний грузчик.Пусти меня на землю. У меняТоварищи остались. Целый мир,Деревьями поросший и водойОбрызганный – в туманах и сияньяхОставлен мной. Пусти меня! Пусти!Не то я плюну в бороду твою,Проклятый боров!.. Говорю: пусти!

Чтец

Тогда раздался голос:

Голос

Черт с тобой!Довольно! Уходи! Катись на землю!

1919–1920, 1933

Рассыпанной цепью

Трескучей дробью барабанят ружьяПо лиственницам сизым и по соснам.Случайный дрозд, подраненный, на землюВалится с. криком, трепеща крылом!Холодный лес, и снег, и ветер колкий…И мы стоим рассыпанною цепью,В руках двустволки, и визжат протяжноМордашки на отпущенных ремнях…Друзья, молчите! Он залег упорно,И только пар повиснул над берлогой,И только слышен храп его тяжелыйДа низкая и злая воркотня…Друзья, молчите! Пусть, к стволу прижавшись,Прицелится охотник терпеливый!И гром ударит между глаз звериных,И туша, вздыбленная, затрепещетИ рухнет в мерзлые кусты и снег!Так мы теперь раскинулись облавой —Поэты, рыбаки и птицеловы,Ремесленники, кузнецы, – широкоВ лесу холодном, где колючий ветерНам в лица дует. Мы стоим вокругБерлоги, где засел в кустах замерзшихМир, матерой и тяжкий на подъем…Эй, отпускайте псов, пускай потреплют!Пускай вопьются меткими зубамиВ затылок крепкий. И по снегу быстро,По листьям полым, по морозной хвое,Через кусты катясь шаром визжащим,Летят собаки. И уже встаетИз темноты берлоги заповеднойТяжелый мир, огромный и косматый,И под его опущенною лапойТяжелодышащий скребется пес!И мы стоим рассыпанною цепью —Поэты, рыбаки и птицеловы.И, вздыбленный, идет на нас, качаясь,Мир матерой. И вот один из нас —Широкоплечий, русый и упорный —Вытаскивает нож из сапогаИ, широко расставив ноги, ждетХрипящего и бешеного зверя.И зверь идет. Кусты трещат и гнутся,Испуганный, перелетает дрозд,И мы стоим рассыпанною цепью,И руки онемели, и не можемПрицелиться медведю между глаз…А зверь идет… И сумрачный рабочийСтоит в снегу и нож в руке сжимает,И шею вытянул, и осторожноГлядит в звериные глаза! Друзья,Облава близится к концу! УдаритРука рабочья в сердце роковое,И захрипит, и упадет тяжелыйСвирепый мир – в промерзшие кусты…А мы, поэты, что во время бояСтояли молча, мы сбежимся дружно,И над огромным и косматым трупомМы славу победителю споем!

1920

Знаки

Шумели и текли народы,Вскипела и прошла волна —И ветер Славы и СвободыВздувал над войском знамена…И в каждой битве знак особыйДела героев освещалИ страшным блеском покрывалЗемле не преданные гробы…Была пора: жесток и горд,Безумно предводя бойцами,С железным топотом когортШел Цезарь галльскими полями…И над потоком желтой мглыИ к облакам взметенной пылиПолет торжественный кружилиКвирита медные орлы…И одноок, неукротимо,Сквозь пыль дорог и сумрак скал,Шел к золотым воротам РимаПод рев слоновий Ганнибал…Текли века потоком гулким,И новая легла тропа,Как по парижским переулкамВпервые ринулась толпа, —Чтоб, как взволнованная пена,Сметая золото палат,Зеленой веткой ДемуленаУкрасить стогны баррикад…И вот, возвышенно и юно,Посланницей высоких благ, —Взнесла Парижская коммунаВ деснице нищей красный флаг…И, знак особый выбираяУ всех народов и времен,Остановились мы, не зная,Какой из них нам присужден…Мы не узнали… И над намиВ туманах вспыхнула тогда,Сияя красными огнями,Пятиконечная звезда!..

1920

Путнику

Студент Сорбонны ты или бродячий плут,Взгляни: моя сума наполнена едою.Накинь свой рваный плащ, и мы пойдем с тобоюВ чудесную страну, что Фландрией зовут.В дороге мы найдем в любой корчме приют,Под ливнем вымокнем и высохнем от зноя,Пока из-под холмов в глаза нам не сверкнутКаналы Фландрии студеною волною.Довольно ты склонял над пыльной кипой грудь,Взгляни: через поля свободный льется путь!Смени ж грамматику на посох пилигрима,Всю мудрость позабудь и веселись, как дрозд, —И наша жизнь пройдет струей мгновенной дыма,Среди молчанья стад и в тихом блеске звезд.

1921

«Здесь гулок шаг. В пакгаузах пустых…»

Здесь гулок шаг. В пакгаузах пустыхНет пищи крысам. Только паутинаПодернула углы. И голубинойНе видно стаи в улицах немых.Крик грузчиков на площадях затих.Нет кораблей… И только на стариннойВысокой башне бьют часы. ПустынноИ скучно здесь, среди домов сырых.Взгляни, матрос! Твое настало время,Чтоб в порт, покинутый и обойденный всеми,Из дальних стран пришли опять суда.И красный флаг над грузною таможнейНам возвестил о правде непреложной,О вольном крае силы и труда.

1921