Пятна на солнце

На следующий день в его адрес поступил новый конверт с грифом «Совершенно секретно». Он не без волнения вскрыл его и, достав сообщение, начал читать. Сотрудник особого отдела 85-го стрелкового полка подтверждал, прохождение службы в их подразделении рядовым Демидовым Е. С. К письму было приложено объяснение командира батальона капитана Грызлова, который опознал на фотографии своего подчиненного рядового Демидова Евдокима Семеновича. Это сообщение ввело Сорокина в ступор.

«Почему он пишет Евдокима, а не Евгения? – размышлял он, шагая по кабинету. – Может, что-то путает этот капитан Грызлов? Прошло два с лишним года, в батальоне, ведущем боевые действия, состав обновился за это время несколько раз, и не исключено, что капитан мог просто забыть его имя».

На столе сначала задергался, а потом зазвенел телефон до ужаса противным звонком.

«Нужно поменять аппарат», – подумал в очередной раз Александр, снимая трубку.

– Товарищ майор! – услышал он возбужденный голос Громова. – Мы нашли склад, где бандиты хранят похищенные продукты!

– Погоди, погоди, Алексей, не тараторь. Давай, успокойся и доложи все по порядку, – произнес Сорокин.

– Вы знаете, товарищ майор, Хромой вам не соврал: в сарае мы обнаружили часть продуктов, похищенных из магазина.

В трубке раздавалось частое дыхание Громова, словно он только что закончил бежать марафон.

– Алексей, быстро убери своих людей из сарая. Оставь лишь несколько сотрудников для засады и никому ни слова об этом.

– Все понял, Александр Михайлович, – не дав договорить, прокричал в трубку начальник сыска. – Сейчас все сделаю.

«Значит, не обманул Хромой», – подумал Сорокин и положил трубку.

Взгляд его снова упал на фотографию Евгения Демидова.

«Кто же ты, Демидов, враг или друг? Евгений или Евдоким? Если ты Евдоким, то почему поменял имя? Что тебя заставило это сделать? – думал он, рассматривая его фотографию. – Если ты друг, то почему побежал жаловаться на меня Петрову? А может, испугался своего разоблачения и решил первым нанести удар, не дожидаясь, когда тебя припрут фактами?»

Что-то звякнуло о стекло. Отложив документы в сторону, Сорокин подошел к окну. То, что произошло потом, он понял не сразу. Напротив окна остановился грузовик, из кабины которого ударила автоматная очередь, затем другая. Пули попали в стекло чуть выше его головы. Одна из пуль ударила в оконную раму и разнесла ее. Это произошло так неожиданно, что он даже не успел не только повалиться на пол, но и вытащить из кобуры свой «ТТ». Во дворе хлопнул выстрел, а затем раздалась автоматная очередь. Машина резко рванула с места и скрылась за поворотом дороги. Александр, прихрамывая, бросился вниз. Около входной двери лежал дежуривший в отделе сотрудник милиции. Пуля попала ему в голову и разнесла затылочную часть черепа. Вокруг его головы медленно растекалась лужа крови.

«Вот тебе и ответка, товарищ Сорокин, – подумал он. – Выходит, ты их чем-то встревожил, и они решили тебя предупредить. Не убить, а лишь предупредить. Ведь они могли сделать все намного проще: просто швырнуть гранату в окно твоего кабинета».

Он вышел на улицу, она была пуста. Люди, встревоженные выстрелами, попрятались по домам. Через десять минут к зданию подъехала оперативно-следственная группа милиции.

* * *

Демидов лежал на диване с закрытыми глазами и смотрел в потолок. Его домохозяйка, женщина лет сорока, у которой он снимал комнату, гремела на кухне посудой, готовя ужин. Он жил в этой квартире уже месяца четыре, но ему казалось, что он провел здесь всю свою жизнь. Этот адрес дал ему новый знакомый, по кличке Цыган. Как его звали по-настоящему, никто не знал. Хозяйка квартиры встретила Демидова довольно настороженно. В городе ходили слухи о бандитах, налетах на магазины и склады, и она, будучи одинокой, боялась впускать в дом незнакомых людей. Прежде чем открыть ему дверь, она долго рассматривала его через глазок, а затем, набравшись мужества, сняла цепочку и открыла. Она посмотрела на него оценивающим взглядом, словно выбирала не постояльца, а раба на невольничьем рынке. Остановив взгляд на ордене, она улыбнулась и пригласила Демидова пройти в квартиру. Даша, так звали хозяйку, проживала одна в большой трехкомнатной квартире.

– Проходите, Евгений, – произнесла она, приглашая его в комнату. – Как она вам? Я понимаю, что прошу дороговато, но что поделаешь, я женщина одинокая и очень стеснена в средствах.

Комната, предложенная хозяйкой, была светлой и уютной: окно выходило во двор, где цвела большая старая яблоня.

– Как? Нравится? – поинтересовалась она у него. – Что скажете? Она вас устраивает?

– Да, – коротко ответил он, – мне все здесь нравится. Я тоже человек одинокий, фронтовик и, если сказать честно, давно отвык от домашнего уюта.

Больше всего его устраивало то, что квартира имела черный ход во двор с противоположной стороны дома.

– Когда вы заедете? – поинтересовалась хозяйка. – Я имею в виду, когда завезете свои вещи?

– У меня ничего нет. Все мои вещи со мной, – тихо ответил Демидов. – Это ничего?

– Конечно. Проходите и располагайтесь. И еще, если вы хотите, я вам буду готовить, убираться в комнате, правда, за определенную плату. Как вы на это смотрите?

Он взглянул на нее и улыбнулся.

– Меня это устраивает, – ответил он и протянул ей деньги. – Думаю, что этого хватит на первое время.

Даша впервые за последнее время держала в руках так много денег. Она хотела что-то сказать постояльцу, но у нее не получилось. Какой-то ком застрял в горле и не давал высказать благодарность этому человеку с ярким орденом на груди. Вечером она устроила романтический ужин. Они сидели вдвоем за столом и при зажженных свечах пили фруктовую настойку. Закончив ужин, Демидов встал из-за стола и, поблагодарив хозяйку, ушел к себе в комнату. Она убрала со стола посуду и, раздевшись, легла на койку. Она долго не могла заснуть. Ее сильное и молодое тело хотело мужской ласки, и она, уступив этому желанию, встала с кровати и, накинув на плечи шерстяной платок, шлепая голыми ногами по крашеному полу, направилась в его комнату. Он лежал на белой простыне, раскинув руки. В какой-то момент она испугалась своих мыслей о близости и хотела выйти из комнаты, но что-то остановило ее. Неожиданно она увидела, что у него открыты глаза и он внимательно наблюдает за ней.

– Ложись, – предложил он ей и слегка подвинулся в сторону.

Она сбросила с себя платок, ночную рубашку и легла рядом с ним. Ее тело била дрожь. Он нашел ее горячие губы, и они утонули в ласках. Утром, прежде чем встать с теплой постели, она посмотрела на спящего рядом с ней мужчину. Она не могла не обратить внимания на его крепкие плечи, сильные руки, которые всю ночь ласкали ее тело. Неожиданно ее взгляд упал на край подушки. Она вздрогнула, заметив рукоятку пистолета, которая виднелась из-под нее. Уже сидя на кухне, она размышляла над тем, как ей поступить. Пойти в милицию и заявить на постояльца? Или сделать вид, что она ничего не заметила. Наконец, она решила, что будет лучше, если она просто промолчит.

* * *

После призыва в 1940 году Евдоким Демидов был зачислен в 85-ый стрелковый полк, который дислоцировался в Белоруссии. Там его и застала война. Полк несколько дней не выходил из боя, и вскоре они оказались в окружении. Вечером над их позициями пролетел немецкий самолет и сбросил листовки. Кружась в воздухе, они, словно белые хлопья снега, медленно падали на землю.

– Демидов! – крикнул ему комбат. – Возьми двух бойцов, и соберите эту гадость. Все, что соберешь, сожги!

Взяв бойцов, они стали собирать листовки. Вскоре запылал костер, в котором ярким пламенем сгорало немецкое воззвание к сдаче в плен. Одну листовку Демидов аккуратно сложил и спрятал в обмотке. Утром остатки полка выстроились в небольшом лесу. Первым выступил старший политрук. Он долго и нудно призывал их положить все силы на алтарь победы. Выступление командира полка было предельно кратким. После этого полк двумя колоннами вышел из леса и, развернувшись в цепь, направился на позиции немцев, которые блокировали лесной массив. Первая попытка прорвать оборону гитлеровцев не увенчалась успехом. Оставив в поле убитых и раненых, батальоны откатились обратно к лесу. За первой атакой последовала вторая и вновь, теряя убитых и раненых, полк вернулся на исходные позиции. Вот тогда у него впервые возникла мысль перебежать на сторону гитлеровцев.

Вечером Демидова вызвал к себе комбат.

– Демидов, не буду скрывать от тебя, положение полка аховое. Если мы до утра не нащупаем слабое место в обороне немцев, то они завтра раздавят нас танками. Мы направляем несколько разведгрупп. Одну из них возглавишь ты. Пойдете ночью, так безопаснее. У немцев пока нет сплошной линии обороны, и ты со своей группой должен найти стык между немецкими соединениями. Задача ясна?

– Так точно, товарищ майор.

Ночью он и двое бойцов ползком направились в сторону немецких окопов. Их пулеметчики то и дело пускали в небо осветительные ракеты, и поэтому расчет на ночное время не оправдался. Немцы заметили ползущих русских солдат и открыли по ним огонь: такой плотный, что невозможно было поднять головы. Сколько они лежали под этим огнем, он не знал. Ему тогда показалось, что время просто остановилось, и лишь рассвет подсказывал, что с момента их выхода прошло чуть более двух часов. Гитлеровцы, посчитав, что им удалось уничтожить группу русских разведчиков, прекратили огонь.

– Ну, что будем делать? – спросил Демидов своих товарищей. – Обратно ползти нельзя, немцы быстро нас накроют минами. Можно, конечно, попытаться оказать им сопротивление прямо здесь, но это смешно.

– Ты у нас старший Демидов, и поэтому тебе решать: как скажешь, так и будет.

– А если я скажу, что хочу сдаться, что тогда? – стараясь проверить их, произнес он. – Немцы тоже люди, и не станут же они нас расстреливать, если мы сами добровольно сдадимся? Бояться нам нечего, мы не евреи и не командиры, которых они расстреливают на месте. Они же специально разбросали над нами листовки, а это – пропуск. Покажем и все.

Бойцы молчали. Один из них боялся признаться в том, что был согласен с его словами. Другой потянулся к винтовке, но его остановил Демидов. Он ударил его штыком в грудь и посмотрел на оставшегося в живых бойца.

– Что молчишь? – обратился он к нему. – Может, ты тоже решил вернуться обратно и сложить свою голову среди этих березок?

– Нет. Я согласен, – произнес тот.

– Если так, то поползли к немцам.

Размотав обмотку, он достал из нее листовку и сунул в нагрудный карман гимнастерки. Оставив винтовки, они взяли в руки обмотки и размахивая ими, как белыми флагами, поползли в сторону немцев.

* * *

Сорокин стоял в дверях и смотрел, как Екатерина Игнатьевна убирала с пола осколки оконных стекол. Затем она вымыла пол и ушла. Александр вышел из кабинета и, увидев идущего по коридору Мигунова, окликнул его.

– В Москву об этом происшествии не сообщать. Понятно?

– Извините, товарищ майор, но я уже сообщил генералу Каримову о покушении на вас. Он обещал прислать на помощь оперативников из Главка.

Александр махнул рукой и направился дальше. Ругать Мигунова было бесполезно. Пройдя метра три, он остановился и повернулся к офицеру, который продолжал стоять в коридоре.

– Слушай, Мигунов! Если меня будут спрашивать, я – в милиции. Понял?

– Так точно, товарищ майор, – чуть ли не выкрикнул тот, но, заметив укоризненный взгляд Сорокина, вовремя осекся. Сейчас он понял, что поспешил сообщить в Москву о покушении, не получив согласия своего непосредственного начальника.

Громов сидел за столом и с кем-то разговаривал по телефону. Заметив вошедшего в кабинет Александра, он положил трубку и встал.

– Товарищ майор! Как вы себя чувствуете? Вас не ранило?

– Чувствую? Как побитая собака, Леша. Дожили: бандиты свободно разъезжают по городу и стреляют по окнам отдела государственной безопасности.

Сорокин достал из кармана пачку папирос и положил на стол. Закурив, он поинтересовался организованной уголовным розыском засадой.

– Ждут, Александр Михайлович. Пока никакого движения.

– Может, они что-то заметили и решили туда больше не соваться? – спросил его Сорокин. – Кто еще, помимо тебя и сотрудников группы, знает о засаде?

– Начальник милиции, – нерешительно ответил тот. – Почему вы меня об этом спрашиваете? Вы ему не верите?

– Пока не знаю, но мне кажется, что засаду можно снимать, они туда не придут.

– Почему вы так решили?

Сорокин встал из-за стола и, сунув папиросы в карман шинели, вышел в коридор. Взглянув на дежурного по отделу, Александр поинтересовался на месте ли начальник милиции.

– Здесь, товарищ майор. У него часы приема граждан.

В коридоре напротив двери Антонова сидело несколько человек, записавшихся к нему на прием. Сорокин толкнул дверь и вошел к нему в кабинет.

– Здравия желаю, товарищ полковник, – поздоровался он с ним.

– Здравствуй, майор. Как твое самочувствие? Александр Михайлович, мы перекрыли все выезды из города, но машину, из которой тебя стреляли, так и не обнаружили. Совсем распоясались бандиты.

Посетитель, сидевший в кабинете, молча встал и вышел. Сорокин проводил его взглядом и повернулся лицом к Антонову.

– Еще, что скажете?

– Александр Михайлович, я к тебе сам собирался зайти, хотел с тобой поговорить по-товарищески, подсказать тебе, посоветовать. Ты человек в городе новый, многого не знаешь. Люди стали жаловаться на тебя, майор. Говорят, что ты, вместо того, чтобы помогать людям в трудные минуты, наоборот, отталкиваешь их от себя. Ладно, от себя, ты отталкиваешь их от Советской власти. Люди не верят тебе.

Обвинение было серьезным. Шла война, в городе скопилось множество разного народа: переселенцы из сельской местности, бандиты и предатели. Шла невидимая борьба, в которой все методы были допустимы, лишь бы они давали какой-то результат. Государственные учреждения были завалены сотнями анонимных писем, в которых люди сообщали о врагах народа, и поэтому то, о чем сообщил ему начальник милиции, ничуть не удивило Сорокина. Видя, что его слова не достигли желаемого эффекта, он продолжил.

– Вот и первый секретарь городского комитета партии высказал мне претензии в отношении тебя. Что вы с ним не поделили?

Сорокин улыбнулся.

– Работу, – коротко ответил Александр. – Он пытался мне подсказывать, кого я могу вызывать к себе, а кого нет. Пытался учить меня жить, как и вы. За меня не надо отвечать, я сам отвечу за себя. Вот вам мой совет: больше занимайтесь своей работой, ловите жуликов, спекулянтов, бандитов, а я уж сам разберусь, как и с кем, мне говорить.

В этот раз удивился начальник милиции. Его глаза округлились и стали похожи на два чайных блюдца.

– Зря ты так, товарищ майор. Я хотел тебе лишь посоветовать.

– Советуйте тому, кто нуждается в этом, а я проживу и без ваших советов, товарищ полковник.

Он развернулся и вышел из кабинета.

* * *

Евдоким Демидов стоял перед немецким офицером. На столе лежала листовка-пропуск, с призывом сдаваться в плен. Немецкий офицер неплохо владел русским языком, и допрос шел без переводчика.

– Итак, Демидов, вы утверждаете, что хотите служить немецкому народу?

– Так точно, господин офицер. Я давно хотел перебежать к вам, но все не получалось.

Офицер улыбнулся. Его тонкие губы раздвинулись, обнажив ряд белых, похожих на столовый фарфор, зубов. В душе он ненавидел предателей, но служба в немецкой разведке обязывала его работать с ними. Он хорошо понимал, что эти люди сродни волкам-оборотням, готовым рвать на части все, на что укажет им хозяин. Вот и сейчас, глядя в эти преданные и трусливые глаза военнопленного, он думал, как лучше использовать его в интересах рейха.

– Скажите, это правда, что вы лично закололи своего товарища, за отказ сдаться в плен?

– Так точно, господин офицер. Кто-то из нас должен был умереть. Я решил, что он.

– Хорошо. Скажите, вы готовы участвовать в карательных акциях против мирного населения, а также в уничтожении партизан и сочувствующих им?

– Готов, господин офицер, – произнес он, не задумываясь ни на миг.

Немец опять улыбнулся: рвение этого русского в желании спасти свою жизнь, было столь высоко, что он решил провести с ним небольшой эксперимент.

– Хорошо, Демидов. Сейчас мы посмотрим, на что вы способны.

Гитлеровец вывел его во двор и приказал привести из камеры двух его красноармейцев, один из которых сдался немцам вместе с ним. Немец вытащил из кобуры пистолет «Люггер» и протянул его Евдокиму.

– Застрелите их, и я поверю тогда, что вы готовы служить немецкому народу.

Демидов взял в руки пистолет и, не раздумывая, застрелил своих товарищей. Он подошел к трупам и сделал по контрольному выстрелу в их головы.

«Вот больше и нет свидетелей моего добровольного перехода к немцам», – подумал он, возвращая пистолет офицеру.

Судя по лицу, немец был в растерянности, так как не ожидал подобного развития событий и такой жестокости со стороны русского военнопленного.

– Молодец, Демидов, – произнес немец. – Теперь я знаю, где и как использовать вас в интересах вермахта.

Вскоре его и еще семерых военнопленных перевели в лагерь «Шталаг-352», который находился у деревни Масюковщина, недалеко от города Минск. Осенью 1941 года сотни пленных 12-ого блока были выведены на плац перед комендатурой лагеря. Из канцелярии вышел немец в форме капитана СС. Он прошелся вдоль строя военнопленных и, взобравшись на деревянный помост, почти на чистом русском языке произнес:

– Руководству лагеря стало известно, что отдельными военнопленными готовится побег. Мы не можем допустить этого, и, согласно действующим правилам, эти люди должны быть уничтожены. И еще хочу сообщить, что победоносная армия третьего рейха стоит на подступах к Москве. Советская армия разбита и отступает по всем фронтам, неся большие потери.

Он начал выкрикивать номера военнопленных, которых выталкивали из строя сытые и откормленные эсэсовцы. Двадцать три человека стояли перед строем: именно их номера сообщил Демидов коменданту лагеря. Военнопленных отвели в сторону и на глазах сотен людей расстреляли.

Вечером Евдокима вывели из лагеря и посадили в фургон грузовой автомашины. Она тронулась и помчалась в сторону Минска. Вскоре он оказался в небольшом городке Чашники. Там его одели в немецкую военную форму и зачислили в охранную команду, которая состояла из нескольких десятков таких же, как и он, предателей. Они целыми днями изучали методику борьбы с партизанами и подпольщиками.

Демидов всерьез впитывал фашистскую идеологию и верил в неизбежный крах Красной Армии и СССР. Он не чурался любой «работы»: нужно было расстрелять стариков и женщин, он всегда был в числе добровольцев. Командир взвода неоднократно ставил его в пример другим, и вскоре он попал в группу «ГФП-724».

Весной 1942 гола их группа возвращалась из леса после розыска и уничтожения сбитого немецким истребителем летчика. Неожиданно, Демидов почувствовал запах дыма, который гнал ветерок из неглубокого овражка.

«Вот удача! – обрадовался он. – Порадую начальство. Сегодня у нашего капитана день рождения, вот и будет для него подарок».

В овраге расположился табор цыган. Не чувствуя опасности, цыгане сидели спокойно вокруг костра и готовили пищу. Неподалеку стояла повозка. Демидов передернул затвор автомата и приказал цыганам следовать за ним. Пригнав в казарму, он закрыл их в подвале. Вечером состоялся банкет. Пили за день рождения капитана Бирмана и победоносный вермахт. Евдоким выгнал цыган из подвала и приказал им веселить гостей. Цыгане играли на гитаре, пели песни и плясали. Под утро пьяный Демидов собственноручно расстрелял их прямо на плацу казармы. Когда у него закончились патроны, он вдруг понял, что убил не всех. Среди кучи трупов надрывно плакал маленький ребенок. Он подошел к нему и ударом приклада размозжил ему голову. Стоявшие неподалеку товарищи по службе были просто шокированы всем этим.

– За что ты их? – спросил один из солдат. – Что они тебе сделали?

– За то, что они не вписываются в чистоту арийской расы, – привычным штампом, ответил Демидов. – А вы что, против этой теории?

После этого случая многие солдаты спецгруппы «ГФП-724» отвернулись от него, считая его психом и маньяком.

* * *

Все началось зимой 1942 года после окружения армии Паулюса под Сталинградом. В том, что наступил переломный момент в войне, Демидов почему-то уже не сомневался. Он стал все чаще и чаще задумываться, как ему спастись, как уйти от заслуженного возмездия. О том, что сделают с ним русские в случае его пленения, он хорошо знал. Чувство страха затаилось в глубине его души. Он продолжал лично вершить казни, но делал это не столь открыто и показательно, как раньше. При этом он старался не оставлять в живых свидетелей своей жестокости: отказывался фотографироваться у мест казней и ограничил общение с сослуживцами. Однако слухи о его нем по-прежнему гуляли среди солдат ГФП-724 и немецкого гарнизона.

Выходов было несколько. Можно было дезертировать и отсидеться где-нибудь в глуши, переждав там войну. Но он решил действовать вопреки законам логики: перейти линию фронта и попытаться вернуться в действующую армию. Для этой цели он специально познакомился с женщиной, работавшей в немецкой типографии, и попросил ее напечатать ему один документ. Уговаривать ее не пришлось, она быстро согласилась ему помочь.

– Я отпечатаю тебе документ, Евдоким. Что печатать-то, подскажи?

– Напечатай следующее: что рядовой 85-го стрелкового полка Демидов Евгений Семенович освобожден от службы по случаю перенесенного тифа и отпущен в отпуск до окончательного выздоровления.

«Как здорово, что я смог выпросить у немецкого офицера на память свою солдатскую книжку», – подумал он.

Тогда он и сам еще не понимал, для чего ему нужна эта потрепанная книжка. Однако сейчас она оказалась той волшебной палочкой, которая могла спасти ему жизнь. Через два дня справка лежала перед ним на столе.

– Евдоким, вот тебе твоя справка. Я не понимаю, для чего она тебе. Ты решил перебраться через линию фронта? Я права?

Он молча кивнул.

– Главное, Евдоким, помни, что я тебя люблю и никогда тебя не выдам.

– Я тебя тоже люблю, Глаша, – произнес он и сильным ударом, вогнал ей нож в грудь.

«Никаких свидетелей», – повторил он про себя, вытирая окровавленный нож о платье жертвы.

Найти советскую военную форму и заготовить на дорогу продуктов не представляло большого труда. Захватив с собой автомат, он ночью исчез из расположения группы ГФП-724. До фронта было около двухсот километров, но, несмотря на это, он продолжал упорно двигаться на восток. Он шел ночами, пробираясь лесными тропами, чтобы не попасться на глаза патрулям из немецкой полиции. Приближалась линия фронта. Как-то на рассвете он услышал интенсивную перестрелку: стрельба то усиливалась, то затихала. Он испугался и спрятался в каком-то заброшенном сарае. Затем почти двое суток, прислушиваясь и присматриваясь, бродил по лесу в поисках безопасного места, где мог бы незаметно проскользнуть мимо немецких позиций на ту сторону.

– Хальт! – истошно завопил немец, столкнувшись с ним в темноте. – Хальт!

«Заметили. Неужели попался?» – пронеслось у него в мозгу.

Испугавшись, он бросился бежать. Снова раздалась автоматная очередь. Сильная боль прошила его левое плечо. Он упал на снег и отполз в кусты. Убедившись, что преследования нет, он снял полушубок и кое-как перевязал рану. Несмотря на то, что пуля прошла по касательной, его попытка остановить кровь не увенчалась успехом. Вскоре он почувствовал, как рукав его гимнастерки пропитался кровью. Он встал с земли, но быстро понял, что долго идти по такому глубокому снегу он не сможет. Пройдя километр, он упал и потерял сознание. Сколько он лежал на небольшой лесной поляне, он не помнит. Здесь его и обнаружила группа советской армейской разведки.

* * *

Они сидели в небольшом уютном ресторане, почему-то названном «Пристанище для избранных». Стол был накрыт на три персоны. Стоявший у входа официант переминался с ноги на ногу. Первый секретарь горкома партии Василий Гаврилович отмечал свой юбилей в узком кругу близких товарищей. Взглянув на работника общепита, он махнул ему рукой, и тот тихо вышел из зала, плотно закрыв за собой дверь.

– Что будешь пить? – спросил Петров Демидова, держа бутылку армянского коньяка.

– Что нальешь, то и выпью, Василий Гаврилович, – ответил Евгений. – Я не особо разбираюсь в этих напитках. До войны я вообще не пил.

– Давай я налью тебе настоящего армянского коньяка. Что ни говори, но его с водкой не сравнишь.

Он разлил коньяк по рюмкам и взглянул на своего соседа по дому.

– Давай за победу, – предложил Петров, и они, чокнувшись, выпили до дна.

Они познакомились месяца три назад, при довольно странных обстоятельствах. Петров стоял в ювелирном магазине и внимательно рассматривал выставленные в витрине изделия. У него был памятный день – тридцать пять лет совместной жизни с супругой Галиной, и он хотел сделать ей в этот день подарок. Рассматривая колечки и броши, он невольно бросал взгляд на цену изделия. На хорошее ювелирное изделие у него не хватало денег, а покупать, что-то другое, ему не хотелось.