Жулик

Прошкин глупо заморгал глазами.

Я озверел

‒ Идиот, чем думал, когда в автобус лез? – только наручники спасли морду Финика от расправы. – Мотор взять не мог? Тебе сказали: «Ключ оставь», а ты тряпки пожалел, мудак!

‒ Заглохли оба! – по стенке бухнули кулаком.

Приехали. Взяв в понятые «этажерку», мусора начали обыск. Все новое – с бирками и этикетками – они кидали на кровать. Гора вещей росла.

‒ Мальчики, что же вы не сказали? – не сдержалась дежурная. – Я бы у вас половину забрала! – А, вы куда денете? – пристала она к ментам.

‒ До суда вещдоками будут, ‒ ответил один.

‒ Знаем ваши вещдоки, ‒ проворчала она, ‒ все по своим бабам растащите!

При упоминании суда Прошкин встрепенулся и попросился в туалет. С него сняли браслеты и вывели в коридор. Неожиданно оттуда послышались звон разбитого стекла, топот и крики: «Стой! Куда?»

‒ Сиди, сволочь! – крикнул мне мент, вскочил и выбежал из комнаты.

Скоро вернули хромающего Финика с опухшей губой и подбитым глазом. Оказавшись в коридоре, он выбил окно, выскочил на козырек, однако спрыгнув на землю, подвернул ногу и убежать не смог. Удовлетворение от его разбитой рожи я не скрывал.

Вместе с изъятым нас привезли обратно. «Этажерка» угадала. Когда наши вещи свалили в дежурке, туда, побросав работу, набилось все ОВД. Бабы, порвав пакеты, мерили трикотаж, мужики, кряхтя и охая, надевали обувь. Побыв вещдоками меньше часа, шмотки на глазах превращались в конфискат!

Начались допросы. Мы врали, перекладывая вину друг на друга, однако следак, открыв УК, дал понять: с нами не шутят. К тому же попали мы в Адыгее, и рассчитывать на сочувствие хачей не приходилось.       Вечером меня завели в кабинет начальника. За большим столом сидел маленький человечек в гражданском костюме, белой рубашке и черном котелке. Выпученные глаза, идиотский вид и крашеные усы делали его похожим на героя Этуша в известном фильме. Не хватало только гвоздики за ухом.

«Товарищ Саахов» смотрел недружелюбно и начал с угроз, затем, раскрыв опасность деяния, для виду пожурил и вынес судьбоносное решение:

– Тебя отпущу под подписку. На закрытие дела отца привезешь. Друга арестую: прыткий очень.

Я понял, что менты хотят денег.

Дома уже знали. Мама плакала. Отец не понимал, что конкретно произошло, выглядел подавленным и не знал, как поступить, а я, раз меня отпустили, наивно полагал, что проскочил в очередной раз.

Первым сориентировался дед и приказал мне:

– Вспомни и напиши все подробно, до мелочей! ‒ и мы поехали к Давиду Ароновичу, его приятелю и адвокату. Я рассказал суть дела. Старый еврей внимательно слушал и, кивая головой, что-то помечал. Закончив, я вышел на улицу, оставив их вдвоем.

‒ Ну что? – спросил я, когда дед вернулся.

– Все плохо… – растерянно сказал он.

Исход дела зависел от того, как следствие разделит шмотки. Если поровну, то это крупный размер и каждому светит лагерь. Докажут мою меньшую часть – считай повезло: отделаюсь условным. Все зависело от хачей – вернее, мзды, которую они хотели. Однако мой законопослушный отец не умел давать взяток. Он просил, убеждал ментов не ломать сыну жизнь, уверяя, что интеллигентная семья и общество исправят его лучше тюрьмы. Те улыбались, скаля фиксы, кивали головой и ждали денег, а не получив их, предъявили по полной: статья 154, часть 2, «крупный размер», до пяти лет. Конечно, я охренел, хотя и продолжал верить в лучшее. Горбачев объявил перестройку, в Москве прекратили гонять фарцу, а участковый, подписывая характеристику, обнадежил:

– Не ссы, не посадят. Время не то. «Химию» дадут или условным отделаешься.

Ментовская телега, быстро дойдя до института, не на шутку возбудила наших комсомольцев. Собрали сходку и, назвав меня ренегатом, выгнали из ВЛКСМ. Голосовали, придурки, почти единогласно. Вреда в этом для себя я не видел. В школе уже исключали, но папа тогда, волнуясь за свою карьеру, поднял связи, и хулигана вернули в ряды ленинцев.

Волновало другое: как быстрее, до суда, защитить диплом, поэтому на практику я ушел одним из первых. Писать его мне предстояло в НИИ «Экономики» при МАПе, что в Уланском переулке.

Оперативно собрав материал, работу я накропал резво, однако предвидя грядущую цифровизацию, от нас уже требовали расчет на ЭВМ. Я загрустил и попросил помощи у «дедушки» современных айтишников, волосатого хиппаря с горящим взором.

Выслушав меня, тот набросал вопросы и вывалил стопку книг, которую я обязан прочесть для предметной беседы с ним. Я офигел и нашел выход.

Результат расчета на ЭВМ выводился таблицей на специальной перфорированной бумаге. Итог я знал: пощелкал на калькуляторе и решил использовать из комплекта умной техники один принтер.

Узнав, что придумал, «хиппарь» потерял ко мне всякий интерес и, показав на какие кнопки жать, ушел. Спустя три часа искусственный интеллект покорился моей серости, и желанная бумажка вылезла из АЦПУ.

Как я ни старался, все равно не успевал. Готовый диплом застрял где-то у рецензентов.

В конце апреля пришла повестка из суда. Еще надеясь защитится, я никуда не поехал, послав вместо себя липовый больничный.

На самом деле, по мере приближения разбирательства, мой оптимизм таял как мартовский снег. Не то, чтобы я что-то предвидел – предчувствовать то, что не знаешь сложно, однако состояние внутренней тревоги росло во мне день ото дня.

Прислали новую повестку: суд перенесли на конец мая и, томимый бездельем и ожиданием, я уже с трудом находил себе место. За день до отъезда, чтобы отвлечься, поехал к Касинской и, выходя из троллейбуса, сильно подвернул ногу.

Нога болела, стало не до секса, и я поковылял в травмпункт, где получил справку и, расценив это как дурной знак, лететь отказался. Однако дед рассудил иначе: вид убогого вызовет снисхождение, и чтобы не злить судью надо ехать. Для этого он привез трость и показал, как выразительно хромать на публике.

Взяв палку и ни капли не симулируя, я с трудом дошлепал утром до Внуково.

Летал я редко, не задумываясь, боюсь этого или нет. Но в этот раз все пошло наперекосяк. Самолет, набрав высоту, забился, как в лихорадке. Натужно гудя двигателями, он тяжело выползал из воздушных ям, что бы через минуту провалиться снова.

Вдруг, лайнер устремился вниз. Рассыпав конфеты, стюардесса чудом устояла на ногах. В салоне ахнули. Корпус затрясло. С полок посыпались вещи.

Передумав падать, машина с трудом выровнялась и вышла из пикирования. Меня вдавило в кресло. С фатальной обреченностью я смотрел в иллюминатор на дрожащие крылья. Страх внутри, боль в ноге, нежелание ехать, создавали ощущение неминуемой катастрофы и если бы что-то произошло, я бы посчитал это роковой закономерностью.

Спустя два часа, вынырнув из облаков, Ту низко пролетел над зеленеющими полями, Кубанским морем и, мягко коснувшись земли, стремительно побежал по бетонке аэродрома.

‒ Наш рейс окончен! – донесся из динамика бодрый голос. – Добро пожаловать в Краснодар!

Я все-таки долетел, но еще не знал: в свое крутое пике я только входил.

Глава 4

OVERBOARD

Здание суда отличалось от таких же неказистых домов аула ржавыми решетками на мутных окнах. К десяти часам комнатка трещала от народа: адвокаты, менты и просто любопытные. Судилище над москвичами обещало местным неисчерпаемый запас сплетен. Конвой привел Финика и усадил за барьер. Бледный, изможденный, одетый в несуразное с чужого плеча, он за время в тюрьме сильно изменился и не смотрел на меня. По его виду я понял: каждый будет выплывать сам, скорее всего, топя другого.

День погряз в рутине оглашения материалов дела. Судья соответствовал фамилии. Тряся жиденькой бороденкой, Козлицин монотонно читал протоколы и акты экспертиз. Понять его настрой я не мог. Заинтриговав развязкой, он объявил перерыв до завтра.

Утро началось, как и предыдущее. Секретарь, жопастая адыгейка, картавя, крикнула:

– Встать! Суд идет!

Козел выглядел бодреньким. По очереди задавая вопросы, он заявил, что перекладывая вину друг на друга, мы усугубляем и без того незавидное положение – виноваты оба. Это явилось предвестником беды. Слово дали адвокатам. Обе тетки просили суд принять во внимание нашу молодость, положительные характеристики и обещали, что мы еще принесем пользу родине. Прокурор с мнением коллег согласился отчасти. Обозвав нас дармоедами, он дал понять: мы действительно потрудимся на благо общества, но при полной от него изоляции. Гром грянул. Мы промямлили последнее слово, и Козел, объявив перерыв, отправился решать, кому из нас сколько дать.

В прострации, не ожидая подобного, я вышел на улицу. Мимо провели Финика. Спустя пару минут за углом раздались крики и мат. Обратно Прошкина уже тащили. Выломав стенку деревянного сортира, Дима пытался бежать – и снова неудачно. Дежурившие у входа менты подозрительно косились и на меня. Через час, не колеблясь, я поступил бы так же, но тогда, надеясь на чудо, покорился своей участи.

Что посадят, я понял, вернувшись в зал. Адвокат, отводя глаза, смотрела в окно, к конвоирам Финика прибавились еще двое, а когда Козел заблеял: «Именем Российской…» сомнения исчезли. Волновало, сколько: два, три, больше? Дали три; Диме, чтоб не бегал, четыре. Подошли мусора. Я интуитивно, как на последнюю надежду, посмотрел на адвоката, однако Гребенкина, потеряв интерес, уходила прочь.

– Руки за спину!

На запястьях щелкнули наручники и меня вывели в коридор. Произошедшее не укладывалось в голове. Как такое могло случиться и случиться со мной?! Скоро я попаду туда, где за дело и по праву сидят настоящие преступники: воры, насильники и убийцы! А меня за что? За какие-то тряпки? И почему сегодня, 23 мая, когда мне исполнилось 22 года?

Ответа я не знал и не знаю до сих пор, однако в тот страшный день я родился заново, прожил непростую жизнь и в результате написал эту книгу.

Меня завели в КПЗ, и я осмотрелся. На возвышении, подложив телогрейку, лежал парень.

‒ Зема! – он привстал. – Курево есть?

‒ Не курю.

‒ Плохо. Два дня не смолил! Осудили? Много?

– Три.

‒ Ништяк! На одной ноге простоишь и не заметишь! – парень оскалился, обнажив железные зубы.

Я удивленно посмотрел на него. Перекидывая четки синими от наколок пальцами, он не шутил.

‒ А тебя за что?

– Да ни за что! – он удивился моей наивности.

Я понял, что спросил не то, и впредь решил не задавать лишних вопросов. Вечером меня увезли.

Миновав двойные ворота, автозак остановился. Нам приказали выйти, и мы оказались внутри каменного мешка. Стены в решетках по периметру двора, образуя колодец, уходили в ночь. Открыли дверь, и я попал в комнату с кафелем по кругу, как в больнице.

– Раздевайся! – буркнул мент в халате, а когда я остался в одних трусах, спросил: – Вши, гонорея?

– Нет, – собираясь одеться, ответил я.

– Их тоже стягивай! – приказал мусор и, видя мое недоумение, добавил: – Присядь десять раз!

Не понимая, зачем, я подчинился, справедливо полагая, что тюремные издевательства начались. В камере потом объяснили: это часть досмотра, исключающая пронос запрещенного в заднице.

Пока я одевался, мент раскурочил мою обувь. Выдернув шнурки, он разломал подметки и вытащил супинаторы. За перегородкой меня усадили на стул, и цирюльник включил машинку. Мотор загудел, и волосы посыпалась. Когда обрили, я поискал зеркало, но мастеру одной прически оно не требовалось. Свое отражение я увидел в бане через неделю. Из старого, мутного осколка смотрел кто-то незнакомый, обросший щетиной, с бесконечной тоской в голубых глазах.

Оформив, нас повели по переходам СИЗО. Осознать произошедшее и поверить в его неизбежность я не мог: мозг упрямо не воспринимал реальность. Казалось, еще поворот – и череда железных дверей исчезнет, и я вернусь в привычную суету. Но лязг решеток, отражаясь эхом от стен, затихал под потолком и возвращал к действительности.

Иную реальность я чувствовал при каждом вдохе и долго не мог понять, чем воняет: туалетом, сыростью или всем сразу? Зато через пару лет выражение «запах свободы» приобретет для меня буквальный, осязаемый смысл. Пока же в глубоком отчаянии я брел мрачным тюремным коридором.

‒ Стоять! Лицом к стене! – привычным движением конвойный вставил в дыру длинный, похожий на отмычку ключ и открыл дверь. Втолкнув меня внутрь, он клацнул замком. Я огляделся. Вокруг никого, один сумрак. Когда глаза привыкли, из полумрака проявились контуры большой комнаты. Высоко в углу, тщетно пытаясь осветить пространство, горела маленькая лампочка. Слабый свет выхватывал из темноты голые металлические нары. С другой стороны, сквозь решетку пробивалась полная луна. Я присел на привинченную скамью. Состояние безысходности овладело мной. Еще утром я и мысли не допускал о возможном аресте, имел полную свободу выбора, не сомневаясь, что так будет и дальше. Прошел день и все изменилось. То, что казалось естественным, стало невозможным, элементарное – трудновыполнимым, а невыносимое – нормой на долгие годы. Я ужаснулся.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.