Читать книгу Корея. Власть, идеология, культура (Константин Валерианович Асмолов) онлайн бесплатно на Bookz (5-ая страница книги)
bannerbanner
Корея. Власть, идеология, культура
Корея. Власть, идеология, культура
Оценить:

4

Полная версия:

Корея. Власть, идеология, культура

В 2012 г. консерваторы смогли удержаться у власти – с небольшим перевесом в 3,5 % президентом стала Пак Кын Хе, дочь генерала Пак Чон Хи, которая изначально придерживалась более центристских позиций по отношению к Ли, но затем сдвинулась на более консервативные. От демократов баллотировался Мун Чжэ Ин, бывший глава секретариата Но Му Хёна и в чем-то его правая рука. Исход выборов был омрачен так называемым «делом троллей в погонах». Хотя Пак и Ли принадлежали к разным фракциям и, мягко говоря, не очень любили друг друга, приход к власти демократов казался большим злом, и Национальная служба разведки в нарушение законодательства повела тайную интернет-кампанию по дискредитации Муна и снижению его рейтинга. Когда масштаб вмешательств стал понятен, оппозиционная Демократическая партия начала заявлять о том, что выборы украдены, после чего расследование свернули, а прокурора Юн Сок Ёля, который вел это дело, «задвинули» в провинцию.

Хотя пропаганда демократов представляла Пак Кын Хе дочерью диктатора, в начале своего правления она была, возможно, наиболее центристски настроенным представителем консервативного лагеря. Интровертная и не очень коммуникабельная Пак оказалась в ситуации, когда оппозиция сразу объявила ей войну, а соратники по партии не менее активно ставили ей палки в колеса. Это помогло сформировать ее специфический медийный образ, из-за которого ее конфидентка Чхве Сун Силь, подруга детства и дочь руководителя псевдопротестантской секты, виделась кем-то вроде Распутина, вмешивающаяся в государственные дела и ответственная за все неудавшиеся политические решения. В сочетании с рядом неудачных внутриполитических решений и сильно ударившей по образу президента катастрофой парома «Севоль» в 2014 г. это создало предпосылки для так называемой «революции свечей», когда под воздействием массовых демонстрацией людей, возмущенных «распутинщиной», парламент объявил президенту импичмент, который на этот раз был подтвержден Конституционным судом. И хотя именно те новости, которые выводили людей на улицы, впоследствии оказались фальшивыми, это стало известно уже после того, как Пак получила тюремный срок за коррупцию, де-факто отсидев больше, чем Чон Ду Хван или Но Тхэ У.

На волне недовольства консерваторами, Му Чжэ Ин легко выиграл следующие выборы, хотя разрыв в 17,1 % все равно был меньше, чем у Ли Мён Бака. На своем посту он сумел провести существенную чистку в госструктурах (включая военную реформу), а также посадить за коррупцию не только Пак Кын Хе, но и Ли Мён Бака, причем обоим предъявлял обвинения вернувшийся в центральный аппарат Юн Сок Ёль.

Кроме этого, Мун частично несет ответственность за межкорейское потепление 2018 г., хотя оно ясно показало, что даже в обстановке максимального благоприятствования Юг воспринимает межкорейский диалог как череду церемониальных мероприятий, а не реальную помощь Северу.

Что касается внутренней политики и коррупции, история Муна и его окружения, к сожалению, оказалась историей про то, как победитель дракона стал драконом с еще большим числом голов. В результате его главным политическим оппонентом стал Юн Сок Ёль, назначенный им на должность генерального прокурора, но начавший с неменьшим рвением искать нарушения в ближнем кругу президента. Из-за этого, после долгой войны между прокуратурой и министерством юстиции, Юн ушел в отставку и далее подался в политику, примкнул к консерваторам, ввиду отсутствия иной политической силы, и выиграл президентские выборы 2022 г. с минимальный в электоральной истории разрывом в 0,73 %.

Его соперником был Ли Чжэ Мён, представитель альтернативной Муну фракции внутри демократической партии, и человек, которого называли то корейским Берни Сандерсом из-за левого популизма, то корейским Дональдом Трампом из-за одиозной репутации, включавшей в себя уголовное преследование по серии обвинений в коррупции, лжесвидетельствовании, злоупотреблении властью и т. п.

Так президентом страны в первый раз стал непрофессиональный политик, и недостатков у этого выбора оказалось больше, чем достоинств. К тому же президент был вынужден работать с парламентом, в котором с 2020 г. оппозиция имела подавляющее большинство, что позволяло отводить любые важные для власти законодательные инициативы. Демократы, воспринимавшие проигрыш как досадное недоразумение, рассчитывали набрать две трети мест в парламенте и объявить президенту импичмент. Но голосов не хватило. Итогом стал конституционный кризис, усугубившийся тем, что когда Ли Чжэ Мён получил первый обвинительный приговор, его партия должна была решить проблему с президентом до того, как вердикт утвердит Верховный суд, после чего, даже в случае условного срока, Ли потерял бы место в парламенте и право баллотироваться на государственные должности на пять лет.

В такой острой ситуации Юн, видимо, решил разрубить гордиев узел и 3 декабря 2024 г. попытался неудачно ввести военное положение. Это стало политическим самоубийством: во-первых, память о временах Чон Ду Хвана слишком жива, и военное положение вызвало резкую негативную реакцию всего общества, восприняв это как попытку переворота. Во-вторых, южнокорейская армия нынешнего времени сильно отличается от времен диктатуры, и после времен Муна не могла или не хотела выполнять приказы точно в срок. В результате парламент сумел собраться и отменить военное положение, с чем президент в итоге согласился.

В ответ 14 декабря 2024 г. парламент объявил ему импичмент, а 15 января 2025 г. глава государства был задержан по обвинению в мятеже. Новые президентские выборы, скорее всего, состоятся весной 2025 г., и автор извиняется за то, что подобно увлекательному южнокорейскому сериалу «наш рассказ обрывается на самом интересном месте».

На этом краткий (он действительно краткий!) очерк корейской истории закончен, и теперь можно переходить к основам политической культуры двух корейских государств, начав с такого важного его фундамента, как конфуцианская система ценностей.

Глава 2

«Конфуцианство для чайников» и его корейские особенности

Историки и политологи по-разному группируют характерные черты корейской политической системы, но они едины в том, что она, безусловно, складывалась под влиянием традиции конфуцианского культурного региона.

Конечно, о конфуцианстве можно рассказывать много, и я заранее отсылаю интересующихся к работам таких специалистов, как Л. С. Переломов и А. Г. Ломанов. Здесь я лишь немного скажу о нем с системной точки зрения.

Как и большинство этических учений Дальнего Востока, конфуцианство уделяло меньше внимания метафизике, концентрируясь на вопросах улучшения управления государством и жизни народа. Ориентируясь на золотой век прошлого, конфуцианцы пытались создать некий универсальный регламент правил поведения благородного мужа, привязанный к надлежащему исполнению определенных социальных ролей. Они были сведены к пяти типам взаимоотношений квазисемейного характера: начальник – подчиненный / государь – подданные, отец – сын, муж – жена, старший брат – младший брат[11] и просто друзья.

Отталкиваясь от подобных моделей, конфуцианцы пытались создать инструкцию на все случаи жизни, чтобы, столкнувшись с любой коллизией, благородный муж знал способ ее разрешения. А чтобы такая модель могла воспроизводить себя, они серьезно вложились в создание системы образования, во многом построенного на заучивании определенных паттернов и элементов. К этому добавлялась концепция меритократии, согласно которой любой талантливый человек имел бы теоретическую возможность сдать экзамены и стать чиновником.

В результате, говоря о конфуцианской политической культуре, можно выделить несколько ее характерных черт.

Представления об идеальном Порядке и Гармонии связаны не с горизонталью всеобщего равенства, а с вертикально организованной системой, выстроенной на каркасе указанных выше пяти моделей иерархических взаимоотношений. Таким образом, лозунг «Все люди – братья!» имеет иное наполнение, поскольку абстрактное понятие «брат» отсутствует: есть братья старшие и братья младшие. Требования полного равенства воспринимались как хаос и анархия, для недопущения которой следует идти на любые жертвы.

Следует отметить, что канон иерархии накладывает обязанности на обе стороны. Младший обязан слушаться старшего, старший обязан заботиться о младшем. На последнее хочется обратить особое внимание, так как «служение» предполагает взаимную заботу и налагает на начальника моральные обязательства по отношению к подчиненному.

Основной ценностью государства считаются стабильность и гармония. Поддержание таковых является более важной целью, чем индивидуальные блага отдельно взятого подданного, и обеспечивается сильной центральной властью. Статус правителя основывается на принципе Небесного мандата. Эта концепция, разработанная еще Мэн-цзы, утверждала, что право на управление Поднебесной тот или иной клан получает по воле Неба в награду за свою мудрость и моральные качества. Император подотчетен непосредственно Небу, которое выражает свое удовольствие или неудовольствие через природные явления или общее социальное положение народа. В отличие от европейской доктрины «божьего помазанника», легитимность правящего дома не вечна, и утративший мандат правитель должен быть низложен и заменен более достойным, но от легитимной и достойной своего места династии Небо не отворачивается по определению – и принципиальной оппозиции, деятельность которой направлена на изменение существующего миропорядка, у носителя Небесного мандата быть не может.

Правитель как главный распределитель Благодати наделен значительным количеством сакральных функций, но от него требуются решительные действия по ее насаждению. Именно поэтому мягкий и нерешительный правитель пользуется меньшим уважением, чем жесткий и решительный диктатор, так как внимание акцентируется не столько на страданиях народа в его правление, сколько на том, к чему это правление привело страну[12].

Вынужденное существование в рамках группы формирует систему ценностей, основанную на превалировании общества над человеком и коллектива над индивидом. Конфуцианская политическая культура исключает такие либеральные элементы политической традиции, как права личности, гражданские свободы, плюрализм или местную автономию и относится к ограничению индивидуальной свободы человека гораздо более спокойно, чем демократия западного толка. Европейское понятие «свобода», по сути, здесь отсутствует.

Меритократия тоже является одной из главных составляющих конфуцианской политической культуры. Личные качества были важнее родовитости, и теоретически любой крестьянин мог сдать государственные экзамены и стать чиновником, из которых и состояла основа господствующего класса. Отсюда повышенное внимание к образованию как к средству самосовершенствования и способу подняться вверх по политической лестнице, а также упор на создание человека нового типа не столько через изменение внешних условий, сколько через изменение его ментальности посредством политической индоктринации. Так как после долгих внутренних дискуссий конфуцианство пришло к идее, что человек по своей природе скорее добр, нежели зол, образование должно было служить способом наставления индивида в обретении добродетелей.

Правда, со временем содержание образовательного процесса стало выхолащиваться, и вместо практического знания требовалось просто заучивать наизусть тексты и помнить образцы, которым надо следовать. Типичный конфуцианский ученый не осмеливался заняться творческим поиском, ограничиваясь интерпретацией, анализом и комментированием классиков.

Важным моментом конфуцианской концепции государства является и то, что оно основано не на идее главенства закона, а на идее главенства достойных людей, которые управляют страной сообразно со своими высокими моральными принципами. Европейская концепция закона как сочетания прав и обязанностей отсутствует, и судебная функция государства воспринимается как система репрессивных действий. Это очень четко видно даже по этимологии: если латинское слово «юстиция» означает «справедливость» и предполагает, что закон предназначен для установления справедливости или защиты прав личности, то орган, выполнявший сходные с министерством юстиции функции в дальневосточной государственной системе, именовался «министерством наказаний» (кор. «хёнбу»).

Определенный изоляционизм тоже можно назвать деталью конфуцианской структуры мира, предусматривающей ограничение поездок за рубеж и контроль (а иногда и репрессии) в отношении чужестранцев, оказавшихся на территории страны. Таковой связан с геополитической моделью мира, где нет системы равноправных акторов (она исследуется только применительно к периодам Борющихся царств), но существует Срединное государство – империя, распространяющая благодать на окружающие страны и народы.

Наконец, очень важно, что в мировоззрении конфуцианцев не было такого понятия, как «материальный прогресс». История понималась ими как циклическая смена состояний гармонии и хаоса, исторический процесс интерпретировался исключительно с точки зрения усиления или ослабления роли морали, а идеал находился в прошлом. Последнее, увы, сыграло свою роль при столкновении с техническим прогрессом, важность которого была понята отнюдь не сразу.

Ясно, что, как и везде, между нормативной этикой и ее применением на практике был значительный разрыв, и добросовестное исполнение этических норм обычно не сочеталось с успешной карьерой.

Тем не менее этот раздел можно смело завершить словами южнокорейского политолога Ли Ин Сона: «Выражаясь кратко, народы, исповедующие конфуцианство, придают первоочередное значение семье, коллективизму, высшему образованию и нравственному самосовершенствованию человека… Пропагандируемый конфуцианством коллективизм в неменьшей мере способствовал тому, что население приоритетное внимание уделяло таким ценностям, как семья, работа, родина».

Влияние иероглифического письма на традиционную ментальность региона и связанные с ним сложности в восприятии заимствованных понятий

Перед тем, как поговорить о том, чем корейская вариация конфуцианства отличалась от китайской, отметим важность еще одного закрепляющего традицию фактора – иероглифическое письмо.

Плюсом письма такого типа является то, что текст, написанный иероглифами за тысячу лет до нашей эры, может быть прочитан нашим современником, ибо за это время могли трансформироваться начертания знаков, но не их значение: иероглифы подобны цифрам или математическим символам. «2 + 2 = 4» на разных языках звучит по-разному, но стоит написать это арифметическое действие, и его содержание будет ясно всем. Таким образом, передача информации во времени была гораздо более сохранной, ибо в процессе последовательного перевода с одного языка на другой любой текст искажается.

Но тут мы подходим к главному минусу иероглифического письма – рано или поздно число иероглифов стабилизируется, и принципиально новые знаки появляются крайне редко. Там, где в несимвольном языке можно было бы просто дать транскрипцию, в символьном приходится подбирать комбинацию примерно подходящих по смыслу знаков, вынужденно превращая «автомобиль» в «самодвижущуюся телегу». Происходит подстановка смысла, и принципиально новое понятие воспринимается не как что-то, чего раньше не существовало, а как новая комбинация старых знаков.

Когда же речь идет о философских понятиях, найти правильный символ для их обозначения еще сложнее. Характерным примером такой подстановки смыслов является слово «демократия» (кор. «минчжу»). Два иероглифа, взятых для его обозначения из «Книги песен», в оригинале означали «владыка народа» или «хозяин народа». Если же говорить о сути демократии как форме политического строя, основанного на принципах народовластия, свободы и равенства граждан, то внимательный анализ каждого из этих понятий в иероглифическом преломлении не дает нам точного перевода. Идея прямого представительства народных масс во власти в конфуцианском государстве отсутствует, а иероглифы, которые были использованы для обозначения этого понятия, «читаются» не столько как власть народа, сколько как власть во имя народа или от имени народа. Аналогичная проблема возникает и с определением понятия «свобода». Если мы внимательно проанализируем те иероглифы, которыми на Востоке обозначают это слово (кор. «чаю»), мы поймем, что буквально они переводятся «вольность» или «самоопределение».

В конфуцианской парадигме понятия «справедливость» отсутствует идея социального равенства и равных возможностей для всех, а этический аспект преобладает над социальным. То же самое касается понятий «долг», «совесть», «права», «обязанности» и т. п.

Что же до понятия «гражданин», то его иероглифический аналог «кунмин» состоит из знаков со смыслом «государство» и «народ» и может обозначать не только граждан в европейском смысле этого слова (ведь в Китае не было вольных городов и их свобод), но и народные массы вообще, а то и просто «подданных» как людей, живущих на территории данного государства. А «революция» (кор. «хёнмён») в иероглифическом прочтении превращается в «исправлять, менять [Небесный] мандат».

Особенности национальной эндемики

Из всех государств конфуцианского культурного региона Корея была связана с Китаем наиболее тесно. Объединение страны при помощи Китая закрепило ориентацию на Большого брата и относительно подчиненное положение по отношению к нему. Административное управление в провинции и система землепользования были организованы по китайскому образцу.

Во времена династии Корё (918–1392) китаизация политической системы продолжалась. В 928 г. в стране были введены государственные экзамены «кваго», что окончательно определило путь развития политической структуры страны как симбиоз чиновничества и аристократии. Власть определялась не правом рождения, а занимаемой должностью и соответствующим ей рангом. Установление централизованной бюрократической системы китайского типа окончательно завершилось только в XI в. С этого же времени начало складываться «дворянское сословие» янбанов, объединяющее гражданских и военных чиновников.

Важным для нас элементом корейской истории этого периода был мятеж монаха Мёчхона (1134), который пытался превратить Корею из вассала Китая в государство, равное ему. Опираясь на геомантические выкладки, он настаивал на переносе столицы из Кэсона в Пхеньян (бывшую столицу Когурё) и принятии ваном титула императора, но мятеж был подавлен и китаефилы окончательно утвердились у власти.

Правители династии Ли сразу же начали курс на окончательную китаизацию бюрократического аппарата. Историки считают государство Чосон, особенно в последние годы, наиболее неоконфуцианским государством, а сторонники «теории малого Китая» вообще полагали ее местом, где сохраняется «неиспорченная» традиция. Однако корейская традиция имела несколько только ей одной присущих характерных черт, отличавших ее от китайского канона.

Первой такой характерной чертой является более слабое, по сравнению с китайским, политическое лидерство корейского правителя, из-за которого ван был гораздо более стеснен в своих действиях и не имел возможности реализовывать свою абсолютную власть.

Здесь мы сразу отметим одну важную деталь. С формальной точки зрения Корея того времени была абсолютной монархией. В конце существования Объединенного Силла «правители замков» присутствовали, но в дальнейшем тенденция наличия независимых региональных властителей не закрепилась, и в эпоху Чосон никаких политических, культурных или экономических центров, кроме столицы, в стране не было.

Реальная власть вана как право «делать все что угодно» была ограничена целым рядом факторов. Обычно среди них выделяют слабую легитимность, ограничивающие влияние нормы социального поведения, слабый контроль над ресурсами и политическое соперничество янбанских фракций. Ведущую роль играли первые два.

Под слабой легитимностью, в первую очередь, понимается то, что корейский ван сам не имел Небесный мандат. Он считался вассалом китайского императора – единственного владельца этого мандата и получал от него инвеституру, каковая воспринималась в качестве финального этапа легитимизации корейского правителя, а не как документ, который приводил его к власти.

Отметим, что получение ваном инвеституры или лишение ее никогда не было для Китая средством политического давления. С практической точки зрения Корея была абсолютно независимой в своей внутренней политике, и ван мог делать на своей территории все что угодно, при условии, что он контролирует ситуацию внутри страны и не выказывает нелояльности по отношению к императору.

Слабость вана как политического лидера заключалась и в том, что, формально считаясь абсолютным монархом, он не был свободен от конфуцианских норм поведения и был связан по рукам и ногам серией обязательных ритуалов и предписаний. И. Бишоп обращает внимание, что ван почти не имел личного пространства и частной жизни в европейском понимании этого слова и практически не покидал пределы дворцового комплекса.

Возможность кардинально менять что-то в государстве также была ограничена. Ван не мог назначить или сместить чиновника без санкции министерства чинов. Цензорат был вправе критиковать деятельность вана, секретариат – управлять содержанием его указов, и если, с точки зрения ретивого конфуцианского чиновника, правитель пренебрегал нормами морали, дамоклов меч обвинения мог нависнуть даже над ним. Таким образом, бюрократия не столько проводила в жизнь решения вана, сколько превращала его в собственного пленника, хотя при этом монарх формально все же должен был проявлять решительность.

Надо отметить и характерное для корейского конфуцианства явление, при котором почтительность (кит. «сяо»[13]) стала считаться более важной, чем верность (кит. «чжун»). В результате характерной чертой корейского конфуцианства был приоритет сыновней почтительности над верностью государю. Взгляд на страну как на семью не способствовал укреплению вертикали власти, поскольку при сохранении иерархической системы «ближний круг» оказывался важнее, а это провоцировало регионализм, протекционизм, коррупцию и фракционную борьбу.

Слабость двора обуславливала и фракционное соперничество феодальных группировок. Уровень сложности феодальной интриги при этом был невелик и сводился или к террору, или к физическому уничтожению противников, или к писанию доносов, обвиняющих в моральном разложении или неправильном понимании конфуцианских догм и очерняющих их, таким образом, в глазах правителя.

При этом фракционная борьба сопровождалась своего рода «фракционной близорукостью», при которой на первом месте были не интересы страны, а обеспечение безбедного существования отдельно взятых фракций, ни одна из которых не была, однако, заинтересована в изменении всей структуры власти. Кроме этого, такое соперничество вынуждало бояться потерять свое место, что провоцировало желание выжать из своей должности максимум власти и доходов для себя.

Интересно, что ряд современных историков усматривает в слабости корейского правителя «исторические корни корейской демократии». Представляется, что желаемое выдается за действительное, а слабость центральной власти говорит скорее о несовершенстве аппарата, что не имеет ничего общего с демократией как с традицией народного представительства.


Вторая черта – более высокий уровень корпоративности правящего сословия. Круг людей, имевших доступ к большой политике, был очень ограничен. Ян Сын Чхоль ссылается на статистические данные, которые говорят о том, что правящая элита составляла примерно 1 % от общей численности населения. Силла и Корё были сословными государствами, и даже введение системы государственных экзаменов ситуацию не изменило. При династии Ли произошло окончательное слияние аристократов и чиновников. Янбаны превратились в закрытое сословие и, несмотря на формальный меритократический принцип организации власти, монополизировали право занятия чиновничьих должностей – даже их незаконнорожденные дети от наложниц (кор. «сооль») уже не относились к аристократии и не имели права сдавать экзамены на чин.

Сословные права и ограничения в Корее строго соблюдались вплоть до конца XIX в. Простому народу запрещалось жить в домах больше определенного размера, носить одежду из шелковой ткани и кожаную обувь. Требования янбана должны были выполняться, а представителям низших сословий вменялось в обязанность при встрече с ним совершать поясной поклон.

Прослойки, способной конкурировать с аристократами, при этом не было. В рамках традиционной политической культуры не существовало ни харизматического лидера, способного подняться «из грязи в князи» только за счет личных качеств, ни такого понятия, как интеллигенция. Сидение в глуши и писание трактатов было времяпрепровождением для тех, кто находился в опале и рассчитывал таким образом привлечь к себе внимание.

bannerbanner