Актуарий Прихода

Я кинула последний чурбак рядом с колодой и побежала в дом. В общем зале еще никого не было, в обеденной тоже. «Где же Женька?» – подумала я. – «Вот же я дура, совсем забыла спросить, с кем она будет работать». Забежала в спальни – тишина, свернула к мастерским – тоже никого. Дальше только прачечная. Там я и услышала крики.

– Ты только посмотри на эту дуреху, Валя! Что ты тут забыла? Мы работаем, а ты только жрешь? Сейчас я покажу тебе, что значит жить среди парней.

Я зашла в комнату через приоткрытую дверь. Впереди, спиной ко мне, стояли два мальчика лет тринадцати, а за ними на полу среди разваленной грязной одежды сидела Женька. Она неловко подогнула под себя ногу и опиралась на руки, почти падая. Сестра вдруг посмотрела на меня. Она плакала.

– Аннушка! – услышала я тихий всхлип.

Не знаю, как так получилось, но в следующий же миг я поняла, что сижу верхом на одном из мальчишек и молочу кулаками по лицу. Из разбитого носа у парня течет кровь, он хрипит, а я все не останавливаюсь. Второй мальчик пришел в себя, поспешил на помощь другу, скинул меня, попытался навалиться, но я укусила его за ухо. С силой, почти откусила. Он завизжал, как маленький поросенок, и откатился в сторону. Вскочила. С размаху пнула в лицо, надеюсь, что выбила пару зубов, и снова накинулась на первого мальчика.

Мне кажется, я бы смогла убить его. Не думаю, что остановилась бы, пока не выбила всю дурь. Если бы не тихий голос и крепкие объятия.

– Аннушка, не надо, пожалуйста.

Я замерла на мгновение, а потом уже чьи-то сильные, совсем не девчоночьи руки оттащили от корчившегося парня. Сверху нависал Борька, крепко прижимал к полу, рядом стояла очень расстроенная Сашка.

– Что здесь происходит?

«Сара Львовна»! Хозяйка приюта вошла в комнату, окинула взглядом прачечную, посмотрела на каждого из нас.

– Я спрашиваю, что здесь…

Ее взгляд остановился на Женьке. Всегда спокойная, строгая женщина вдруг вскрикнула, подбежала к моей сестре и опустилась рядом на колени.

– Женечка, с тобой все хорошо?

Сара Львовна прижала Женьку к себе и погладила по голове. Я услышала, как Борька очень тихо, почти неслышно, выругался. Посмотрела на Сашку, та стояла с открытым ртом, ее глаза стали, как два обеденных блюдца. Я бы тоже, наверное, сильно удивилась, если бы не пережитая ярость. Жгучее чувство постепенно отпускало. Очень хотелось заплакать. Забиться в крике и рыданиях. Меня трясло.

– Для кого-то из вас, видимо, все еще секрет, – сказала женщина. Она смотрела прямо на двух парней, те не вставали с пола. – Так я его раскрою. Евгения, по-видимому, самый верный претендент на просвещение.

Борька с присвистом выпустил воздух сквозь сжатые зубы. Я почувствовала, что он задрожал, даже сильнее, чем я сама.

– Вы оба будете наказаны.

Парень слева всхлипнул и разревелся, прямо как девочка. Я перевела взгляд на того, другого, которого колотила совсем недавно. На нем не было лица. Кровь больше не текла, похоже, в его лице крови вообще не осталось – такое белое оно было. Мальчик хватал ртом воздух, пытался вздохнуть.

– Сара Львовна, я не виноват, это все Гришка! – мальчик, которого я укусила за ухо, встал на колени, подполз к женщине и уткнулся лицом в туфли. – Пожалуйста, не надо.

Та не посмотрела на него, только брезгливо отпихнула лицо носком туфли.

– Александра, Борис, спасибо за помощь, можете идти.

Борька отпустил меня, встал, не говоря ни слова, и вышел. Сашка только мельком посмотрела на меня, задержалась взглядом на Женьке и тоже ушла. Я заметила в ее глазах что-то очень странное, очень необычное для этой девочки. Зависть? Злость?

«Мамочка моя, что происходит?»

– Анна, отведи сестру в спальню, обед принесут туда, вы сегодня больше не работаете.

– Да, Сара Львовна, – ответила я по обыкновению.

Некогда раздумывать о странностях, все потом, сначала Женька.

***

Ночью в общей спальне особенно тихо. Из всех звуков – только скрип досок, если кто-то решит перевернуться во сне, да сопение с редкими всхрапами. Может, мышка пробежит от угла к углу в надежде на крошки, или ветер взвоет за окном, с тихим свистом влетит в комнату сквозь щели в оконных рамах – и опять тишина. Занавешенные окна не пускают внутрь свет фонарей, хотя их грязные стёкла такие тусклые, что и без всяких занавесок всё равно было бы очень темно.

Я не спала. Не могла уснуть, как ни заставляла себя, как ни уговаривала. Смотрела на Женьку, та тихонечко храпела, смешно приоткрыв рот.

Она плакала, наверное, целый час. Мы сидели на кровати, я обнимала её, как мама когда-то, и напевала какую-то смутно знакомую мелодию без слов. Мы пришли из прачечной в общую спальню, как велела Сара Львовна. Уже через несколько минут нянечка прикатила стол с обедом. Ели молча, я старалась не смотреть на Женьку, не знаю почему, наверное, боялась опять увидеть тусклые, бесчувственные глаза. Сестра доела, судорожно вздохнула и заревела.

– Аннушка, – прошептала она сквозь слёзы, – Федька, он… Лизка…

Снова разревелась. Её трясло, да так сильно, что я думала, мы упадём с кровати. Слёзы текли не останавливаясь, она всхлипывала, со свистом втягивала воздух и опять ревела, а я сидела рядом и думала, что вот и хорошо, вот и правильно.

«Реви, сильнее, дольше. Пусть со слезами выйдет вся гадость. Возвращайся ко мне, я больше не могу одна».

Потом мы разговаривали, она шептала, подолгу молчала после каждой фразы, бледные губы еле шевелились, но в глазах снова горели искорки озорства и любопытства, вспыхивала злость, их заволакивала тягучая патока грусти. Женька опять похожа сама на себя.

Принесли ужин, позже в спальню вернулись ребята. Двух мальчишек не было, никто о них не говорил и к нам не приставали с расспросами. Я и не подумала волноваться или обижаться не до того. Женька пришла в себя, и я чувствовала сильное облегчение. Казалось бы, от таких событий уснёшь, как миленький, но сон никак не хотел приходить.

Я всё-таки уснула. Мне что-то снилось, как будто Лиза стояла рядом с кроватью, в своём чистом, красивом платье. Она склонилась ко мне, потянула за руку вглубь комнаты, к приоткрытой двери. Из-за порога лился жёлтый, мерцающий свет. За дверью разговаривали. Я узнала голоса, в моём сне они звучали точь-в-точь, как наяву.

– Почему она? – злой, раздражённый голос.

Долгое молчание в ответ.

– Ты же говорила, что это буду я. Ты обещала! – громкий крик.

– Я ничего не могу сделать, – тихий сухой голос в ответ, такой знакомый, хочется по обыкновению ответить – «Да, Сара Львовна».

Я оглянулась на Лизку, хотела спросить, что она мне показывает, но рядом никого не было. Я огляделась, протерла глаза руками. Никого. Так я не сплю?

– Не можешь или не хочешь?

– Не кричи на меня, девочка, ты забываешься.

– Прости, тетушка.

Я вздрогнула.

– Ты моя племянница, Александра, и я многое тебе дозволяю, многое прощаю, но не смей, слышишь, никогда больше не смей так со мной разговаривать. Поняла?

– Да, поняла, прости, тетушка, – в голосе Сашки я услышала страх. Самый настоящий ужас. Она боялась свою тетю точно так же, как и все мы.

Я вслушивалась в необычный, неожиданный разговор, так похожий на сон, боялась пошевелиться, чтобы не выдать себя.

«Что они задумали? Они же про Женьку говорят!»

– Два дня назад к нам приезжал человек из Прихода.

Я прикрыла рот ладонью, чтобы не вскрикнуть.

– Что он хотел, тетушка?

– Я уже говорила тебе раньше: пришло время выбирать нового. Господин актуарий осмотрел всех, каждого из вас, он выбрал.

Глухой стук и еле слышный шум – что-то упало и прокатилось по полу.

– Не злись на меня, девочка, я сделала, что могла. Подними свою чашку, меня не впечатлят твои театральные представления.

– Я должна стать просвещенной, тетушка, а не эта грязная сучка!

Звонкий шлепок. Похоже, кто-то получил пощечину.

– Придержи язык! Уже через месяц она вполне сможет сделать с тобой все, что захочет, и со мной заодно.

– Но…

– Никаких «но». Забудь про свою мечту, тебе не быть просвещенной. С Приходом не шутят. И не вздумай ничего такого вытворить – я тебя хорошо знаю. Ты такая же, как моя сестра, взбалмошная, себялюбивая. Где она теперь, твоя матушка?

– Тетя, – всхлипнула Сашка.

– Повторяю еще раз: не вздумай ничего сделать этакого – пожалеешь, и я пожалею вместе с тобой. Поняла меня?

Молчание, всхлипы.

– Поняла?

– Да, тетушка.

Я, как могла тихо, но все-таки очень быстро, чтобы никто не успел увидеть, побежала к кровати, юркнула под одеяло и накрылась с головой.

«Ну и дела, пожалуй, нужно бежать из приюта», – подумала я и наконец уснула.

– Сегодня работаем вместе, – сказал Борька.

– Сашка опять с Кириллом?

– Нет, я напросился.

«Так, так», – мысли в голове забегали и запрыгали, застучали изнутри: «Не верь, не ходи, опасно, опасно!»

– Как интересно, Боренька, – сказала я, подражая Сашке, – С чего вдруг?

Парень посмотрел на меня, потом на Женьку, почесал затылок, криво ухмыльнулся и сказал:

– Хочешь спасти сестру, пойдешь.

Я отпрыгнула от него, забежала за кровать и закрыла собой сестру.

– Тихо, тихо, ты чего! – зашептал Боря и поднял руки, как будто сдавался. – Я помочь хочу.

Он оглянулся по сторонам и зашептал совсем уже еле слышно:

– Ты же все вчера слышала, правда?

Я скривилась, но промолчала.

– Конечно, слышала, можешь не отнекиваться. Я следил за тобой, но, пожалуйста, не пугайся, я не враг тебе. Ты же не знаешь, кто такие просвещенные, правда?

– Я что, дура, по-твоему? – зашипела я. – Я в катакомбах жила, а не на другой планете!

– Похоже, ты о них знаешь, – вздохнул парень. – Наверное, что они очень ценные, успешные, хорошо едят и носят красивую одежду, так ведь?

– Ну… – начала отвечать, но меня перебили.

– Конечно, все об этом знают, вот только никто не догадывается, чем просвещенные расплачиваются за столь щедрые подарки.

– Чем же? – спросила я.

Мне правда было интересно. Мы жили в катакомбах, в самом убогом районе города. Он не всегда был таким: дома вокруг мясного завода – полуразрушенные развалины сегодня, когда-то были новыми и уютными. Мама и папа работали на заводе, там и познакомились, и когда у них появилась я, им выдали квартиру поближе к работе. Так раньше поступали. Однажды что-то случилось, я плохо помню, что именно. Нас разбудил рев сирен, протяжный, раскатистый. Он все длился и длился. Мы куда-то бежали, сверху падали кирпичи и железные, мятые листы. Дома вспухали клубами черного дыма, все вокруг истошно орали, а мы все бежали и бежали. Сначала меня тащил за руку папа, затем мама, а я тянула за собой Женьку. Потом никого впереди, только Женька сзади.

На работах мы с сестрой таскали огромные, тяжелые запчасти от металлических машин. Тетки на площади отчищали их от грязи и продавали или меняли на что-нибудь съедобное на рынке. Зачем кому-то нужны стальные, ржавые, непонятные штуки, я не знала, но за них давали еду, а все остальное – неважно.

Тетушки болтали между собой, пока работали, и мы с Женькой, в минуты редкого отдыха, внимательно слушали, нам было очень интересно.

Они часто рассказывали о каком-то телевизоре, что видели в нем передачи о просвещенных – очень важных людях, что живут лучше всех на свете. Они очень красивые, ухоженные и живут так, как им хочется.

Я думала тогда, что их россказни – совсем неправда, и так не бывает.

– Жизнью, Аннушка, – ответил Борька. – Они расплачиваются жизнью.

Я отшатнулась. Оглянулась на сестру: та сидела и смотрела на нас огромными, испуганными глазами.

– Что за чушь ты несешь? – огрызнулась я.

– Им дают всего три года, – сказал парень. – Только три.

– Откуда ты знаешь?

– Помнишь, вчера Сара Львовна сказала, что время выбирать нового, что из Прихода уже приезжали?

Я кивнула.

– В прошлый раз они приезжали три года назад.

***

Я уговорила сестру остаться в спальне, хотя она ни в какую не соглашалась. Ей было и страшно, и одиноко, и обидно. Обидно, потому что тоже очень хотелось пойти. Конечно, ей интересно. Я отговаривала Женьку, а сама думала: может, пусть идет, чего там, наконец-то она вернулась к жизни, моя сестра-непоседа. Борька не соглашался. Он стоял на своем и, как болванчик, повторял: «Нет, нельзя, не нужно, не могу». Я пошла одна.

Сегодня мы опять колем дрова.

– Очень хорошо, – сказал Борька. – Нужное место совсем недалеко.

– Что там? – спросила я.

– Увидишь, – ответил он, а потом добавил: – Ты не поверишь на слово.

Мы и вправду кололи дрова почти до обеда.

Борька был хорошим парнем. Точнее, он выглядел, говорил и делал все так, как если бы он был хорошим парнем. Он помогал мне в работе и вчера, и сегодня. Он хорошо относился к каждому ребенку в приюте, никогда не орал и никого не стукал без особой причины. Даже про Кирюшу он говорил гадости почти в шутку, не по-злому. Я думала, как могло случиться, что такой хороший мальчик выбрал в пару эту дрянь? Хотя, если честно, Сашка тоже всегда была доброй и заботливой, и я бы ни за что не догадалась, какая она на самом деле, если бы не вчерашнее происшествие. Похоже, Борька просто притворяется. Нужно быть начеку и не доверять ему.

– Идем, – сказал вдруг парень.

Я оглянулась – во дворе никого. До обеда осталось совсем чуть-чуть, видимо, все решили перебраться поближе к столовой. Я положила полено, стряхнула с себя кору и щепки. Борька прищурился, посмотрел в сторону выхода из дома, может, раздумывал, идти или не идти, наконец он взял меня за руку и потянул куда-то к сараям на самом дальнем от дома краю участка. За одним из сараев неожиданно обнаружился деревянный люк прямо в земле, как колодец, только без возвышения. Борька оглянулся, убедился, что никого рядом нет, наклонился и поднял крышку.

– Ползи за мной, – сказал он. – Не забудь поставить крышку на место.

С улицы колодец казался темным провалом. Свет туда совсем не проникал.

– Там же темно, – заволновалась я.

– Не бойся, так только кажется, залезешь и увидишь, света там полно.

Я не поверила, но делать нечего: раз пришла, надо ползти. Вспомнила Федьку – в тот ужасный день он говорил очень похоже. В колодце действительно было светло, а еще он совсем неглубокий – метра два, может, три. У самого дна мы нашли дверь, узкую и невысокую. Она со скрипом открылась, а за ней – широкая комната. На полу стояли бочки, в одной из них огурцы – они плавали в воде. Я потрогала пальцем воду, попробовала – солёная! На полках банки, вязанки чеснока и лука, у стен мешки с картошкой, морковью и капустой. Продукты в самых разных посудинах и упаковках заполняли всю комнату. А ещё внутри очень холодно, как зимой, хоть на дворе и лето.

– Что за место? – спросила я.

– Погреб, – ответил парень. – Здесь хранится вся приютская еда.

Я осмотрелась, мысленно дала себе по рукам за внезапное желание что-нибудь прихватить.

– Очень интересно, Боря, но зачем мы здесь?

– Иди сюда, – поманил он к стене напротив входа. – Только не кричи, хорошо?

Я насторожилась: с чего бы мне кричать, но подошла. В тёмном закутке за двумя широкими бочками что-то было, не пойму, какие-то мешки?

– Что это? – спросила я.

– Подойди поближе.

Я с опаской оглянулась, но любопытство уже захватило меня, я хотела знать, что там лежит. Подошла ближе, постояла чуть, пока глаза привыкали к полумраку, потом снова присмотрелась. Я честно хотела закричать, нет – завизжать. Воздух вырвался из лёгких, но ладонь закрыла рот, не дала крику и шанса. Борька держал меня крепко.

– Тшшш, не кричи. Если нас поймают, нам конец.

Я всхлипнула, заскулила и попыталась расслабиться. У меня плохо получалось: ладони взмокли, коленки тряслись. Если бы не Борька, я бы точно упала. Я даже говорить не могла, язык заплетался от ужаса. На меня смотрели глаза. Пустые, заиндевевшие глаза, белая кожа, синие губы, приоткрытый рот с кроваво-красными зубами. Мальчик, имени которого я всё никак не могла вспомнить, лежал на полу бесформенной, застывшей куклой. Я укусила его за ухо вчера. Рядом лежал его бывший друг, по-моему – Валера, которого я била вчера, хотела убить. Вот моё желание и сбылось.

Скинула Борькину руку и отскочила к стене. Мальчик закрывал выход.

– Что ты хочешь? – крикнула я. – Зачем меня сюда привёл?

Я оглянулась и ещё раз встретилась со взглядом мёртвых глаз.

– Ты и меня решил убить?

– Ну ты точно дура, – вдруг хмыкнул Борька. – Думаешь, это я? Неа, это Сара Львовна.

Я ойкнула.

– Ну или кто-то из её прихвостней. Они тут все отбитые отморозки.

– Что ты такое говоришь, Боря?

Не могла поверить. Смотрела на мёртвых мальчишек в погребе приюта и не могла поверить. Я слушала Борьку, он говорил спокойно, не кричал, но я не могла поверить.

– Вы с сестрой недолго живёте у нас и пока не поняли, куда попали, так я объясню. Все дети в приюте, кроме разве что Катюши, очень хотят стать просвещёнными. Готовы глотки друг другу порвать. Только никто не знает, как Приход выбирает нужного претендента, даже Сара Львовна не знает, иначе в этот раз выбрали бы именно Сашку. А ещё, если сделаешь кому-то гадость, можно очень сильно получить: вдруг твоя жертва станет просвещённым, тогда тебе несдобровать – просвещённые те ещё суки.

Я вздрогнула от грубости, такой неожиданной от мальчика, который, казалось, был лучше всех.

– Как видишь, этим двоим не повезло, они напали на твою сестру, а её, как сказала Сара Львовна, точно выберут. Наша хозяйка решила не рисковать. Ну и вот.

Он ткнул пальцем в мёртвого мальчика.

– Ты тоже хочешь быть просвещённым, Борька?

– Я? Пфф, нет, – рассмеялся парень, – но и на улице жить не хочу, не хочу голодать. Пока я с Сашкой, я в полном достатке. Вкусная еда каждый день, непыльная работенка, красивая девочка под боком, ммм. Сказка.

– Какой же ты, оказывается, гадкий, Борька, – сказала я со злостью.

– Не без того, – ухмыльнулся он. – Зато живу совсем неплохо, правда же?

– Чего ты хочешь от меня?

Борька отошёл и больше не загораживал проход. Я уже подумывала сбежать, но тут он сказал:

– Хочу, чтобы ты взяла свою мелкую сестрёнку под мышку и убежала отсюда так далеко, как только сможешь, и чтобы не возвращалась больше никогда. Не надо, не утруждай себя, вижу, ты в замешательстве, думаешь, я угрожаю? Дуреха, я спасаю тебя и твою сестру заодно. Через три года она умрёт. Да, очень сытных, замечательных года, только их всего лишь три, понимаешь? Тебя выкинут из приюта, и вспомнит ли Женька о сестре, когда станет приближённой к богу, – большой вопрос, они почему-то очень меняются после просвещения.

– Зачем ты нам помогаешь? Если Сашка станет просвещённой, то очень скоро умрёт, сам так говоришь?

– Да пусть помирает, – рассмеялся парень.

Я оторопела, сделала пару шагов назад.

– Есть ещё Сара, я уверен, что уговорю оставить меня, но пока рядом её племяшка, ничего не выгорит.

Борис потрепал сам себя по челке, поправил воротник и подошел ближе.

– Хватит болтать, выбора у тебя нет, сама понимаешь. Я оставлю дверь в приют открытой ночью. Хватай Женьку и проваливайте, все понятно?

– Да, – больше я ничего не смогла ответить.

***

Снова не сплю, вторую ночь подряд. Я иногда думаю, почему все так? Зачем мы ютимся в подвале развалюхи в Катакомбах, а не живем в свое удовольствие где-нибудь за Верхней набережной? Зачем мама и папа работали на дурацком заводе? Зачем оставили одних в жутком, недобром мире? Мне очень хочется крикнуть им в лицо, что они дураки, как они могли так поступить с нами? Раскричаться, может, даже стукнуть – я не знаю. Потом обнять. Уткнуться лицом, зарыться как можно глубже, вдохнуть запах, и остаться так навсегда.

– Вставай, пора, – прошептала я Женьке на ухо.

– Я не сплю, – ответила та.

Мы не раздевались перед тем, как лечь. Я утянула с общего подноса пару булочек на обеде, а на ужине удалось спрятать целый кусок мяса шириной с ладонь и несколько яиц. Я сложила добытое в мешок из грубой колючей ткани, который нашла вчера в погребе.

Шли осторожно, старались не шуметь. Я всматривалась в темноту комнаты, останавливалась то и дело, и прислушивалась. Мне чудилось, что никто из ребят не спит, что они смотрят пристально, молча, словно куклы. Наконец-то дверь, за ней коридор, а там уже и выход.

Борька не соврал – дверь не заперта. Мы выбежали на улицу и, не оглядываясь, помчались к перекрёстку. Я бежала вперед, рядом сестра. Я думала, что совсем не жалею о побеге. Жизнь в приюте только казалась сказкой, а на деле была кошмаром. Нет, я ни капельки не удивлена. Ну вот совсем нисколечко. Красивая жизнь просто так не достается, спроси у первого встречного – он обязательно согласится.

Добежали до перекрестка, свернули в узкий проезд и в самом конце наткнулись на тупик.

– Не может быть, – прошептала я.

Сестра в страхе озиралась, крутилась как волчок. Я подошла к забору, протянула руку, потрогала холодный шершавый камень.

– Откуда он здесь? – я начинала паниковать.

Обернулась, посмотрела на дома в проезде и не узнала ни одного.

– Где мы, Аннушка? – спросила Женя.

– Не знаю.

«Да, что происходит? Что это за улица, что за дома, забор? Где мы?»

Из темноты раздались шаги. Внезапный ветер взметнул листву и рассыпал по дороге. По стенам забегали тени. Вот одна из них, как огромная лапа с длинными, густыми ворсинками, спустилась по темной плитке с третьего на первый этаж. Слева, по деревянным доскам, огибая окна, опустилась вторая, за ней еще одна и еще. Показалось брюшко, россыпь маленьких черных глаз. Тени то скрывали паучье тело, то очерчивали в самых жутких подробностях.

Я закричала от испуга, схватила сестру и метнулась назад, но уперлась в забор. Вжалась в камень, хотела закрыть глаза, как вдруг зажегся яркий свет. Две фары направлены прямо на нас. Никакого паука больше не было, только темная фигура человека, обрамленная ярким, желтым сиянием.

Незнакомец приближался, быстрым, но бесшумным шагом. Мужчина среднего роста, в кожаном плаще и кепке с козырьком. Он смотрел на нас и молчал.

Я не выдержала и крикнула:

– Что вам надо?

Он молчал. Потом достал что-то из кармана, подошел ближе, я рванулась к нему, хотела ударить ногой в пах, как учил Федька, но незнакомец одним сильным толчком опрокинул меня на землю.

Я взвыла от боли.

– Не надо, пожалуйста, – взмолилась я, – Не трогайте мою сестру.

Мужчина пробормотал еле слышно:

– Это неизбежность, дитя.

И с силой воткнул большой палец Жене в лоб.

Я завизжала, попыталась подняться, но не смогла из-за нестерпимой боли в ноге. Попыталась ползти.

«Как же больно!»

Я дергалась, не в силах, ни встать, ни даже просто сдвинуться с места, и смотрела на Женьку.

– Что ты сделал, урод? – кричала я, но мне не отвечали.

Сестра застыла перед незнакомцем. Она молчала и не двигалась. В свете фар, я хорошо видела ее лицо. Оно побледнело, потом снова налилось румянцем. Глаза вдруг заволокло черным. Женька повернулась, посмотрела на меня. Я не могла смотреть в жуткие бездонные колодцы вместо глаз, но и отвернуться тоже не могла.

– Не ищи меня.

Свет погас, уши заложило от воя, какого я раньше не слышала. Сильный ветер сбил с ног и протащил по земле, будто мешок с тряпьем. Я закричала от боли и испуга, но заставила себя приподняться на локте, осмотреться. Сестры нигде не видно, только незнакомец стоял все там же.

– Нет, – всхлипнула я, – Нет, нет. Не может быть.

– Это неизбежность, дитя, – повторил бесстрастный голос, – Не ищи ее.

Я вскинулась, хотела крикнуть, чтобы он заткнулся, но увидела пистолет. Тонкое, черное дуло, как паучье жвало. Вспышка, грохот, темнота.

***

Мерное постукивание убаюкивало меня. Вагон, больше похожий на хлев, раскачивался из стороны в сторону, а мягкое сено под боком согревало. Дремота наваливалась всем весом, пыталась побороть, опрокинуть в сон, хотела победить, но не могла. Я не спала уже несколько дней.

Рядом кто-то присел. Не обернулась, мне было всё равно.

– Привет, – сказал кто-то тонким мальчишеским голосом.

Я не ответила.

– Ну, чего ты, не куксись, – меня потрепали по плечу. Я в раздражении скинула руку – маленькую, узкую ладошку.

– А, я знаю, кто ты, – снова сказал настырный мальчишка.

Повернулась: рядом сидел беловолосый мальчик в чёрной жилетке на голое тело и ярко-жёлтых штанах.

– Чего тебе? – не выдержала я.

Широкая улыбка до ушей, хитрый, озорной прищур голубых глаз.

– Мы знаем, что ты не сдалась.

«Что ещё за чушь?»

– Мы тоже не сдались!