Частицы случайности

Она смотрела на экран, и в груди медленно расползалось незнакомое ощущение – будто кто-то снял с неё давно приклеенную маску.

Последний луч солнца нырнул за горизонт, очерченный строгим силуэтом бетонных коробок. Проспект начал погружаться в сумерки, и уличные фонари зажглись один за другим, как звёзды на тёмном небе.

Они ехали в студию, и болтали, и смеялись. Николь рассказывала свои истории – лёгкие, смешные, полные жизни. Альбина вела машину, иногда поглядывая в зеркало заднего вида. Она слушала, затаив дыхание. В Николь было столько энергии, столько жажды жизни, что казалось невероятным – этот человек умирает.

Почему? – думала она. Почему она отказалась от лечения?

Но спросить не решалась. Некоторые вопросы остаются слишком личными, чтобы их можно было произнести в слух.

Пройдя по знакомому коридору, они оказались в студии. Все те же стены с сотнями фотографий – женские лица, глаза, улыбки, слёзы. Целая галерея человеческих судеб, застывших в мгновении.

Устроившись за компьютером, они начали разглядывать результаты съёмки. Экран светился в полумраке, и лица на фотографиях казались живыми.

– Экспозицию придётся менять, – сказала она, рассматривая снимки. – Не потому, что на них я. А потому, что они лучше всего рассказывают о том, кто ты как фотограф. О том, как ты видишь людей. Как помогаешь им увидеть себя.

Николь улыбалась, словно заранее знала, что результат будет именно таким. В её улыбке был спокойный триумф автора, который заранее знает, что увидит зритель после щелчка затвора.

– Страшно? – спросила Николь, не отрывая взгляда от монитора.

Она молчала. Страшно – не то слово. Снимки были слишком близко. Слишком точно. Не было привычной защиты – позы, фильтра, улыбки. Было ощущение, будто её поймали на мысли, которую она сама ещё не успела осознать.

– Что ты там увидела?

Она провела пальцем по экрану. На одном из снимков волосы падали на глаза, словно она ещё прячется. На другом – откинуты назад, и взгляд прямой. Она смотрела в объектив, как человек, который, наконец, не боится быть увиденным.

– Не знаю. Наверное… себя.

– И?

– Я себе не очень понравилась.

Николь чуть улыбнулась.

– Значит, всё правильно снято.

Из нескольких десятков снимков они выбрали всего четыре. Альбина сразу же перекинула исходники в облако.

Она выбрала один снимок для постера – тот, где волос небрежно спадал на очень печальные и сосредоточенные глаза, закрывая половину лица. Отправила макет в типографию с пометкой: «На флаер ставим это фото. Тираж нужен завтра».

– А теперь мне нужно ехать в рекламное агентство, – сказала она, прощаясь. – Завтра-послезавтра развезу флаеры по городу. Потом сразу на финальный монтаж.

Она остановилась у двери и обернулась.

– Спасибо, – сказала она, и в этом слове было больше, чем просто благодарность.

Николь улыбалась. Ее улыбка молчаливо говорила: «Я знала, что так и будет». Они обнялись.

Выйдя с Альбиной к машине, она чувствовала себя странно – словно впервые вышла из кадра, где её никогда не было видно полностью. Воздух казался чище, звуки – ярче, а собственное отражение в боковом стекле – незнакомым и интересным.

Отдав файлы в агентство и договорившись о печати, она поехала домой. По дороге думала о том, что то, что она готовила как обычную выставку, превратилось в нечто большее – в проект, который даст людям возможность переосмыслить себя и взглянуть на мир другими глазами.

Она радовалась тому, что всё сложилось именно так. Что пришлось менять концепцию. Что Николь настояла на фотосессии. Что её фото будет на афише.

Не потому, что это была она. А потому, что эти фотографии говорили громче слов.

***

Без пятнадцати восемь такси остановилось перед зданием, которое словно сошло с картинки викторианской эпохи. Два этажа красного кирпича хранил историю десятилетий, а медные часы с римскими цифрами на светлом циферблате медленно отчитывали время, напоминая о его быстротечности. До блеска полированная медь водосточных труб и навеса над крыльцом горела ярче закатного солнца, отбрасывая золотые блики на брусчатку и бронзовую статую перед зданием.

Кир вышел из машины и на секунду замер, всматриваясь в узкие окна-бойницы, выходившие на дорогу. Здание постройки начала прошлого века источало особую атмосферу, которую не купишь за деньги, но при должном старании можно продать за очень большие деньги. Камни помнили абсолютно все, что здесь было. Кир чувствовал это кожей.

– Атмосферно, – пробормотал он, следуя за Борисом к стеклянным дверям в глубине двора. Его голос растворился в душном вечернем воздухе.

Внутри время свернуло в эпоху паровых котлов и механических грез. Высокие потолки терялись в деревянных сводах, опиравшихся на кирпичные колонны, закованные в декоративные стальные кольца. Медные трубы аккуратно ползли под потолком, опутывая пространство. Они напоминали щупальца гигантского механического спрута, навсегда застывшего в ожидании новых эмоций и историй.

Стена из бесчисленных часов нависала над входом. Кто-то коллекционировал мгновенья и развешивал их как механические трофеи. Каждый циферблат рассказывал свою историю, каждая стрелка замерла в своем последнем движении.

Светильники на цепях слегка покачивались от легкого сквозняка, отбрасывая теплый янтарный свет на стены. Механические рыбы с шестерёнками и маятниками висели на лампах, навсегда застывшие в своем металлическом полете. Их чешуя и скелеты из стали и полированной меди переливалась в колеблющемся свете.

Стимпанк во всей своей фантастической романтике. Интерьер напоминал декорацию к фильму о будущем, каким его видели в позапрошлом веке. Красиво, эффектно, но местами слишком наиграно, как и многое в этом мире.

Открытая зона барбекю в главном зале источала аромат, от которого слюна наполняла рот помимо воли. Мясо, дым, специи. Запахи, перед которыми капитулируют даже самые стойкие вегетарианцы. Кир почувствовал, как желудок сжался от голода.

Он окинул взглядом зал. Вдалеке за длинным столиком с массивной деревянной столешницей на стальных ножках он разглядел знакомые силуэты. Директор уже был в том блаженном состоянии, когда руки начинают жить собственной жизнью. И в этой жизни амплитуда была тем показателем, который невозможно было ни контролировать, ни прогнозировать. Он размахивал и жестикулировал ими так, словно представлял себя дирижёром оркестра Венской филармонии, исполняющей марш Радецкого. Аль-Малик сидел рядом и напоминал инопланетянина на первом контакте с земной цивилизацией, мастерски уворачиваясь от директорских пассов. Его глаза наблюдали, анализировали, запоминали. Светлов и Ангелина довершали картину деловой встречи, которая пока еще плавно перетекали из деловой в неформальную, но еще не успевшую перейти в фазу разговоров об уважении.

На столе выстроились початые бокалы пива. Красноречивые свидетели того, что вечер только начинался, а здравый смысл уже спешно покидал поле боя.

– Кирилл Александрович, где вас носит? – Директор обернулся с улыбкой человека, который уже успел забыть о своих финансовых тревогах. – Мы уже начали без вас.

Кир опустился на стул рядом с Ангелиной, ощущая легкий аромат ее духов. Что-то легкое, почти неуловимое и не навязчивое. Он оценил профессиональный выбор женщины, которая привыкла работать с мужчинами, но очень ценит дистанцию.

– Отлично, – Кир улыбнулся краешком рта. – Всегда приятно знать, что мои коллеги приступили к трапезе и все еще находятся в добром здравии.

Светлов сделал глоток и поперхнулся. Пиво брызнуло на салфетку.

– Кир, ну ты блин даешь! Прям под руку!

– Илья, ничего личного. Могу похлопать. Ты случайно оказался на линии огня, – Кир широко улыбнулся.

Борис плюхнулся рядом с директором, оглядывая стол и с энтузиазмом потирая руки. Его глаза жадно выискивали меню, словно боясь, что блюда могут исчезнут и он снова останется голодным.

– Борис, давай заказывай что-нибудь! – Директор махнул рукой официанту. – Что пить будете?

– Мне пива! – Боря схватил меню, впервые за день вспомнив, что только завтракал. Желудок предательски урчал.

Кир неторопливо изучал карту блюд, краем глаза наблюдая за директором и арабом. Они беседовали с той нарочитой оживленностью, которая появляется, когда на сцену выходят не только деловые интересы. Ангелина переводила, пытаясь одновременно участвовать в разговоре и не остаться голодной. Кир заметил, как ловко она успевает манипулировать ножом и вилкой между фразами.

– Доступно все меню или есть исключения? – поинтересовался Кир, внимательно наблюдая, как с лица директора медленно сползает улыбка.

– Думаю, сегодня мы можем себе позволить не смотреть на ценники! – провозгласил директор с широтой души, которая расцветает после четвертого или пятого бокала. В его голосе звучали фальшивые ноты щедрости.

Подошел официант, склонился над блокнотом с подчеркнутой почтительностью, присущей всем официантам в дорогих заведениях. В его движениях читалось предвкушение.

– Мне салат из осьминога с бататом, – Кир внимательно посмотрел на директора, который краем уха ловил каждое слово заказа, – и стейк рибай прожарки медиум рейр.

Кир видел, как директор сглотнул. Лицо дрогнуло, словно он проглотил что-то слишком большое. Но профессиональная приклеенная улыбка осталась на месте.

– К салату, пожалуйста… – Кир выдержал театральную паузу, наблюдая, как напрягся Игорь Викторович. Воздух за столом сгустился. – А впрочем, принесите пива.

Директор выдохнул с облегчением, словно его пощадили в последний момент. Борис заказал бургер с реберным мясом. Кир мысленно представил, как Борис дома будет рассказывать жене о деловом ужине с арабским партнером в формате воскресного фаст-фуда.

Аль-Малик взял стакан и сделал небольшой глоток воды. Кир понимал правила игры. Арабы не святые, и Аль-Малик наверняка не совершал намаз пять раз в день, хотя на переговорах все же предпочитал запивать еду чем-то безопасным. Сегодня не тот день и не та компания, чтобы проверять глубину директорского кошелька односолодовым виски двойной выдержки с обязательным артиклем «The» в названии, учитывая тот факт, что сейчас деньги в кошелек директора поступали фактически из его фирмы.

Поднимая бокал, директор очередной раз галантно поинтересовался, не хочет ли гость присоединиться к выпивающим, но араб снова вежливо отказался с улыбкой дипломата, которая всегда выглядит широко, но никогда не касается глаз.

Принесли закуски. Их аромат заполнил воздух, смешиваясь с запахом пива и дыма от гриля.

– Кирилл Александрович, – директор поправил галстук и пригладил волосы, – поухаживайте пожалуйста за нашей дорогой гостьей, будьте так любезны. Она у нас сегодня единственная дама.

Он сказал это с таким видом, будто выдавал инструкцию по технике безопасности.

– Всенепременно! Вы позволите? – Кир взял тарелку и положил несколько кусочков с закусками. Его пальцы на мгновение коснулись ее руки. – Надеюсь, вам не приходится голодать на всех таких встречах.

– Профессиональный риск, – ответила она с едва заметной улыбкой. – Обычно на таких встречах приходится довольствоваться кофе.

Когда он переложил ей еду на тарелку, она просто сказала «спасибо» и улыбнулась. Но в ее глазах мелькнуло что-то. Понимание или любопытство? Он не был уверен, что хочет это выяснять.

Кир понял, что забыл, как это – делать что-то для женщины просто так. Без анализа ее реакции. В груди что-то потеплело – непривычно и болезненно.

В мире, где все постоянно что-то изображают, она была просто собой. Это действовало как холодная вода на лицо.

Он поймал себя на том, что внимательно смотрит на нее, пытаясь найти признаки маски. Пульс участился. Но маски не было.

– А вы всегда такой… заботливый? – в ее голосе промелькнула игривость, которую она тут же попыталась спрятать за профессиональной улыбкой.

Кир выдержал паузу и внимательно посмотрел на нее, слегка наклонив голову. Только сейчас он обратил внимание на ее голос. Ровный, с почти незаметной хрипотцой, такой голос бывает у людей, которые много говорят. Он как нельзя лучше подходил к ее чертам лица. Четкие скулы, тонко очерченная линия носа и контур губ, внимательные слегка задумчивые глаза.

– Только когда встречаю людей, которые умеют ценить заботу, – Кир смотрел на нее чуть дольше, чем требовала вежливость. – Остальным я выдаю стандартный протокол общения. Чтобы экономить нервы. В наше время нервы расходуется быстрее, чем бюджет компании.

Разговор тек неспешно и позитивно, как хорошее вино. Игорь Викторович говорил со всеми, но слушал только Ангелину. Когда она переводила, он кивал чуть медленнее, чем требовал смысл фразы.

– Ангелина, позвольте, – он слегка улыбнулся, быстро отводя взгляд, будто смутился собственной внимательности. – А вы, Кирилл, как думаете, успеем завершить проект в срок?

«Как школьник», – подумал Кир, наблюдая эту сцену.

– Поживем увидим, – отозвался Кир, отрезая кусок стейка, – время в IT измеряется не часами, а степенью паники заказчика.

Директор поперхнулся и посмотрел на араба. Тот, как ни в чем ни бывало неторопливо потягивал воду.

Кир поднес вилку ко рту. Первый кусок растворился во рту, отдавая всю глубину вкуса. Мясо было идеально прожарено – розовое внутри, с хрустящей корочкой снаружи. Кир почувствовал, как сок заполняет рот, оставляя долгое послевкусие. «К такому мясу гораздо лучше сухое аргентинское… его терпкость подчеркнула бы каждую ноту» – подумал Кир, запивая стейк пивом и ловя себя на мысли, что пиво размывало вкус, делая его плоским, но публично травмировать директора было бы неразумно. Пусть считает, что делает одолжение.

Директор размахивал руками, объясняя что-то Аль-Малику, и желудок Кира скрутился от отвращения. Не к директору – к самому себе. К тому, что он уже наполовину такой же.

Кир сжал кулаки под столом. Научился говорить правильные слова, не думая о их смысле. Может часами играть роль профессионала, забыв, кто он на самом деле.

В горле пересохло. Он превращается в то, над чем сам смеется.

Директор переложил Ангелине несколько креветок с общего блюда, дожидаясь, пока она поднимет глаза.

– Не стесняйтесь, Геля, у нас тут все свои. – Он произнес ее имя чуть мягче, чем обычно. – Правда, Кирилл у нас скромничает. Всегда такой… осторожный в оценках.

Кир жевал и думал о том, как же наскучил ему весь этот фарс. Наблюдая за директором, Кир в который раз подумал: «А что, если я стану таким же»? Он бросил взгляд на Ангелину. В ее взгляде мелькнуло что-то похожее на скуку. Как будто она тоже устала притворяться.

Он поймал себя на том, что мысленно вычеркивает людей за столом. Директора с его приклеенной щедростью, Бориса с его чавкающим ртом. Оставались только трое, с которыми можно говорить о вещах, действительно стоящих слов.

Ангелина переводила, наблюдая за столом. Единственные адекватные люди здесь – Кир и Аль-Малик. Словно они специально собрались, чтобы оттенять остальных. Директор снова наклонился к ней, его внимание становилось слишком приторным, слишком явным. Навязчивым. Она чувствовала себя экспонатом в музее, который рассматривают слишком пристально. Директор снова потянулся к кувшину.

– Игорь, а вы всегда такой галантный?

– Да ну… – смутился тот. – Просто хочу, чтобы всё было на уровне.

– Уровень вы уже подняли. Осталось не уронить. – заметил Кир, откинувшись на спинку стула.

– Кирилл Александрович, а вы всегда так… оптимистично смотрите на вещи? – спросил директор, в его голосе слышалось раздражение, которое он пытался скрыть за показной беспечностью.

– Игорь Викторович, – Кир улыбнулся с невинностью змеи, – оптимизм – это когда знаешь, что все будет хорошо. А я просто знаю, что все будет именно так, как должно быть.

Она улыбнулась, и Кир уловил в этой улыбке что-то личное.

– Надеюсь, у вас на завтра в расписании нет пункта «сожалеть о сегодняшнем ужине»? – Кир театрально нахмурил брови.

– Пока нет, – ответила она.

– Отлично. Потому что сожаления – слишком дорогостоящая роскошь. И скучное занятие.

Официанты порхали между столиками, меняя пиво и принося новые закуски. Их движения были отточены, как у артистов балета. Директор произносил тосты с пафосом политика на предвыборном митинге. Кир слушал его так же, как слушают прогноз погоды: со слабой надеждой на хорошее, но без особых иллюзий.

Светлов и Борис переговаривались на технические темы. Единственный островок реальности в этом море дипломатии и полуправды.

– Кирилл Александрович, – директор вдруг прервал свой монолог о перспективах сотрудничества, – а вы что молчите? Или слова экономите для особого случая?

Кир почувствовал, как все взгляды сфокусировались на нем. Воздух наэлектризовался ожиданием. Ангелина приготовилась переводить, в ее позе читалось профессиональное напряжение. Даже Борис оторвался от своего бургера.

Кир встал неспеша отложил столовые приборы, вытер руки салфеткой и поднялся из-за стола. Адреналин тонкой струйкой вливался в кровь. Он медленно поднял бокал, словно взвешивая. Пауза растянулась и вот-вот была готова сорваться в выстрел.

Кир наблюдал за этой игрой и понимал: директор играет в казино, где ставка – его репутация, а банкир – женщина, которая видит все карты. Опасная игра для человека, который никогда не умел проигрывать красиво.

– В мире, где так много призрачных идеалов, я бы хотел поднять тост за тех, кто владеет тонким искусством различать, – сказал он, глядя сначала на директора, потом на Аль-Малика, его голос звучал как-то особенно мягко и глубоко, – мраморную говядину от обычной. За тех, кто умеет распознать качество… – он замолчал, наблюдая как директор внимательно смотрит и кивает головой, – и за тех, кто готов за него платить. А главное – за доверие. Доверие в IT – как пароль: чем сложнее, тем надежнее, но использовать можно только один раз.

Ангелина переводила, и Кир слышал, как она слегка меняет интонацию, смягчая острые углы его слов. Профессионал своего дела. Ее голос был спокойным, но руки слегка дрожали.

Аль-Малик посмотрел на Кира долгим взглядом и медленно кивнул. В этом кивке было больше понимания, чем во всех директорских речах. Он прекрасно расслышал музыку под словами. Весь этот спектакль всего лишь красивая обертка для не очень многогранного содержимого.

Произнося тост, Кир слушал собственный голос как чужой. Красивые слова, точные интонации, рассчитанные паузы. Идеальная имитация человека, который знает, что говорит.

А внутри – пустота. Холодная, звенящая пустота. Он играл роль умного, ироничного, контролирующего ситуацию мужчины так долго, что забыл, каково это – просто быть собой.

Ангелина смотрела на него, и в ее взгляде он увидел искренний интерес. Не к его профессионализму, не к его остроумию. К нему. В груди резко сжалось.

Вечер растягивался, как последний кадр перед титрами, когда зрители уже зашуршали пальто, но экран всё ещё держал их в темноте. Разговоры становились все более размытыми и бессмысленными, директор все чаще поправлял галстук ловя взгляд Ангелины, а Аль-Малик молчал, наблюдая за происходящим с невозмутимостью судьи. Борис уже перестал следить за тем, что говорит, а Светлов откровенно скучал.

Ближе к полуночи директор поднял бокал с торжественностью человека, объявляющего о конце эпохи.

– Что ж, господа, предлагаю выпить на посошок!

Все встали. Кир чувствовал, как в воздухе повисло что-то недосказанное. Аль-Малик смотрел на него долгим взглядом, в котором читалось понимание. Они оба знали, что происходило за этим столом. Но знание и действие – разные вещи.

Когда принесли счет, Кир увидел, как директор на секунду скривился, просматривая цифры. Быстро, почти незаметно. А потом снова натянул маску щедрого хозяина.

Желудок сжался. Через пять лет это будет он. Будет тратить деньги, которых нет, на людей, которые ему безразличны, ради проектов, в которые не верит. И тоже будет считать это успехом.

Кир разжал кулаки, которые сжал неосознанно. Будет общаться с женщинами не потому, что они ему нравятся, а потому, что так положено. Будет произносить тосты о сотрудничестве с людьми, которых готов подставить при первой возможности.

Директор пожимал руку Аль-Малику с таким видом, словно благодарил лучшего друга. В его рукопожатии было столько фальшивой теплоты, что стало физически неприятно.

Кир почувствовал, как холодеет кожа на спине. Директор не притворяется. Он действительно так чувствует. Его эмоции настоящие – просто они родились не от человеческих отношений, а от корпоративной выгоды.

Научился любить людей ровно настолько, насколько они ему полезны. И считает это нормальным.

Дыхание стало поверхностным. Вот оно – его будущее. Стать человеком, который искренне радуется встрече с нужными людьми и так же искренне забывает их, когда они перестают быть нужными.

Который никогда не врет, потому что забыл, что такое правда.

Он вышел на улицу.

Дневная духота спала. Воздух на улице стал острым, ночным. Город дышал по-другому – размеренно, устало. Директор, Аль-Малик и Светлов скрылись в одном такси, как актеры, покидающие сцену после спектакля. Кир смотрел им вслед, думая о том, что некоторые встречи заканчиваются еще до того, как начинаются. Но платить за них приходится потом…

– Поехали, – сказал он Борису и Ангелине.

В машине царила тишина, как после важного разговора, когда все слова уже сказаны, но смысл только начинает проявляться. Борис сидел впереди, уставший и довольный, как ребенок после долгого дня. Ангелина устроилась сзади, рядом с Киром.

Огни города проплывали за окном, превращаясь в длинные полосы света. Кир ощущал запах кожаных сидений, смешанный с ароматом ночного воздуха. В этом букете было что-то законченное. Он чувствовал как она сидела – не касаясь его, но и не отодвигаясь. Между ними было именно то расстояние, которое позволяет чувствовать присутствие другого человека кожей. Когда такси резко затормозило, ее плечо на секунду коснулось его руки. Она смутившись извинилась, но не сразу.

– Как думаете, что из этого выйдет? – спросила она тихо, так, чтобы не разбудить задремавшего Бориса.

Внутри что-то болезненно сжалось.

Кир повернулся к ней. В полумраке машины ее лицо казалось более открытым. Рядом сидела женщина, которая умела быть настоящей. Просто говорить то, что думает. Исчезла профессиональная маска переводчицы, осталась просто женщина, которая хочет понимать мир вокруг себя. А он разучился. Каждое слово проходило через фильтры.

Что-то важное внутри него действительно медленно умирало. Способность удивляться. Способность доверять. Способность чувствать что-то, кроме профессиональной гордости и усталости.

– Все зависит от того, насколько хорошо Аль-Малик умеет читать между строк, – ответил он и вдруг понял: он сказал правду.

Кир сцепил пальцы, чувствуя, как напряглись мышцы предплечий. Он стал автоматом по производству правильных реакций. Горло пересохло. Он нарушил какое-то важное правило.

– А он умеет? – она повернулась к нему, и в ее взгляде было простое любопытство.

– Очень хорошо умеет, – Кир смотрел на огни за окном и чувствовал себя странно обнаженным. Мышцы шеи напряглись. Словно впервые за годы говорил без брони из сарказма.

Кир закрыл глаза. Когда он в последний раз говорил с женщиной просто потому, что ему было интересно? Ответа не было.

Она кивнула, но в ее движении была какая-то незавершенность, как будто она хотела сказать что-то еще. Кир ждал, не торопя.

– Знаете, – наконец произнесла она, – я думала сегодня о том, как странно складываются обстоятельства. Люди встречаются, говорят одно, думают другое, а происходит третье.

– И что происходит, по-вашему?

– Не знаю пока. Но чувствую, что это только начало.

Такси остановилось у ее дома – типовая кирпичная высотка с гирляндой подъездных окон, которых светились холодным белым светом. Кир вышел, чтобы проводить ее до подъезда. Это было не обязательно, но казалось правильным.

– Спасибо за вечер, – сказала она, останавливаясь у двери. И в этих словах не было ни вежливой формальности, ни намека на продолжение.

Кир стоял рядом с ней и не знал, что сказать. Все заготовленные фразы, весь арсенал галантности казались неуместными. Дыхание стало неровным. Он почувствовал, что что-то изменилось.

– И вам спасибо, – ответил он и удивился собственному голосу. Он звучал живо. Как будто в нем проснулось что-то, что он считал давно умершим… – Мне был приятно разделить его с вами.

Она улыбнулась и Киру показалось, что это первая искренняя улыбка за весь вечер.

– Увидимся.

Кир проводил ее взглядом сжимая и разжимая кулаки, пока она не скрылась за дверью. Потом вернулся в машину, где Борис уже совсем заснул, прислонившись к окну.

Ангелина сказала «увидимся», но Кир понимал: увидятся завтра совсем другие люди. Те, кто снова наденут рабочие маски. А эти – настоящие – останутся только в памяти одного вечера."