Частицы случайности

– А что с демонстрацией? – Илья Петрович вопросительно посмотрел на Кирилла.

– А не будет никакой демонстрации, – Кир хлопнул в ладоши с театральным жестом. – Мы выиграли время! Заметьте, коллеги – не украли, не выпросили, не купили за взятки, а именно выиграли честной игрой разума против глупости. Мы диагностировали проблему и нашли элегантное решение. У нас есть две недели на полное устранение. А с федеральными инспекторами пусть директор разбирается сам – это его цирк, пусть сам и танцует. В конце концов, ему же нужна история о новой победе для выступления на планерках! А то старые уже давно прокисли и покрылись плесенью. Может, на этот раз даже получит правительственную награду. Или хотя бы грамоту за активное участие в укреплении российско-арабских отношений. В корпоративном мире побеждает не лучший, а тот, кто дольше всех может притворяться лучшим.

– Ладно, коллеги, – сказал Светлов, снова погружаясь в ноутбук, – шутки шутками, но тесты никто не отменял. Раньше тесты – раньше тосты!

В четверть пятого в коридоре послышались голоса, а в отражениях стеклянных перегородок показалась группа людей. Кирилл поправил рубашку и вооружившись смартфоном вышел навстречу словно гладиатор на арену Колизея.

Директор буквально семенил впереди, размахивая руками и что-то очень живо и эмоционально объясняя. Аль-Малик слушал с вежливым вниманием, время от времени кивая, как будто не хотел перебивать и наблюдал в какие неведомые дали заведут директора его язык и экспрессия.

Рядом с ними шла невысокая девушка, слегка наклонив голову к арабу и что-то негромко комментируя. Она оказалась именно такой, как Кирилл представлял по голосу – сдержанной, профессиональной, с выразительными цепкими глазами за тонкими очками. Строгий деловой костюм, светлые, почти пепельно-белые волосы с легким теплым оттенком аккуратно собраны в тугую косу. Весь ее вид говорил о том, что она видела слишком много корпоративных спектаклей, чтобы удивляться чему-либо. Переводчик – профессия для тех, кто умеет быть невидимым, оставаясь незаменимым.

Когда их взгляды встретились, она едва заметно кивнула, как будто обменялась с ним сигналами транспондера, обозначив позиции «свой-чужой».

Аль-Малик протянул руку. Его рукопожатие было крепким, взгляд – внимательным, как у человека, который постоянно привык оценивать людей.

– Приятно снова встретиться, – сказал он на безупречном английском. – Я слышал, что у вас возникали некоторые технические сложности.

Кирилл почувствовал, как внутри все сжалось. Аль-Малик говорил слишком уверенно для директора по развитию. Ему на секунду показалось, что араб явно понимал в технике больше, чем хотел показать.

– Знаете, – ответил Кирилл с легкой улыбкой, – в нашем деле сложности – это как дождь в Питере. Обязательная часть пейзажа. Но мы научились носить зонтики.

– Мудрая философия, – Аль-Малик улыбнулся в ответ. – Но теперь дождь закончился?

– Пока только моросит. Но прогноз обещает ясную погоду.

Девушка переводила плавно и точно, но время от времени ее взгляд останавливался на Кирилле. Он чувствовал, что она анализирует не только слова, но и подтекст, как настоящий профессионал, который каждый день работает с информацией.

Зайдя в серверную, директор объявил с театральным жестом:

– Коллеги, знакомьтесь – наша переводчица Ангелина. Прошу любить, жаловать и относиться с должным уважением!

– Приятно познакомиться лично. – Кирилл протянул ей руку, слегка наклонив голову. – Теперь у вашего голоса есть лицо.

– Взаимно, – ответила Ангелина, подавая руку. – Интересно было наблюдать за вашей работой со стороны. Смотрю вы и без меня отлично справляетесь.

– С вами нам будет спокойнее, – Кир слегка усмехнулся.

Когда Ангелина пожала ему руку, Кир почувствовал что-то, чего не испытывал уже очень давно – простое человеческое тепло. Не расчетливую дружелюбность коллег, не профессиональную вежливость партнеров.

Ее рукопожатие было крепким, без игры в хрупкость. В плечах что-то расслабилось.

Улыбка была без подтекста. Без скрытых целей. Без попытки произвести впечатление или получить выгоду. Кир моргнул, растерявшись на секунду. Когда он стал относиться к искренности как к чему-то подозрительному?

– Ну что, парни, – громко спросил директор, окидывая взглядом серверную, – чем порадуете? Надеюсь, вы здесь не скучали, пока я развлекал нашего дорогого гостя рассказами о светлом будущем российских технологий?

– Скучать? – Борис начал было отвечать, но осекся, поймав предупреждающий взгляд Светлова.

– Веселились в меру сил и возможностей, – дипломатично ответил Илья Петрович.

– У меня вообще аллергия на скуку, – сказал Кирилл, наблюдая за реакцией Ангелины. – Она вызывает у меня приступы неконтролируемой искренности. А это, как известно, может быть смертельно опасно в корпоративной среде.

– Я смотрю, вы все шутки шутите, Кирилл Александрович, может уже честно скажете, без этих ваших…? – директор произнес это с нажимом, и в голосе послышались стальные нотки.

– Игорь Викторович, – Кирилл улыбнулся и слегка прищурился, – В корпоративном мире честность – как раритетный виски: все о ней говорят, мало кто может себе позволить. Вы действительно к этому готовы?

Аль-Малик стоял между гудящими стойками и наблюдал за этим словесным поединком с нескрываемым интересом.

– Хватит философствовать! – директор махнул рукой. – Господин Аль-Малик, пойдемте, я покажу вам особенности нашего проекта.

– Эх, – сказал Кирилл едва слышно, – а я еще даже не разогрелся…

Ангелина слегка улыбнулась, услышав его реплику.

Процессия плавно кружила между рядами серверов, чьи светодиоды мигали как нескончаемые светлячки в полумраке коридоров серверной. Кир внимательно наблюдал за ними, пытаясь понять, что знает Аль-Малик и до чего он может только догадываться. Директор проводил экскурсию в свойственной только ему манере – с размахом провинциального театра и пафосом заезжего лектора.

Сквозь монотонный гул вентиляторов до Кира долетели обрывки фраз о безграничных возможностях, которые открываются перед двумя компаниями, о новых контрактах, которые в скором времени обязательно будут получены, и о золотых реках, которые вскоре затопят их скромные берега.

Он стоял среди гудящих серверов и вдруг понял: он больше не может радоваться даже маленьким победам. В груди что-то болезненно сжалось. Раньше такое решение вызвало бы азарт, профессиональную гордость. Теперь – только усталое облегчение. Словно он не решил техническую задачу, а просто отсрочил очередное поражение.

Он провел ладонью по лицу, ощущая шершавость щетины. «Когда я успел стать человеком, который от всего ждет подвоха?» – подумал он, глядя на мигающие индикаторы. Даже собственные мысли звучали как заготовленные фразы из корпоративных презентаций. Кир сжал челюсти. Он говорил сарказмами так долго, что забыл, как выражать то, что действительно чувствует.

Борис и Лева запускали тесты на изолированной от внешнего мира машине, пытаясь понять, стоит ли подключать остальное оборудование.

«Браво, Игорь Викторович! Ваше ораторское искусство покорило аудиторию ровно на… дайте посчитать… семь минут? Впечатляющий рекорд!» – мысленно прокомментировал Кир, наблюдая, как экскурсия во главе с директором минуя ряды со стойким приближалась к выходу.

– Так, парни, сколько еще вам тут надо времени? – поинтересовался Игорь Викторович.

– Думаю еще час или полтора, – быстро ответил Светлов, перебивая Бориса.

– Отлично! Тогда встречаемся в районе семи вечера в баре. Кирилл Александрович, адрес сейчас вам скину, – сказал директор и как-то особенно дружелюбно улыбнулся. – Илья, поехали с нами, думаю парни здесь без тебя справятся. Если что, завтра продолжишь.

Дверь серверной закрылась с тем же характерным шипением. Опершись на стойку, Кир размышлял о возможных причинах странной смены настроения у директора. Игорь Викторович вел себя как-то подозрительно не обычно, даже как-то странно. Такое с ним было редко.

«Наш бессменный капитан корабля «Титаник» снова в деле», – подумал Кир, пытаясь понять мотивы директора.

– Предлагаю на сегодня закончить, – сказал Борис, закрывая крышку ноутбука. – Никогда не заканчивай то, что можно закончить завтра.

– Поддерживаю, – отозвался Лева с другого конца серверной.

– Коллеги, вы с нами? – спросил Кир, когда все собрались перед выходом.

– Я домой, – сказал Лева. – Мне эти посиделки ни к чему.

– А я спать, – прошептал Илья Петрович, потирая усталые глаза. – Передумал насчет директора.

– Боря, а у нас, как у верноподданных просто нет выбора, так что поехали, – сказал Кир открывая дверь.

Он шагнул в коридор, и его тут же ослепил яркий свет. Казалось, что после часов, проведённых в полумраке серверной, мир стал на тон светлее, чем должен быть. Он резко зажмурил глаза. Они мгновенно начали слезиться. Кирилл медленно моргнул, привыкая, и только теперь почувствовал, насколько ноют плечи от постоянного напряжения.

Он вышел на улицу, и прохладный вечерний воздух коснулся разгорячённого лица. Летний ветерок нёс с собой запахи прогретого асфальта, зеленой листвы и вечерней свежести – полную противоположность колючему воздуху новой серверной с его привкусом свежей краски и только что распакованного оборудования. Кирилл глубоко вдохнул, наполняя лёгкие воздухом, и только сейчас осознал, насколько тяжёлым был этот день.

Солнце начинало клониться к горизонту, заливая парковку перед серверной тёплым оранжевым светом. Тени вытянулись, делая здание выше, людей медленнее. Все здесь выглядело свежим, нетронутым – как декорации к спектаклю, который только готовился к премьере. На скамейке возле КПП сидел охранник в безукоризненно новой форме ЧОПа, лениво листая телефон. Воробьи копошились в пыли, выбивая последние крошки из еще блестящей мусорной урны.

На мгновение Кирилл просто встал, позволив себе ничего не делать. Ощущать. Дышать. Ветерок коснулся шеи, заставляя невольно закрыть глаза. В голове всё ещё звучали отголоски рабочего дня – команды, цифры, монотонный гул кондиционеров, жужжание вентиляторов как фоновая мелодия современного ада. Он провёл рукой по лицу, словно стирая с себя этот день.

Завтра всё повторится. Будет новый день. Но сейчас – сейчас было лето. Был ветер. Был воздух, который не пах ни пластиком корпусов, ни резиной проводов. И это казалось достаточным.

В гостиницу они возвращались на том же видавшем виды «уазике». Вечерело. Пробки рассосались, и дорога была относительно свободной.

Влетев на парковку перед гостиницей, Борис припарковал машину, кое-как поправил тент в кузове и потом еще минут десять возился с замком, пытаясь закрыть водительскую дверь. В итоге махнул рукой на эту затею.

– Ну и как мы завтра поедем? – Кирилл нахмурился.

– Не знаю. Но надеюсь, что не на этой развалюхе.

Пробежав почти бегом через лобби гостиницы, Кирилл нажал кнопку лифта. До встречи оставалось около получаса, а нужно было еще привести себя в порядок. День в зале с работающим оборудованием не прошел бесследно. Одежда пропахла потом и техническими испарениями, вещи были грязные.

Он забежал в номер, быстро разделся и направился в душ. Теплые струи стекали по его телу, но не могли добраться до глубин души. Для этого нужна была другая химическая формула. Он во что бы то ни стало хотел смыть с себя весь этот день. В голове крутились строки стихотворения, которое точно отражало его состояние.

Из лирического настроения его вырвал телефонный звонок.

– А! Чтоб тебя! Кого там еще несет? – крикнул он, выпрыгивая из душа и оставляя мокрые следы по всему номеру.

На том конце провода был Игорь Викторович.

– Кирилл, позвоните пожалуйста нашей прекрасной Ангелине, и сообщите, что мы ждем ее в баре. Адрес я скинул. Мы уже выдвигаемся, подтягивайтесь как будете готовы. Стол заказан на мое имя.

– Разумеется! Уверен, ей будет приятно пообщаться с командой за пределами серверной, – Кирилл нажал отбой и подумал: «Если бы существовали короны для самовлюбленности, вы бы, вероятно, заказали себе целый комплект. По одной на каждый день недели».

Он бросил телефон на стол, где тот лежал на зарядке, и побежал смывать остатки шампуня.

Выскочив из душа, он набрал ее номер.

– Привет! Игорь Викторович заказал столик для всех нас. Бар… Или ресторан… В общем, адрес сейчас перешлю… Подойдете? … Ну и отлично… Задержитесь? Приходите как сможете. Будем ждать.

«Что может быть лучше обсуждения рабочих вопросов под звуки музыки и запах алкоголя, особенно когда один из гостей приехал из Эмиратов? Прямо квинтэссенция профессионализма», – мысленно добавил он, заканчивая разговор.

#9

#9

Альбина остановилась возле торгового центра и выключила двигатель. Тишина обрушилась на нее, словно тяжёлое одеяло. Руки всё ещё сжимали руль. За эти месяцы она научилась ждать. Ждать в больничных коридорах, пропитанных запахом хлорки и страха. Ждать результатов, которых боялась услышать. Ждать звонка врача, когда телефон становится тяжелее гири. Ждать момента, когда её подруга наконец поверит, что жизнь продолжается, даже когда кажется, что она заканчивается.

Торговый центр гудел вечерней жизнью. Неоновые витрины отражались в лобовом стекле, превращая реальность в калейдоскоп цветных пятен. Альбина смотрела перед собой, и ветер играл её волосами, откидывая светлые пряди на лицо, застывшее в безмолвном ожидании. В эти моменты она походила на античную статую – прекрасную и недоступную, словно высеченную из мрамора самой болью.

***

Она спустилась по лестнице и нажала кнопку лифта. Несмотря на вечер, в торговом центре было многолюдно. На парковке она увидела знакомую машину. Альбина сидела, положив руки на руль. Ее огромные глаза, слишком большие для ее личика с маленьким носиком были широко отрыты и не моргая смотрели перед собой. Если бы не тепло заходящего солнца, можно было подумать, что в машине сидит манекен.

– Ты точно уверена, что стоит ехать? – спросила она, плавно опускаясь на пассажирское сиденье.

Кожа сидений была прохладной, почти холодной. Альбина повернула ключ зажигания, и двигатель откликнулся тихим урчанием.

– Да, – её голос звучал хрипло, но решительно. – У нас не так много времени. Золотой час очень короткий. Ника хочет поснимать на улице.

Золотой час. Как иронично, подумала она. Для кого-то это магическое время суток, когда свет становится мягким и всепрощающим. Для Альбины – просто ещё один отсчёт в обратном календаре.

Они ехали в тяжёлом молчании, наполненном невысказанными словами. Альбина думала о парадоксе их поездки: она везёт куратора знакомиться с женщиной, которая умирает, чтобы та могла рассказать о ней другим людям. Рассказать через выставку, через снимки, через то мистическое пространство, которое рождается между фотографией и зрителем. Смерть как повод для искусства – или искусство как последний способ победить смерть?

Колёса шуршали по асфальту, и этот звук смешивался с биением её сердца. Каждый удар пульса был как тиканье часов, отсчитывающих оставшееся время.

– Как монтаж? – спросила Альбина, поворачивая руль и пересекая трамвайные пути. Металл зазвенел под колёсами резким, почти болезненным звуком.

– Почти закончили. Остались только те работы, которых ещё нет.

– Ты про те, что мы едем снимать?

– Да… Я понимаю, что это важно, и надеюсь, что, мы успеем.

Успеем. Альбина кивнула, хотя в глубине души понимала: время – это единственная роскошь, которую нельзя купить.

Подъехав к студии, Аля набрала номер. Она подождала несколько гудков, прежде чем услышала знакомый голос.

– Николь попросила подождать, – сказала она, откладывая трубку.

Они сидели в машине, и тишина обволакивала их, словно кокон. Альбина спросила, как бы она хотела, чтобы Николь сняла её.

– Так же, как и других. Настоящей.

Настоящей. А какая она настоящая? Женщина, которая всю жизнь прячется за чужими голосами? Мать, которая боится не успеть дать детям всё самое важное? Или просто человек, который наконец готов посмотреть на себя честно?

Дверь студии открылась, и из неё вышла девушка. Она была невысокой, почти хрупкой, в чёрных джинсах, которые из-за болезненной худобы казались ей велики. Поверх тонкого топа накинута короткая джинсовая куртка – словно броня против холода, который теперь всегда с ней. Волосы спрятаны под тёмную бандану, а прямоугольные очки в чёрной оправе делали её похожей на подростка. Подростка со слишком взрослыми глазами, в которых читается усталость и странная, почти мистическая решимость.

В её движениях сочетались изнеможение и сила воли, как у альпиниста, который поднимается на вершину, зная, что обратного пути может не быть, но не делать этого просто не может.

– Привет, девчонки! Наконец-то мы собрались все вместе! – голос Николь звучал удивительно живо, почти радостно.

Она села на заднее сиденье, и салон наполнился её энергией – странной, пульсирующей, как слабый, но упорный свет свечи на ветру.

– Привет, дорогая, – Альбина протянула руку и осторожно сжала её пальцы. Они были холодными, хрупкими и почти прозрачными, словно могли рассыпаться от неосторожного прикосновения.

Глядя на своих спутниц, она поняла: они были удивительно похожи. Не внешне – внутренне. Их связывала не только многолетняя дружба, но нечто более глубокое, то, что возникает между людьми, когда все маски сброшены и тайн больше не остаётся. Когда они знают друг друга так хорошо, что понимают без слов.

– Может, мне… – начала она, поворачиваясь к Альбине.

– Нет, не стоит, мне здесь удобнее, – улыбнулась Николь, словно прочитав её мысли и удобнее устроилась на заднем сиденье.

Как она это делает? – подумала она. Как умудряется видеть людей насквозь?

Машина плавно тронулась, и город за окнами начал меняться, словно декорации в театре.

– А ты такая, как я себе и представляла, – сказала Николь, чуть подавшись вперед и легко касаясь её плеча. – Спасибо, что согласилась. Мне правда важно, чтобы ты стала частью выставки, не только как организатор. Мне будет приятно работать с тобой. Я уже вижу те кадры, которые хочется получить. Альбина, останови, пожалуйста, давайте начнём отсюда.

Они вышли из машины, и вечерний воздух окутал их прохладой. Пахло летом, еще свежей листвой и чем-то неуловимо горьким, как будто ускользающим временем.

Николь достала камеру, и в этот момент что-то изменилось в её лице. Она стала другой – собранной, сосредоточенной, словно хищник перед прыжком. Её глаза за объективом светились особым светом.

– Просто будь собой, – прошептала она.

Но кто она такая? Неожиданно этот вопрос стал казаться пугающим. Всю жизнь она знала, кто она: дочь, мать, жена, куратор. А теперь, стоя перед этим бездонным глазом объектива, она вдруг поняла, что вообще не знает себя.

Она смутилась и улыбнулась, прикрыв глаза. Лёгкий ветерок подхватил прядь волос и бросил на лицо. Щёлкнул затвор – резко, словно удар сердца.

Николь посмотрела на экран камеры и улыбнулась. Потом снова подняла глаза, и их взгляды встретились через объектив. Ещё один щелчок.

– Расскажи, что для тебя важно, – спросила Ника, не отрывая глаз от видоискателя.

Улыбка исчезла. Взгляд стал серьёзным, а по лицу пробежала тень – словно облако закрыло солнце. Она задумалась, и в груди что-то сжалось, больно и горько. Тут же последовали щелки затвора.

– Я скучаю по времени, когда была счастлива, – сказала она, глядя куда-то в даль. – Когда всё было проще, понятнее, когда…

Голос сорвался. Она всхлипнула, и на глазах выступили слёзы. Они были горячими, солёными, и она чувствовала их вкус на губах. Несколько прохожих обернулись на девушку, которая плачет перед объективом, но их взгляды казались далёкими, нереальными.

Николь подошла и обняла её. Джинсовая куртка пахла стиральным порошком и чем-то неуловимо теплым. Пальцы вцепились в ткань, словно в спасательный круг. Уткнувшись в плечо, она продолжала всхлипывать и смотреть как слезы исчезают, падая на куртку.

– Иногда мне кажется, я не опоздала быть счастливой – я просто ни разу не была, – прошептала она сквозь слёзы. – Кроме отца и детей, у меня теперь никого нет.

Она вытерла глаза и попыталась улыбнуться, смущаясь тому, что рассказывает о своих проблемах человеку, которому осталось жить… Сколько? Дни? Недели? Месяцы? Этот вопрос жёг, как раскаленный метал.

– Извини, – прошептала она. – Не стоило мне…

– Всё в порядке, – голос Николь был мягким, но твёрдым. – Ты не должна извиняться за то, какая ты есть. Продолжим?

Она снова подняла камеру. В том, как она это делала была какая-то торжественность и обыденность одновременно.

– У меня есть дети, – сказала она, стараясь, чтобы голос звучал ровно. – Сейчас я делаю твою выставку. Раньше читала лекции о том, как нужно смотреть на искусство. Иногда мне кажется, что я живу в пространстве между художником и зрителем, и это хорошее место для жизни.

– А иногда?

– А иногда кажется, что я трачу жизнь на то, чтобы объяснять чужие голоса, вместо того чтобы найти свой собственный.

Они перешли на другую сторону проспекта. Бетонное здание нависало над ними, серое и безликое. Она встала к стене, чувствуя её прохладу спиной.

– Поверни голову немного влево. Да, вот так. А что значит – найти свой голос?

– Перестать извиняться за то, что ты женщина в мире искусства. Перестать доказывать, что ты достаточно умна, чтобы понимать мужчин-художников. Перестать быть благодарной за то, что тебе позволили сидеть за одним столом.

Щёлкнул затвор. Ещё раз. Звук стал почти гипнотическим, как метроном, отсчитывающий ритм её жизни. Каждый новый щелчок говорил только одно: она теперь существует!

– Откинь волосы назад. Хорошо. А каково это – быть женщиной вообще?

Она задумалась. Шум проезжающих машин, сигналы трамваев, голоса людей – всё это сливалось в симфонию вечернего города. Но в её голове была тишина, звенящая и пустая.

– Это значит нести ответственность за всех, кто тебе дорог, и при этом постоянно чувствовать, что ты делаешь что-то неправильно. Это значит быть сильной, но не слишком сильной. Умной, но не настолько, чтобы пугать. Успешной, но не настолько, чтобы забыть о том, что ты прежде всего мать, дочь, жена.

– А теперь серьёзно. Подумай о чём-то, что тебя по-настоящему волнует.

В этот момент звуки стихли, словно кто-то выключил звук у телевизора. Наступила секундная тишина, и в ней она услышала биение собственного сердца.

Она закрыла глаза.

– Я думаю о том, что всю жизнь нахожусь в тени. Делаю выставки, пишу каталоги, организую встречи. Помогаю людям увидеть искусство. Я создаю пространство и каждый раз думаю: а есть ли там место для меня?

– Есть, – сказала Николь тихо, не переставая снимать. – Там, где ты видишь чужое искусство. Как ты его представляешь миру. Как ты создаёшь связь между художником и зрителем. Это тоже творчество.

– Но это не моё творчество.

– А ты думаешь, зрители видят только художника, и никогда не видят тебя?

– Я – не часть искусства. Я его обслуживаю.

– Проблема в том, что без тебя всё это – просто картинки на стенах.

Она открыла глаза и посмотрела на Николь.

– А теперь улыбнись. Не для камеры – для себя.

Что-то произошло. Она улыбнулась, и снова заплакала – тихо, почти беззвучно. Слёзы были тёплыми, но не горькими. Они были от облегчения, словно она наконец услышала разрешение быть собой.

Николь продолжала снимать, и в эти моменты рождались кадры, которые говорили больше любых слов. Женщина, которая всю жизнь смотрела на искусство других, наконец позволила увидеть себя.

– Знаешь, – сказала она, вытирая слёзы, – я думала, что приехала сюда, чтобы узнать тебя лучше. Для выставки. Но, кажется, я узнала что-то о себе.

– А что?

– Что я тоже художник. Просто мой материал – это не холст и не фотобумага. Мой материал – это пространство, время и люди, которые приходят. И если они хоть на секунду увидели в себе что-то новое – значит, я всё делала не зря.

Николь опустила камеру, и в её глазах блеснули слёзы.

– Теперь понимаешь, почему я так настаивала на этой съемке?

Она подошла и пролистала несколько кадров на экране. Раньше она всегда знала, что будет: приподнятая бровь, лёгкий поворот подбородка, рука у лица – те самые позы, что делали её предсказуемой, милой, «удобной». Фильтры приглушали тени, сглаживали черты, прятали усталость. Там она была правильной. Здесь – настоящей. Здесь не было глянца. Были – тонкие морщинки, родинка, чуть уставший взгляд. И странное: она не могла оторваться от себя. Словно впервые увидела женщину, которую до этого только изображала. Это пугало.

На этих кадрах была не просто женщина – на них была история. История о том, как найти себя в пространстве между искусством и жизнью.