Частицы случайности

Принимая душ, Кир вспомнил тот истребитель. Пилот покинул машину, но она все еще готова к полету. А что происходит с людьми, которые покидают сами себя. И в чем разница между самолетом без пилота и пилотом без самолета?

Он давно не чувствовал, что действительно управляет своей жизнью. Все решения принимались в рамках корпоративной логики, все цели были заданы извне. Когда он перестал быть пилотом и стал просто качественным автопилотом? «Завтра меня ждет новое знакомство… с переводчицей» – подумал он. – «Интересно, а она летает или тоже только имитирует полет?»

#8

#8

Девять утра застало Кирилла в серверной среди рядов молчаливо гудящих металлических монолитов. Он презрительно поморщился, вспоминая вчерашний ужин и попытки директора взять штурмом сначала местный стриптиз-бар неподалеку, а потом гонки на такси в поисках ночного клуба. Голова немного гудела.

Стерильный холод кондиционеров пропитывал воздух уже почти родным духом новых корпусов и металлической горечью озона. Запахом цифрового рабства, упакованного в элегантные стойки, витал в воздухе. Он медленно обходил ряды, словно полководец, оценивающий поле будущей битвы, зная, что противник уже занял все ключевые позиции.

Каждый сервер таил в себе цифрового Иуду – безмолвного, терпеливого и методичного, который каждые пятнадцать минут отправлял тридцать сребреников в виде пакетов данных своим заокеанским хозяевам. Кирилл провел ладонью по холодной поверхности одного из корпусов и усмехнулся: «В мире, где данные дороже нефти, мы продаем свои секреты по цене кваса… Забавно наблюдать, как технологии, призванные защищать наши секреты, сами становятся самыми болтливыми сплетницами в квартале».

– Красота какая, – пробормотал он, разглядывая аккуратные ряды мигающих индикаторов. – Так и хочется спросить: «Ну что, детки, расскажете папочке, кому сегодня сдавали государственные тайны?»

Зеленые огоньки подмигивали ему с наивной готовностью, не подозревая о том хаосе, который творился в их электронных мозгах. Каждый импульс света – словно морзянка предателя, отстукивающего: «Все нормально, хозяин, данные переданы, можете спать спокойно».

Мысли застывали, как парафин на морозе. Вчерашняя идея с эмуляцией казалась сейчас детской затеей – попыткой обмануть систему, которая уже обманула их всех. Без детального понимания того, что происходит в этих железных мозгах, вся затея могла рухнуть громче, чем пирамида Берни Мэдоффа.

Кирилл достал телефон, посмотрел на экран и убрал обратно. Директор наверняка уже проснулся и строил очередные наполеоновские планы, рассказывая арабские сказки за завтраком Аль-Малику. Бизнес – это спортзал для лицемерия. Чем дольше тренируешься, тем лучше форма. Интересно, подозревает ли он, что его фирма висит на волоске, или искренне верит в собственные байки о «лучших специалистах и блестящих перспективах»?

Он представил себе, как будет выглядеть провал. Директор изобразит удивление с актерским мастерством, достойным «Оскара», Аль-Малик – вежливое разочарование человека, который привык к тому, что русские всегда что-то не додумывают, а он сам… он будет тем, кто не справился. Козлом отпущения в этой корпоративной мистерии, где главная интрига – кто кого быстрее подставит.

Но что-то внутри него противилось этому сценарию. Возможно, профессиональная гордость, а может – банальное нежелание дать директору еще один повод для торжества. В корпоративном мире есть золотое правило – не быть первым в списке виноватых.

Дверь серверной распахнулась с характерным шипением воздушного шлюза. Борис вошел с таким видом, словно его вызвали на исполнение смертного приговора. Его обычно красноватое лицо приобрело серовато-багровый оттенок, как у человека, который половину вечера пил, думая, что это последние бокалы в его жизни, а остаток ночи сигарета за сигаретой объяснял техподдержке, что такое «критическая уязвимость». В руках он сжимал планшет так крепко, словно тот был спасательным кругом на тонущем корабле.

– Кир, я связался с технической поддержкой производителя, – голос у него дрожал, как у хориста, взявшего неестественно высокую ноту. – Они говорят, что нормальную прошивку смогут предоставить только через две недели. А эта… эта была установлена по ошибке на заводе.

Кирилл медленно повернулся к нему. В этот момент ему захотелось рассмеяться – горько и долго. По ошибке на заводе. Словно кто-то случайно перепутал коробки с конфетами и шпионским программным обеспечением, которое не просто установили на сервер, но и вшили его в железо на физическом уровне.

– Позволь угадать, – сказал он, не скрывая усмешки. – Они также предложили подождать, пообещали связаться с нами позже и заверили, что делают все возможное? Я прав?

Борис сглотнул и отвел взгляд в сторону.

– Ну… почти так. Они попросили проявить терпение и сказали, что обратятся к нам, когда будет готова чистая прошивка.

– О, как мило! – Кирилл провел рукой по лицу. – Мне казалось, что я сказал то же самое… Хотя… Я восхищен этими тонкими нюансами в формулировках. «Проявить терпение» звучит так… духовно. А за то, что наши серверы каждые пятнадцать минут отправляют в Дубай электронные валентинки с надписью «Скучаем по песочку», они хотя бы извинились?

– Если честно, то нет, – сказал Борис абсолютно серьезным тоном, – сказали, что это технические данные для оптимизации работы оборудования.

– Естественно! – Кир подошел к одному из серверов и положил руку на его корпус. – Оптимизация работы оборудования. Новая форма международного сотрудничества – мы делимся данными, они делятся опытом их использования. Еще один изящный способ сказать: «Мы следим за вами, но это исключительно из любви к искусству шпионажа».

Металл был теплым от работы процессоров внутри. Где-то в этих кремниевых лабиринтах жили алгоритмы, которые с немецкой пунктуальностью собирали каждый байт информации, каждый запрос, каждый цифровой вздох системы. А потом, словно электронные голуби, отправляли эти данные через океаны и континенты в серверные фермы Дубая.

Он представил себе, как эти данные попадают на экраны аналитиков в стеклянных башнях, словно современных пирамидах цифрового века. Как они строят графики и диаграммы, изучая цифровую анатомию российского государственного учреждения с тщательностью патологоанатома. Информация о том, когда система наиболее загружена, какие процессы выполняются чаще всего, где находятся самые тонкие места в броне государственной безопасности.

Это было похоже на медленное, методичное препарирование живого организма. Каждые пятнадцать минут – новый надрез скальпелем, новая порция данных для анализа. И самое гениальное заключалось в том, что пациент чувствовал себя прекрасно и находился в трезвом уме и здравой памяти. Пользователи получали быстрые ответы, администраторы наблюдали стабильную работу, а где-то в песках создавался точный слепок российской цифровой души.

В этот момент в серверную заглянул Лева. Его вчерашний бойкий вид сменился на озабоченный – лицо человека, который всю ночь объяснял фрилансерам, что такое «патриотический долг» и почему им стоит рискнуть свободой ради корпоративных интересов.

– Кир, у меня новости, – он вошел, осторожно прикрыв за собой дверь. – Я всю ночь обзванивал знакомых, кто хотя бы теоретически может справиться с нашей задачей. Никто не берется. Как только слышат про госконтракт, сразу испаряются быстрее, чем здравый смысл на совещании у директора.

– Мудрые люди, – пробормотал Кирилл. – Инстинкт самосохранения у них работает лучше, чем наша система безопасности. Безопаснее играть в русскую рулетку с автоматом Калашникова, чем связываться с федеральными проектами.

Лева поморщился и потер затылок.

– Илья Петрович весь день на телефоне с Москвой. Пытается дозвониться до кого-то из Минцифры, но там его вежливо держат на удержании не дальше секретарши. Все делают вид, что не понимают масштаба катастрофы.

– Конечно, – Кирилл кивнул с пониманием. – Никто не хочет прикасаться к радиоактивной проблеме. Гораздо удобнее потом заявить: «А мы предупреждали». Классическая стратегия выживания в номенклатурных джунглях.

– Слушайте, – он обратился к обоим, – давайте соберем всю команду. Светлов, Илья Петрович, мы. Нужно четко понимать, что у нас есть и чего нет. Возможно, мы упускаем что-то важное. Или, что более вероятно, нам нужно принять, что мы находимся в той восхитительной точке, где некомпетентность встречается с амбициями.

Борис нервно закивал, а Лева уже доставал телефон. Кирилл остался один среди серверов, которые продолжали мигать своими лживыми огоньками.

Время – единственный ресурс, который нельзя ни купить, ни украсть, но который можно великолепно потратить впустую. И именно это они делали с завидной регулярностью, словно участвовали в олимпиаде по профессиональному прокрастинированию.

Через полчаса в серверной собралась вся команда. Илья Петрович выглядел так, словно провел ночь в камерах испанской инквизиции, где его пытали партийным уставом. Глаза покраснели от недосыпа и отчаяния, лицо напоминало помятый костюм, а седые волосы торчали в разные стороны, как у сумасшедшего профессора, который хватался за голову слишком много раз за последние сутки.

Светлов был мрачен, но собран – как опытный сапер, который знает, что бомба взорвется, но все равно пытается найти нужный проводок. Лева крутил в руках сетевой кабель, словно четки, и не мог найти себе места – энергия била из него ключом, но не находила точки приложения и сбоила, как операция с плавающей запятой.

– Итак, господа, – начал Кирилл, оглядывая свою команду цифровых пиратов корпоративного океана, – давайте честно оценим наше положение. У нас есть серверы, которые исправно работают, но при этом настойчиво докладывают о своих успехах арабским коллегам. Проблема висит над нами дамокловым мечом уже вторые сутки. У нас есть заказчик, который хочет получить сертификат безопасности в идеальном мире – через неделю, в реальном – вчера. И у нас есть директор, который пообещал Аль-Малику чуда не меньше, чем превращение воды в вино.

– А еще у нас есть время «до послеобеденного визита», – добавил Светлов с сарказмом. – Что в переводе на человеческий язык означает «до того момента, когда я внезапно «на третий день вернусь с востока, даже если меня не ждете» и застукаю вас за чем-то очень неожиданным».

– Если быть математически точным, – Лева посмотрел на часы, – у нас есть три часа и двадцать минут чистого времени. Остальное – пространство неопределенности, где правят законы корпоративного хаоса.

Кирилл усмехнулся с горечью.

– Именно! В отличие от нашего дорогого директора, который может купить себе дополнительное время красивыми обещаниями, для нас время – это единственная валюта, которую нельзя ни подделать, ни занять в долг. И этой валюты у нас катастрофически мало.

Илья Петрович поднял усталые глаза со взглядом человека, который видел слишком много корпоративных катастроф.

– В Москве мне прямо сказали: без сертификата контракт будет расторгнут. Со всеми вытекающими последствиями. А это значит…

– Что наш дорогой директор устроит традиционную охоту на ведьм, – закончил за него Кирилл. – И, подозреваю, он уже составил список подозреваемых. Причем наши имена там явно не в качестве свидетелей защиты. И, выражаясь языком технической поддержки нашего нового поставщика, нас не уволят, а интегрируют в рынок труда.

В серверной повисла тишина, нарушаемая только мерным гудением машин, похожим на похоронный марш их карьер. Каждый понимал, что они балансируют на краю пропасти, но произносить это вслух было все равно что материализовать проклятие.

Светлов первым нарушил гробовое молчание.

– Стоп, – сказал он медленно, и в его голосе появились нотки профессионального азарта. – Мы действуем как слепые котята. Нам нужно сначала точно понять, что именно происходит.

Все повернулись к нему. В его глазах загорелся огонек, который появляется у охотника, когда он находит след зверя.

– Давайте поднимем детальный анализ трафика. Нужно перехватить и препарировать каждый байт, который утекает к арабским серверам. Как в старые добрые времена – когда хотели понять врага, подслушивали его разговоры.

Лева нахмурился.

– Мы же знаем, что данные уходят каждые пятнадцать минут.

– Знаем, что уходят, – Светлов подошел к стеклянной перегородке и взял маркер, – но понятия не имеем, что конкретно. Какой объем? В каком формате? Есть ли шифрование? Какие заголовки? Проводится ли аутентификация? А главное – что именно собирается: безобидные показатели температуры процессора или детальные логи всех наших грязных тайн?

Кирилл медленно кивнул. Логика была железной.

– Возможно, наши железные питомцы передают только данные о том, что им жарко и они хотят домой. А может быть, они сливают полную картину наших цифровых внутренностей. Без анализа мы просто гадаем на кофейной гуще.

– Вот именно! – Светлов оживился, почувствовав вкус охоты. – Плюс нужно проверить, нет ли других каналов утечки. Может быть, эти пятнадцать минут – только надводная часть айсберга. Возможно, существуют и другие способы передачи данных, которые мы просто не заметили.

Илья Петрович с надеждой посмотрел на энтузиастов.

– Сколько времени займет такой анализ?

– Если сфокусироваться только на исходящем трафике к известным адресам – максимум два часа, – Светлов уже мысленно составлял план атаки. – Плюс час на расшифровку содержимого. Зато мы будем точно знать, с каким именно драконом сражаемся, и сможем выбрать правильное оружие.

Кирилл посмотрел на часы. Стрелки неумолимо приближались к судному часу.

– Знаете, что, – сказал он с усмешкой обреченного игрока, – у нас все равно нет других вариантов. Можем либо умереть в неведении, либо умереть, зная правду. Лично я предпочитаю второй вариант – он звучит более героически.

В серверной снова закипела работа. Каждый понимал, что следующие три часа определят их судьбу. Время превратилось в физически ощутимую силу, которая давила на плечи и заставляла сердце биться чаще.

***

Она стояла у дальней стены, прижав ладонь ко рту, чтобы не расплакаться и не закричать. Все эти стены, холсты, рабочие с их обыденными разговорами вдруг показалось ей невыносимо важным и невыносимо хрупким одновременно. Как будто весь мир сжался до размеров этой галереи, и от того, что произойдет здесь, зависит все.

Рабочие подносили очередной холст – портрет девушки с короткими волосами, которая смотрела прямо в объектив с выражением счастья, которое невозможно подделать. Искренность. Николь всегда умела её находить, выманивать из самых потаенных уголков человеческой души, как археолог извлекает артефакты из земли. Но теперь она понимала: искренность – это не то, что можно найти. Это то, что можно только подарить.

Воздух в галерее был густым от запаха свежей краски и клея, от пыли, поднимающейся с каждым шагом рабочих по плитке. Она вдыхала этот коктейль ароматов и чувствовала, как он оседает в легких, становится частью ее тела. Все в этом пространстве становилось частью ее – и высокие бетонные потолки, и гулкий стук покрытия под ногами, и даже приглушенные голоса монтажников, обсуждающих, под каким углом повесить следующую работу.

Сто с лишним работ. Она искренне хотела больше, но сейчас, оглядывая помещение, снова убеждалась в своей правоте. Пространство не безгранично – как и время, как и жизнь, как и все, что действительно важно. Результат месяца подготовки и целой жизни одного единственного человека обретал зримые очертания, в которых каждый холст говорил: женщины умеют быть разными. Не только красивыми или некрасивыми, молодыми или старыми – живыми. Настоящими. Такими, какими их никто не видел, пока не появилась Николь с ее камерой, которая умела подсвечивать души.

Монтажники работали медленно, аккуратно выравнивая рамы лазерными уровнями. Металлические инструменты позвякивали, отбрасывая блики от галогенных ламп. Она следила за каждым движением, но мысли её были где-то ещё. Вечером приедет Альбина – с этой своей особой осторожностью, с которой она теперь относилась к каждому слову, к каждому жесту. Отвезёт ее в студию. Там будет камера, свет, и эта последняя съёмка, от которой она уклонялась, пока было возможно. Она помнила про ней каждый день, как про зудящую рану, которую нельзя трогать, но невозможно забыть. Каждый раз, когда мысль подкрадывалась, она отгоняла её, как назойливую муху.

Теперь отогнать не получалось. Мысль засела в голове, как заноза под ногтем, и пульсировала в такт сердцебиению.

Она смотрела на портрет беременной женщины, который рабочий осторожно поднимал к стене. Живот округлый, кожа натянута до блеска, руки сложены на нём защитно и нежно одновременно. Николь снимала её в больнице, между процедурами химиотерапии. Коридоры пахли дезинфекцией и страхом, который въедается в стены и остается там навсегда. Женщина вынашивала ребёнка и одновременно боролась с раком. Альбина рассказывала, что это было три года назад и это казалось историей о силе.

«Сколько в жизни вещей мы носим в себе и боимся показать. Я тоже. Я так боюсь показать себя» – думала она, проходя мимо работ. Ее собственное отражение мелькнуло в стекле двери. Она вздрогнула и отвернулась, но отражение осталось в памяти, как кадр, который нельзя удалить.

Месяц назад она думала об этой выставке как о возможности. Альбина позвала ее в то время, когда мир казался серым и плоским, когда она не могла заставить себя встать с постели по утрам, когда каждый день требовал усилий, о которых раньше даже не подозревала. Николь стала спасением – не только как художник, но и как человек, который умел показать, что значит быть живым до конца. А потом она поняла – это будет что-то совершенно другое. И вот сегодня эта фотосессия. Скорее всего после вечерней съёмки добавится ещё несколько работ. Последних… И тогда вся экспозиция изменится, станет не галереей чужих лиц, а физическим слепком жизни автора.

Пол под ногами был холодным, холод проникал сквозь подошвы, поднимался по ногам и оседал где-то в районе солнечного сплетения. Она поежилась, хотя в галерее было тепло.

Звук дрели резанул по ушам, заставил вздрогнуть. Рабочий извинился, но она покачала головой – не в этом дело. Дело в том, что сегодня все кажется слишком важным, слишком хрупким, слишком готовым разрушиться от одного неосторожного движения.

– Остановитесь, – сказала она, обращаясь к рабочим. В горле першило от эмоций, которые она пыталась сдержать. – Пока не вешайте ничего на стену рядом со входом.

Руководитель группы обернулся с недоумением. Пот блестел на его лбу, рукава засучены, на футболке пятна от краски. Обычный мужчина, который зарабатывает на жизнь тем, что создает пространство для чужого искусства. Она вдруг почувствовала к нему острую благодарность – за эти мозолистые руки, за внимание к деталям, за то, что он делает всю эту выставку возможной.

– Всё остальное монтируем по плану, – продолжила она. – Кроме первых четырёх работ.

– А что с ними?

Она не ответила. В горле стоял ком. Подошла к администратору галереи, который записывал каждое слово, каждое изменение плана.

– Мне нужны ещё мобильные стенды.

– Сколько работ вы планируете добавить?

– Пока не знаю, но я хочу подстраховаться. Мне нужно быть уверенной, что я смогу разместить хотя бы еще два-три… максимум четыре холста… Если их успеют изготовить до послезавтра…

Мужчина достал телефон, кивнул и начал звонить. Его голос смешался с общим гулом галереи – стуком молотков, шарканьем ног, приглушенными разговорами. Симфония созидания, которая звучала в каждом выставочном зале мира. Для нее эта симфония звучала не в первый, а теперь и не в последний раз. В этот она была уверена.

Она вернулась к рабочим, которые переглядывались с выражением усталого недоумения. Переделки в последний момент их не радовали, но и спорить они не стали. Профессионалы. Они видели всякое – художников, которые меняли концепцию в последний момент, кураторов, которые требовали повесить все заново, коллекционеров, которые до последней минуты не могли решить, что важнее – композиция или освещение.

Она снова посмотрела на входную стену. Пустую. Ждущую. Белую, как чистый лист, как неэкспонированная пленка. Через несколько часов она поймёт, что именно должно там висеть. Четыре больших холста, которые задают тон всей выставке. Но какой тон? Радостный? Трагический? Философский? Она больше не знала. Раньше она всегда знала – интуитивно, внутренним зрением, которое никогда не подводило. Теперь это зрение замутилось, как будто на него легла пелена. Оставалось только ждать и готовиться к тому, что весь смысл выставки изменится после нескольких щелчков затвора.

Свет в галерее был искусственным, но она представляла, как будут выглядеть эти стены через три дня, когда сюда придут люди. Как будут падать тени от рам, какие у зрителей будут лица, как будут звучать их голоса – приглушенно, с интонацией, которая появляется в музеях и галереях.

Рабочие продолжали развешивать холсты. Она стояла и смотрела, как её тщательно выстроенная концепция рассыпается и складывается заново. Но по-другому было нельзя. Ника заслуживала того, чтобы её последняя работа стала первой. Чтобы посетители входили в зал и сразу понимали – здесь не просто фотовыставка. Здесь жизнь. Настоящая, неприкрашенная, такая, какой она бывает только в самые важные моменты, когда нет времени притворяться.

Она приложила руку к стене и почувствовала прохладную и шершавую фактуру краски. Стена, которая видела сотни выставок, тысячи посетителей, бесчисленные истории. Теперь и ее история станет частью этих стен, впитается в них, как дым в одежду. И даже когда выставка закончится, когда холсты снимут и увезут, что-то останется. Невидимый отпечаток, память о том, что здесь была женщина, которая умела видеть других такими, какими они были на самом деле.

Она закрыла глаза и на секунду позволила себе представить вечер открытия. Люди с бокалами вина, тихие разговоры, взгляды, скользящие от одной работы к другой. И Николь среди них – автор, творец, та, кто подарил миру эти лица, эти истории, эти моменты пойманной искренности. Для нее это будет одна из многих выставок в жизни. Для Николь – последняя.

Только теперь она знала, что это будет не просто выставка работ талантливого фотографа. Это будет прощание.

***

Анализ данных подходил к концу, когда телефон Кирилла завибрировал. Сообщение от директора светилось на экране, как угроза: «Как дела? Приедем через час. Надеюсь, все готово?».

Кирилл показал сообщение команде. Лева скривился, будто проглотил что-то кислое, и снова уткнулся в экран. Светлов тяжело вздохнул, закатил глаза к потолку и продолжил изучать логи. Илья Петрович даже не отвлекся от своего телефонного разговора, который он вел на повышенных тонах, словно пытался докричаться до Москвы через плохую связь.

– Кир, – сказал Борис, не отрываясь от ноутбука, – я закончил с кодом. Можем попробовать запустить обходной маневр. Правда, данные придется добавлять на лету.

– Боря, добавляй сразу адреса, коды ответов и… – Светлов отложил ноутбук и осторожно добавил, – а давайте все-таки протестируем только на одном блоке? Для начала. Просто на всякий случай.

– Наша подписка на осторожность истекла еще вчера, – Кир оперся на стойку. – Сейчас мы работаем в режиме «импровизируй или умри». Но Илья прав – нет смысла топить весь корабль, если можно ограничиться одной шлюпкой.

– Кого будем топить? – с нездоровым интересом спросил Лева потирая руки.

– Вот этого страдальца, – Кир похлопал по стойке. – Боря, заряжай!

Все замерли в ожидании. Борис внимательно посмотрел на Кирилла, словно спрашивая разрешения на последний раз, ввел адрес сервера с указанной стойке и нажал Enter.

В следующую секунду ничего не произошло. Абсолютно ничего. Если не считать того, что Илья Петрович внезапно громко выругался и повернулся к команде с выражением полного изумления на лице.

– Простите, я что-то пропустил? – спросил он, оглядывая всех.

Команда удивленно уставилась на него.

– Мы только что отключили один блок от внешней сети, – осторожно начал Борис. – Теперь он изолирован…

– Вот и я им то же самое объясняю! – Илья Петрович потряс телефоном в воздухе. – А они мне твердят про регламенты и процедуры! Бумажка о безопасности важнее самой безопасности – принцип современной бюрократии!

– Илья Петрович, – Светлов дружески положил руку на плечо главного инженера, – Борис имеет в виду, что мы отсекли только один сервер. Наш дата-центр все еще представляет угрозу госбезопасности. Мы просто взяли под контроль одно устройство из сотни.

– Как это? – спросил тот, заикаясь от неожиданности. – А где я был? Почему мне никто не сказал?

– Собственно, говорим прямо сейчас, – Лева сидел на полу, вытянув ноги, спиной прислонившись к стойке. На лице у него играла улыбка человека, который только что понял, что казнь отменяется. – Все, финита ля комедия! Теперь у нас есть время, чтобы все протестировать и накатить чистые прошивки. О происходящем знают только те, кто находится в этой комнате, а в комнате только те, кто знает. Простите за каламбур – кажется, я слегка перегрелся от стресса.