Сновидец

– А дальше?

– Шесть-семь – это высокий уровень. С таким уровнем можно стать архитектором снов. Имея в вашем возрасте уровень пять, вполне можно развить его до шести. Если бы начали в детстве, то и до семи можно было бы. С таким уровнем можно создавать свои осмысленные сны, изменять пространство и физические законы внутри сна.

– С шестью баллами я достал бы до лестницы?

– Совершенно верно, – понял вопрос Зотов и продолжил: – Восемь-девять баллов почти не встречаются. Это выдающийся уровень. Ловцы снов. В мире, может быть, всего несколько десятков, от силы сотен людей с такой онейрогномикой. Большинство из которых, заметьте, не выявлено. Они могут такие штуки со снами вытворять, что мама дорогая! – Зотов вдруг перешёл с учтивой плавной речи на шутливо-восторженную. – Могут уснуть в своём сне, а переместиться – в чужой, схватить носителя и перенести его в свой сон. Или взять и объединить сны нескольких людей. Представь, ты, к примеру, во сне гуляешь по берегу, а девушка твоя смотрит сон, где она плывёт на корабле. И тут бац – корабль подходит к берегу, где ты гуляешь, и вы смотрите дальше один сон. И помните его потом после пробуждения. Всю жизнь, как правило, – закончил он на лирической ноте.

Беседа на самом интересном для Романа месте прервалась появлением в комнате Ларисы Владимировны.

– О, вы уже проснулись, Роман Игоревич. Ярослав Николаевич сказал, что у вас хороший уровень. На этом пока всё. Мы вам позвоним. У нас есть ещё несколько кандидатов на эту вакансию.

Роман попрощался, но задержался в дверях.

– А десять баллов? – обратился он к Зотову.

– Такого ещё не наблюдалось на практике. Но, чисто в теории, это полный контроль над любыми сновидениями.

– Спасибо. До свидания.

Гончаренко хотел добавить: «Надеюсь, ещё встретимся», но получилась только небольшая пауза. Он улыбнулся и вышел из кабинета.

5

Из воспоминаний Романа выдернул резкий автомобильный гудок. Задумавшись, он не обратил внимания, что идёт не по тротуару, а по проезжей части жилой зоны, застроенной сорокаэтажными человейниками. Обычное дело, казалось бы, все тут так ходят – машин немного, и ездят они медленно, но водитель просто кипел.

– Вот чё вы все тут прёте! Вам тротуар на хера сделали? – И присовокупил ещё чего-то матерного.

«Какие ещё “мы”-то?» – подумал Роман. Что за дурацкая привычка у людей причислять его к каким-то множествам. Вступать в перепалку ему не хотелось совершенно. На водителя он не злился. Привык. Люди очень раздражительны. Всегда и везде. По отдельности вроде бы ничего, а если мерить среднюю температуру по дурдому, то очень заметно. Его контора – исключение. Водитель орал из иномарки, это означало, что автомобиль, вероятнее всего, очень старый – новых «Рено» на российском рынке не появлялось уже больше двадцати лет. А значит, проблемы с ремонтом, запчастями… Всё это душевного спокойствия не прибавляет. Роман молча перешагнул невысокий заборчик и продолжил путь по тротуару. Идти оставалось не больше получаса.

Гончаренко не застал тех прекрасных времён, о которых частенько вспоминали старики и вообще те, кто постарше. Самые старые вспоминали СССР – где все равны, у нас наука, культура и большая территория. Больше, чем сейчас, хотя мы по-прежнему самая большая страна в мире. Но в магазинах почти ничего не было. Старики говорили, что сейчас становится почти как тогда, но пока всё равно недостаточно. Потом «прекрасные девяностые», они же «лихие девяностые». Это уж кому как. Где из плохого – бандиты и безработица, а из хорошего – можно было говорить что хочешь, выборные мэры и губернаторы, независимые СМИ, а мы со всеми дружим. Дальше, в 20-х годах XXI века, нас потихоньку переставали любить, а жизнь становилась то лучше, то хуже. Страна всё больше уходила в себя, связи обрывались изнутри и снаружи.

Примерно в это время Роман и родился в интеллигентной семье библиотекарши и прокурора, который в тот же год куда-то испарился. Как говорят, тогда многие думали, что наш главный союзник – Китай. Дальнейший ход истории показал, что напрасно. Потому что всем понятно, что РДР – Российская Дальневосточная Республика – сама по себе никогда бы от нас не отделилась. Это всё китайцы. И сейчас они там всем управляют неофициально. Хотя не так уж и неофициально, если у них вице-президент – китаец. Но в целом это мелочёвка, границы свои мы почти сохранили. Курилы и Сахалин удержали в составе с трудом, чуть до столкновений не дошло. Европа, к слову, своё смутное время с трудом пережила. Европейский союз же раньше больше был. Северный альянс и Речь Посполитая в него тоже тогда входили.

Тут менялась власть, обстановка стабилизировалась, но на нас всё равно смотрели с недоверием и дела вести опасались. Контакты с другими странами сократились до минимума. Варились в своём соку. Все вокруг торговали: Китай с Европой, Европа с Америкой, Африканские штаты с Китаем… А мы росли внутрь себя. Как будто. А на деле просто жили. Учились рассчитывать на собственные силы, как тогда говорили. Роман хоть и маленький был, но кое-что уже понимал. Думал, во всяком случае, что понимал.

Роман как раз пошёл в школу, когда в стране прошёл большой референдум. И всё стало иначе. Он даже помнил какие-то плакаты, рассылку со старым мужчиной с толстыми, как гусеницы, бровями и с надписью «Как тогда». И будто бы стало у нас как тогда. Тихо стало, спокойно. Единственное, что помнил Роман из того, что активно обсуждалось взрослыми, – это отделение РДР. Однажды, когда Роману, тогда ещё Ромке, было девять, к их мальчишеской компании подсела пара мужичков, подпивших слегка. Безобидные, просто поговорить хотелось с молодёжью. Оказались военными, рассказали, что были попытки прощупать РДР (мужички её жителей «дырками» называли) на предмет военной состоятельности. Проводят они, значит, учения возле Байкала, и тут к границе подкатывают, значит… роботы! Роботы китайские. Не, не терминаторы какие-нибудь, а на колёсиках, на гусеницах, летучие тоже – маленькие, но по вооружению видно, что разнесут наших в щепки. Направили лазерные прицелы на нас, хотя оно и не нужно дронам совершенно – чисто для психологического эффекта сделали, чтобы мы видели, что у каждого голова на мушке. И как тут обострять ситуацию? Им-то что, они, китайцы, этих машинок ещё наклепают, а нашим бабам столько не нарожать. В общем, вывело командование оттуда наше невеликое войско от греха. И вот, с тех пор на востоке в армии роботы, на западе роботы, а у нас – люди. А так уже особо не повоюешь. Так вот и живём. Небогато, но не голодаем. Если задуматься, у правительства особо и вариантов развития не было. Люди хотят жить не как другие страны, а как мы, только раньше. Потому и на выборах побеждает раз за разом действующая власть. Народ выбирает парламент, а депутаты уже Госсовет, который у нас государством и управляет. Изменений никто не хочет, да что тут менять-то? Углеводороды наши никому не сдались, везде уже солнечные батареи и мирный атом, научно и экономически отстали мы сильно, будем коптить потихоньку.

Но остаётся пока сфера, единственная сфера, где мы по-прежнему мировой лидер, – это онейромейкинг, создание искусственных снов. Спустя несколько лет из небольшой столичной фирмы Oneironica, производившей приборы для улучшения сна и запоминания сновидений, вырос первый корпус корпорации «Фабрика снов». В интернете и по телевидению стартовала массированная рекламная кампания продукции «Фабрики» – синтетических сновидений и оборудования для их просмотра. Сонники быстро завоевали сердца и мозги людей. На сайте компании стремительно расширялся раздел для скачивания сновидений – из одной странички с парой десятков снов он вырос до каталога по рубрикам: семейные, ностальгия, богатство и слава, исторические, научные, военные, развлекательные, ужастики, розыгрыши…

Люди, не искушённые разнообразием развлечений, заказывали в основном что-то лёгкое и позитивное, ну и детские сны, конечно. Население теперь всё меньше волновала экономика, коррупция, экология и всё остальное, реальное. Ведь до́ма – недорогой комнатный сонник на прикроватном столике, а в нём уже готов к трансляции закачанный днём сон, в котором Серёжа уже не неудачник, в тридцать пять живущий с мамой, работающий на худшей работе из всех существующих, некрасивый и неумелый, а храбрый рыцарь Сергио, везущий своей прекрасной Генриетте изумительный шарф из тончайшей ткани, захваченный в Иерусалиме в походе за Гроб Господень.

На нашу власть словно упала манна небесная, когда Циолковский представил им возможности, открываемые его институтом, – именно государство сразу стало крупнейшим заказчиком, и остаётся таковым по сей день.

Для Минобороны «Фабрика» готовила сны правильные, патриотические. А, к примеру, министерства образования и труда заказывали сны о героических представителях непопулярных профессий, чтобы увеличить приток желающих на безденежные вакансии. Бизнес делал подписку на мотивирующие и проактивные сновидения. Появились первые заказы из-за границы.

Дела у «Фабрики снов» шли прекрасно. Члены Совета директоров за несколько лет стали пятёркой богатейших людей в стране, а гендиректор Николай Маслов, как, впрочем, и остальные директора, занял место в различных попечительских советах и пригосударственных благотворительных организациях. Со временем забылось, что Маслов и остальные, в отличие от продавших им «Фабрику» Циолковского и Рогова, не были учёными в сфере сновидений, не строили этот бизнес с нуля, а только вовремя удачно распорядились средствами, вложив их в бурно развивающуюся компанию. Но это тоже талант – рассмотреть перспективу там, где не смогли остальные. Рассмотреть, что сновидения – это новая нефть.

6

Бассет Винт, как всегда, встретил Романа радостным лаем. Новый распорядок работы хозяина ему нравился куда как больше. В последнее время они намного чаще слонялись по городу: Винт нюхал углы, незаметно от хозяина подбирал съедобный мусор, валялся в траве и бродил или бегал, таща за собой своего человека. Но ночью, когда за хозяином закрывалась дверь, становилось тоскливо и одиноко. Звуков теперь было больше, и, что особенно пугало, среди них много незнакомых. Поэтому радость от утренних встреч была даже громче, чем от вечерних до переезда в Москву.

Когда пёс услышал отворяющийся лифт на его этаже, уже знал – это его человек. И приготовился встречать. «Чудище огромно, стозевно и лаяй!» – крикнул в ответ на лай Роман и повалил бассета на спину. Потом быстро схватил рулетку, надел на Винта ошейник и вместе с ним вышел из квартиры-студии.

Чем Роману особенно нравилась работа, так это массой свободного времени. Ведь его обязанности, по сути, заключались в том, чтобы явиться на «Фабрику», поспать шесть часов, а после пересказать сон. Некоторым сновидцам требовался дневной сон – если шести часов не хватало или усталость не снималась. Или если халтурили, тратя на просмотр сна час-два, а остальное время проводя в общей комнате релаксации. Но Гончаренко обычно спал 5–6 часов, с его-то пятью баллами просыпался бодрым; если позволяла погода, шёл домой пешком, гулял с Винтом подолгу, и вообще на всё времени хватало.

Коллектив новому сотруднику тоже пришёлся по душе. Ребята молодые, активные, с разнообразными интересами, почти все с высшим образованием или творческих профессий. Не без исключений, конечно. Например, Леночка. Роман обратил на неё внимание с первого дня: симпатичная блондинка, невысокая, но с красивой фигурой, общительная. В первую встречу сделала Роману кофе и рассказала про некоторые особенности работы, о которых не упомянул Варданян. Но когда Роман однажды решил проводить Леночку до метро, ему удалось заглянуть поглубже в её внутренний мир. Выяснилось, что внутренний мир Леночки весьма неглубок. Нет, Роман не сказал бы, что она тупа как пробка. Просто интересы у неё оказались ну очень уж ограничены. Он пробовал заговорить с ней о науке, искусстве, политике, но не находил понимания. Леночка упорно переводила разговор на пересказывание приключений своих знакомых, какие-то старые школьные и институтские истории… Возможно, они даже были интересными, но дело усугублялось тем, что между ними она периодически вставляла странную лингвистическую конструкцию: «Тыры-пыры, четыре ды́ры». Имело ли это какое-то значение, что это были за таинственные ды́ры, Гончаренко думать уже не хотел. Дойдя до метро, он дружески помахал ей и отправился домой, попутно изгоняя из головы засевшие там четыре ды́ры.

Из десяти сотрудников отдела, не считая его руководителя, Роман сблизился с тремя: Егором Моисеевым, Сергеем Марковым и Адолат Набиевой. Объединяло их на первых порах только пагубное пристрастие к никотину. Но поскольку лишь они вчетвером время от времени встречались в небольшой зелёной зоне на крыше, постепенно они сдружились. Хотя за границы стен «Фабрики снов» их отношения не выходили. Плюс к тому все они были «пятёрками», поэтому после просмотра очередного сна поднимались на крышу, а не пытались снова заснуть, уже без задания, как делали «тройки» и, чуть реже, «четвёрки».

– Эй, сосед! – недалеко от дома Романа окликнул высокий сухощавый мужчина с седеющей головой. Дядя Женя из дома напротив. – Есть время? Поболтать хотел.

Евгений Вишневецкий – известный в Одинцове городской сумасшедший. На самом деле почти никто его за сумасшедшего не держал, но Евгений любил представляться именно так. Вишневецкий проводил пикеты против искусственных сновидений возле городской администрации, периодически объявлял митинги и манифестации, на которые приходило семь-восемь его сторонников. Время от времени его задерживала милиция, но отпускала сразу или наутро – опасности в нём они не видели.

– Сейчас подойду, дядь Жень, кофейка куплю. С работы только.

– Добро.

Роман с Винтом зашли в чистенькую кофейню. Женщина за стойкой неодобрительно посмотрела на собаку, обнюхивавшую барный стул, но промолчала – клиенты сейчас нужны всем. Роман взял чёрный кофе и маленькое печенье для Винта.

– О чём поболтать хотели, дядь Жень?

– А можем присесть?

– Ой, простите, никак нельзя. Только вышли на прогулку. Если сядем, Винт нас с ума сведёт.

– Может, тогда я с вами пройдусь?

– А давайте на площадку пойдём. Я там Винта отпущу, а мы на лавке посидим.

Вишневецкий согласился, и они втроём направились на собачью площадку неподалёку. На полпути Винт деловито отошёл с дороги к дому, покрутился и пристроился по серьёзному делу. На балконе второго этажа тут же показалась всклокоченная пенсионерская голова.

– Больше места не нашлось? Почему сюда ходить нужно? Кто убирать за вами будет?

– Так я уберу, – Роман показал старушенции контейнер с пакетами на рулетке. Достал один и парой ловких движений подтвердил свои намерения.

– Всё равно! – верещала бабуля.

Романа логика хозяйки балкона ввела в недолгий ступор.

– То есть как это всё равно? Если всё равно, могу обратно положить, – предложил он.

– Туда ходите! – Старушка показала рукой на противоположную от тротуара полоску газона, после чего раздражённо отвернулась и, как кукушка из часов, скрылась в дверном проёме.

– Видишь, Ром, не ожидают даже, что человек может за собакой убрать, – прокомментировал Вишневецкий и добавил: – А ты молодец.

– Мне тут однажды пакет не разрешили выкинуть, – поддержал тему Гончаренко, – сказали, что урна только для жильцов дома. Но когда предложил обратно выложить, разрешили в последний раз.

Они перешли дорогу и дошли до площадки. В такое время здесь никого не бывает – хозяева на работе. Винт убежал проверять территорию, а представители человечества устроились на лавке.

– Так вот, Роман, – осторожно начал Вишневецкий, – меня тема снов интересует. Хочу лучше в этом вопросе разбираться. Можешь мне кое-что объяснить?

– Что-то могу, но некоторые вещи не могу рассказывать – я документ подписывал при устройстве. Если не секрет, расскажу.

– Это да, конечно, Ром, – быстро затараторил активист, – мне секреты не нужны. Просто чтобы разбираться получше. Вот, например, как ты там сны создаёшь?

– Я не создаю. Создают архитекторы. Наш отдел тестирует. Мы просматриваем сны и делаем отчёт.

– Для этого нужно какими-то специальными знаниями обладать?

– Скорее способностями. Не каждый может запомнить сон, который видел. И особенно в деталях его описать. Для этого желательно понимать, что спишь, и видеть детали, оценивать, как сон адаптируется к конкретному человеку.

– А научиться нельзя?

– Немножко можно. Но сильно природный уровень не увеличить. А вы попробовать хотели?

– Я, как бы это сказать, Ром, по другую сторону баррикад. Мне кажется, что от ваших снов вреда больше, чем пользы. Только ты не подумай чего, на отношении к тебе это не сказывается. Вы работаете. А есть те, кто принимает решения.

– А почему вы считаете, что от снов может быть какой-то вред? Никакого вреда не доказано.

– Это-то понятно. Я о другом размышляю. Вот посуди сам: раньше люди больше всего заботились о том, чтобы сделать жизнь лучше, денег заработать, детей выучить, дом построить, дерево посадить. А сейчас? Люди хотят хорошей жизни во сне. Производительность труда падает, на выборы никто не ходит, на митинги опять же…

– Ой, дядь Жень, тебе лишь бы на митинги!

– Роман. Я понимаю твой скептицизм и даже его во многом разделяю. Поверь, у меня нет иллюзий, что смогу что-то изменить. Но я занимаюсь всем этим, потому что иначе не могу. Такова уж моя натура.

– Да я не смеюсь, я вашу позицию уважаю. Просто тоже не верю в результат… Так что о снах?

– Вот я и говорю – люди работают, много работают, но результата своего труда не видят. Точнее, видят лишь во сне. И ситуация получается выгодная всем: население довольно, что хотя бы во сне живёт счастливо, а власть – что люди перестают чего-то от неё требовать. А ты знаешь, сколько люди тратят на сны?

– Честно говоря, не очень. У меня рабочий аккаунт на FS Store[2], почти всё бесплатно. Хотя я и не пользуюсь толком.

– Восемьдесят три процента взрослого населения тратят на синтетические сны от трети до двух третей своего дохода! – Вишневецкий показал Роману экран старенького покоцанного смартфона, на котором светилась статья с известного информационного сайта. – Они же качают из населения все доходы обратно в кассу! Вот скажи мне, Ром, какова себестоимость создания сна?

– Понятия не имею. Я не специалист в этом.

– Да почти никакая.

– Ну так-то у нас оборудование научное дорогое. И люди работают.

– И сколько у вас работников? По открытым данным, пара тысяч человек. А покупателей у вас сто миллионов.

– Спорить не буду, не знаю.

– А подскажи, почему один и тот же сон нельзя постоянно смотреть? Почему пять-шесть раз посмотрел, и можно стирать – уже не сон, а белиберда какая-то: и не цепляет по-настоящему, и забываешь сразу?

– Тут, как мне объясняли, не в сновидении дело. Просто наш мозг со временем уже не так ярко реагирует, как в первый раз.

– Всё-то у тебя просто, – вздохнул Вишневецкий. – А я вот считаю, что это специально делается, чтобы люди новые покупали и подписывались. Они просто присосались к нашим карманам и качают!

– Хм. Звучит правдоподобно. Давайте я сам, как разберусь в этом вопросе, вам скажу тогда?

– Буду благодарен. С меня… кофеёк.

7

– Ты! Как ты посмел, Милош?!

Лазарь в отчаянии протянул ко мне руки. В очах – боль и горечь. И слёзы. В большом шатре собрались два десятка воинов. Кто-то смотрит на меня, другие на Лазаря, остальные переглядываются или прячут взор в землю. Некоторые сжимают кулаки или эфесы мечей. Обвинения брошены страшные, но бездоказательные – это значило, что о моём предательстве сообщил Лазарю кто-то близкий, чьему мнению князь доверяет.

– Что они обещали тебе, Милош, мои земли? Золото?

– Тебя обманули, Лазарь! – пытаюсь я отбиться. – Где доказательства?

– Вон с глаз моих. – Лазарь повернулся к выходу из шатра. – После битвы говорить будем.

И вышел. За ним двинулись остальные. Я тоже покинул шатёр. Под стражу меня не взяли, но сторонились.

Поле, словно молоком, залито густым туманом. Холодно и влажно. По левую руку на горизонте показываются первые лучи солнца. Совсем скоро светило развеет туман над полем и откроет взгляду турецкие полчища.

Все, кроме меня, уже в седле. Влатко со своими поскакал налево, а люди Вука – в противоположную сторону. Лазарь остался в окружении двух всадников.

– Я докажу! Я всем докажу! – Ярость, копившаяся в груди, выплеснулась наконец наружу. Я вскочил на коня и понёсся к своей дружине.

Князь не обернулся.

– Павле! Сречко! – кричал я, топчась на лошади посреди нашего лагеря.

Оба моих воеводы тут же подскочили, ожидая приказа. Вокруг собирались остальные.

– Вы знаете, что силы наши не равны. Все мы, – я обвёл взглядом дружинников, – готовы сложить головы, но не пустить мусульман на наши земли. Но нет нужды умирать впустую. Знаю, как мы вырвем победу. Мне нужны десять добровольцев. Лучшие из вас. Кто готов пойти за мной в самое сердце вражьего войска и вырвать его. Но там же и полечь.

Воины молчат. Отговаривать никто не пытается – знают, что без толку.

Первым вызывается Небойша, лучший мой поединщик. Ростом велик, а ловок как горностай. Равных ему в наших землях нет. Следом подходят Драган, Тихомир, Андрия; сколько битв с ними пройдено – не сосчитать. Братья Милун и Милян просят взять их, младшего Миляна отправляю назад – последние они у родичей, негоже род без потомков оставлять. Могучий Предраг подходит, хромая, смотрит тревожно – если из седла его выбьют, то бежать не сможет, ежу понятно. Но если уж даже Предрага наземь скинут, значит, уже всё пропало, да и в седле он держится твёрдо. Киваю. Неманя выходит. Приближаюсь к нему, целую в чело да отправляю назад – храбр Неманя, да юн совсем, и умения воинского недостаёт пока. И Саву не беру. Достоин старик этой битвы, спору нет, но больше пользы живой принесёт. Пусть Неманю и остальных учит ремеслу воинскому, как меня учил. Добрило, Йован, Ангелар, Ненад. Поднимаю руки – значит, всё.

Подзываю Павле и Сречко.

– Стройте дружину. Отправимся вместе, но вы за нами вслед не идите. Становитесь к Влатко на подмогу, ему тяжелее других придётся. С поля не уходить, разве только сам Лазарь отходить станет.

Воеводы прикладывают руку к груди и уходят. Сзади меня окликают.

– Князь…

Сава. Следовало ожидать.

– Милош, знаю, выбрал ты лучших воинов для подвига ратного. А вот скажи мне, князь, станет ли твой отряд слабее, если в нём старик Сава место займёт?

– Сава, нет такой дружины, которую ты слабее сделаешь. Но кто обучать молодых будет после битвы? Нет лучше тебя учителя.

– Не всё ты ведаешь, князь. Мало мне осталось дней под Богом ходить, нового лета мне не увидеть. И ещё – посчитай своих воинов, князь. Одиннадцать вместе с тобою. Не лучше ли – дюжина? Так и песни сочинять складнее.

Прав старик. Как всегда, прав.

– Готовь коня, Сава. Почту за честь сражаться с тобой сегодня.

– Моё копьё с тобой, князь.

И вот мы, блестя доспехами в лучах взошедшего солнца, врываемся на поле боя единым стремительным клинком. Войска только начали сближаться, но уже вижу, что Влатко не ждёт и пускает тяжёлую рыцарскую конницу на прорыв левого фланга османов. У турецкой лёгкой пехоты против них шансов нет, но если завязнут – пиши пропало: быстрая кавалерия вымотает их и окружит, если не подоспеют наши пехотинцы.

Мы не останавливаемся ни на миг, лишь сильнее пришпоривая коней. Вся надежда на то, что внимание турок сейчас на атаке основных войск.

Почти не встречая сопротивления, просачиваемся сквозь вражеских лучников, занявших позицию впереди, прорываем строй легковооружённых азапов, обходим конных акынджей – те не успевают развернуться, готовясь ко встрече наступающих войск. А вот теперь самое сложное – янычары. Не сбавляя темпа, выстраиваемся клином и врезаемся в строй дисциплинированной турецкой пехоты. Первые ряды не успевают среагировать, сабли, скользящие по доспехам, не причиняют вреда нашему безрассудному отряду. Но впереди ряды янычар уплотняются, готовясь к нашей встрече.

– Влево! – кричу я и поворачиваю коня.

Сохраняя напор, продолжаем движение, обойдя уплотнение пехоты. Удары сабель и ятаганов становятся всё сильнее. По доспехам бьют стрелы. Слетает с коня Ненад, врезаясь в турецкую глефу, и исчезает под турками, словно проваливаясь в болото. Падает конь под Тихомиром. Андрия получает стрелу в лицо и тоже тонет.

– Теперь вправо!

Последний ряд. Мы прорвались! Добрило сползает с коня – смертельно раненный, он бился из последних сил. Я вижу шатёр султана. Пришпориваем коней и снова набираем борзости. Телохранители султана – элита турецкого войска – уже готовы встречать нас длинными копьями и глефами. Их не больше пятидесяти, и, видит бог, в другой ситуации мы бы дали им славный бой! Но потеряна уже треть моего отряда, а из оставшихся половина истекает кровью.