Тернистые тропы

Мама перебила его:

– Извини, сынок. Мы просто искали твои любимые конфеты, но их нигде не было.

При этом Георгий, словно волшебник, непонятно откуда достал коробку конфет и протянул их брату. Подарок быстро исправил положение.

– Пойду угощу ребят, можно?

– Только мигом, сынок, нам нужно идти домой: вечером придут гости, а я ещё ничего не приготовила.

Получив одобрение, Кирилл помчался к одноклассникам, чтобы порадовать всех любимыми конфетами.

Впрочем, вместительная квартира Онисиных давно служила местом для встреч друзей и коллег по работе. По обычаю Светлана Матвеевна накрывала стол в просторной гостиной и выставляла угощения, а дети – братья Георгий и Кирилл – развлекали присутствующих игрой на пианино. Гости ели, шутили, много разговаривали и курили.

– Кирилл! Георгий! А ну-ка, сыграйте нам что-нибудь повеселее! – Андрей Сергеевич подошёл к сыновьям и взъерошил их волосы.

Воспользовавшись небольшой паузой, Светлана Матвеевна стала убирать со стола. Ребята бодро, в четыре руки стали исполнять весёлую композицию, от которой гостям захотелось пойти в пляс.

Андрей Сергеевич вернулся за стол. Сидя в окружении трёх своих лучших друзей, он стал подыгрывать детям, барабаня пальцами по столу в такт музыке. После того как сыновья закончили играть, один из друзей старшего Онисина – Владимир Глебович Василевский – жестом позвал друга на перекур. Накинув плащи, они вышли во двор.

Вдохнув сладковатый дым папирос «Казбек», мужчины посмотрели друг на друга, осознавая неизбежность разговора.

– Слышал? Семёна Хачиевича увезли… – Василевский устало смахнул пепел.

– Да, слышал, что он в кабаке немного перебрал с выпивкой и обругал портрет Сталина, висящий на стене. Вдобавок и Ленина упомянул нелестными словами… – Андрей Сергеевич, выдыхая дым, недоумённо пожал плечами.

В голосе товарища послышались нотки раздражения:

– Не думаю, что это правда. Его уже двое суток допрашивают.

– Ну и что? Допрашивают – значит, так надо. Не драматизируй, – Онисин старался закончить разговор.

Владимир Глебович не унимался:

– Я вчера с коллегой из Москвы созванивался. У них вообще там всех подряд забирают, – глаза Василевского заслезились – то ли от едкого дыма папирос, то ли от того, что ситуация настолько страшна.

Андрею Сергеевичу не нравилась излишняя эмоциональность друга. «Им там, наверху, понятнее, кого и зачем допрашивать. Зачем лезть в то, в чём нет понимания?» – думал он про себя.

– Ну, все же возвращаются домой? – Андрей Сергеевич хотел снизить неловкое напряжение, возникшее некстати.

– В том-то и дело, что никто не возвращается, – в голосе Владимира Глебовича послышалось отчаяние.

Онисину казалось, что его друг наслушался всяких сплетен и слепо верит в них. Но верить слухам и пустым разговорам было глупо, потому, затянувшись папиросой, он постарался как можно спокойнее произнести:

– Володя, рассуди здраво: дыма без огня не бывает, – и, помолчав, он продолжил, выдохнув густой дым: – Пойми, наверху не дураки сидят. Ты чего так переживаешь? Думаешь, мы умнее?

Владимир Глебович не сдавался:

– Переживаю, Андрей, потому что у нас семьи и дети.

Однако вся эта забота о себе не затмевала принципы Онисина, верившего в идеалы коммунистической партии и в высший смысл советской системы. Неуверенная позиция друга не могла убедить Андрея.

– Это не наше дело. Мы преданы партии, всегда искренне поддерживали её. Мы должны служить Родине и не задавать лишних вопросов.

Вероятно, Владимиру Глебовичу вся эта партийная идеология давно казалась химерой, если в итоге после допросов дети оставались без отцов, а жёны – без мужей. Он смотрел на товарища, понимая, что тот не владеет знаниями о реальной ситуации, смотрит слишком оптимистично на происходящее. К примеру, сам Василевский столкнулся с реальностью ещё полгода назад, когда его знакомого Святослава вызвали на допрос, после которого тот уже не вернулся. Потом куда-то увезли старшего брата Святослава, который так же бесследно исчез.

Василевский посмотрел на Андрея Сергеевича с мольбой:

– Слушай, может, уехать? Переждать? У меня есть связи, – он ещё верил, что друг поймёт и разделит его опасения.

Онисин привычно вдохнул-выдохнул дым, затушил окурок и с интересом посмотрел на приятеля:

– Да? И куда же ты уедешь? А главное – зачем? – он положил руку на плечо друга, стараясь усмирить ненужное волнение, а позже со смехом добавил: – Наших не знаешь? Из-под земли достанут! Так что это… лишнего не думай. Пойдём лучше в дом, Светлана сейчас торт подаст.

Андрей Сергеевич открыл подъездную дверь, приглашая друга пройти первым. Ему не хотелось портить семейный ужин странными разговорами, от которых мало толку. Владимир Глебович повиновался, в душе понимая, что убеждения приятеля слишком высоки для реального восприятия жизни. Он не хотел ничего доказывать Андрею, но жуткий страх неизбежного не покидал его.

– Ты знаешь, Володя, я тут подумываю отправить Георгия в Москву или в Ленинград учиться, – признался Онисин, поднимаясь вверх по ступеням. – Что скажешь? – спросил он друга, идущего впереди.

– А что я скажу? Парню уже шестнадцать. Полагаю, он достаточно взрослый, чтобы вступить в самостоятельную жизнь, – ответил Василевский. – К тому же он у тебя способный и целеустремлённый – пусть покоряет большой город, учится и развивается. В чём проблема?

– Это точно. Плюс он уже – ни много ни мало – восемь лет посещает кружок по изучению иностранных языков, на английском и немецком говорит чисто, ну, как мы с тобой; хочет стать переводчиком…

– Да ты что? В самом деле? – охал и ахал Владимир Глебович. – Ну вот же, говорю тебе, он способный малый, – сказал он, остановившись у двери квартиры Онисиных.

Мужчины вошли и ещё некоторое время сидели за столом, общались.

Спустя пару часов застолья гости разошлись. В квартире все готовились ко сну. Однако Георгий и Кирилл не могли успокоиться. Активный музыкальный вечер вызвал у них бурю эмоций, которые надо было куда-то деть. Кирилл попытался выхватить подушку у старшего брата, потому что ему не нравилось, когда тот путал их. Георгий, зная, с какой серьёзностью Кирилл воспринимает подобное, намеренно стал дразнить его, подняв подушку над головой. Георгия это радовало, а Кирилла злило, и старшему брату в этот момент ещё больше хотелось поиграть с младшим и подразнить его.

– Зачем тебе подушка? С подушкой спать вредно.

Кириллу явно не нравилась затея дурачиться перед сном.

– Это моя подушка! Отдай! Не то папу позову!

Георгий, очевидно, не намеревался сдаваться, поэтому продолжал шутить над братом. Дверь внезапно открылась. На пороге стоял отец, обеспокоенный вознёй в детской. Ребята присмирели и сделали вид, будто ничего не происходит. Кирилл даже дружелюбно придвинулся к брату, который продолжал удерживать подушку в своих руках.

Андрей Сергеевич внимательно посмотрел на обоих и, догадываясь, строго спросил, придавая словам большое значение:

– Что у вас происходит? Георгий, отдай подушку. Вы не должны шутить так друг с другом.

Георгий попытался оправдаться:

– Да мы просто играли.

– Ложитесь в кровати, я вам расскажу старую притчу, – старший Онисин посмотрел на детей более мягко.

Георгий послушно отдал подушку Кириллу, который перестал злиться и даже пожалел, что их игры немного огорчили любимого отца. Ребята улеглись в ожидании очередного рассказа, который всегда умиротворял их.

Отец подошёл к окну, плотно закрыл шторы, приглушил светильник и присел на стул, оперевшись рукой о письменный стол:

– Однажды двое друзей сначала в шутку, а потом всерьёз подрались. Один начал душить другого. Вокруг собралась толпа, но никто из неё не мог разнять мальчишек. Кто-то догадался выкрикнуть имя старейшины, чтобы друзья перестали драться. Но это не сработало. Тогда люди стали выкрикивать другие имена важных в деревне людей, но и это тоже не помогло. Вдруг какой-то парень выкрикнул имя брата одного из дерущихся. К всеобщему удивлению, потасовка остановилась. Немного спустя, когда все успокоились, проигравший в драке мальчик спросил у того, кто побеждал, почему тот перестал драться, ведь брат его и мухи не обидит, а имена уважаемых людей на него не действовали. Друг ему ответил: «Уважаемые люди сначала начали бы выяснять, в чём причина ссоры, и только твой родной брат без лишних слов разбил бы мне голову».

Отец счастливо посмотрел на детей, которые с нескрываемым любопытством впитывали каждое слово. Им нравилось, когда отец посвящал им время, и казалось, что самый мудрый человек в мире – их папа.

Душевное единение сыновей и отца прервал резкий звук тормозящих шин автомобиля, остановившегося возле их дома. В окне детской мелькнули блики фар.

Андрей Сергеевич посмотрел на детей, внезапно почувствовав, что должен сказать им самое важное:

– Вы – братья, поэтому должны заботиться друг о друге, защищать друг друга. Если вдруг случится так, что судьба вас разведёт, непременно ищите друг друга. А теперь спите, уже поздно.

Он поправил одеяла, посмотрел на красивые лица сыновей и беззвучно вышел из их комнаты.

Тем временем на кухне хозяйничала-возилась его супруга. Светлана Матвеевна убрала оставшиеся угощения со стола в холодильник, перемыла посуду, однако отчего-то застыла у мойки и дрожащими руками теребила в руках чашку из чайного сервиза. Когда супруг появился на кухне, то заметил её испуганный взгляд. Он мысленно, не произнеся ни слова, задал ей вопрос, она в ответ подошла к окну, слегка приоткрыла штору, вздрогнула и, повернувшись к Андрею Сергеевичу, бросила на него полный ужаса взгляд:

– Воронок…

Онисин равнодушно пожал плечами, стараясь успокоить неожиданно разволновавшуюся супругу:

– Наверное, опять какого-то шпиона поймали.

Однако лицо Светланы смертельно побледнело, когда раздался резкий стук в дверь. Ей показалось, что земля уходит из-под ставших ватными ног. Смутное предчувствие вызвало приступ давящей тошноты, она в ужасе оцепенела. Наблюдая за мужем, который уверенно направился открывать входную дверь, она почувствовала, как сильно его любит и как боится потерять.

Как только Андрей Сергеевич открыл дверь, несколько человек, одетых в форму НКВД, бесцеремонно оттолкнули его – хозяина квартиры – и с шумом ворвались внутрь. Судя по угрюмым лицам и рыскающим глазам, они искали преступника.

Опешив от такой неожиданности и грубости, Онисин попытался поставить на место вошедших в его жилище:

– Товарищи! Что вы себе позволяете? Вы знаете, кто я?

Один из группы открыл дверь в комнату, где спали ребята, но хозяин квартиры преградил ему путь.

– Там спят мои дети! Что вам нужно?

Старший офицер с пренебрежением посмотрел на Андрея Сергеевича так, словно тот был назойливой мухой, а затем больно схватил его за локоть.

– Андрей Сергеевич, вам необходимо проехать с нами. Вещи можете не собирать.

Лицо офицера было безучастным, свободной рукой он показал остальным, чтобы те приступали к обыску в квартире. Энкавэдэшники принялись открывать шкафы и с привычным равнодушием стали выбрасывать из них вещи, поднимая с пола лишь те, что вызывали подозрения. Через пятнадцать минут в квартире Онисиных всё было перевёрнуто вверх дном.

Оперативные сотрудники действовали грубо с целью найти нужные улики, чтобы подозреваемый не смог отвертеться. Энкавэдэшники всегда были уверены в своей правоте, считали свою работу правым и почётным делом – очищать советскую землю от преступного элемента, предателей Родины, скрывающихся под маской добропорядочности. Они заранее ненавидели тех, к кому приходили. Их сердца не чувствовали жалости, всеми своими действиями они старались причинить вред тем, кто даже ещё не находится под следствием, а только под подозрением. Они свято верили, что, если нарушить покой подозреваемых внезапностью, те быстрее выведутся на чистую воду.

Андрей Сергеевич был ошеломлён: как посмели его в чём-то подозревать? Ведь он всегда старался быть в ногу с компартией. Онисин счёл возможным, что кто-то мог по ошибке назвать его предателем, и поэтому старался убедить незваных гостей, что это обвинение – чистое недоразумение.

– Это какая-то ошибка, я ни в чём не виноват. Можете объяснить, для чего всё это? – его голос звучал уверенно и громко.

Не поворачиваясь лицом к Онисину, старший энкавэдэшник ответил сквозь зубы:

– На все вопросы вам ответят позже, а сейчас надо ехать.

По лицу офицера пробежала ухмылка. На какое-то время он задумался над тем, что все «невинные» преступники, которых арестовывают, говорят одно и то же, как заученный стих, под копирку. Этот – Онисин – перед ним также пытался выглядеть уверенно. Но какими же жалкими они становятся потом, когда сознаются в содеянном… Энкавэдэшник не верил ни одному слову тех, за кем он приходил.

Услышав чужие, грубые голоса и разговоры на повышенных тонах, Георгий и Кирилл выскочили из комнаты и подбежали к матери. Светлана Матвеевна прижала к себе их головы. Её сердце бешено колотилось, она не понимала, почему Андрюшу должны увести и что он сделал такого, что с ним не то что не считаются, а даже не хотят разговаривать. Возможно, её супруга по ошибке оклеветали, ведь её Андрей – честный и преданный партии человек.

Старший офицер взглянул на Светлану Онисину с показным, нарочитым ожесточением:

– Детей уберите. Быстро!

Один из работников НКВД подошёл к пианино, посмотрел в ноты, сбросил их на пол, открыл верхнюю крышку и заглянул внутрь инструмента. Посветив фонарём, он увидел какой-то клочок бумаги и полез его доставать, задев струны рукой. Раздался противный, резкий звук, напоминавший душераздирающий вопль.

– Дядя, не трогайте пианино! – не выдержал стоявший возле мамы Кирилл.

В раздражении офицер обернулся на мальчишку и злобно прикрикнул на Онисину:

– Я что, непонятно сказал? Детей убрала!

– За речью следи! – Андрей Сергеевич, возмущённый грубостью и бестактностью офицера, вступился за жену.

В этот момент лицо оперативника угрожающе скривилось, и он нанёс резкий удар в челюсть Онисина. Тот упал на пол. Светлана Матвеевна от ужаса закричала и сцепила руки вокруг детей.

Георгий ринулся на помощь к отцу.

– Папа! Что вы делаете?!

Опомнившись, мать успела схватить Георгия и затолкала его в детскую вместе с Кириллом. На всякий случай плотно закрыла дверь в комнату. В этот момент Светлана Матвеевна подумала, что сейчас нужно вести себя сдержанно, и, когда вся ситуация разрешится и окажется глупой ошибкой, её муж непременно вернётся домой. Лишь бы там разобрались поскорее и этот страшный сон закончился. Надежда на спасение – единственное, что удерживало Онисину от желания броситься выручать любимого, ни в чём не повинного супруга. «Это злые языки, а может быть, дело рук завистников. Сейчас время такое, всех проверяют, вот проверят его и поймут, что это ошибка, извиняться будут. Тогда Андрюша вернётся домой, и всё будет по-прежнему. Надо только, чтобы дети не вели себя плохо, не говорили лишнего. Правда восторжествует», – думала женщина.

Так же думал и сам Онисин, когда офицер приказал своим подчинённым:

– Всё, поехали!

Андрей Сергеевич не мог поверить, что его считают преступником.

– Ребята, дайте хотя бы куртку надеть… – произнёс он, но, похоже, эта просьба была излишней.

– Там тепло, – бросил офицер и распорядился, чтобы энкавэдэшники тащили Онисина в воронок.

Двое из них заломили руки Андрея Сергеевича и вывели его из квартиры. Несмотря на невыносимую боль в локтях и не менее болезненное унижение, он на прощание успел крикнуть супруге:

– Света, дорогая! Мы там разберёмся, и я вернусь!

Входная дверь с шумом захлопнулась, оставив Светлану Матвеевну и её сыновей в ужасающей тишине. В квартире царил разгром, словно её ограбили. Разбросанные вещи и перевёрнутая мебель напоминали, что это не приснившийся кошмар, а страшная реальность.

«Куда бежать? У кого просить помощи?» – мысли хозяйки квартиры неслись галопом, а решений для навалившихся проблем не было. Женщине стало страшно за себя и детей. «Что теперь будет? Вдруг я больше не увижу мужа?» – думала она. Чтобы не напугать сыновей приступом отчаяния и паники, она зажала руками рот и беззвучно зарыдала.

Георгий и Кирилл поняли, что плохие люди ушли, вышли из своей комнаты и бросились к плачущей матери. Они обнимали её, пытаясь утешить:

– Мама, всё будет хорошо. Папу ведь отпустят?

– Конечно, это недоразумение, – стараясь усмирить истерику, твердила Светлана Матвеевна.

Так в благополучной советской семье Онисиных случилось горе, которого не ждали. Судьба круто развернулась по отношению к ним: Андрей Сергеевич Онисин, уважаемый и порядочный советский гражданин, муж, отец, стал одним из тех, кого в 1936 году посчитали врагом советского народа.

Его супруга пыталась собраться с мыслями, чтобы понять, как лучше действовать, куда писать, к кому обращаться, чтобы спасти мужа и честь семьи. Она всё ещё слепо верила в то, что произошла до ужаса глупая ошибка и что Андрея обязательно отпустят, ведь не может такого быть, чтобы преданного партии человека и послушного советского гражданина без причины лишили семьи, положения и всего остального. Она пойдёт куда надо, она будет стучать во все двери и добиваться, и справедливость точно восторжествует. Светлана Матвеевна взяла в руки наручные часы мужа, которые он не успел надеть, посмотрела на его вещи в коридоре – плащ, висящий рядом с курткой – и снова зарыдала. Кирилл и Георгий сидели молча, уставившись на мать, испытывая одновременно тревогу, тоску по отцу и смятение. Им хотелось бежать вслед за воронком и объяснить людям в форме, что их папа ни в чём не виноват.

Тишина упала на квартиру Онисиных и, словно тяжёлое ватное одеяло, всё накрыла собой; лишь время от времени её нарушали капли воды из крана в кухне: монотонно, громко и тяжело они отрывались и падали в раковину. Это падение заставляло ребят вздрагивать, а Светлану Матвеевну – прислушиваться и изредка поглядывать в дверной глазок. Женщина кружила по квартире, нервно водила рукой по лбу, тёрла его, покусывала пальцы. Братья невольно переставали делать вдохи и выдохи и замирали, когда материнские глаза то безумствовали, то потухали; Георгий и Кирилл, с бледными лицами, без привычных улыбок и переглядывания, были объяты смутными думами, но, несмотря на случившееся с их отцом, они поклялись сами себе никого и ничего не бояться.

С присущей ей суетливостью Светлана Матвеевна постаралась уложить сыновей спать, вероятно решив, что так для них будет лучше. На вопросы о «милиционерах» она не отвечала, пропускала мимо ушей и без улыбки, но, разумеется крепко обняв и поцеловав ребят, удалилась из комнаты.

Онисина хранила молчание даже на кухне. Порывистым движением поставила на электрическую плиту белый эмалированный чайник и упала за стол. На неё снова накатило отчаяние, ведь она начала замечать, как здесь тихо без любимого Андрюши. Рывком выключив плиту, не успев заварить себе чаю, она зарыдала и, утомлённая слезами, уснула, сидя на кухне.

Новый день, как и предыдущий, никакой радости не принёс.

Доверие учеников музыкальной школы к Кириллу Онисину, мягко сказать, пошатнулось: его утренняя попытка поздороваться с ребятами увенчалась неудачей. Дети вдруг стали относиться к нему настороженно, а восьмилетний Геннадий Ушаков, перегородивший дорогу Кириллу, даже обозвал его предателем.

– Пошёл вон! – крикнул задира. Его ноздри бешено и опасно раздувались, а грудь тяжело поднималась и опускалась.

– Генка, ты чего? – глаза Кирилла медленно заполнялись слезами. Затем он обратился к другим мальчишкам, стоявшим позади Гены: – Эй, ребята, вы что, обиделись на меня из-за грамоты? Злитесь, что я её получил? Так это же обычный концерт!

– Ты – предатель! – крикнул кто-то из учеников музыкальной школы.

– Неправда! Никого я не предавал!

– Отец твой – предатель Родины! Мне папа вчера сказал, что всё видел! Так что уходи, пока цел, так лучше будет!

– Не ври! Ничего твой папа не видел! Мой отец не предатель!

Но крики толпы заглушили оправдания Кирилла. Школьники всё громче и громче скандировали обжигающее: «Предатель!»

Лицо Кирилла приняло обиженное выражение. Его затрясло.

– Замолчите! Хватит!

Но его выкрики не подавили слова неприязни школьников. Кто-то толкнул Кирилла в спину, и пока он оборачивался, чтобы посмотреть обидчику в глаза, последовал новый удар, затем ещё один…

Кирилл упал на землю. Генка Ушаков, похоже раззадоренный начавшейся дракой, незамедлительно шагнул к Онисину и начал избивать его ногами. Но Кирилл умудрился схватить обидчика за ноги и повалить его на землю.

Борьба Кирилла и Гены множила интерес зевак; кто-то из них подставил ногу вставшему и убегающему Онисину, так что тот снова больно рухнул на землю.

Тем временем Ушаков тоже поднялся и двинулся к Онисину. Кирилл сделался злым и серьёзным: Генка-дурак давно мозолил ему глаза.

– Не подходи! – крикнул во весь голос Кирилл.

Заметив возле себя камень, он быстро его схватил и, не вставая, бросил в Гену, попав ему прямо в лоб. Ушаков ахнул и захныкал, схватившись за лоб рукой, присел. Сквозь пальцы побеждённого просачивалась кровь. Генка всхлипывал, а толпа тут же улетучилась, увидев на школьном дворе директора.

Кириллу стало не по себе, очень не по себе, но он поднялся на ноги и уже стоял с высоко поднятой головой, со всей своей гордостью, приготовив самые правдивые объяснения.

Несколько мальчишек успели уведомить директора музыкальной школы Валентина Романовича Гончарова о конфликте её учеников. Валентин Романович покинул свой кабинет и направился к ребятам. Приблизившись к ним, взглянул сначала на кислую физиономию Генки, а затем на горестное выражение лица Кирилла.

– В чём дело, Онисин?

Кирилл подавил в себе слёзы и ответил:

– Он первый начал!

Зачинщик драки повернулся к директору и выпалил небрежным тоном:

– Ничего я не начинал. И вообще, отец Кирилла – предатель Родины! Мне вчера папа сказал, что его арестовали!

– Замолчи!

– Если твой папа – предатель, то ты тоже предатель!

– Не смей говорить такие слова!

– Хороших людей в милицию не забирают!

Директор школы испуганно уставился на Ушакова, словно опасаясь, как бы тот не ляпнул чего лишнего, и сказал:

– Онисин, живо ко мне в кабинет. Мне нужно поговорить с тобой наедине.

Генка наигранно стонал; наклонившись вперёд, он собирался встать. Его распирал интерес, насколько серьёзно отразится на Кирилле драка на школьном дворе.

– Валентин Романович, можно я пойду? – жалобно спросил он. – У меня голова болит.

Выброшенный из своих странных раздумий Гончаров заметался мыслями в поисках ответа на вопрос: «А что делать-то с этим сорвиголовой?», но, так ничего не придумав, просто кивнул.

В кабинете Валентин Романович не стал вдаваться в обсуждение поведения мальчишки, который стоял перед ним, повесив голову.

– Дверь почему не закрыл за собой?

Кирилл виновато вернулся к входной двери и плотно закрыл её.

– Кирилл, я вынужден тебя отчислить. Сейчас соберёшь свои вещи и пойдёшь домой.

Онисин не спрашивал, почему и отчего его наказывают таким жестоким способом, лишь сказал подавленно:

– Не надо! Пожалуйста!

– Меньше всего меня интересует твоё мнение, Онисин.

– Валентин Романович, пожалуйста!

Кирилл находился в опасном состоянии – он был близок к истерике.

Гончаров немного поколебался, а затем прикрыл окно.

– Проси не проси, но мне придётся исключить тебя из школы, Кирилл. Не потому что ты плохо учишься музыке, не потому что я тебя невзлюбил, а потому что ты нарушил правила. Ты сделал гадость. Думаю, ты об этом сам знаешь. Нельзя бить товарища.

Мальчишка быстро заморгал, чтобы вернуть слёзы обратно.

– Я ударил Генку камнем, чтобы тот перестал обзывать меня и моего папу предателями! Мы – не предатели! Мой папа – не предатель! Это какая-то ошибка, слышите? Он уже сегодня будет дома! Поверьте мне!

– Вопрос закрыт, Онисин. В стенах музыкальной школы руки распускать нельзя.

Если бы только для Валентина Романовича было так просто закрыть эту малоприятную тему… Он чуть смягчился и обречённо сказал:

– Я не могу поступить иначе, Онисин. Ты должен понять, что враг народа – это… серьёзное дело, – Гончаров едва не сказал вслух, что даже невинный посторонний может расплатиться смертью за разговор с врагом народа.

Директор направился к шкафу, покопался в книгах и тетрадях. Кирилл дрожал, как последняя струна разбитого пианино, словно обречённый на смерть перед расстрелом.

– Ты, главное, репетируй, Кирилл. Всё у тебя получится.

Валентин Романович медленно вернулся к столу и бросил на него пару толстых нотных тетрадей.

– Возьми, – объявил он.

По телу Кирилла пробежали мурашки. Мальчик неохотно взял тетради.