Черные приливы Сисайда

Он отстранился едва на мгновение, чтобы встретиться глазами. Его взгляд был мягким, но в нём горел огонь, который не требовал слов. Я едва успела выдохнуть:

– Дориан… – выдохнула я, почти шёпотом, – это…

Он улыбнулся, как будто понимая мои чувства, и снова наклонился, углубляя поцелуй. Теперь движения были более согласованными, медленными, как будто мы оба искали этот момент, наслаждались каждым прикосновением. Я чувствовала, как тело расслабляется и одновременно возбуждается эмоциями: доверие, восторг, волнение и лёгкая дрожь.

Наше дыхание сбилось, и я ощутила, как каждая клетка тела реагирует на близость. Это был не просто поцелуй – это был разговор без слов, признание, обмен эмоциями, который невозможно было передать иначе.

Когда Дориан наконец отстранился, наши лбы оставались прижатыми друг к другу, дыхание неровное, но глаза сияли. Внутри меня всё ещё бурлило, сердце билось, а лёгкая дрожь по телу оставалась, напоминая о том, что этот момент навсегда изменил что-то между нами.

– Вот так, – тихо сказал он, – теперь я уверен, что остаться здесь было правильным.

Я лишь кивнула, не в силах сразу произнести слова, потому что эмоции были слишком сильны. Я поняла: после этого поцелуя мир вокруг меня стал другим, и я готова была довериться ему полностью.

Глава 8

Я проснулась от того, что на подушке пахло им. Не навязчиво, не духами, а едва уловимым, теплым следом – смесью ночного воздуха, кожи и чего-то древесного, что осталось от его прикосновений. Я прижалась лицом к холстине и зажмурилась, пытаясь удержать это ощущение, продлить миг между сном и явью, где реальность была еще мягкой и податливой.

Вчерашний вечер вспыхнул в памяти не картинками, а чувствами. Жар его ладоней на моей талии. Шероховатость его голоса, когда он сказал: «Ради тебя». Вкус его поцелуя – не жадного, а бесконечно медленного, будто он читал меня по губам и ставил точку в предложении, которое мы начали писать у самого первого концерта. Во рту до сих пор было сухо, а по коже бегали мурашки, будто тело отказывалось верить, что все это было наяву.

С трудом оторвавшись от подушки, я побрела на кухню. Ритуал приготовления кофе – мерные ложки, щелчок кофемолки, шипение машины – сегодня казался священнодействием. Каждое движение было замедленным, осознанным. Я ловила себя на том, что улыбаюсь пустой кружке. Он был здесь. В этом доме. И он поцеловал меня так, что у меня до сих пор подкашиваются ноги.

Чтобы немного прийти в себя, я включила аудиокнигу. Рокси буквально впихала мне в уши этот роман «После», твердя, что он «перевернет мое представление о страсти». Голос диктора, бархатный и интимный, заполнил тишину кухни.

«Он смотрел на нее так, будто она была единственным источником света в темной комнате…»

Я взяла нож, чтобы нарезать сыр для омлета, и лезвие замерло в воздухе. Свет. Дориан говорил мне то же самое в парке. Что я «свечусь изнутри». Я всегда считала это красивой, но пустой метафорой из песни. А сейчас? Я посмотрела на свое отражение в темном экране микроволновки – растрепанные волосы, следы вчерашней туши под глазами. Никакого свечения. Но внутри… внутри действительно горел новый, маленький и очень теплый огонек, который зажег он.

«…она знала, что это опасно, что он разрушит ее привычный мир, но не могла сопротивляться…»

«Да бросьте, – мысленно фыркнула я, разбивая яйцо в миску. – Какое там сопротивление». В моем мире, состоящем из планов уроков, отчетов и вечных переживаний за Скарлетт, Дориан появился как ураган. Не разрушающий, а сметающий все на своем пути, освобождая место для чего-то нового. И самое странное – мне это нравилось.

Я взбивала яичную смесь венчиком, и ритмичный стук по стеклу миски отдавался эхом в такт моим мыслям. А что, если Люк был прав? Что, если это всего лишь игра для него? В памяти всплыло лицо Дориана у студии – напряженное, ревнивое. Но потом – его искренность в парке, рассказ о родителях, молчаливая поддержка у больницы. Нет. То, что было вчера между нами у моей двери, нельзя было подделать. Это была не игра. Это было признание.

В этот момент на столешнице тихо завибрировал телефон. Сердце ушло в пятки, а потом рванулось к горлу с такой силой, что я чуть не выронила венчик. Экран загорелся. Одно новое сообщение. Имя отправителя заставило прервать мое дыхание.

Дориан.

Я вытерла руки о полотенце, делая вид, что мне нужно время, чтобы убрать крошки со стола. Глупая, наигранная неспешность. Я боялась открыть. Боялась, что там будет что-то обыденное, что разрушит хрупкую магию утра. Или, наоборот, что-то такое, с чем я не смогу справиться.

Я сделала глубокий вдох и коснулась экрана.

Д: «Привет, детка»

Два слова. И все внутри меня перевернулось. Никто никогда не называл меня так. «Мейв» – да. «Лорин» – со стороны директора. «Подружка» – от Рокси. Но «детка»… Это было что-то новое. Интимное. Обжигающе-нежное. Я почувствовала, как по шее разливается жар.

Мои пальцы дрожали, когда я прокрутила сообщение дальше.

Д: «Я приеду за тобой после работы. Хорошего тебе дня»

Я перечитала. И еще раз. Просто, прямо, без лишних слов. Он не спрашивал «как ты?», не сыпал комплиментами. Просто сообщал факт, как о чем-то само собой разумеющемся.

Я прижала телефон к груди, словно мой гитарист мог услышать бешеный стук моего сердца. Глупая, счастливая улыбка расползлась по моему лицу, и я не пыталась ее сдержать. Весь мир – и кухня, и за окном просыпающийся Сисайд, и предстоящий школьный день – наполнился новым смыслом. Теперь он был точкой отсчета. После работы. До него оставалось всего несколько часов.

Я посмотрела на свои руки, на недорезанный сыр, на полуприготовленный завтрак. Аудиокнига все еще играла в наушнике.

«…и в этот момент она поняла, что уже никогда не будет прежней.»

«Да уж, – выдохнула я, наливая в тарелку дымящийся кофе. – Присоединяюсь к клубу».

Я летела на работу будто на крыльях. Сообщение Дориана горело в моем телефоне и в мыслях, как маленькое солнце, согревающее изнутри. Даже серый фасад школы и унылые крики чаек над крышей не могли испортить настроения. После работы. Эти слова отбивали ритм в такт моим шагам по бетонной дорожке. Я почти не заметила, как прошла через школьные двери.

Воздух в учительской был густым от запаха старого кофе и тревоги. Это ощущение я узнавала с первого вздоха – здесь пахло проблемами. Коллеги стояли кучкой, их лица были напряжены. Рокси поймала мой взгляд и чуть заметно покачала головой, ее взгляд говорил: «Держись, приветствует дерьмо».

Прежде чем я успела что-то спросить, дверь распахнулась, и в учительскую вошел мистер Холлоуэй. Он стоял так же прямо, как всегда, отставной солдат, но сегодня в его осанке читалась не твердость, а тяжесть. Весь шум разом стих.

– Коллеги, – его голос, обычно громкий и рубленый, сегодня звучал приглушенно. Он провел ладонью по лицу, и этот жест беспомощности был страшнее крика. – Сегодня учебный день для детей отменяется. Уроков не будет.

По комнате прошел удивленный гул. Холлоуэй поднял руку, требуя тишины.

– В шесть вечера состоится общее родительское собрание.

Тишина стала абсолютной, гробовой. Я видела, как бледнеет лицо учительницы музыки, как сжимаются кулаки у нашего физрука. Это был не просто приговор бюджету. Это был приговор нашим детям.

– Секретарь уже рассылает уведомления родителям, – продолжал директор, глядя куда-то поверх наших голов. – Ваша задача – подготовить их. Смягчить удар. Объяснить, что это вынужденная мера. Что мы делаем все возможное…

После переданной информации, Холлоуэй развернулся и вышел, оставив нас в тяжелом, гнетущем молчании. Затем комната взорвалась хаосом возмущенных голосов.

– Это конец! Они добили школу!

– Как я посмотрю в глаза родителям?

– А что мне говорить моим малышам? Что рисовать можно только на уроках?

Ко мне подошла Рокси, ее глаза горели.

– Ну что, Лорин? – выдохнула она. – Опять будем мило улыбаться и раздавать родителям благостные буклетики о «сложном периоде»?

Я посмотрела на нее, и что-то во мне щелкнуло. Тепло от сообщения Дориана не исчезло. Оно странным образом трансформировалось. Оно больше не было бегством. Оно стало топливом. Если он увидел во мне силу, чтобы задержаться в этом городе, значит, эта сила действительно есть. Пора ее показать.

– Нет, Рокси, – сказала я, и мой голос прозвучал тише обычного, но с новой, стальной твердостью. – Никаких буклетиков.

Я повернулась к столу, заваленному бумагами, и взяла папку с делами своих учеников.

– Я не стану «смягчать удар». Пусть поднимется бунт. Если мы, учителя, не можем решить этот вопрос, то у родителей 100% получится.

Рокси смотрела на меня с растущим удивлением, а потом на ее лице расплылась медленная, одобрительная ухмылка.

– Наконец-то. А то я уж думала, ты только с рок-звездами храбрая.

Я не ответила на шутку. В кармане пальто я сжала телефон. Всего несколько часов до вечера. До родительского собрания. А потом – после работы.

Впервые эти два события не противоречили друг другу в моей голове. Они сливались в одно целое. Чтобы заслужить одно, я должна выстоять в другом. И я была готова на бой.

После гнетущей тишины учительской я почти бегом спустилась в свой кабинет. Мне нужны были стены, знакомые плакаты с алфавитом, запах мела и детских красок. Нужна была рутина, как противовес хаосу, который назревал внутри и снаружи.

Я заперла дверь, прислонилась к ней спиной и закрыла глаза, пытаясь отдышаться. «После работы. После работы. После работы». Эта мысль была как спасательный круг. Но сейчас ее отбрасывало жестокой волной реальности.

Мне нужно было готовиться. Завтра дети придут, несмотря ни на какие собрания и сокращения. Их мир не должен рухнуть из-за взрослых игр. Я включила компьютер, и монотонный гул системного блока немного успокоил нервы. Распечатка материалов, подбор тем, подготовка раздаточных листов – это была моя территория контроля. Здесь я была богом и генералом в маленькой вселенной из двадцати пяти первоклашек.

Я выбрала тему для завтрашнего урока окружающего мира: «Домашние животные. Забота и ответственность». Ирония сверлила мне виски. Рассказывать о заботе, когда мы сами отказываемся заботиться. Я принялась вырезать из цветного картона фигурки кошек и собак. Ножницы ровно шуршали, и это шуршание действовало медитативно. Раз – два. Ровный край. Аккуратная лапка.

И вот я добралась до папки с раздаточным материалом. Нужно было достать двадцать пятый, запасной комплект. Я перелистывала листы, и мой палец наткнулся на что-то, засунутое между ними. Это был листок, смятый и сложенный в несколько раз.

Я развернула его. И сердце остановилось.

Это был рисунок. Тот самый. Чудовище с огромными, доходящими до краев листа, руками. Руками, как у отца. В углу корявым, но старательным почерком было выведено: «Мой монстр. Скарлетт».

Я не дышала. Все звуки мира исчезли. Передо мной был не просто детский рисунок. Это был крик о помощи, который мы, взрослые, проигнорировали. Свидетельство, которое я тщетно тыкала в лицо директору и психологу. И приговор.

Я провела пальцем по шершавой бумаге, по этим синим, давящим линиям. И вдруг мое сознание, с неумолимой четкостью, нарисовало карту. Не ту, что висит на стене, а свою, внутреннюю. Вот наш Сисайд – маленькая точка у океана. А вот Астория. Сорок минут езды по шоссе. Кажется, ничего. Просто соседний город.

Но на этой карте, в Астории, была другая точка. Не город, не улица. Приют. Безликое кирпичное здание за высоким забором. Комната, где сейчас сидела девочка с карими глазами, которая нарисовала это чудовище. Девочка, которая доверяла мне. Которая подарила мне рисунок с надписью «Ты – вода».

А что я сделала? Я поцеловалась с рок-звездой, пока ее мир рушился. Я радовалась сообщению «Привет, детка», пока она, наверное, плакала в подушку в чужой кровати.

Ком в горле нарастал с такой силой, что стало больно глотать. Глаза застилало горячей пеленой. Я сжала рисунок в руке, смяв его край. Слезы подступили к глазам, предательски горячие и щиплющие. Я зажмурилась, пытаясь их сдержать, но одна упрямая капля выкатилась и упала прямо на монстра, размыв синюю линию, как будто он сам плакал.

– Нет, – прошептала я себе, стирая следу тыльной стороной ладони и оставляя на щеке мокрую полосу. – Нет, нельзя. Соберись.

Но вместо того чтобы собраться, я представила ее с пугающей ясностью. Хрупкие плечики. Тихий голосок. Как она жмется к стене в коридоре, стараясь быть незаметной. И вот ее везут в незнакомое место, к незнакомым людям. Одна.

Я опустила голову на стол, на стопку свежеотпечатанных материалов. Бумага была холодной. Я сгребла рисунок и прижала его к груди, как будто могла через бумагу, через расстояние, обнять саму Скарлетт. Тело содрогнулось от беззвучного рыдания. Я плакала не просто о девочке в приюте. Я плакала о своем бессилии. О жестокости системы. О том, что быть «водой», утешением, оказалось так мучительно мало. Вода не может сломать стену. Она может только огибать ее, или высыхать.

Я плакала несколько минут, пока горечь не начала понемногу отступать, сменяясь знакомым, острым чувством – гневом. Гневом на отца Скарлетт, на равнодушного психолога, на систему, на самого мистера Холлоуэя с его «оптимизацией».

Я выпрямилась, глубоко вздохнула и аккуратно, с нежностью, разгладила смятый рисунок. Затем я подошла к доске и прикрепила его скотчем в угол. Рядом написала мелом: «Иногда самые сильные монстры живут не в сказках. Но мы всегда сильнее, когда мы вместе».

Это было обращено к ней. Куда бы моя милая девочка ни смотрела сейчас, я надеялась, что она это почувствует.

Я вернулась к столу. Слезы высохли. Осталась только холодная, кристальная решимость. Вечером на собрании я буду говорить не только о кружках. Я буду говорить о ней. О Скарлетт. О каждом ребенке, для которого школа – последний оплот.

Я посмотрела на часы. До встречи с Дорианом оставалось еще несколько часов. Теперь эта встреча виделась мне не как награда, а как передышка. Как глоток воздуха перед новым боем. И я была готова к нему как никогда.

Воздух за школьными стенами показался мне особенно свежим, как глоток воды после долгого удушья. Я сделала глубокий вдох, пытаясь вытереть из памяти тяжесть собрания и жгучие слезы над рисунком Скарлетт. Солнце уже клонилось к закату, окрашивая тротуар в золотистые тона. Скоро. Скоро он приедет.

Мы вышли на улицу небольшой группой – я, Рокси, и еще пара учителей из младших классов. Обсуждали вполголоса предстоящее собрание, обменивались усталыми, понимающими взглядами. И тут я увидела их – у школьного двора стояли Лили и Зара, оживленно о чем-то болтая. Лили что-то рассказывала, жестикулируя, а Зара, заложив руки за спину своего модного пальто, слушала с привычной скептической ухмылкой.

– Мейв! Иди к нам! – крикнула Лили, заметив меня. Ее лицо светилось обычным теплом, и на мгновение мир будто вернулся в нормальное русло. Подруги. Простые разговоры.

Я подошла, и Рокси тут же вклинилась в беседу:

– Так, Лили, повтори, что этот твой Энтони опять выкинул? Говорила же, он скоро начнет тебе и имя будущему ребенку по графику рассчитывать!

Мы засмеялись. Это был короткий, светлый момент. Зара добавила что-то язвительное про мужскую логику, и я уже начала расслабляться, позволив знакомому голосу подруг отвлечь меня от мрачных мыслей. Я почти физически чувствовала, как тревога отступает, уступая место предвкушению вечера.

И в этот самый миг я увидела ее.

Из-за угла школы, быстрыми, нервными шагами шла миссис Вэй. Она была без пальто, в одном растянутом кардигане, волосы были растрепаны ветром. Лицо бледное, искаженное страданием и чем-то еще. Чем-то темным и острым. Она шла прямо на нас, не сводя с меня горящего взгляда.

Все замолкли. Воздух сгустился и стал тяжелым, как перед грозой.

– Миссис Вэй? – осторожно начала я, делая шаг навстречу. – Что случилось? Как Скарлетт?

Она остановилась в двух шагах от меня, ее грудь тяжело вздымалась.

– Довольна? – ее голос был хриплым, простуженным, но в нем звенела сталь. – Довольна тем, что сделала? Разрушила мою семью!

У меня перехватило дыхание. Словно кто-то ударил меня в солнечное сплетение. Я почувствовала, как по спине пробежал ледяной холод.

– Я… Я не понимаю, – выдавила я. – Я пыталась помочь Скарлетт. Вы же сами звонили из больницы…

– Помочь? – она горько фыркнула, и в ее глазах блеснули слезы ярости. – Вы помогли соцработникам отнять у меня дочь! Из-за ваших бумажек и жалоб ее увезли в этот приют! Муж ушел! Я осталась одна! Это ваша помощь, мисс Лорин? Разрушить все, что у нас было?

Каждое ее слово било по мне, как молоток. Я чувствовала себя виноватой. Ужасно виноватой. Ведь она была права – именно мой сигнал, мое упорство стали спусковым крючком.

– Послушайте, – тихо сказала я, пытаясь сохранить самообладание. – Ваша дочь была в опасности. Я видела синяки. Я видела ее рисунки. Я не могла молчать.

Но миссис Вэй уже не слушала. Ее гнев нашел выход.

– Вы влезли не в свое дело! – она кричала теперь, привлекая внимание прохожих. – Вы, одинокая, которая детей заводить не спешит, решили учить меня, как семью содержать? Может, вам просто нечем заняться было? Мужика нормального найти?

Это было ниже пояса. Больно и грязно. Я отшатнулась, словно от пощечины.

И тут вперед вышла Рокси. Она встала между мной и миссис Вэй, ее поза была агрессивной, как у защищающего детеныша животного.

– А вы вообще слышите себя? – ее голос звенел, как лезвие. – Вашу дочь избивал ваш же муж, а вы вините учительницу, которая за нее заступилась? Может, вам лучше к психологу сходить, а не здесь истерить?

– Рокси… – попыталась остановить я ее, но было поздно.

Лили подхватила, мягче, но не менее твердо:

– Миссис Вэй, мы все понимаем, как вам тяжело. Но мисс Лорин действовала в интересах ребенка. Она герой, а не виновник.

Зара, не двигаясь с места, холодно добавила:

– Да, странно винить врача, который указывает на рак. Вам бы мужа благодарить надо, что он вашу дочь чуть не убил, а не Мейв, которая спасла.

Мы стояли перед ней стеной – четверо против одной. Мои подруги. Мои воины. Их поддержка согревала меня изнутри, давая опору, но одновременно мучила чувством стыда. Эта женщина была сломлена. А мы, сильные и сплоченные, набросились на нее.

Миссис Вэй оглядела нас обезумевшим взглядом. Слезы, наконец, потекли по ее щекам, но это были слезы не скорби, а ненависти. Она посмотрела прямо на меня, и в ее взгляде было что-то древнее и страшнее любого гнева.

– Хорошо, – прошипела она так тихо, что это было слышно только мне. – Защищайте свою подружку. Думаете, она святая? Она разрушила мою жизнь.

Она сделала шаг назад, ее глаза сузились.

– Вы все еще об этом пожалеете. Особенно ты, мисс Лорин. Клянусь.

Она развернулась и почти побежала прочь, оставив нас в гробовой тишине. Ее последние слова повисли в воздухе, как ядовитый туман. Угроза была не крикливой, не театральной. Она была тихой и оттого – по-настоящему пугающей.

Я стояла, не в силах пошевелиться, чувствуя, как по телу разливается ледяная волна. Предвкушение свидания с Дорианом полностью испарилось. Его место занял тяжелый, холодный камень страха.

«Вы все еще об этом пожалеете»

Но я смотрела вслед удаляющейся фигуре. Это была не просто истеричка. Это была мать, у которой отняли ребенка. И какими бы благими ни были мои намерения, я стала для нее олицетворением зла. И теперь эта боль, эта ярость были направлены на меня.

Вечер, который должен был стать счастливым, внезапно окрасился в зловещие тона.

Я не помню, как мы оказались в моем кабинете. Кажется, Рокси взяла меня под руку и почти силой привела сюда, пока Лили и Зара шли следом, создавая живой щит между мной и любопытными взглядами. Дверь закрылась с тихим щелчком, и я, наконец, рухнула на стул у своего рабочего стола, заваленного милыми, бесполезными теперь поделками.

Слезы хлынули с новой силой, тихие, горькие, безудержные. Я не рыдала, я просто распадалась на части. Все, что сдерживало меня последние дни: тревога за Скарлетт, ярость на систему, напряжение с Дорианом, – вырвалось наружу под ядовитым напором слов ее матери.

– Я разрушила их семью… – выдохнула я, уткнувшись лицом в ладони. Холодный металл обручального кольца, которое я все еще носила в память о бабушке, больно впивался в кожу. – Она права. Я влезла не в свое дело.

– Какое еще не в свое дело! – Рокси присела передо мной на корточки, ее голос был резким, но руки, державшие мои колени, – твердыми и теплыми. – Твое дело – защищать детей. Ты спасла эту девочку от побоев! Ты что, хотела бы, чтобы она сейчас была дома с этим чудовищем?

– Но она осталась одна… – всхлипнула я. – Я видела ее глаза. Она сломлена. И она ненавидит меня. А я… я чувствую себя такой виноватой.

Лили подошла и положила руку мне на плечо. – Мейв, дорогая, горе управляет ею, а не разум. Она не может злиться на мужа, на которого, возможно, до сих пор надеется, или на себя, потому что это невыносимо. Вот ты и стала громоотводом.

– Да она просто сволочь, – отрезала Зара, прислонившись к шкафу с канцелярией. – Неблагодарная и слепая. Тратить энергию на таких – себя не уважать.

Я знала, что они правы. Каждая из них была по-своему права. Но их слова разбивались о каменную глыбу вины, давившую на мою грудь. Я чувствовала себя ужасно одинокой в этой правоте. Они не видели взгляд миссис Вэй. Они не слышали ту тихую, леденящую душу клятву.

Вдруг Рокси резко встала.

– Все. Хватит этого балагана.

Она посмотрела на меня, потом на дверь. В ее глазах мелькнула решимость.

– Сиди тут.

Она вышла, хлопнув дверью. Лили и Зара переглянулись в недоумении. Я слишком была поглощена своим горем, чтобы думать, куда она пошла. Может, за водой? Или за тем самым психологом, которого так люто ненавидела?

Прошло несколько долгих минут. Я утирала слезы рукавом свитера, пытаясь взять себя в руки. И тогда дверь снова открылась.

В проеме стояла Рокси. А за ее спиной – он.

Дориан.

Он был в своей черной кожаной куртке, волосы как всегда в беспорядке. Его взгляд сразу нашел меня, пригвозжденную к стулу, с заплаканным, распухшим лицом. В его глазах не было ни удивления, ни вопросов. Была только мгновенная, абсолютная концентрация. Как будто все остальное в мире перестало для него существовать.

Рокси кивнула ему и бросила нам:

– Я написала и сказала, что у тебя ЧП. Кажется, Блэквуд летел сюда. Затем она толкнула вперед Лили и Зару. – А ну, девочки, расходимся. Шоу окончено.

Они вышли, прикрыв за собой дверь. Тишина в кабинете стала густой, звенящей. Я не могла оторвать от него взгляд, чувствуя себя абсолютно беспомощной и оголенной. Он видел меня в очередной раз не собранной учительницей, не кокетливой девушкой на свидании, а вот такой – разбитой, заплаканной, некрасивой.

Дориан не бросился ко мне, не начал забрасывать вопросами. Он медленно подошел, взгляд скользнул по разбросанным на столе листам, по рисунку Скарлетт на доске, и будто сложил пазл. Потом подошел ко мне и, не говоря ни слова, опустился на корточки прямо перед моим стулом. Так, чтобы наши глаза были на одном уровне.

– Привет, – тихо сказал он, и его голос был похож на мягкое одеяло, наброшенное на промокшего человека.

Я попыталась что-то сказать, но из горла вырвался лишь новый предательский всхлип. Я отвернулась.

Но Дориан осторожно, всего двумя пальцами, коснулся моего подбородка и мягко повернул мое лицо к себе. Его прикосновение было таким нежным, что новые слезы брызнули из моих глаз.

– Не отворачивайся от меня, – попросил он.

– Дориан… она… – я пыталась объяснить, но слова сбивались в комок.

– Я все знаю. Рокси в сообщении мне все рассказала, – он не отпускал моего взгляда. Его глаза, такие пронзительные обычно, сейчас были глубокими и бездонными, как озеро в ночи. – Ты слушай меня сейчас очень внимательно, Мейв Лорин.

Он сделал паузу, давая мне успокоить дыхание.

– Ты не виновата. Ни в чем. Ты поступила как единственный адекватный взрослый в этой ситуации. Мудак – это ее муж. Стерва – это она, если винит тебя, а не его. А ты… ты – герой. Понимаешь?

Он говорил это не с пафосом, а с такой простой, железной уверенностью, что его слова начали пробиваться сквозь толщу моей истерики.

– Но она сказала… что я пожалею… тем более, зная, на что способен мистер Вэй, страх теперь у меня в груди, – прошептала я, и голос мой дрогнул от страха.

На его лице что-то дрогнуло. Не страх, а холодная, хищная тень.

– Пусть попробует, – сказал он тихо, и в его тишине было больше угрозы, чем в любом крике. – Ты теперь не одна. Со мной. Запомни это.

Потом он поднял руку и большим пальцем осторожно, с невероятной бережностью, стер слезу с моей щеки. Его прикосновение было обжигающе теплым.